Глава 6
Моральный дух нации
Страх и раскаяние
I
Ночью 10 марта 1941 г. внезапный шум разбудил 15-летнюю девочку, проживавшую со своей семьей в доме рабочего квартала Дюссельдорфа. «Я услышала, как отчим ругается с мамой, — рассказала она позже гестапо. — Он был пьян, и я слышала, как он произнес: “Теперь уже все равно. Англия точно победит. Германии больше нечем воевать”. На что мама возразила: “Ты не немец, раз так говоришь. Я сдам тебя полиции”». Встав с постели, девочка стала наблюдать за ссорой через кухонную дверь. «Я видела, — продолжала она, — как отчим взял нож и замахнулся на маму со словами: “Пока ты меня не предала, я тебя прикончу”. Я вбежала, чтобы заступиться за мать, и отчим, заметив меня, тут же спрятал нож и попытался ударить меня стулом... Потом его забрала полиция». Его жена сообщила гестапо, что, кроме прочего, он сказал: «Это Гитлер виноват в том, что идет война и народ голодает» и «Гитлер хотел перевешать евреев, но пусть сперва его самого вздернут». Мужчина отверг все обвинения и заявил, что ничего подобного не помнит, поскольку был в стельку пьян. Как и во множестве подобных (хоть и менее драматичных) эпизодов, дело было не столько в том, что жена осуждала политические убеждения мужа. Расследовавшие дело офицеры гестапо поняли, что девочка была права: ее отчим регулярно напивался и скандалил, и пришли к выводу, что причиной случившегося стали скорее семейные неурядицы, нежели неприятие режима. Они решили, что доказательств для возбуждения дела недостаточно, и, конфисковав нож, отпустили мужчину на свободу. В подобных случаях полиция обычно вставала на сторону мужа: защита избитых жен не входила в число первостепенных задач гестапо.
Впрочем, были случаи, когда полиция относилась к жалобам женщин куда серьезнее. В частности, в марте 1944 г. некая жительница Дюссельдорфа, чей дом был уничтожен во время бомбежки, решила приютиться у сестры. Сестра, фрау Хоффман, с 1933 г. была замужем за полицейским и в это время гостила у матери в Баварии. Там женщина испытала шок, застав полицейского в супружеской спальне с эстонкой. Затем она связалась с сестрой и все ей рассказала. По возвращении домой фрау Хоффман попыталась заставить мужа разорвать отношения с любовницей, но это ни к чему не привело. Семейная жизнь стремительно катилась под откос, сопровождаясь частой руганью и скандалами. В отчаянии фрау Хоффман отыскала несколько писем, которые муж когда-то прислал ей, будучи в отъезде. В них он утверждал, что Германия никогда не победит в войне. Женщина также сообщила, что ее муж позволял себе пораженческие высказывания и на работе. Мужчину, как и положено, арестовали и допросили. Под давлением гестапо он не сумел опровергнуть содержание своих писем и вскоре признал обвинения жены. Его судили за подрыв духа нации и в начале 1945 г. приговорили к смертной казни, которую вскоре привели в исполнение.
В данном случае донос также был продиктован личными мотивами, что, впрочем, не имело значения, так как в дело вмешалось гестапо. Лишь около 30% доносов в полицию исходило от женщин. В подавляющем большинстве случаев именно женщины подвергались насилию и оскорблениям со стороны мужчин. С 1933 г. нацистское государство, как никогда, глубоко проникло в семейную и личную жизнь граждан, а женщины, испытывавшие трудности во взаимоотношениях с мужчинами, в ответ пересекали грань между частным и общественным в обратном направлении, тем самым позволяя режиму эффективно использовать их для подавления пораженческих и протестных настроений в обществе. Зачастую в царившей в Третьем рейхе агрессивной атмосфере мужского превосходства женское население попросту не находило иного выхода. Едва ли к доводам подвергшейся сексуальным домогательствам начальника или избитой и униженной мужем женщины кто-то прислушивался, если только она не доносила о политическом преступлении обидчика. Государство стремилось удержать солдатских жен в узде, пока их мужья сражаются на фронте, и потому не прислушивалось к их жалобам. Пропагандистские листовки и средства массовой информации изображали жен солдат, моряков и летчиков (Kriegerfrauen) непорочными, асексуальными, самоотверженными, трудолюбивыми, а главное — верными. Блоклейтеры, руководители партийных ячеек и работодатели зорко следили за их поведением. В результате сыпались доносы от тех женщин, кому не удалось соответствовать предписанному образу целомудрия. Типичный случай был зарегистрирован дюссельдорфским районным отделением гестапо в ноябре 1944 г. Бригадир упаковочного завода, где работала фрау Мюллер, обвинил ее в связи с рабочим-бельгийцем. Последовала перепалка, во время которой женщина ударила бригадира по лицу, и тот донес на нее в полицию. На допросе фрау Мюллер сообщила, что ее муж, военнослужащий, имел связи с другими женщинами, и некоторые из них даже были от него беременны. Однако гестапо вынесло женщине официальное предупреждение и под угрозой более жестких мер обязало следить за своим поведением и разорвать отношения с бельгийцем.
Несмотря на попытки принудить солдатских жен вести непорочный образ жизни, пока их мужья служат в вермахте, нацистское государство вовсе не являлось сексуально репрессивным и ханжеским режимом, который обычно изображают ссыльные приверженцы Франкфуртской школы социологии и последователи марксиста-фрейдиста Вильгельма Рейха. Во время войны люди опасались заводить детей, и это вполне объяснимо. Пока мужья были на фронте, шансы женщин забеременеть снижались, к тому же многие из них не желали впоследствии превращаться в матерей-одиночек. Уровень рождаемости упал с 1413 тысяч человек в 1939 г. до чуть более миллиона в среднем на каждый год войны, тогда как количество новых браков снизилось с почти 775 тысяч до менее чем до 520 тысяч. По мере увеличения боевых потерь, Гитлера все сильнее беспокоили демографические перспективы Германии. 15 августа 1942 г. он издал указ, согласно которому с фронта отзывались все, кто был последним ребенком мужского пола в семье, а также выходцы из тех семей, где уже погибли двое и больше сыновей. Гитлер мотивировал свое решение тем, что такого рода людям наверняка присущи наследственное мужество и самоотверженность, а «нация и страна заинтересованы в том, чтобы наши семьи не вымерли». Генрих Гиммлер уже приказал сотрудникам СС заводить детей не только в узах брака, но и, как он выразился, «вне буржуазных правил и условностей». Потомки, конечно же, должны были быть расово чисты, к тому же ограничения на смешанные браки ужесточились в 1941 г., вероятно, в связи с появлением в Германии большого количества иностранных рабочих. В январе 1944 г., докладывая Гитлеру о своем видении проблемы, Мартин Борман также издал директиву, предупреждавшую о том «катастрофическом» положении, в котором Германия может оказаться после войны в связи с большой «кровопотерей» нации после массовой гибели храбрейших ее сынов на фронте. Он предложил несколько решений, включая просвещение женщин о пользе деторождения и ослабление наказаний за внебрачные связи в случае, если численность женщин значительно превысит численность мужчин.
