В марте 1940 г. профессор металлургии из Берлинского технического университета и давний нацист Вильям Гюртлер написал личное обращение к Гитлеру. Подобных петиций было множество, и ими ведал секретариат фюрера. Нет никаких доказательств того, что Гитлер действительно ознакомился с письмом Портлера. Тем не менее его сочли достаточно важным, чтобы направить начальнику Имперской канцелярии Гансу Генриху Ламмерсу, который разослал копии в несколько министерств, включая ведомство Германа Геринга. Спустя семь месяцев после начала войны профессора больше всего беспокоило резкое падение образовательных стандартов, которое, по его мнению, грозило настоящей катастрофой. С началом войны Министерство образования с целью оптимизации учебного времени постановило изменить количество годичных семестров с двух до трех, сохранив их продолжительность. Таким образом, учебный год увеличился с семи с половиной месяцев до десяти с половиной. Гюртлер жаловался:

Ни Ламмерс, ни кто бы то ни было из тех, кто прочел это послание, не стал возражать. Даже имперский министр образования Бернхард Руст согласился с тревожным диагнозом профессора.

Падение образовательных стандартов началось задолго до войны и повлияло как на школу, так и на университет. В 1937 г. срок обучения в средней школе был сокращен с девяти лет до восьми. Под влиянием Гитлерюгенда авторитет многих преподавателей был подорван, а уклон нацистского образования на спорт и физическую подготовку сократил время, ранее отводившееся на изучение академических дисциплин. Если в этих условиях школьникам и удавалось получить неплохие знания, то за два с половиной года, которые им надлежало провести на трудовых работах или в армии, чтобы получить право на зачисление в университет, они практически забывали все. Во время войны объем идеологических материалов в учебном курсе значительно вырос. В частности, более 150 наспех изданных брошюр заменили учебники по истории Англии и социологии враждебной пропагандой, считавшей Англию страной, управляемой шайкой евреев и ответственной за бесчисленные злодеяния, совершенные в темном прошлом. Хорошие учебники стали большим дефицитом, а школьные здания во многих деревнях и городах Германии были переоборудованы в армейские госпитали, либо (начиная с 1942 г.) уничтожены в результате бомбежек. Учителя уходили на фронт, а замены им не было. Это привело к тому, что в феврале 1943 г. Национал-социалистический союз учителей был упразднен из-за нехватки средств и кадров. Все чаще и чаще старшеклассников заставляли разбирать завалы после авианалетов, собирать зимнюю одежду для нужд фронта, ветошь, человеческие останки, бумагу и металл в целях экономии, а летом по четыре месяца без перерыва трудиться на сельских полях. С февраля 1943 г. уроки в берлинских школах проводились только по утрам, потому что вторую половину дня дети проводили на военных учениях, а из тех, кому успело стукнуть пятнадцать, комплектовали зенитные батареи. В том же году состоялись последние выпускные экзамены, а в течение последних месяцев войны большинство школ прекратили преподавание.

Элитные нацистские школы пострадали не меньше. Так, с началом войны практически все студенты и преподаватели Орденского замка в Фогельзанге были отправлены на фронт, а на его территории расквартировались войска и проводилась идеологическая работа с выздоравливавшими после ранения солдатами. Немалый ущерб понесли и другие элитные образовательные учреждения — Национал-политические учебные заведения, или НАПОЛАС. Фанатичные студенты-нацисты верили, что война позволит им доказать свою преданность родине, проявить мужество и заслужить боевые награды. К марту 1944 г. около 143 учащихся и выпускников НАПОЛАС имели медали за храбрость, тогда как убитых насчитывалось 1226. Впоследствии число учащихся резко упало, и к концу года оставшиеся в живых студенты занимались обучением офицеров и солдат СС. Тем не менее некоторые педагоги продолжали преподавать. Так, незадолго до конца войны во время одной из тренировок по яхтенному спорту в школе Ораниенштейн ученики с изумлением увидели в небе американские бомбардировщики. Как позднее вспоминал один из очевидцев, «творился полный абсурд среди абсурда».

Неудивительно, что в такой ситуации значительно снизился и уровень подготовки в университетах. Кроме того, в учреждениях высшего образования хватало и своих трудностей. 1 сентября 1939 г. все университеты Германии были закрыты, а спустя десять дней открыты вновь, но вдруг оказалось, что в связи с массовым призывом молодых людей на военную службу число студентов резко сократилось с 41 тысячи человек до 29 тысяч. Позднее количество учащихся медленно возросло до 38 тысяч в 1942 г. и 52 тысяч в 1943 г. Во всех университетах наметился рост числа учащихся с 52 тысяч в 1940 г. до 65 тысяч в 1944 г. Но теперь эти цифры составляли получившие тяжелые ранения солдаты; юноши, снятые с воинского учета по различным причинам; военнослужащие-отпускники, лишившиеся права поступления в вуз в момент призыва; студенты-иностранцы, а также учащиеся медицинских факультетов, завершавшие обучение по предписанию своих армейских подразделений, и все больше и больше девушек, которые в 1939 г. составили 14% от общего количества всех студентов, 30% — в 1940 г. и 48% — в 1943 г. Как и до войны, наибольшей популярностью в немецких университетах пользовалась медицина. В 1940 г. на врачебные факультеты было зачислено 62% учащихся. Все они были обязаны отслужить полгода на фронте в звании рядовых, чтобы подготовиться к работе полевых медиков после получения диплома. По этой причине представление некоторых (зачастую невежественных) нацистских активистов о т.н. «халявщиках», которые шли в институты во время войны, чтобы якобы уклониться от военной службы, не соответствовало действительности. На практике почти все студенты, так или иначе, числились в вооруженных силах.

