Тотальная война
I
Расширение нацистской программы истребления в 1942 г. было связано с тем, что немецкие вооруженные силы снова перешли в наступление. Безусловно, поражение немецкой армии перед Москвой означало, что вера Гитлера в недолговечность сталинского режима в СССР оказалась несостоятельной. Операция «Барбаросса» оказалась несостоятельной в плане достижения целей, которые перед ней были поставлены в многообещающие дни в июне 1941 г. Но в декабре, перед Москвой, Красная Армия перешла в наступление и вынудила немецкие армии отступить. Как написал один немецкий офицер своему брату: «Русские защищаются с храбростью и упорством, которые доктор Геббельс характеризует как «животные»; это стоит нам нашей же крови, как и при каждом отражении атаки». «Очевидно, — продолжал он с сарказмом, выдававшем растущее уважение немецких войск к Красной Армии и столь же широко распространенное презрение к Геббельсу среди офицеров, — истинная храбрость и подлинный героизм начинаются только в Западной Европе и в центре этой части света».
Сильнейшие морозы, а затем весеннее таяние снегов, превратившее землю в непроходимое месиво, до мая 1942 г. делали невероятно трудной любую новую кампанию. В этот момент, воодушевленный победой над немцами перед Москвой, Сталин приказал осуществить ряд контрнаступлений. Его уверенность укреплялась тем, что заводы и фабрики, перемещенные на Урал и в Закавказье, начали производить значительное количество военной техники, боеприпасов и снаряжения — 4500 танков, 3000 самолетов, 14 000 пушек и более 50 000 минометов к началу весенней кампании в мае 1942 г. За лето и осень 1942 г. красноармейское командование экспериментировало с различными способами развертывания новых танков при поддержке пехоты и артиллерии, с учетом допущенных ранее ошибок. Но первые контратаки русских оказались такими же провальными, как и боевые столкновения осени предыдущего года. Массированные атаки на немецкие позиции под Ленинградом не привели к снятию осады, попытка наступления на центральном направлении также потерпела неудачу, на юге немцы удачно выдержали неоднократный натиск русских. Под Харьковом крупномасштабное советское наступление в мае 1942 г. завершилось гибелью более 100 000 красноармейцев; при этом вдвое больше попало в плен. Советские командиры серьезно недооценили немецкие силы в этом регионе и, кроме того, не смогли добиться превосходства в воздухе. Тем временем фельдмаршал Федор фон Бок, вернувшийся из отпуска по болезни 20 января в качестве командующего группой армий «Юг», решил, что лучший способ обороны — наступление, и провел длительную и, в конечном итоге, успешную кампанию в Крыму. Но все это время он прекрасно осознавал зыбкость немецких оборонительных линий и хроническую усталость войск, озабоченно заметив, что «они пробивались с большими трудностями и значительными потерями». После одной из крупных побед немцы заняли Воронеж. Казалось, положение улучшается. «Я видел своими собственными глазами, — писал немецкий солдат Ганс-Альберт Гизе, уроженец одного из сел на севере Германии, — как наши танки вдребезги разбивают русского колосса. Просто немецкий солдат лучше во всех отношениях. Я также думаю, что в этом году все закончится».
Но этому не суждено было случиться. Гитлер посчитал, что после Воронежа фон Бок слишком тянет время и осторожничает, дав возможность советским дивизиям избежать окружения и уничтожения. Бок был озабочен тем, что его войска измотаны бесконечными боями. Однако Гитлер отказывался это слушать. 15 июля 1942 г. он освободил Бока от командования, назначив на его место генерал-полковника Максимилиана фон Вейхса. Огорченный фон Бок остаток войны провел фактически в отставке, пытаясь оправдать свои действия под Воронежем и тщетно рассчитывая на свое восстановление на прежнем посту. Тем временем 16 июля 1942 г. с целью лично возглавить операцию Гитлер переместил свою штаб-квартиру под Винницу, в новый центр с кодовым названием «Оборотень». Самого фюрера, его секретарей, персонал и оборудование переправили из Восточной Пруссии на шестнадцати самолетах. Три с половиной месяца им пришлось провести в сырых хижинах, в условиях невыносимой жары и под полчищами назойливых комаров. Здесь же разместился оперативный штаб Верховного командования армии. Главной целью немецкого наступления летом являлся Кавказ с его богатыми месторождениями нефти. Нехватка топлива сыграла существенную роль в разгроме немецких войск под Москвой зимой прошлого года. Со свойственным для себя преувеличением Гитлер предупредил, что, если кавказские нефтяные месторождения не будут захвачены в течение трех месяцев, Германия проиграет войну. Ранее разделив группу армий «Юг» на две — северную («А») и южную («Б»), он теперь приказал, чтобы эта группа отрезала силы противника вокруг Ростова-на-Дону и затем двигалась через Кавказ, захватив восточное побережье Черного моря с проникновением в Чечню и Азербайджан (Баку), на Каспийском море; т.е. обе области, богатые нефтью. Группа армий «Б» должна была взять Сталинград и спешить на Каспий через Астрахань в низовья Волги. Разделение группы армий и приказ о ведении двух наступлений одновременно, с отправкой нескольких дивизий на север, в помощь войскам, осаждающим Ленинград, отразило прежнюю недооценку Гитлером советской армии. Начальник Генерального штаба армии Франц Гальдер был в отчаянии; его настроение не могло улучшиться от осознания явной недооценки и даже презрения фюрера к руководству вермахта.