Организованные нацистским режимом меры по поддержке прироста населения доходили до того, что побуждали расово чистых женщин иметь детей вне брака, а также предусматривали издание массовых пособий о счастливой сексуальной жизни. Одну из подобных книг в 1940 г. написал доктор Йоханнес Шульц. Она называлась «Секс — Любовь — Брак» и подробно объясняла мужчинам и женщинам, как лучше достичь оргазма. В то же время простодушное отношение Шульца к гетеросексуальным связям имело и мрачную изнанку: доктор поддержал обследование неполноценных по программе умерщвления Т-4 и сам ставил «эксперименты» в Институте психологических исследований и психотерапии имени Геринга, во время которых обвиненных в гомосексуализме мужчин принуждали заниматься сексом с проституткой и в случае провала ссылали в концентрационный лагерь. Что касается расово одобренного межполового секса, то поощрение его нацистами с 1939 г. по 1945 в условиях военного времени, по многим свидетельствам, привело к ослаблению сексуальных запретов. В 1943 г. социальный работник из Гамбурга Кете Петерсен жаловалась на резко испортившееся поведение женщин во время войны, когда падение морали, разврат и даже проституция стали нормой:
Многих прежде уважаемых замужних женщин домогались их сотрудники-мужчины. На очень многих предприятиях — особенно в трамвайном парке — мужчины-рабочие наперебой волочились за солдатскими женами. На многих заводах солдатские жены также встали на скользкую дорожку, поддавшись тлетворному влиянию отдельных невежественных сотрудниц. Подобное влияние подвигло женщин, ранее посвящавших себя домашним заботам и исполнению родительского долга, забросить дом и детей ради ночных приключений и мужского общества.
13 апреля 1944 г. служба безопасности СС докладывала, что солдаты на фронте обеспокоены рассказами об изменах замужних женщин. Заметно увеличилось число женщин, начавших вести аморальный образ жизни, и даже особенно не скрывавших этого. Но особую тревогу внушало то, что молодые женщины не видели ничего плохого в том, чтобы предаваться сексу с расово неполноценными иностранцами и военнопленными. Нередко таких женщин арестовывали по доносам и с января 1940 г. в соответствии с распоряжением Гиммлера отправляли в концентрационные лагеря на срок не менее года, если их поведение оскорбляло «общественные отношения».
Доклад службы безопасности СС 1944 г. возлагал ответственность за падение нравов на женскую лень, а не на безработицу, в связи со сравнительно высокими семейными привилегиями, которые предоставляются солдатским женам и вдовам... Этим женщинам не приходится искать работу, потому что во многих случаях сумма семейного пособия гарантирует им более высокий уровень жизни, нежели до войны. Лишние деньги и время толкают их на то, чтобы проводить вечера и ночи в кафе и барах, где они легко могут себе позволить дорогие вина и прочие напитки, более того — даже угощать ими мужчин — в основном солдат.
Среди прочих факторов свою роль сыграла всеобщая эротизация населения эстрадными шлягерами, популярными фильмами и ревю, а также убежденность некоторых женщин в том, что если солдаты «ходят на сторону» (что, возможно, и случалось), то дамы «имеют равные права и тоже могут развлекаться». Секс стал платной услугой, особенно среди девушек, которые взамен получали дефицитные продукты и предметы роскоши, такие как шоколад, шелковые чулки или сигареты. Распространению этого в немалой степени способствовали участившиеся в конце войны авианалеты на города Германии, когда всех охватило чувство, что жизнь не стоит и гроша и может оборваться в любую минуту, поэтому женщины и девушки решили, пока не поздно, пуститься во все тяжкие.
Связано ли это со всеобщим усилением социального влияния женщин и расцветом женских свобод, как утверждают историки-феминистки, сказать трудно. Определенно, в военное время женщинам приходилось постоять за себя, вести домашнее хозяйство без напутственной помощи мужей и проявлять все больше находчивости и предприимчивости в повседневных делах. Но жить с каждым годом становилось все труднее: перебои с топливом и продовольствием вызывали тревогу и озабоченность, бомбежки и вынужденные эвакуации ставили все с ног на голову, а постоянная борьба за выживание утомляла и изматывала. Солдатские жены, бросившие или донесшие на своих мужей, составляли ничтожное меньшинство. Большинство же продолжало регулярно переписываться с мужьями, в письмах женщины просили совета и признавались в своей тоске: «Ах, если бы только ты был с нами, тогда жить стало бы намного, намного легче и проще», — говорилось в одном из писем от 17 апреля 1945 г.. В конце войны солдаты все чаще получали увольнение и приезжали домой. Замужние женщины по обыкновению хранили фотографии мужей и вешали их на стену, чтобы напоминать детям об отце, постоянно говорили о нем и пытались всячески создать ощущение его присутствия в доме. Отцы, в свою очередь, в письмах с фронта помогали женам советами, подбадривали или же порицали их, стараясь, по возможности, даже вдали от дома влиять на происходившее в семьях. Они даже обсуждали школьные оценки детей. «Клаус лентяйничает, скатился на двойки по английскому, — писал отец, предположительно школьный учитель, жене с фронта, — Ему недостает жесткой отцовской руки». «Высылаю твою тетрадь, — писал другой своему девятилетнему сыну в 1943 г. — Продолжай в том же духе, и родители будут тобой гордиться. Твое сочинение по истории очень хорошее».