Снижение университетских образовательных стандартов во время войны не было обусловлено падением стандартов среднего образования. Школьникам приходилось тратить все больше времени на выполнение разнообразных поручений, никак не связанных с учебой: их то заставляли собирать урожай, то работать на заводах во время каникул. Признав в 1941 г., что учебный год из трех семестров в сочетании с тяжелой работой на каникулах изнурял детей, Министерство образования сократило число семестров. Однако массовое распространение получили жалобы профессоров на усталость или же безразличие и лень студентов. НСДАП демонстративно вдалбливала молодежи презрительное отношение к учебе, в итоге подорвав уважение к преподавателям.

«Если после войны, — полагали они, — возникнет большой спрос на врачей и юристов, зачем сейчас напрягаться?» В докладе службы безопасности СС от 5 октября 1942 г. говорилось:

Знание иностранных языков, как следовало из доклада, было настолько скудным, что студенты не понимали лектора, произносившего латинские обозначения различных частей тела. Студенты попросили профессоров не использовать иностранные термины, и преподаватели вынуждены были понизить требования: упростили экзаменационные испытания и ради экономии собственного времени кое-как проверяли студенческие работы.

Студенчество, к которому до войны многие нацистские активисты относились свысока, считая его политически пассивным, с началом боевых действий не нашло никакой альтернативы НСДАП. Если студенты и шли на фронт, то сражались за идеи национал-социализма не больше, чем во имя родины. Национал-социалистическая студенческая лига Германии деградировала, хотя и сумела убедить все еще остававшихся в ее рядах членов традиционных студенческих корпораций отказаться от дуэлей: теперь уже не было нужды доказывать свое мужество, стоя, не шелохнувшись, перед размахивающим клинком противником — отныне каждый имел возможность проявить отвагу в настоящем бою. К тому же война сама подступила к стенам университетов, и прежде всего тех, что располагались в крупных городах. К июлю 1944 г. из 61 учреждения высшего образования в рейхе 25 были уничтожены в результате бомбардировок. Проводить занятия стало практически невозможно, поскольку на поиск новых пригодных для занятий помещений требовалось время, да и они зачастую тоже оказывались разрушенными. Много занятий срывалось из-за частых ложных тревог. К концу войны в 1945 г. почти все университеты Германии практически бездействовали.

Не пострадали лишь университеты в Эрлангене, Геттингене, Галле, Гейдельберге, Марбурге и Тюбингене. Почти все остальные были разрушены до основания. Задолго до этого учебный процесс осложнился в связи с вполне объяснимым решением многих университетских библиотек укрыть ценные собрания книг в шахтах и других безопасных местах. Жертвами авианалетов стали и книжные магазины, поэтому достать журнал или учебник становилось все труднее.

После назначения Геббельса в 1944 г. генеральным уполномоченным по мобилизации на «тотальную войну», преподавание в университетах фактически свелось на нет. 16 тысяч студентов были призваны на фронт, а 31 тысяча — брошены на оборонные предприятия. Ранее Геббельс уже пытался закрыть все университеты, но тогда ему помешал Гиммлер, заявив, что хотя бы часть учебных заведений необходимы армии. Таким образом, учиться позволили тем, кто либо готовился к сдаче аттестационных экзаменов, либо изучал такие дисциплины, как физика, математика, баллистика и электроника. В конце 1944 г. в Германии все еще насчитывалось 38 тысяч студентов, хотя этот показатель был значительно ниже, чем в предыдущий год. Молодежь больше не могла учиться где угодно, лишь бы учиться, даже если и захотела бы. Росло число разочаровавшихся в нацистском режиме. По некоторым свидетельствам, традиционное нацистское приветствие «Хайль Гитлер!» постепенно превращалось в экзотику, хотя открытая оппозиция нацизму по-прежнему оставалась явлением чрезвычайно редким. Наиболее распространенным настроением в обществе была апатия.

В сложившихся обстоятельствах преподаватели с огромным трудом продолжали исследования и публикацию научных статей. Увеличение продолжительности учебного года 1939/40 г. практически лишило многих такой возможности. Приоритет получали лишь исследования, результаты которых можно было использовать прямо или косвенно в военных целях. По своему содержанию публикации по гуманитарным дисциплинам едва ли отличались от агитационных листовок. Для большинства профессоров, закоснелых националистов, война послужила призывом сражаться за Германию независимо от их негативного отношения к нацистскому режиму и его идеям. Характерным примером был историк из Фрейбурга, Герхард Риттер, который в своих письменных обращениях, как публичных, так и частного характера, разрывался между этическим неприятием нацизма и патриотической верностью родине. Подобно многим педагогам, оказавшимся в его положении, он восторгался победами 1939—1940 гг., однако последующие неудачи и поражения немецкой армии все чаще приводили его в отчаяние. Во многом подобная перемена умонастроений объяснялась гибелью его сына на Восточном фронте. В своих лекциях и печатных трудах Риттер всеми силами старался приободрить как мирное население, так и военнослужащих. Он выезжал во Францию и другие оккупированные страны, где выступал с лекциями перед солдатами и офицерами, совмещая это с преподаванием в родном университете. И хотя Риттер все чаще призывал людей проявлять выдержку, он косвенно осуждал то, что считал проявлениями нацистского экстремизма. В частности, на презентации переиздания биографии Мартина Лютера в 1943 г., автором которой он был, Риттер еще раз напомнил, что совесть и твердый правопорядок — отнюдь не пустые слова. Риттер был ярым противником движения «Немецких христиан», пытавшегося привить протестантам идеи нацизма, и даже с письмами обращался к правительству, в которых утверждал о необходимости восстановления традиционных моральных ценностей после войны. Но в ноябре 1944 г. он был арестован гестапо, хотя в тюрьме ни издевательствам, ни унижениям не подвергался. Риттер пережил войну, став в 50-е годы одним из видных членов сообщества западногерманских историков. Его неоднозначные и зачастую противоречивые взгляды оказались созвучны убеждениям многих представителей гуманитарных наук в период правления Третьего рейха. Кроме того, профессор был не единственным человеком, чье отношение к режиму со временем трансформировалось из позитивной (хоть и условно) поддержки в стойкое неприятие, основанное на христианских, консервативных и патриотических ценностях, по мнению Риттера, оскверненных нацистским режимом.