Но какие бы мысли немецкие генералы ни держали у себя в голове, им все же приходилось, скрепя сердце, соглашаться с планами Гитлера. Кампания началась с наступления армейской группы на Крым, в котором фельдмаршал Эрих фон Манштейн разбил двадцать одну дивизию Красной Армии; при этом погибло или попало в плен 200 000 из 300 000 советских солдат. Командование Красной Армии слишком поздно осознало, что немцы, по крайней мере на время, оставили планы по захвату Москвы и концентрировали все усилия на юге. Главный город Крыма, Севастополь, оказал жесткое сопротивление, но пал после месячной осады. При этом в плен попало до 900 000 красноармейцев. Эта операция, однако, обошлась немецкой армии почти в 100 000 убитыми, и когда немецкие, венгерские, итальянские и румынские войска двинулись на юг, они обнаружили, что русские начали применять новую тактику. Вместо того чтобы сражаться за каждый квадратный метр до самого окружения или гибели, русские армии, с согласия Сталина, провели ряд тактических отступлений, в результате которых немцам не достались огромные количества военнопленных, на которые они так рассчитывали. В трех крупномасштабных сражениях они захватили от 100 000 до 200 000 человек, т.е. намного меньше, чем прежде. Группа армий «А» захватила месторождения нефти в Майкопе, но очистительные заводы были разрушены отступающими русскими частями. Чтобы отметить успех наступления, горные егеря из Австрии совершили восхождение на гору Эльбрус (5630 м над уровнем моря), самую высокую горную вершину на Кавказе, и водрузили там немецкий флаг. Гитлер пришел в ярость, когда узнал об этом и понял, насколько военные отклонились от реальных целей проводимой кампании. «Мне часто приходилось видеть разъяренного фюрера, — писал позднее Альберт Шпеер, — но редко его гнев становился таким, как в тот день, когда было получено это сообщение». Он назвал их «сумасшедшими альпинистами, которые предстанут перед военным судом... В разгар войны они преследуют свои собственные интересы и занимаются каким-то идиотским хобби», — с негодованием воскликнул он. В его реакции читалась нервозность и переживания по поводу наступления, которое оказалось полностью оправданным.
На севере СССР Ленинград (Санкт-Петербург) был с 8 сентября 1941 г. окружен немецкими войсками. С населением более чем в 3 миллиона человек в городе и пригородах ситуация вскоре чрезвычайно осложнилась, поскольку поставки продовольствия почти прекратились. Вскоре начался голод, жителям приходилось есть кошек, собак, крыс. Происходили даже эпизоды каннибализма. Зыбкая связь с остальной частью страны поддерживалась через лед Ладожского озера, однако «Дорога жизни» не могла обеспечить население необходимым количеством продовольствия, даже с учетом его жесточайшего нормирования. За первую зиму блокады зафиксировано 886 арестов за каннибализм. 440 000 человек были эвакуированы, но, согласно немецким оценкам, зимой 1941—1942 гг. миллион жителей умерли от холода и недоедания. Ситуация в городе улучшилась в 1942 г., когда повсеместно стали выращивать овощи и запасаться ими на ближайшую зиму, еще полмиллиона человек было эвакуировано на «Большую землю», а через Ладожское озеро начались массированные поставки боеприпасов и снаряжения. По дну озера был проложен новый трубопровод, и по нему в осажденный город переправляли мазут для отопления. 160 боевых самолетов немецких ВВС были потеряны в тщетной попытке разбомбить этот канал связи, в то время как многочисленные бомбардировочные налеты на сам город нанесли ему немало ущерба, но оказались не в состоянии сломить дух оставшихся жителей и защитников. Ленинградцам наконец немного повезло: зима 1942—1943 гг. оказалась намного мягче, чем в предыдущий год. Морозы наступили поздно, в середине ноября. Когда все вокруг стало замерзать, город все-таки выстоял вопреки немецкой осаде.