II
Одной из причин не слишком удачных попыток Гиммлера повысить рождаемость в стране путем поощрения внебрачных связей стало то, что в повседневной жизни подавляющее большинство немцев все еще руководствовалось моральными принципами христианства. В 1939 г. 95% жителей относило себя к католикам либо к протестантам, 3,5% считали себя «верующими» (Gottglaeubig) и 1,5% оставили религию по требованию партии, с середины 30-х гг. пытавшейся ослабить влияние религии в обществе. Сильное влияние христианства, сохранявшееся главным образом в сельской местности и среди старшего поколения, обуславливало консервативное отношение к нравственности, которое также подкрепляли своими проповедями священники и пасторы. Нацистские иерархи этого не одобряли. В 30-е гг. Гитлер максимально урезал структуру католической церкви, последователи которой проживали в основном на западе и юге страны, что в итоге привело к резкому ухудшению отношений между церковью и Рейхом. Попытка смешать идеологию нацизма с очищенной от «иудейских» элементов церковью в протестантских землях Центральной и Северной Германии провалилась, в немалой степени благодаря яростному сопротивлению пасторов самопровозглашенной Исповедальной церкви. Имперский министр по делам церкви Ганс Керль, ярый сторонник «Немецкого христианства», так и не сумев ничего изменить, умер 12 декабря 1941 г. в возрасте 54 лет. С началом войны в недрах германского протестантизма назрела тупиковая ситуация, и пока ни одна из группировок не могла одержать верх, большинство простых верующих пыталось отыскать компромисс между ними.
С началом войны враждебность Гитлера по отношению к христианству достигла новых высот (или глубин). В застольных монологах он часто упоминал религию. Когда война победоносно завершится, заявил он в 1942 г., подписанный в 1933 г. Конкордат с католической церковью будет формально аннулирован, и с церковью разберутся так же, как и с любым другим добровольным ненацистским объединением. Третий рейх «не потерпит иностранного вмешательства», даже в лице Папы Римского, а папскому нунцию в итоге ничего не останется, как вернуться в Ватикан. По словам Гитлера, священники были «черными тараканами», «выродками в сутанах». Он постоянно подчеркивал, что нацизм — это светская идеология, основанная на современной науке. Наука, заявлял фюрер, не оставит и следа от предрассудков. «Достаточно привезти в любую деревню небольшой микроскоп, чтобы рассеять целое скопище суеверий». 14 октября 1941 г. он сказал: «Лучше всего позволить христианству умереть своей смертью. Есть нечто успокаивающее в его медленном угасании. Перед лицом научных достижений христианские догматы становятся архаикой». Наибольшей критике Гитлер подверг христианство за его нарушение закона естественного отбора и выживания сильнейшего. «Идея христианства, доведенная до логического завершения, состоит в систематическом потакании человеческим слабостям». Слова эти были еврейскими и по характеру, и по происхождению. «Христианство — это прообраз большевизма: евреи мобилизуют массы на подрыв общественного строя». Христианство считалось чем-то вроде наркотика или заболевания: «Так будем же единственным народом, получившим иммунитет от этой заразы». «В конце концов, — заключил Гитлер, — национал-социализм и религия больше не смогут сосуществовать». Он не станет преследовать церкви: они отомрут сами. «Но в этом случае мы категорически не имеем права заменять религию каким-либо эквивалентом. Это было бы ужасно!» Будущее принадлежало нацизму, и церкви в нем места не было.
Тем не менее, когда разразилась война, Гитлер вначале приостановил свой антихристианский курс, понимая, что дальнейшее ухудшение отношений государства и церкви могут пошатнуть единство нации в военное время. Режим оказал давление на духовных лидеров обеих конфессий, заставив их публично выступить в поддержку военных. Через несколько недель после начала боевых действий приказ гестапо о временном прекращении богослужений был отменен. Во все подразделения были срочно назначены полевые капелланы, которые снискали уважение солдат. Однако перемирие долго не продлилось. Как только Гитлер и нацистские лидеры обрели уверенность в победе, они возобновили нападки на церковь. Отчет о посещаемости протестантских церквей во Франконии весной 1941 г. начинался словами: «Борьба против церкви заметно активизировалась». Партия снова взялась раздавать антихристианскую литературу. В июне 1941 г. Мартин Борман издал циркуляр для региональных лидеров партии с напоминанием о том, что национал-социализм несопоставим с христианством, и призывом делать все возможное для ослабления влияния церквей. Многие руководители региональных отделений, такие как Артур Грейзер в Вартеланде, изначально относились к христианству крайне враждебно, поэтому готовы были по первому призыву последовать инициативе Бормана. Вскоре церкви, находившиеся вдали от бомбоубежищ, были опечатаны, колокола переплавлялись на оружие, печать религиозной периодики была свернута якобы в связи с дефицитом бумаги. Герман Геринг, один из нацистских лидеров, всецело отвечавший за люфтваффе, изгнал из них капелланов. Осознавая необходимость в постоянной боевой готовности, государство перенесло одни религиозные праздники на воскресенье, а другие вовсе упразднило. Последние очаги религиозного образования были формально ликвидированы в Саксонии. Церковная собственность по всей Германии изымалась в пользу родильных домов, школ для эвакуированных и военных госпиталей. В сентябре 1940 г. всем монашеским орденам было запрещено принимать новых послушников. Затем, с декабря 1940 г., женские и мужские монастыри были экспроприированы, а монахи и монахини изгнаны. К маю 1941 г. в партийной и государственной собственности находилось около 130 монастырей.
Подобные акции, как мы уже видели, заставили епископа фон Галена осудить т.н. эвтаназию, имевшую место в 1941 г. Кроме того, подобные меры правительства вызвали огромную волну недовольства среди верующих. В частности, 31 мая 1941 г. появилось сообщение о том, что жители сельского округа города Эберманштадт в Баварии попросту отказываются выходить на работу в дни религиозных праздников:
Подавляющее большинство сельского населения сохраняет крепкую связь с религиозной общиной. Все попытки подорвать их лояльность натолкнулись на холодное неприятие, а кое-где доходило до недовольства и враждебности. В (официально отмененные) праздничные дни Вознесения имел место демонстративный протест против государственного запрета, как со стороны протестантов, так и католиков. Отмена праздника Вознесения в сочетании с запретом на процессии, паломничества и прочего в рабочие дни воспринимается лишь как оправдание постепенного и непрерывного упразднения всех церковных праздников в процессе всеобщего уничтожения христианских общин.