Тем не менее другие историки и социологи (особенно молодые) жаждали участвовать в идеологической войне, причем не столько во благо Германии, сколько в интересах нацизма. Специалисты по истории Восточной и Центральной Европы, такие как Теодор Шидер и его коллега Вернер Конце, утверждали, что большая часть этого региона исторически принадлежит Германии, и настаивали на изгнании евреев из этих земель, дабы освободить их для немецких поселенцев. В памятной записке, представленной Гиммлеру, Шидер рекомендовал депортировать евреев за границу, а часть польского населения вывезти дальше на восток. Другие историки старшего поколения, в их числе Герман Аубин и Альберт Бракман, предлагали себя в качестве экспертов, способных определить «исконно немецкие» земли на востоке Европы в рамках программы по выселению прежних местных жителей. Статистики подчитывали процентное соотношение евреев и прочих национальностей, демографы детально прогнозировали рост населения после «германизации», экономисты анализировали издержки и выгоду депортаций и расстрелов, а географы очерчивали на картах территории, которые предстояло вновь заселить и освоить. Результаты этой работы всецело укладывались в концепцию генерального плана «Ост», который предусматривал колоссальную по масштабам расовую чистку и земельное переустройство. Участие в проекте большого числа энтузиастов свидетельствовало о стремлении многих ученых и исследовательских институтов повлиять или хотя бы участвовать в преобразовании Восточной Европы под властью нацистов. Более того, те же ученые бросились реализовывать грандиозные планы нацистского руководства по реформированию всей экономической, социальной и расовой структуры Европы. «Ученые не должны сидеть и ждать, пока их призовут, — писал Аубин Бракману 18 сентября 1939 г. — Они обязаны заявить о себе».

Некоторые из этих деятелей в военные годы продолжали работать в университетах, тем не менее исследования, особенно в области естественных наук и физики, проводились (причем чаще, чем в мирное время) во внеобразовательных учреждениях, финансируемых крупными государственными организациями, в основном Немецким научно-исследовательским сообществом и Обществом кайзера Вильгельма. Эти организации пережили первые годы войны, сохранив свои довольно крупные бюджеты в немалой степени благодаря тому, что в правительстве о них попросту позабыли. Победы немецкой армии вызывали у многих неоправданно завышенное чувство гордости. Военные успехи на Западе в 1940 г. и последующее стремительное наступление на Советский Союз демонстрировали не только превосходство германского оружия, но и высочайшие достижения немецкой науки и техники. Лишь когда положение дел ухудшилось, нацистские лидеры обратились за помощью к ученым. Одним из инициаторов координации научных изысканий и направления их на нужды армии был Альберт Шпеер. Летом 1943 г. был учрежден Имперский научно-исследовательский совет, призванный привлечь источники финансирования и согласовать усилия ученых из множества институтов, которые постоянно соперничали в разработках новых видов вооружений и технологий. Однако люфтваффе и вермахт настояли на создании собственных исследовательских центров, в результате чего работа большого числа ученых оказалась рассредоточена и децентрализована. Таким образом, планы Имперского научно-исследовательского совета, пытавшегося внедрить четкую стратегию, не позволявшую нескольким научным группам тратить силы и время на решение одной и той же задачи, так и не сбылись.

Во время войны исследования охватывали весь спектр целей и замыслов нацистского правительства. В специально организованном институте в Афинах ученые трудились над повышением урожайности и качества продовольствия для будущих немецких поселенцев на Востоке, а ботанический отряд СС на Восточном фронте собирал образцы растений для выяснения их питательной ценности. Подобная работа предполагала обоюдную договоренность: ученые не только служили режиму, но и охотно пользовались представившейся возможностью, взбежав по карьерной лестнице, продолжить собственные научные изыскания. Сотрудничество оказалось настолько интенсивным, что некоторые саркастически окрестили войну «прислужницей науки». Создание в 1942 г. Имперского института психологических исследований и психотерапии увенчало усилия Матиаса Геринга (двоюродного брата рейхсмаршала), стремившегося добиться признания в области, традиционно ассоциировавшейся с докторами-евреями, как, например, Зигмунд Фрейд. Институт изучал важные вопросы, связанные с войной, в частности, причины неврозов и нервных срывов у солдат, а также занимался исследованиями гомосексуальности, считавшейся в вермахте и СС истинной угрозой боевой доблести.

Расово-биологические исследования проводились не только институтами под управлением Общества кайзера Вильгельма, но и организацией Гиммлера «Наследие предков» («Аненэрбе»), научным подразделением СС. Как в предвоенные годы, так и во время войны сотрудники «Аненэрбе» разъехались по всему миру в поисках доказательств своих абсурдных расовых и антропологических теорий. Организация снаряжала экспедиции в Скандинавию, Грецию, Ливию и Ирак, где участники пытались отыскать останки людей, живших в доисторическую эпоху, а двое ученых, осуществив множество раскопок на Ближнем Востоке, по ходу пути отправляли донесения немецкой разведке. Наиболее известные ученые, Эрнст Шефер и Бруно Бегер, возглавили экспедицию СС на далекий Тибет, где сфотографировали около 2 тысяч местных жителей, обмерили 376 человек и изготовили гипсовые слепки семнадцати из них. Генрих Харрер, уже ставший знаменитым после покорения горы Эйгер, прославился еще больше, совершив по приказу Гиммлера экспедицию в Гималаи. В самом начале войны он угодил в плен к англичанам, но затем бежал и прожил семь лет в Тибете, позже написав об этом всемирно известную книгу воспоминаний. После захвата этнически и культурно смешанных регионов Крыма и Кавказа, где выделить евреев из местного населения было крайне затруднительно, Гиммлер направил туда Шефера и Бегера, чтобы те попытались разобраться и разработали метод, позволявший в точности идентифицировать евреев для последующего их уничтожения. Задолго до этого Бегер всерьез увлекался изучением гипотетических характеристик еврейской расы. Лишившись возможности продолжать работу после наступления Советской армии в 1943 г., он перебрался в Освенцим, где отбирал и обмерял заключенных-евреев, изготавливал слепки их лиц, будучи прекрасно осведомлен, какая участь ждет их. Затем Бегер направился в концлагерь в Нацвейлере. Там он ассистировал недоброй памяти патологоанатому Августу Хирту, чье лицо было обезображено ранением, полученным в годы Первой мировой войны. В лагере они стали коллекционировать черепа евреев, делали рентгеновские снимки отобранных пленников, а после казни в газовой камере вымачивали их тела в особом химическом растворе для отделения мышц от костей и полученные таким образом скелеты отправляли в замок Миттерзилль, где располагался архив «Аненэрбе». Эти ужасающие эксперименты прекратились только с приходом войск союзников.