Намного южнее контратака советских войск на город Ржев в августе 1942 г. грозила для группы армий «Центр» серьезными потерями. Гальдер попросил Гитлера разрешить отступление к более укрепленной и надежной линии обороны. «Вы всегда приходите сюда с одним и тем же предложением — об отступлении!» — кричал Гитлер на своего начальника генерального штаба сухопутных войск. И заметил, что он, Гальдер, ведет себя недостаточно жестко, как того требует обстановка. Тогда Гальдер не сдержался. Он ответил, что жесткости ему не занимать. «Но там, в России, наши храбрые мушкетеры и лейтенанты гибнут тысячами и тысячами как бесполезные жертвы в безнадежной ситуации; и все потому, что их командирам не разрешают принять единственное разумное решение; у них просто связаны руки!» В боях под Ржевом Ганс Мейер-Велькер обратил внимание на тревожное улучшение советской тактики. Теперь русские начали согласовывать действия танковых частей, пехоты и авиации, в чем раньше преуспеть не могли. Красноармейские части гораздо лучше, чем немецкие, приспособлены к чрезвычайным метеорологическим условиями, думал он. «Мы поражены, — написал он в апреле 1942 г., — тем, на что способны русские в этой грязи!»«Колонны нашей техники, — написал один офицер, — безнадежно вязнут в этой трясине совершенно непостижимых дорог, и дальнейшие поставки организовать очень трудно». В таких условиях немецкая бронетехника часто оказывалась бесполезной. Ну, а летом немецким солдатам противостояла 40-градусная жара и облака густой пыли от продвижения моторизованных колонн. «Дороги, — писал тот же офицер своему брату, — окутаны густым облаком пыли, через которую приходится пробиваться людям и животным: эта пыль чрезвычайно вредна для глаз. Она часто циркулирует в виде столбов, которые сопровождают наши колонны, лишая возможности видеть что-нибудь в течение многих минут».
Сгорая от нетерпения или, возможно, не осознавая таких трудностей, Гитлер требовал, чтобы генералы гнали войска в наступление. «Сегодняшние совещания с фюрером, — в отчаянии написал Гальдер в конце августа 1942 г., — были в очередной раз отмечены серьезными обвинениями в адрес высшего армейского руководства. Генералы обвиняются в интеллектуальном высокомерии, неисправимости и неспособности признать основную идею фюрера». 24 сентября 1942 г. Гитлер наконец отстранил Гальдера от должности, сказав прямо в лицо, что тот потерял мужество. На смену Гальдеру пришел генерал-майор Курт Цейтлер, ранее отвечавший за береговую оборону на Западе. Убежденный нацист, Цейтлер начал свою работу в новой должности с того, что потребовал, чтобы все члены армейского Генерального штаба вновь подтвердили веру в фюрера — ту, которую, очевидно, давно потерял Гальдер. К концу 1942 г. было подсчитано, что на Восточном фронте убиты, ранены, демобилизованы или взяты в плен полтора миллиона солдат и офицеров различных национальностей, т.е. почти половина личного состава первоначальной армии вторжения. Потери убитыми составили 327 000 человек. Восполнять эти потери становилось все труднее и труднее. Восточная кампания явно застопорилась. В попытке выйти из тупика немецкие войска двинулись на Сталинград — не только главный промышленный центр и ключевой пункт распределения поставок с Кавказа и обратно, но также город, название которого было символичным для обеих сторон; город, которому в ближайшие месяцы суждено было приобрести значение, далеко выходящее за рамки чисто военной ситуации.