За участие в протестах против отмены праздников в одной лишь Баварии было арестовано около 59 священнослужителей. Такое сопротивление вызывало опасения. Однако ни один антихристианский закон не вызвал такого негодования, как декрет министра образования Баварии Адольфа Вагнера от 23 апреля 1941 г., предписывавший заменить школьные молитвы пением нацистских песен, убрать со стен классов распятия и религиозные изображения. Толпы разгневанных матерей собирались у школ, подчинившихся распоряжению, с требованием вернуть распятия на место. Спустя две недели потрясенный столь мощным сопротивлением людей Вагнер без лишней огласки отозвал свой декрет. «Горячие головы» из числа местных нацистов продолжали упорствовать, вызвав тем самым еще более массовые протесты и манифестации осенью 1941 г. Женщины собрали тысячи подписей под обращением, требовавшим от властей исправить положение. Можно ли поддерживать мужей в борьбе против безбожного большевизма — вопрошали они риторически, — если религию притесняют на родине? Женщин поддерживало пылкое пасторское послание кардинала Фаульхабера, зачитанное с церковных кафедр 17 августа 1941 г. Оппозиция явно не собиралась сдаваться. Униженный Вагнер был вынужден публично отозвать свой приказ, распорядился отпустить на свободу 59 священников, возвратить школам все распятия и дозволил читать молитвы (официально утвержденного образца) на утренних службах. Гитлер вызвал Вагнера после провала и пригрозил, что отправит его в Дахау, если тот совершит еще какую-нибудь глупость.
Успех протестующих послужил доказательством их преданности Вере и одновременно стал результатом непоследовательной политики нацистов. Если бы Вагнер разом принял все необходимые меры, шансы на успех были бы гораздо выше. Гитлер, Геббельс и даже Борман теперь понимали, что решение проблемы придется отложить до окончания войны. Дело в том, что противоборство с церковью служило слишком большим отвлекающим фактором и подрывало единство и боевой дух нации, особенно в связи с осложнившейся обстановкой на фронте. К 1942 г. отчеты о посещаемости протестантских церквей во Франконии вновь свидетельствовали о том, что волнения утихли. На активистов партии все еще оказывалось давление с целью вынудить их порвать с церковью, но уступали лишь немногие. С другой стороны, ухудшение дел в Германии во время войны не побуждало широкие массы вновь обратиться к религии. Как говорилось в том же отчете, «серьезность сложившегося положения заставила лишь некоторых прихожан, на время отдалившихся от церкви, вернуться к участию в богослужениях. В целом большинство людей настроено апатично... К сожалению, среди молодежи наблюдается определенная склонность считать церковь не заслуживающей внимания». Судя по всему, Гитлер имел все основания полагать, что христианство само увянет, если Третий рейх продержится достаточно долго. Нацистское образование и пропаганда изымали молодое поколение из лона церкви.
Гонения, в особенности пережитые в 1941 г., заставили католических иерархов впредь проявлять особую осторожность относительно участия церкви в массовых протестах против режима. Епископы, интересовавшиеся «еврейским вопросом, обращением с русскими военнопленными, зверствами СС в России и др.», согласно неподписанному меморандуму (позже обнаруженному в личном архиве кардинала Фаульхабера), обращались с просьбами к нацистскому правительству сугубо в личном порядке и не позволяли себе никакой публичной критики преступлений режима, попиравшего права человека, в т.ч. и на частную собственность, свободу и жизнь немецких граждан. Тем не менее открытый протест состоялся 15 ноября 1941 г., но был подавлен распоряжением высшего духовного лица немецкой католической церкви, кардинала Бертрама. Кардинал был больше других озабочен тем, чтобы не лезть на рожон, однако на протяжении многих лет католические епископы открыто не проявляли озабоченности массовыми убийствами евреев или участью советских военнопленных. Даже Клеменс фон Гален хранил молчание. В своей знаменитой проповеди 3 августа 1941 г., обвиняя кампанию по умерщвлению людей, он упомянул евреев, лишь риторически вопрошая, скорбит ли Иисус об одном только Иерусалиме или же о Вестфальской земле тоже. По мнению епископа, наивно было бы уверовать в то, что Иисус оплакивал лишь тех, кто «отринул Истину Господню, низверг Закон Божий и тем самым обрек себя на погибель». Если к фон Галену и обратился хотя бы один еврей в надежде, что тот поможет его народу, епископ утаил бы это и не стал бы предпринимать никаких шагов, даже неофициально.
Самым ярым в католической церкви сторонником открытого обличения преступлений режима против евреев был граф Конрад Прейзинг, епископ Берлинский. В августе 1943 г. он составил обращение к властям, рассчитывая, что его подпишут все епископы Германии. Обвиняя бесчеловечную депортацию евреев из страны, эта петиция, однако, ни словом не обмолвилась об уничтожении людей и содержала только просьбу о соблюдении прав человека подвергшихся депортации лиц. Но епископы отвергли обращение графа в пользу послания к пастве с увещеванием уважать право других народов на жизнь. Папский нунций заявил Прейзингу: «Любить соседа правильно и нужно, однако высшая соседская любовь состоит в том, чтобы не осложнять жизнь церкви». Безмолвствие германского католичества в немалой степени отражало растущую озабоченность Папы Пия XII коммунистической угрозой. В особенности понтифик забеспокоился, когда немецкие войска забуксовали на Восточном фронте, а Красная Армия перешла в наступление. Видимо, он не успел забыть о том, что ему довелось пережить в должности папского нунция в 1919 г. во время восстаний коммунистов и анархистов в Мюнхене. Об этих событиях Папа напомнил новому послу Германии в Ватикане, Эрнсту фон Вайцзеккеру, во время аудиенции в июле 1943 г. Во время войны Пий XII считал германский рейх единственной надеждой Европы в борьбе с коммунизмом, в особенности после свержения Муссолини, когда влияние коммунистических партизанских отрядов в Центральной и Северной Италии резко возросло. Папа также негласно осуждал требования союзников о безоговорочной капитуляции. Он направил свои усилия на использование международного нейтралитета Ватикана ради возможности заключения компромиссного мира, который не затронул бы антикоммунистической Германии. Во имя достижения этой цели Пий XII счел нецелесообразным высказываться против геноцида евреев, опасаясь скомпрометировать статус Ватикана. Однако это не удержало его от острых высказываний по поводу программы эвтаназии в письмах немецким епископам, равно как и не помешало публично выразить поддержку истерзанному народу Польши в мае и июне 1943 г., когда Папа повторил уже сказанное им в декабре 1939 г..