Наряду с другими научными дисциплинами на войну работала и медицина. Военные и гражданские стратеги остро нуждались в медицинских ответах на множество вопросов, многие из которых были непосредственно связаны с потребностями армии: как эффективнее одолеть тиф, как дезинфицировать раны, как увеличить шансы на выживание для моряков, дрейфующих в спасательных шлюпках после того, как корабль потоплен. С подобными же проблемами столкнулись обе враждующие стороны. В Германии медицина сочла допустимым проводить ради поиска истины эксперименты над узниками концлагерей. Никто не принуждал исследователей заниматься подобными изысками, напротив, они сами охотно брались за них, выбивая, если требовалось, соответствующие допуски. Удивляться здесь нечему: на протяжении многих лет врачи принадлежали к числу наиболее оголтелых приверженцев нацизма. И заключенные концлагерей в этом смысле были контингентом, о котором можно было только мечтать — либо их объявили расово неполноценными существами, либо это были опасные преступники — изменники родины, а некоторые выступали сразу в двух ипостасях. Впрочем, кем бы ни были эти люди на самом деле, фашистские ученые, составлявшие две трети медиков Третьего рейха, считали их недостойными права на жизнь и благополучие, обрекая тем самым на участь подопытных животных, которым ради науки причиняли боль и страдания, а нередко и просто умерщвляли.

Первые опыты над заключенными прошли в Дахау, где главной фигурой стал молодой амбициозный доктор-эсэсовец Зигмунд Рашер. Рашер, 1909 года рождения, в 1933 г. вступил в НСДАП, а с началом войны начал работать в «Аненэрбе». Его близкая подруга, Каролина Диль (на 16 лет старше Рашера), была на дружеской ноге с Генрихом Гиммлером, что обеспечило Ра-шеру выход на главаря СС, которому он представил свой проект ранней диагностики рака. Проект был одобрен. Рашер пытался создать инфекционную форму рака, которую можно было бы использовать вместо крысиного яда. Заручившись санкцией Гиммлера, он приступил к экспериментам и стал регулярно брать на анализ кровь заключенных, отсидевших в Дахау длительные сроки. В 1941 г. доктор, к тому времени уже зачисленный в резерв люфтваффе на должность офицера медицинской службы, убедил Гиммлера разрешить дальнейшие опыты над пленниками Дахау: он избрал новую тему — реакция человеческого организма на быструю декомпрессию и гипоксию на больших высотах. Изучив эти симптомы, можно было разработать соответствующие наставления для пилотов люфтваффе, позволявшие им уцелеть после катапультирования из герметичной кабины самолета на высотах от 18 до 21 км. С февраля по май 1942 г. с помощью передвижной декомпрессионной камеры в концлагере состоялось не менее 300 экспериментов над группой из 10—15 заключенных-уголовников. Узники испытывали неимоверные страдания; известно, по меньшей мере, три случая со смертельным исходом. В отсутствие направленного в лагерь куратора люфтваффе Рашер проводил «терминальные эксперименты» (как он их называл), в которых гибель подопытного предполагалась изначально: суть опытов сводилась к тому, чтобы установить, насколько долго человек может продержаться без воздуха. Некоторых узников, которых Рашер называл «расово-ущербными еврейскими рецидивистами», вначале доводили до бессознательного состояния, имитируя выброс на парашюте с высоты приблизительно 14 километров, а затем не успевших прийти в себя людей топили в воде. О результатах исследований Рашер сообщал напрямую Гиммлеру, который посещал Дахау, чтобы лично наблюдать за ходом экспериментов, снимавшихся на пленку. Результаты бесчеловечных опытов были представлены на собрании медицинского персонала люфтваффе в Министерстве авиации 11 сентября 1942 г. В ходе экспериментирования погибло от 70 до 80 человек.

Гиммлер остался доволен работой Рашера и летом 1942 г. организовал в рамках «Аненэрбе» Институт прикладных военных исследований, главная задача которого сводилась к проведению медицинских экспериментов в концлагерях. Операции Рашера в Дахау также вошли в программу этой организации. Уже в июне того же года по инициативе люфтваффе Гиммлер поручил Раше-ру приступить к опытам над узниками с целью определения самого надежного способа защиты пилотов, сбитых над ледяными водами Северного моря. Пока переодетые в летную форму и спасательные жилеты подопытные узники плавали в больших резервуарах, наполненных водой различной (но всегда низкой) температуры, под строгим наблюдением за состоянием их тел испытывались различные методики спасения. К октябрю 1942 г. в результате подобных экспериментов из 50—60 человек погибло от 15 до 18. Среднее время до наступления смерти составляло около 70 минут. Если подопытного извлекали и помещали в ванну с теплой водой, это не вызывало шока, как предполагал Рашер, а приводило к немедленному улучшению состояния. Доктор представил свои результаты 95 ученым-медикам на представительной конференции в Нюрнберге 26-27 октября 1942 г., и никого из присутствовавших не поразил ни факт использования узников лагерей в качестве подопытных животных, ни высокий процент смертности пресловутых экспериментов.