II
В ясный теплый день 24 августа 1942 г. молодой летчик-истребитель граф Генрих фон Эйнзидель, правнук знаменитого канцлера Отто фон Бисмарка по материнской линии, в поисках противника пролетал над Сталинградом. «Степи укрыл легкий туман, — написал он потом, — а я кружил высоко в небе в своем Me. 109. Глаза мои пытливо изучали горизонт, расплывающийся в бесформенном тумане. Небо, степь, реки и озера, смутно различимые вдали, мирно покоились, напоминая о вечности». Эйнзидель, которому только что исполнился двадцать один год, являлся воплощением романтического образа летчика-истребителя, рыцаря воздуха, который привлекал молодых, вроде него, аристократов к этому роду войск. Возбуждение от предстоящей схватки намного перевешивало сомнения по поводу справедливости этой войны. И все же его рассказ свидетельствует о явном численном превосходстве русских ВВС, против которых храбрость и опыт в конечном итоге оказывались бесполезными. В своем дневнике Эйнзидель написал:
Каждый немецкий пикировщик «Штука», каждый боевой самолет окружен роем русских истребителей... В эту суматоху мы бросаемся наугад. Перед носом у меня пронесся двухзвездный Rato. Русский заметил меня, спикировал и попытался уйти, летя на низкой высоте. Видимо, страх сковал его. Он несся в каких-то трех метрах от земли, никуда не сворачивая и не защищаясь. Мой пулемет завибрировал от отдачи. Из бензобака русского самолета вырвалось пламя. Самолет взорвался и рухнул на землю, перевернувшись. Позади себя он оставил широкую и длинную полосу выжженной степи.
Заметив над собой группу советских истребителей, Эйнзидель вышел из пике и бросился к ним. «Любовь к погоне, — признался он, — и чувство безразличия — вот все мои ощущения на тот момент». Заложив крутой вираж, он подстроился за одним из истребителей и сбил его. Безрассудный поступок. «Когда я обернулся в поисках русских истребителей, — написал он потом своем дневнике, — то увидел их сверкающие пулеметы в восьмидесяти ярдах позади себя. После ужасного взрыва я почувствовал тяжелый удар по ноге. Я крутил свой “Мессершмитт” и заставил машину совершить крутой подъем. От русских удалось оторваться». Но самолет Эйнзиделя получил серьезнейшие повреждения, пулеметы были выведены из строя, и он с трудом вернулся на базу. Подобные инциденты происходили под Сталинградом ежедневно в течение конца лета и осени 1942 г. и неизбежно приводили к потерям. Старшие офицеры неодобрительно относились к подобным индивидуальным спектаклям, которые, по их словам, являлись лишь пустой тратой топлива. С того времени соединение, в котором служил Эйнзидель, получило приказ поддерживать немецкую пехоту и избегать столкновений с советскими истребителями. Такие бои были заранее обречены на проигрыш. «Неисправности и поломки, связанные с повреждениями, полученными в воздушных боях, достигли неимоверных пропорций... В группе истребителей из сорока двух машин редко случалось, чтобы пригодными к полетам было хотя бы десять». Преимущество противника было несопоставимым. 30 августа, когда истребитель Эйнзиделя пролетал низко над линиями русских, пуля пробила радиатор системы охлаждения, и он совершил аварийную посадку. Эйнзидель чудом остался невредим. Но советские солдаты подоспели быстро. Перед отправкой на допрос у Эйнзиделя отобрали все его личные вещи.
Как отмечал Эйнзидель, немецкие самолеты были не в состоянии достичь полного превосходства в воздухе; с той же быстротой, с какой Советы теряли самолеты, сбиваемые немецкими воздушными асами, они перебрасывали подкрепления в зону боевых действий с других фронтов. И все-таки, с другой стороны, советские воздушные силы пока не достигли доминирующего положения. В течение весны и лета 1942 г., в то время как немецкие летчики продолжали сражаться с советскими за превосходство в воздухе, немецкие наземные войска группы армий «Б» настойчиво двигались на Сталинград — к воротам в низовья Волги и Каспийского моря. Москву или Ленинград немцы пока были взять не в состоянии. Поэтому для Гитлера, в частности, было тем более важно захватить или разрушить Сталинград. 23 августа 1942 г. немецкие самолеты, волна за волной, непрерывно бомбили город, вызвав многочисленные разрушения и жертвы. В то же время немецкие танки двигались вперед, фактически не встретив сопротивления, и на севере достигли Волги. Бомбардировки продолжались теперь уже при поддержке немецкой артиллерии, и Сталин разрешил начать эвакуации гражданского населения из города, который быстро превратился в непригодные для жилья руины. 12 сентября 1942 г. части 6-й немецкой армии генерала Фридриха Паулюса при поддержке 4-й бронетанковой армии генерала Германа Гота вошли в Сталинград. Казалось, город падет через несколько недель. Но немецкий командующий в некотором отношении менее идеально подходил для выполнения задачи по взятию города. Ранее Паулюс был заместителем начальника Генерального штаба. Большую часть карьеры, включая годы Первой мировой войны, он провел на штабных должностях и почти не имел боевого опыта. В данной ситуации он почти во всем полагался на Гитлера, внушавшего ему благоговейный страх. 12 сентября, когда немецкие войска входили в город, Паулюс находился на совещании с фюрером в Виннице. Захват Сталинграда, по мнению обоих, даст немецким войскам возможность овладеть всей областью Дона и Волги. У Красной Армии больше не останется ресурсов; она потерпит крах, и немцы смогут беспрепятственно направить усилия на захват Кавказа. Город, по заверениям Паулюса, будет захвачен в считаные недели. После этого, как уже решил Гитлер, все взрослое население мужского пола будет уничтожено, а женщины и дети — депортированы.