В письме Прейзингу в апреле 1943 г. Папа выразил опасения тем, что акции протеста могут привести к новым преследованиям церкви. В вопросе помощи евреям он предпочитал оставаться в стороне, полагая, что его публичное выступление не только не остановит убийства, но и, напротив, может их ускорить. Пока в Риме правят фашисты, всякая открытая критика режима может привести к оккупации Ватикана немцами. Теперь, как писал понтифик Прейзингу, он может лишь молиться за «неарийских и полуарийских католиков... во времена духовной нужды и крушения земного бытия». Несмотря на утверждения многих критиков, убедительных доказательств антисемитизма Папы Пия XII не зафиксировано, так же как и свидетельств, подтверждавших бы его высказывания периода мюнхенской деятельности о том, что коммунизм был частью еврейского мирового заговора. Но с другой стороны, уже к апрелю 1943 г. Папа окончательно понял, что евреи, в т.ч. и католики еврейского происхождения, не просто пострадали духовно и физически, а подверглись массовому уничтожению. Несомненно, понтифик знал, что многие католические священники в Италии, в т.ч. и в самом Ватикане, укрывали евреев, поскольку с осени 1943 г. немцы начали угрожать их жизни. Пий XII никак не препятствовал в этом, дистанцировавшись от этого, равно как и ни словом, ни жестом не призвал духовенство оказать помощь евреям. Всегда оставаясь осмотрительным дипломатом, он предпринимал любые шаги, если считал, что они пойдут во благо католической церкви как в Италии, так и во всем мире.
Положение немецких протестантов не слишком отличалось. 4 апреля 1939 г. в Бад-Годесберге «Немецкие христиане» издали декларацию, подтверждавшую «ответственность церкви за сохранение расовой чистоты своего народа» и настаивала на существовании «наиболее резких противоречий» между иудаизмом и христианством. Не прошло и месяца, как Исповедальная церковь Германии ответила похожим документом, утверждавшим, что «сохранение чистоты нашего народа требует вдумчивой и ответственной расовой политики». Немногие заметят особую разницу между двумя этими документами. При случае Исповедальная церковь даже выступала с протестами. Когда церковная канцелярия (формально руководящий орган Евангелистской церкви) совместно с тремя епископами опубликовала открытое письмо с требованием, чтобы «крещеные неарийцы держались подальше от церковных дел духовной общины Германии», руководство Исповедальной церкви язвительно осведомилось, были бы в этом случае отлучены от церкви Иисус и Апостолы, будь они подданными Третьего рейха. Когда преследование неарийцев вылилось в геноцид, один из лидеров протестантского движения попытался остановить истребление евреев. В ноябре 1941 г. епископ Теофил Вурм писал Геббельсу, предупреждая о том, что кампания против евреев способствует вражеской пропаганде. Геббельс выбросил письмо в мусорную корзину. В другом послании, которое Вурм попытался передать Гитлеру через одного высокопоставленного чиновника, также говорилось об «участившемся жестоком обращении с неарийцами». 16 июля 1943 г. епископ предпринял еще одну попытку. Сообщая, что уже потерял на Восточном фронте обоих сыновей и зятя, и, обращаясь лично к Гитлеру, заявлял, что «меры по уничтожению неарийцев резко противоречат Господним Заповедям и подрывают основу европейского образа жизни и миропонимания: Богом данное первостепенное право на жизнь и человеческое достоинство». Несмотря на то что это письмо носило якобы личный характер, Вурм все же снял с него копию и распространил среди представителей духовенства. 20 декабря 1943 г. епископ повторил основные положения своего письма, обратившись к начальнику Имперской канцелярии Гансу Генриху Ламмерсу. «Настоящим решительно предупреждаю Вас, — ответил Ламмерс, — и впредь прошу проявлять максимальную щепетильность касательно своих профессиональных полномочий». Епископ плохо разбирался в политике. Никто, кроме Вурма, не решился на подобное вмешательство, и вскоре после протеста ему до конца войны запретили высказываться устно и письменно, хотя это не помешало ему и дальше проповедовать и вести богослужения.
III
Если религиозные конфессии открыто не осуждали геноцид евреев и не предпринимали попыток воспрепятствовать ему, каково же было отношение немецкого обывателя? Узнать о массовых убийствах труда не составляло. Очевидно, вести быстро долетали до горстки оставшихся в Германии евреев. В январе 1942 г. Виктор Клемперер писал о слухах, согласно которым «в Риге эвакуированных евреев расстреливали группами на выходе из поезда». 16 марта 1942 г. его дневник впервые упоминает «Освенцим (или нечто-то похожее), расположенный неподалеку от Кенигсхютте в Верхней Силезии, который называли самым ужасным концентрационным лагерем». В октябре 1942 г. он именовал это место «скоростной бойней». «С каждым разом они становятся все кровожаднее», — отмечал Клемперер в августе 1942 г. По его словам, сообщения о массовых убийствах в лагере Освенцим и других лагерях «приходили так часто и освещались в таком количестве арийских средств информации, что происходящее должно было войти в историю».
Судя по всему, сведения о массовых убийствах евреев, поляков и представителей других народов на востоке Германии не являлись редкостью. Найти их можно было во множестве источников. В марте 1942 г. служба безопасности СС докладывала, что возвращавшиеся из Польши солдаты открыто говорили о проходивших там многочисленных расстрелах евреев. 9 октября 1942 г. Партийная канцелярия НСДАП сетовала на то, что «слухи о крайне жестоких мерах» против евреев, в особенности на восточных территориях, «распространяют ставшие свидетелями служащие расположенных на востоке воинских частей». Гражданские служащие на разных уровнях правительственной администрации читали доклады оперативных групп и поддерживали связь с должностными лицами на востоке. Мелкие служащие железнодорожных предприятий, машинисты и прочий персонал на перегонах и товарных станциях отличали поезда с пересыльными и знали их место назначения. Такой же информацией владели полицейские, охранявшие евреев и разбиравшие их документы и багаж, работники жилищных управлений, переписывавшие ранее принадлежавшее евреям имущество на немцев, администраторы, перераспределявшие недвижимость, — этот список можно продолжать до бесконечности.
Часть немцев не скрывали удовлетворения дискриминацией евреев. Нашив на одежду желтую звезду, Виктор Клемперер впервые испытал уличные нападки юных членов Гитлерюгенда. Детально описывая в своем дневнике повседневную жизнь еврея в нацистской Германии во время войны, он упомянул и различную реакцию обычных прохожих, которые замечали его клеймо. Один бесцеремонно спросил: «Сволочь, почему ты до сих пор жив?», другие же подходили с рукопожатием, шептали «Вы понимаете, почему!» и быстро уходили. С октября 1941 г. подобные встречи стали опасными, потому как Главное управление имперской безопасности приказало арестовывать любого немца, который публично проявит дружелюбие к еврею, а самого еврея также арестовывать и отправлять в концентрационный лагерь. Однако находились те, кто не подчинялся нацистам. Иногда Клемпереру удавалось отличить дружески настроенных рабочих, среди которых он узнавал «бывших социал-демократов или, возможно, бывших коммунистов», тогда как остальные рабочие его оскорбляли. Во время визита в Управление медицинского страхования Клемперер услышал, как один рабочий, заметивший желтую звезду, сказал: «Надо было делать им такие уколы, чтоб их совсем не стало!» В апреле 1943 г. случилось противоположное: рабочий, убиравший следы пребывания депортированных в еврейском доме в Дрездене, где жил Клемперер, шепнул ему: «Что эти проклятые свиньи творят в Польше! Я тоже их ненавижу». Рацион евреев был весьма скудным, и пока одни лавочники бездумно следовали правилам, другие позволяли себе небольшие нарушения.