Вероятно, участие в нюрнбергской конференции обозначило пик карьеры Рашера, который всеми успехами был обязан личной благосклонности Гиммлера. Когда руководитель СС воспротивился браку доктора с Каролиной Диль на том основании, что в силу возраста дама уже не могла иметь детей, пара опровергла его мнение, объявив о беременности Каролины. Едва Рашер сообщил Гиммлеру о рождении мальчиков-близнецов, согласие на брак было получено, а рейхсфюрер даже послал новоиспеченной паре букет с самыми теплыми поздравлениями. Однако Гиммлера обвели вокруг пальца, а когда супруга Рашера объявила о рождении еще одного ребенка в начале 1944 г., тут уж даже ее благодетель заподозрил неладное: разве женщины способны рожать в пятьдесят два года? В результате проведенного расследования выяснилось, что Каролина выкрала младенца у матери на главном вокзале Мюнхена, причем и близнецами она завладела похожим способом. Выставленный на посмешище Гиммлер был взбешен и тут же приказал арестовать Каролину, отправить в Ра-венсбрюк и затем казнить. Самого же Рашера лишили всех занимаемых должностей и поместили в Бухенвальд, а в конце войны перевели снова в Дахау, но на сей раз уже в несколько ином статусе, где и расстреляли незадолго до освобождения лагерявойсками союзников.

Тем не менее печальная участь Рашера никак не повлияла на проведение подобных медицинских экспериментов. Люфтваффе и кригсмарине Германии были озабочены выживанием летчиков и моряков, которым удалось спастись в шлюпке или на плоту без единой капли питьевой воды. Больше других с этой проблемой сталкивался летный состав: в целях снижения летного веса на борт не позволяли брать даже минимальный запас воды. Ряд экспериментов по переработке морской воды в питьевую ни к чему не привел, потому что ставить под угрозу здоровье честных добровольцев из числа фронтовиков никто не позволил бы. И тогда 7 июня 1944 г. начальник медицинской службы люфтваффе профессор Оскар Шрёдер обратился к Гиммлеру с просьбой выделить для опытов 40 физически здоровых лагерных заключенных. Молодых людей отобрали из тысячи цыган, доставленных из Освенцима в Бухенвальд. Им было предложено добровольно согласиться выполнить особое поручение в Дахау, обещан хороший паек и всего лишь за то, чтобы поучаствовать в совершенно безобидном эксперименте: ответственный за проведение исследований доктор Вильгельм Байгльбёк заявил, что лично пил морскую воду без каких-либо пагубных последствий. Сначала подопытных неделю кормили армейским пайком, а затем посадили на диету из морской воды, обработанной множеством способов или необработанной вовсе. Вскоре все заключенные начали страдать от невыносимой жажды. Если кто-то отказывался пить морскую воду, их поили насильно. Один из узников сошел с ума от отчаяния, и ему надели смирительную рубашку, другого привязали к кровати. Остальные безучастно лежали на полу или вопили от боли. После влажной уборки они кидались на пол, пытаясь слизать остатки воды. В результате опытов никто не умер, однако боль и мучение заключенных были столь же велики, сколь скудны результаты опытов.

Дальнейшие исследования проводили ученые-медики, занимавшиеся лечением полученных в боях ранений. После гибели Рейнгарда Гейдриха от сепсиса и перитонита Гиммлер (по поручению Гитлера) приказал начать эксперименты под руководством начальника медицинской службы СС Эрнста Роберта Гравица с целью выявления, какие именно сульфаниламиды и при каких условиях можно применять для лечения подобных инфекций. Эти антибактериальные препараты, предшественники антибиотиков, уже были успешно разработаны Баварской фармацевтической компанией: в 1939 г. ученый Герхард Домагк получил Нобелевскую премию по медицине за разработку препарата, известного как пронтозил, хотя Гитлер и запретил ему принять премию. В июле 1942 г. личный врач Гиммлера, Карл Гебхардт, начал опыты в лагере Равенсбрюк над польскими узниками — 15 мужчинами и 42 женщинами, в большинстве случаев — бывшими студентами. От успехов работы зависела репутация доктора, существенно подорванная тем, что он, не сумев вовремя применить сульфаниламиды, обрек на смерть Гейдриха. Гебхардт взялся за дело с особым энтузиазмом. Сначала он имитировал ранения: повреждал мышцы, разрезал икры ног, вшивал различные инородные тела, вызывавшие заражение — осколки стекла, древесные опилки и кусочки марли, пропитанные различными бактериальными культурами. Доктор лечил пациентов сульфаниламидами, а через четыре дня вскрывал раны, чтобы проследить за изменениями. Никакого положительного эффекта не наблюдалось. Аналогичные эксперименты проходили в это время в Дахау, где десять узников скончались от гангрены, искусственно вызванной вводившимися инфекциями. Однако Гравиц был недоволен тем, что эксперименты в Равенсбрюке проводились недостаточно тщательно — экспериментировали с относительно неглубокими ранами. Поэтому Гебхардт, отобрав еще 24 женщины, вшил им гангренозную ткань. Трое из них умерли, однако остальные выжили, вероятнее всего, благодаря лечению сульфаниламидами. Гебхардт продолжил исследования в лагере: чтобы сымитировать переломы, он с помощью молотка ломал женщинам кости. Применение сульфаниламидов возымело эффект, и Гиммлер реабилитировал Гебхардта, позволив ему продолжить работу. В Дахау врачи из СС проводили аналогичные опыты: 40 наиболее видным католическим священникам из Польши был введен в раны гной, а после этого одних лечили, а других нет, причем результаты экспериментов не только записывались, но и снимались на пленку. Двенадцать подопытных умерли в ужасных муках. После таких опытов многие узники до конца жизни оставались неизлечимо больными или утрачивали трудоспособность. Результаты исследований были представлены на медицинской конференции в мае 1943 г., и никто даже не пытался скрыть того факта, что все эксперименты проводились без согласия заключенных.