Когда евреев заставили носить на одежде желтые звезды в качестве отличительного знака, многие немцы отреагировали совсем не так, как хотел Геббельс. По свидетельствам самих евреев, на улицах к ним проявляли неожиданную вежливость, люди подходили, извинялись и даже уступали место в трамвае. Иностранные дипломаты, в их числе посол Швеции и генеральный консул США в Берлине, отмечали, что многие граждане, в особенности пожилые, относились к евреям с сочувствием. Когда массовая пропаганда вешала на обычных людей ярлык неполноценных, общество переживало чувство вины и стыда. Подавляющая часть населения выступила резко против желтых нашивок, а тех, кто использовал их как предлог, чтобы в открытую подвергать евреев нападкам и оскорблять, оказались в меньшинстве. Когда же полиция вскоре начала арестовывать евреев в городах и доставлять на железнодорожные станции для отправки на восток, негативная реакция общественности заглушила все положительные отзывы. Представители старшего поколения называли подобные меры отвратительными. В декабре 1941 г. служба безопасности СС указывала в рапорте высказывания жителей Миндена: «Это просто непостижимо; как можно относиться к людям с такой жестокостью; не важно, евреи это или арийцы, все они творения Божии». Довольно резко критиковали депортацию и верующие. В конце июля 1942 г. в Лемго за отправкой последнего поезда с евреями наблюдала целая толпа. Многие, особенно старики, осуждали происходящее, даже члены нацистской партии говорили, что уж слишком сурово отнеслись к евреям, которые жили в городе десятилетиями и даже столетиями.
«В поезде, — писала Луиза Зольмиц 7 ноября 1941 г., — люди стоят, вытянув шеи, видимо, в Лангенезе новый поезд с неарий-цами готовится к отбытию». Вскоре она услышала комментарий одного из прохожих, когда какую-то пожилую женщину забирали из еврейского дома престарелых: «Правильно, пусть эту дрянь выметают!» Однако другой очевидец ему возразил: «Вы со мной говорите? Нет? Тогда заткнитесь». Все лето 1942 г. Луиза Зольмиц регулярно наблюдала, как поезда с пожилыми евреями уходили в Терезин. «Весь Гамбург обсуждает депортацию стариков», — писала она. По словам ее знакомого, «за поездами бежали улюлюкающие подростки», хотя сама она ничего подобного не видела. «Евреев снова везут в Варшаву, — записала Луиза 14 июля 1942 г., — подтверждение я нашла недалеко от их дома, в мусорном баке, который оказался доверху забит жалкими остатками их недавнего имущества: разноцветными жестянками, старыми лампами, рваными сумками. В мусоре копались дети; они весело разбрасывали вещи, приводя все в неописуемый кавардак».
Новая беда неожиданно постигла семью Зольмиц, когда дочь Фридриха и Луизы, Гизела, влюбилась в бельгийца, работавшего на фабрике в Гамбурге, и те решили пожениться. Работник бюро регистрации браков предупредил Луизу, что Имперское министерство юстиции отклонило заявление молодоженов, добавив:
«Родители молодого человека знают, что ваша дочь полукровка в первом поколении? Уверен, они дали согласие на брак, но разве они были в курсе? — В Бельгии не признают ни подобных взглядов, ни законов. — Что значит «в Бельгии»? Сегодня мы даже не говорим «Германия». Мы подразумеваем Европу. А в Европе евреям нет места. Таково мое личное мнение, и судя по тому, что я вижу, у меня складывается впечатление, что к евреям будут относиться еще жестче».
Он повторил свои слова, и я присела — возразить мне было нечего. — Посмотрите, — продолжил он наставлять меня, — до чего евреи довели Россию и Америку. И мы только сейчас это поняли.
Когда Луиза Зольмиц осмелилась упомянуть о своем муже-еврее, чиновник был просто ошеломлен. «Ваш муж все еще здесь?!» — воскликнул он в недоумении.
IV
Кое-кто, по мере возможностей, все же пытался спасать евреев. Хорошо известна история бизнесмена Оскара Шиндлера: немец чешского происхождения и член нацистской партии, он приобрел лакокрасочный завод в Кракове, когда его владелец, еврей, был лишен права собственности. Шиндлер нанял 1100 рабочих — евреев из исправительно-трудовых лагерей, кроме того, он занимался торговлей трофейными произведениями искусства на черном рынке и не брезговал коррупционными сделками. Со временем отношение нацистов к польским евреям стало приводить Шиндлера в ярость, и он сумел использовать деньги и связи ради защиты своих подопечных. Когда Советская армия приблизилась к границам Германии, Шиндлер получил разрешение вывезти рабочих на оружейный завод в Судеты, который, впрочем, никакого вооружения не производил. Евреи пережили войну, но их спаситель потерял почти все свое состояние и так и не смог разбогатеть в послевоенные годы. В 1948 г. Шиндлер переехал в Аргентину, но через десять лет обанкротился и вернулся в Германию. Сначала он жил во Франкфурте, затем в Хильдесхейме, а в 1974 г. умер в возрасте 66 лет, не имея гроша за душой.
Другой спаситель — бывший школьный учитель, верующий католик и офицер германской армии Вильм Хозенфельд — также принимал на работу евреев и поляков в армейское спортивное ведомство в Варшаве, чтобы защитить их от ареста. «Скольким я уже помог!» — писал он своей жене 31 марта 1943 г. «Моя совесть не настолько запятнана, чтобы бояться наказания», — признался Хозенфельд в письме несколько месяцев спустя. 17 ноября 1944 г. он наткнулся в гетто на одного умиравшего от голода еврея, который жил в заброшенном доме, где Хозенфельд планировал обустроить новый штаб. Этот несчастный оказался знаменитым пианистом, популярным в предвоенной Польше благодаря своим радиоконцертам. Звали его Владислав Шпильман. Хозенфельд прятал его на чердаке дома, нижние этажи которого были заняты немецким командованием, и тайком приносил затворнику еду и зимнюю одежду. Так продолжалось до тех пор, пока немцы не покинули город. Из соображений безопасности он не раскрыл Шпильману своего имени и ни строчки не посвятил ему в своем дневнике. И только в 50-е гг. пианист, вернувший себе к тому времени популярность в Польше, выяснил личность своего спасителя.