Предметом научных изысканий в лагерях были не только методы заживления ран, но и лечения различных заболеваний, и прежде всего — тифа, переносчиками которого, как показали исследования, проведенные незадолго до Первой мировой войны, являлись вши. Кроме дезинсекции никаких иных средств борьбы с этой болезнью попросту не было, пока в начале 1930-х гг. польские ученые не разработали вакцину, однако технология ее производства оказалась слишком сложной, продолжительной и затратной. Немецкая армия начала самостоятельно производить эту вакцину, но ее постоянно не хватало. Угроза заражения немецких солдат тифом через контакт с военнопленными и гражданским населением на Восточном фронте заставила правительство ускорить научные разработки, в т.ч. и в лабораториях химической компании «ИГ Фарбен». Было создано несколько типов вакцины, однако необходимая дозировка так и не была найдена, что ставило под сомнение их эффективность. Очевидным способом разрешения проблемы, по мнению немецких ученых-медиков, были испытания на людях. Предложение получило одобрение 29 декабря 1941 г. на встрече представителей всех заинтересованных сторон, в т.ч. Военно-санитарной инспекции, войск СС, ведомства имперского руководителя здравоохранения и Института Роберта Коха (ведущего центра бактериологических исследований), и в концлагере Бухенвальд начались эксперименты. На первых порах курс вакцинации прошли 145 узников (кроме тех, кто входил в контрольную группу), а спустя примерно две недели после последнего укола им вводили кровь больного наиболее опасной формой тифа. Эксперимент повторялся восемь раз с использованием различных вакцин. Для 127 подопытных из 537 эти процедуры закончились смертью.

Сталинградский котел, в котором немецкие солдаты тысячами погибали от голода, навел Гитлера на мысль о необходимости разработать новые продукты питания для армии. Его личный врач, Карл Брандт, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и многие эксперты по продовольствию стали обсуждать возможные варианты. В итоге из отходов целлюлозы была изготовлена искусственная паста под названием «Восточная диета» (Östliche Kostform), которой в 1943 г. накормили 450 внешне здоровых заключенных Маутхаузена. Перспектива использовать ее для питания всех обитателей лагерей представлялась особенно заманчивой. Узники сочли пасту отвратительной, однако у них не было выхода. Второй эксперимент в Маутхаузене заключался в том, что 150 подопытным предстояло питаться одной лишь пастой в течение шести месяцев. 116 человек погибло, хотя условия содержания в лагере не позволяли точно установить, в какой степени на их смерть повлияла диета. Не меньшие потери, чем во время Сталинградской битвы, германская армия понесла от инфекционного гепатита, поразившего, по одной из оценок, до 6 млн солдат Восточного фронта с июня 1941 г. по конец 1942 г. Курт Гутцайт, профессор медицины из Бреслау и военный эксперт по гепатиту, желая доказать инфекционный характер болезни, добился от СС разрешения на проведение опытов в концлагерях. В июне 1943 г. при поддержке Карла Брандта и Генриха Гиммлера ассистент Гутцайта Арнольд Домен отправился в Освенцим, где на плацу отобрал группу молодых евреев. 10 августа он взял из них 11 человек и, переодев в гражданскую одежду, отправил на поездах сначала в Берлин, а оттуда в Заксенхаузен. В октябре, после отлучки на свадебные торжества и медовый месяц, Домен вернулся в лагерь, однако в душу его закрались сомнения относительно этической стороны эксперимента. Лишь спустя год, под давлением старших коллег, он начал прививать пациентам гепатит и брать на анализ ткани печени, чтобы определить их состояние. Насколько известно, никто из узников не испытывал длительных физических мучений, которых инфекционный гепатит, как правило, не вызывает. Куда сильнее подопытные страдали от разлуки с родителями, чья судьба оставалась покрыта мраком.

Проводились эксперименты и для отыскания средств излечения фосфорных ожогов от зажигательных бомб. В ноябре 1943 г. с санкции Гиммлера Эрнст Гравиц приказал одному из докторов СС смазать фосфором руки пятерых заключенных Бухенвальда, а затем поджечь. По свидетельствам выживших, боль была невыносимой. Мазь, которую позже приложили к ранам, не помогла, и некоторые пациенты скончались. В Заксенхаузене и Нацвейлере иприт, вызывавший мучения солдат во время Первой мировой войны, который, как опасались, могли использовать во время налетов бомбардировщики союзников, одним заключенным вводился с помощью инъекций, а других заставляли его вдыхать либо принимать в жидкой форме. Одни узники получали кожно-нарывные раны, у других он вызывал отравления. Трое человек умерли во время экспериментов весной 1943 г., однако сотрудничавшие с «Аненэрбе» ученые докладывали об успехах. Во время последующих опытов с фосгеном погибло четверо русских военнопленных, были жертвы и в декабре 1944 г. во время экспериментов с ипритом в лагере Нейенгамме. В ходе перечисленных экспериментов, проводившихся под покровительством Карла Брандта и СС — во многих случаях с санкции самого Гитлера, — опасных, зачастую мучительных, а иногда приводивших к смертельному исходу, в качестве подопытных людей использовались бесправные узники концентрационных лагерей. Ни одно их этих изуверских исследований не принесло пользы ни немецким солдатам, ни морякам, ни летчикам.