Находились и другие, менее известные люди, кто помогал скрываться нескольким тысячам евреев в Берлине, Варшаве, Амстердаме и многих других оккупированных городах. Среди них были различные группы подпольщиков, объединенные социалистическими, религиозными или общечеловеческими идеалами, такие как разведотряды, благотворительные общества, студенческие клубы и целый ряд бывших подпольных организаций. Немало евреев, особенно во Франции, сумело укрыться в лесах при поддержке сочувствующих им фермеров и крестьян. Одной из множества организаций, занимавшихся спасением людей, было Общество охранения здоровья еврейского населения, основанное в 1912 г. в России. Французское отделение общества укрыло несколько сотен еврейских детей, бежавших из Германии и Австрии, снабжало их подложными документами, расселяло по нееврейским семьям, члены которых шли на риск ради спасения детей, или же нелегально переправляло в Испанию и Швейцарию. Всего подобным группам подпольщиков удалось спасти многие тысячи евреев или благополучно вывезти их из оккупированной нацистами Европы. Хотя эти тысячи, конечно, несравнимы с миллионами погибших.
Некоторые немцы также пытались рассказать за пределами захваченной немцами Европы об истреблении людей. В конце июля 1942 г. немецкий промышленник Эдуард Шульте, который был на дружеской ноге со многими членами нацистского правительства, отправился в Цюрих, где поведал своему коммерческому партнеру-еврею о планах Гитлера к концу года полностью очистить Европу от евреев. По его словам, до 4 миллионов будут вывезены на восток, где будут умерщвлены, предположительно серной кислотой. Эти сведения попали к главе Всемирного еврейского конгресса Герхарду Ригнеру, который передал их по телеграфу через британские и американские посольства в свой офис в Нью-Йорке. Информацию восприняли с немалым скепсисом. Преступление казалось невероятным по своим масштабам. Правительство США рекомендовало конгрессу сохранить сообщение Ригнера в секрете до поступления подтверждений из независимых источников. Более достоверную и ценную информацию мог предоставить только очевидец. Одним их них стал эксперт по дезинфекции в Институте гигиены войск СС Курт Герштейн. Летом 1942 г. Главное управление имперской безопасности поручило ему доставить сто килограммов «Циклона-Б» в Люблин для секретных целей. 2 августа 1942 г. он прибыл в Бель-жец и видел, как из Львова на поезде привезли евреев, им приказали раздеться, а затем украинские солдаты загнали их в газовые камеры якобы для дезинфекции. Там они прождали, плача и рыдая, два с половиной часа, пока механики снаружи пытались запустить дизельный мотор. Едва тот заработал — и ровно 32 минуты спустя, как пунктуально отметил Герштейн, все люди в камере были мертвы. Увиденное повергло его, благочестивого протестанта, в шок. На обратном пути из Варшавы в Берлин Герштейн рассказал обо всем шведскому дипломату Герану фон От-теру, который, осторожно выяснив личность собеседника, отправил детальный отчет в министерство иностранных дел Швеции. Отчет пролежал в министерстве почти до конца войны — чиновники сохранили его в тайне, опасаясь конфликта с Германией. Вернувшись в Берлин, Герштейн докучал своими рассказами папского нунция, лидеров Исповедующей церкви и швейцарское посольство, но безуспешно. Тем не менее Герштейн не оставил своего поста и не попросил о переводе, как можно было бы ожидать. Он продолжал доставлять партии «Циклона-Б» в лагерь и в то же время не оставлял свои тщетные попытки распространить информацию о происходящем. В конце концов, Герштейн написал три отчета о том, что видел своими глазами, дополнив их сведениями, добытыми в разговорах с другими очевидцами, и тайно хранил до конца войны, после чего предал огласке, передав американцам. После ареста по обвинению в военных преступлениях 25 июля 1945 г. Герштейн повесился в своей камере, по всей вероятности, не выдержав угрызений совести за совершенную ошибку или из чувства вины за тщетность предпринятых им усилий.
Наиболее решительные попытки сообщить миру о программе уничтожения евреев предпринимались в Польше. Едва ли не с первого дня участники Сопротивления высылали в Лондон польскому правительству в изгнании сведения об умерщвлении газом в Треблинке. 17 сентября 1942 г. ссыльное руководство Польши официально одобрило народный протест против нацистских злодеяний, что, однако, не повлекло никаких конкретных действий и не подвигло ни поляков укрывать евреев, ни евреев искать убежища у поляков. По мнению польского правительства, излишнее упоминание еврейской проблемы отвлекло бы внимание мировой общественности от страданий самих поляков, а также подорвало бы попытки противостоять политике Сталина, пытавшегося убедить союзников признать советско-германские границы, обозначенные до раздела Польши в сентябре 1939 г. Некоторые польские политики полагали, что еврейство оказывает влияние не только на Сталина, но и на Черчилля и Рузвельта. В свою очередь, это могло привести к признанию границ по «линии Керзона».
Ситуация изменилась лишь в 1942 г., когда Сопротивление направило на запад подпольщика Яна Карски, чтобы тот рассказал о бедственном положении Польши. Убийство евреев не входило в число его приоритетных задач. Однако, узнав о его миссии, двое членов еврейской подпольной группы убедили Карски посетить варшавское гетто и, вполне вероятно, лагерь Бельжец. Добравшись наконец до Лондона, он доложил об увиденном.