Заключенных лагерей также использовали в экспериментах, не имевших никакой явной либо предполагаемой научной ценности. Ведущей фигурой этого направления являлся доктор Йозеф Менгеле, главный врач Освенцима. Менгеле был ассистентом известного ученого-евгениста барона Отмара фон Фершуера в университете Франкфурта-на-Майне. Менгеле публиковал научные статьи, в которых пытался доказать, что строение нижней челюсти зависит от расы, как и расщепление неба и деформация органов слуха, известная как fistulae auris. Менгеле был членом НСДАП и СС, с 1940 г. служил в войсках СС на Восточном фронте в чине офицера санитарной службы. Здесь доктор был награжден Железным крестом 1-го класса и получил ранение в бою. В мае 1943 г. его перевели в Главное административно-хозяйственное управление СС, а в конце месяца направили в Освенцим, где он сразу же произвел впечатление на арестантов ладно сидевшей формой, начищенной до блеска обувью, обходительными манерами и привлекательной внешностью. Все это усиливало драматический контраст между Менгеле и безликой массой оборванных, истощенных узников. В Освенциме он нашел возможность продолжить свою карьеру ученого после вынужденного перерыва на службу на фронте. Одним из его исследовательских проектов было изучение номы (водяного рака), болезни, при которой в результате длительного голода происходит гнилостное разрушение слизистой оболочки щеки, а на отмерших участках обнажаются зубы и челюстные кости. В поисках возможных наследственных причин заболевания, а также полагая, что ему в большей степени подвержены цыгане, Менгеле лечил множество зараженных детей витаминами и сульфаниламидами, значительно улучшив их самочувствие.

Однако лечение детей являлось для доктора скорее средством, нежели целью. Едва начиналось восстановление больных, достаточное, чтобы убедиться в его эффективности, оно тут же прекращалось, и дети возвращались к своему прежнему состоянию и вновь становились жертвами недуга. Будучи неутомимым трудоголиком, Менгеле работал над множеством других исследовательских проектов, некоторые из которых поддерживал берлинский Институт антропологии кайзера Вильгельма, где его наставник Фершуер регулярно получал отчеты о проведенных в лагере экспериментах. Наиболее важным Менгеле считал проект, основанный на предположении Фершуера, согласно которому влияние наследственности лучше всего изучать на близнецах. Освенцим предоставил доктору уникальную возможность собирать достаточное количество подопытных. Нередко его замечали на плацу во внеслужебное время, где он осматривал вновь прибывших в поисках новых пар близнецов. Бесцеремонно втесавшись в толпу новичков-евреев, он с криком «Близнецы на выход!» выхватывал двойняшек из рук сопротивлявшихся, перепуганных матерей и отправлял в один из трех кабинетов, где проводил свои опыты. Там по его приказу им делали татуировки лагерных номеров и помещали в отделенный от остального лагеря барак, где не заставляли брить голову и разрешалось носить одежду. Если дети были слишком малы, матерям сохраняли жизнь и приводили за ними ухаживать.

Доктор не допускал избиений или жестокого обращения с близнецами, это могло помешать экспериментам. Он тщательно обмерял детей, а затем вводил — в т.ч. и в спинной мозг — различные химические вещества с целью наблюдения за реакцией или обрабатывал им кожу химикатами и наблюдал за их воздействием. Подобные опыты приводили к глухоте, шоку и даже смерти, в особенности, если речь шла о маленьких детях. Если близнецы заболевали, а поставить точный диагноз не удавалось, Менгеле делал смертельную инъекцию, а затем проводил вскрытие, чтобы выяснить причину недуга. Но чаще всего он’оставлял близнецов в живых. Самых старших эвакуировали из Освенцима в 1945 г., и судьба их неизвестна. По некоторым оценкам, количество погибших составляло 15%. Хотя Менгеле и собирался использовать свои исследования для «хабилитации» (процедура, необходимая, для занятия профессорской должности в университете в Германии), однако их научная ценность вызывала сомнения. В частности, доктор не мог точно установить, являлись ли отобранные дети близнецами или же просто похожими друг на друга братьями или сестрами — почти ровесниками. Иногда дети просто выдавали себя за близнецов, стремясь таким образом избежать газовой камеры.

Менгеле снискал дурную славу среди обитателей лагеря не столько за свои эксперименты, сколько за то, что отбирал пленников, подлежавших уничтожению. Стоя на плацу, зачастую в гордом одиночестве, со стеком в руках, этот безукоризненно опрятный человек пробегал глазами по рядам новичков, а затем командовал «налево» или «направо» в зависимости от юго, счел ли физическое состояние и способности кандидата пригодными (или непригодными) для выполнения трудовых программ лагеря. Он так часто выходил на плац, что многие узники предположили (хотя и ошибочно), что Менгеле являлся единственным врачом в лагере, на которого возлагалась эта обязанность. Некоторые усматривали в нем сходство с голливудской кинозвездой. Доктор менял изящную позу, лишь наталкиваясь на сопротивление, тогда он принимался охаживать родителей стеком, заставляя их отдать ему очередную жертву для экспериментов. Однажды он, выхватив пистолет, застрелил мать, набросившуюся на солдата СС, попытавшегося отнять у нее дочь, а потом в назидание другим пристрелил и ребенка, а всех, кто ехал с ними, отправил в газовую камеру с криком: «Избавьтесь от этого дерьма!» Обходя палаты лагерного госпиталя в белоснежном халате поверх эсэсовской формы, благоухая кёльнской водой и насвистывая отрывки из Вагнера, Менгеле поднимал или опускал большой палец, указывая, кому из заключенных суждено умереть. Зачастую он выбирал жертв, руководствуясь сугубо эстетическими причинами, обрекая на гибель только по причине выступившей на коже сыпи или прочертившего спину или руку уродливого шрама. Однажды доктор провел на стене черту и всех, кто не доставал до нее головой, отправил в газовую камеру. Иногда он, не дожидаясь исполнения приказа, сам вводил людям смертельный раствор фенола. Однако больше всего узников поражало нескрываемое чувство удовлетворения Менгеле своей работой: ведь это он решал, кому жить, а кому умереть.

Продолжая исследовать наследственность, Менгеле не ограничивался опытами на близнецах. Он также коллекционировал людей с физическими патологиями, горбунов, транссексуалов и тому подобных и некоторых из них расстреливал, чтобы затем анатомировать их тела. Наибольший интерес доктор проявлял к изучению карликов, которых держал в одном бараке с близнецами и пытался выяснить наследственные причины их заболевания. Менгеле также пользовался своим положением, чтобы отправлять глаза умерших заключенных в свой институт в Берлине, где ученые исследовали феномен гетерохромии (различия в окраске радужных оболочек). Если он обнаруживал кого-то с такой особенностью, то приказывал их убивать. Однажды его ассистент складывал глаза восьми человек из убитой цыганской семьи перед отправкой в Берлин, а когда ответственный за пересылку служащий обнаружил, что одной пары глаз не хватает, ассистент, испугавшись возможной расправы, прочесал морг в поисках тел, затем вырезал по одному глазу у двух разных трупов — один голубой, а второй карий — и положил к остальным. Очевидно, такая работа в научном аспекте внушала сомнения. Как и следовало ожидать, Менгеле не остановился на достигнутом и попытался из найденных им светловолосых и кареглазых детей создать настоящего арийца: он вводил им в глазные яблоки синий метиленовый краситель. Естественно, процедура не привела к окончательному изменению цвета глаз, однако причиняла ужасную боль, иногда нарушая зрение подопытных, а в одном документально подтвержденном случае завершилась летальным исходом. Менгеле считал себя не кем иным, как ученым, и даже регулярно проводил научные семинары с ассистентами, среди которых были лагерные заключенные с медицинским образованием. Доктор председательствовал на этих заседаниях и призывал участников к обсуждению различных вопросов. Свобода мнений, конечно же, отсутствовала: как вспоминал один из узников, никто не отваживался спорить с Менгеле, потому что тот мог в любой момент прикончить кого угодно, причем без всякой видимой причины.

Спустя десятилетия после падения Третьего рейха Йозеф Менгеле стал символом извращенного понимания целей медицины. Хотя его опыты составляли лишь часть огромного множества экспериментов, проводимых на узниках концлагерей целой плеядой докторов. В их число входят исследования Курта Хейссмейера в лагере Нейенгамме, где двадцати вывезенным из Освенцима еврейским детям в возрасте от 5 до 12 лет намеренно привили смертельно опасный туберкулез, а также всячески лечили, в т.ч. и хирургическим путем, удаляя пораженные железы. В конце войны, 20 апреля 1945 г., пытаясь замести следы, один из врачей перевез выживших детей в Булленхузер-Дамм, где вколол им морфий, после чего сопровождавшие солдаты СС, по очереди вешали уснувших детей на крюке, а чтобы удостовериться в их смерти, дергали тела за ноги. Другие опыты проводились по прямому указанию Гиммлера, причем цели их были скорее политическими, нежели научными. Например, в Освенциме ассистенты доктора из СС экспериментировали на заключенных женщинах — в поисках быстрого и дешевого метода массовой стерилизации делали им различные инъекции и даже применяли рентгеновское излучение. Во многих случаях это приводило к выпадению волос и зубов, полному исчезновению сексуального влечения, а в наиболее серьезных случаях — к образованию раковых опухолей. Мужчинам рентгеном облучали мошонку, что вызывало импотенцию или нарушения мочеиспускания. Старшие офицеры СС мечтали о том, чтобы испробовать эти методы на десяти миллионах расово неполноценных людей и евреев, которые требовались для трудовых работ. Однако дальше экспериментальной стадии исследования не продвинулись. Ученые медики из Института кайзера Вильгельма также делали рентгеновские снимки головного мозга сотен пациентов, умерщвленных в рамках программы Т-4, чтобы выяснить, содержат ли они какие-либо сходные признаки дегенеративности. Жалобы университетских анатомов на нехватку препаратов для учебных и научных целей привели к тому, что в ноябре 1942 г. Министерство юстиции издало постановление, разрешавшее изымать тела казненных в Германии преступников без санкции родственников. Однако менее чем через год это же постановление привело к новым жалобам: на этот раз проблема заключалась в том, что «за последние месяцы по причине массовых поставок биологического материала в моргах не осталось места».

Имели ли проводившиеся в концлагерях опыты какую-либо научную или медицинскую ценность? Одни, подобно проектам Менгеле, были с научной точки зрения абсолютно бесполезными. Другие же не обладали никакой практической ценностью. В частности, это относится к экспериментам, проходившим в госпиталях СС в Гогенлигене, где людям вводили туберкулезные бациллы, чтобы их быстрее умертвить, поскольку это давало возможность врачам списать все смертельные случаи на туберкулез. Этот метод решили использовать ради избежания специфического запаха, который исходил от трупов, когда их умерщвляли впрыскиванием фенола или бензина. Изобретенные Зигмундом Рашером капсулы с цианидом для самоубийств широко применялись в конце войны, однако едва ли это новшество можно называть полезным для науки или медицины. Тем не менее опыты на заключенных концлагерей считались в Германии обычным делом, а их результаты представляли на конференциях и публиковали в солидных медицинских журналах. Для оценки экспериментов применялись стандартные правила; так, для своих исследований Баварская фармацевтическая компания выкупила у СС женщин-узниц Освенцима по 700 рейхсмарок за человека. После того как в Равенсбрюке Карл Гебхардт и Фриц Фишер вводили подопытным женщинам палочки газовой гангрены, стафилококк и бактерии, вызывающие злокачественный отек, а затем тестировали на них новые лекарства, результаты работы обсуждались на конференции с участием видных докторов, таких как известный хирург Фердинанд Зауэрбрух. Однако утверждение о том, что подобная деятельность проводилась в соответствии с правилами того времени, никоим образом не оправдывает ее. В любом случае медицинские исследования шли вразрез с этическими нормами, поскольку причиняли страдания бесправным людям (а зачастую приводили к их смерти); но даже будь их согласие выступить в роли испытуемых, это все равно считалось бы вопиющим нарушением фундаментального нравственного закона медицины, требующего сохранять жизнь, а не прерывать ее.