Его сообщение привело к трагическим последствиям. 29 октября 1942 г. архиепископ Кентерберийский возглавил крупную общественную акцию протеста в Альберт-Холле в присутствии представителей еврейской и польской общины. 27 ноября 1942 г. польское правительство в Лондоне официально признало факт уничтожения еврейского населения в Польше и других странах Европы. Представители правительства известили Черчилля, а 14 декабря 1942 г. министр иностранных дел Великобритании Иден выступил перед кабинетом министров с официальным докладом о геноциде евреев. Три дня спустя правительства государств-союзников издали совместную декларацию, назначавшую наказание лицам, ответственным за массовые убийства евреев в Европе. Союзники решили, что наилучший способ борьбы с геноцидом состоял в том, чтобы сконцентрировать все усилия на скорейшей победе в войне. Бомбежки железнодорожных путей вокруг Освенцима и других лагерей лишь отсрочат гибель обреченных на смерть и, кроме того, истратят силы и ресурсы, предназначенные для более важной цели — свержения правящего режима. Однако союзники предприняли шаги, развернув мощную пропагандистскую кампанию, обличавшую нацистскую власть. С декабря 1942 г. британские и прочие средства массовой информации союзников обрушили на жителей Германии радиопередачи и листовки о геноциде и неотвратимом возмездии. В Берлине, столкнувшись с такими обвинениями, нацистские пропагандисты даже не утруждали себя публиковать опровержения. Как заявил Геббельс, с точки зрения контрпропаганды, опровергать полностью или частично обвинения в жестоком обращении с евреями не требуется, потому что действия Германии сопоставимы с актами насилия англичан и американцев во всем мире... Стороны просто обязаны обвинять друг друга в зверствах. И в конечном итоге тема сама затеряется среди воплей возмущения.
Таким образом, к 1943 г. массовое истребление евреев стало в Германии своего рода секретом Полишинеля, общеизвестной тайной, и Геббельс понимал, что отрицать факты злодеяний бессмысленно.
Уже сам этот факт начисто опровергает возникшие сразу же после войны свидетельства многих немцев о том, что они якобы ничего не знали об уничтожении евреев. Так же как не подтверждают ни мнение, согласно которому вся немецкая нация горячо поддерживала кровавый антисемитизм нацистского правительства, ни мнение о том, что ненависть к евреям была существенной силой, сплотившей «гражданское сообщество» как до, так и во время войны. Как ни удивительно, многотомные разведывательные сводки службы безопасности СС об этом почти ничего не сообщают. На то имелись достаточные основания. Как докладывал в марте 1940 г. секретный отдел отчетности социал-демократической партии:
Всеобщий страх заставляет «германских товарищей» скрывать свое истинное настроение, сдерживаться в выражении своего мнения, а вместо этого разыгрывать показной оптимизм и покорность. Более того, страх вынуждает все больше людей мыслить в соответствии с требованиями режима, они больше не рискуют требовать, чтобы с ними считались. Сформировавшаяся таким образом лжелояльность может сохраниться надолго.
В итоге преследования и убийства евреев открыто обсуждались все реже и почти не упоминались в донесениях службы безопасности СС. Однако ставшие доступными сведения говорят о том, что большинство простых немцев происходящего не одобряло. А проведенная Геббельсом во второй половине 1941 г. и в 1943 г. пропагандистская кампания так и не сумела переубедить их. Но если людей невозможно было заставить оправдывать массовые убийства, то, вероятно, стоило использовать их осведомленность — куда легче убедить воевать и дальше тех, кто страшится мести евреев, которые, по утверждению нацистской пропаганды, воздействовали на врагов Германии: Великобританию, США и Советский Союз.
Последние два года войны рейх захлестнула волна пропаганды о зверствах противника, выплеснутая нацистскими средствами массовой информации: Красная Армия в особенности изображалась (причем не всегда ошибочно) в виде разъяренного насильника и убийцы невинных немцев. Однако результат не соответствовал ожиданиям Геббельса. Вместо того чтобы укрепить решимость немецких обывателей, пропаганда лишь пробудила глубоко засевшее в людях чувство вины за бездействие, обрекшее евреев на смерть. Подобная реакция оказалась неожиданным побочным эффектом, возникшим под действием христианских убеждений подавляющего числа жителей Германии. В частности, в июне 1943 г. сообщалось о «клерикальных объединениях» в Баварии, которые своеобразно отреагировали на пропагандистскую кампанию, развернутую по поводу расстрела советскими войсками польских офицеров в Катыни. Отделение Партийной канцелярии в Мюнхене так передавало их слова:
СС так же зверски уничтожала евреев на востоке. Ужасающие и бесчеловечные действия СС поистине насылают на наш народ кару Господню. Если мы не понесем наказания за эти убийства, то нет больше Суда Божьего! Немецкий народ совершил столь тяжкий грех, что не вправе более рассчитывать на снисхождение и сострадание. За все на этой земле приходится горько расплачиваться. Эти варварские методы лишили наших противников всех оснований относиться к нам гуманно.
Спустя месяц во время бомбежки был разрушен собор в Кельне, и, по мнению горожан, это была кара за поджоги синагог в 1938 г. 3 августа 1943 г. агент службы безопасности СС сообщил, что, по мнению жителей Баварии, «вражеская авиация не атаковала Вюрцбург, потому что там не сжигались синагоги. Другие же утверждали, что теперь авиация точно нагрянет в город, потому что последнего еврея вывезли из города совсем недавно». 20 декабря 1943 г. протестантский епископ из Вюртемберга, Теофил Вурм, писал Гансу Генриху Ламмерсу, давнему начальнику Имперской канцелярии, сообщая о том, что во многих случаях немецкое население считало:
страдания, причиненные вражескими бомбежками, расплатой за содеянное с евреями. Горящие дома и церкви, сеющие смерть и разрушение ночные налеты, бегство из разгромленных домов с жалкими пожитками, отчаянные поиски убежища — все это самым болезненным образом напоминает народу о том, что ранее довелось пережить евреям.
Спустя год, 6 ноября 1944 г., служба безопасности СС доложила из Штутгарта, что пропаганда, изображавшая мародерства, убийства и насилие, чинимые солдатами Красной Армии в Неммерсдорфе, Восточная Пруссия, ...зачастую вызывала противоположную реакцию. Соотечественники говорят, что так изображать врага в германской прессе просто бесчестно... «Чего хочет добиться руководство, публикуя подобные изображения на страницах субботнего выпуска «Национал-социалистического курьера»? Надо понимать, что вид этих жертв напоминает каждому мыслящему человеку о зверствах, которые мы совершили на вражеской территории и даже в самой Германии. Разве мы не уничтожили тысячи евреев? Неужели солдаты больше не рассказывают о евреях в Польше, которым приходится рыть себе могилы? И как мы отнеслись к евреям в концентрационном лагере в Эльзасе? Евреи — тоже люди. Совершив все это, мы показали врагу пример того, что он вправе сотворить с нами в случае победы.
«Только евреи вновь заплатят за все наши преступления против них», — предсказывалось в анонимном письме начальнику отдела прессы Министерства пропаганды 4 июля 1944 г. Страх и раскаяние заставляли многих немцев опасаться возмездия со стороны союзников. С 1943 г. люди морально готовились избежать наказания, всячески опровергнув свою информированность о геноциде, как только война будет проиграна.