К 30 сентября 1942 г. войска Паулюса захватили около двух третей города, побуждая Гитлера публично объявить, что Сталинград вот-вот падет. Речь Гитлера серьезно укрепила веру немецких солдат в окончательную победу. «Грандиозная речь фюрера, — писал 3 октября 1942 г. Альберт Нойхаус со сталинградского фронта своей жене, — лишь укрепила нашу веру в него еще на 100%». Но одни только речи не могли сломить советское сопротивление, независимо от того, какое влияние они оказывали на боевой дух немцев. Старшие генералы, включая Паулюса и его начальника Вейхса, а также Цейтлера, преемника Гальдера, наперебой советовали Гитлеру приказать войскам отойти, опасаясь огромных потерь, которые они неизбежно понесут в изматывающих уличных боях. Но для Гитлера символическая важность Сталинграда теперь намного перевешивала любые практические рассуждения. 6 октября 1942 г. он вновь подтвердил, что город должен быть непременно взят. Подобные же размышления господствовали и в стане противника. После года почти непрерывных поражений Сталин решил бросить на защиту города как можно больше ресурсов. Город носил его имя, и в случае падения это нанесло бы тяжелейший психологический удар. В то же время, чувствуя себя обессиленным поражениями предыдущих месяцев, он решил предоставить свободу действий по организации военной кампании на юге начальнику Генерального штаба генералу Александру Василевскому и Георгию Жукову, генералу, за год до этого остановившему немецкие войска под Москвой. Командование силами Красной Армии непосредственно в городе было поручено генералу Василию Чуйкову, энергичному кадровому военному, которому на тот момент было немногим больше сорока. Карьера у Чуйкова была довольно пестрой; после поражения его 9-й армии от финнов в Зимней войне 1940 г. он был с позором отослан в Китай в качестве советского военного атташе. Сталинград, куда Чуйков был направлен в качестве командующего 62-й армии, стал для него шансом реабилитироваться. Чуйков понял, что должен «защитить город или умереть». Так он и заявил занимавшему тогда пост комиссара и одновременно члена Военного совета Никите Хрущеву. На каждой переправе он расставил вооруженную милицию и политработников, чтобы перехватывать дезертиров и расстреливать их на месте. Знаменитый приказ «Ни шагу назад!» исключал саму возможность отступления.
Немецкая авиация и артиллерия продолжали атаковать занятую Советами часть Сталинграда, но руины города обеспечили советским войскам практически идеальные условия для обороны. Окапываясь за кучами щебня, живя в подвалах и расставив снайперов на верхних этажах полууничтоженных квартирных блоков, русские заманивали продвигающиеся немецкие войска в засады, раскалывали их массированные атаки и перенаправляли их в переулки, где обстреливали из замаскированных пулеметов, противотанковых пушек и орудий. Под покровом темноты они заложили тысячи мин, по ночам бомбили немецкие позиции, устраивали мины-ловушки, убивающие немецких солдат, когда те заходили в дома. Чуйков сформировал пулеметные расчеты и распорядился о поставке в город ручных гранат. Часто завязывались рукопашные бои с применением штыков и кинжалов. Эта битва быстро обрела характер войны до полного уничтожения. Непрекращаюшиеся, упорные бои увеличивали потери; кроме того, многие немецкие солдаты страдали от болезней. Их письма домой были полны горького разочарования, второе подряд Рождество они вынуждены были проводить в боевой обстановке. Несмотря на военную цензуру, многие такие письма были весьма откровенны. «У меня осталось лишь одно большое желание, — писал один из солдат домой 4 декабря 1942 г., — чтобы все это дерьмо поскорее закончилось. Мы все здесь подавлены». Но прорыв советских войск произошел как раз в тылу войск Паулюса, а не в самом городе. Жуков и Василевский убедили Сталина доставить сюда и обучить большие количества свежих войск, полностью оснащенных танками и артиллерией, и попытаться организовать крупную операцию по окружению немецкой группировки. Советский Союз к тому времени уже производил более 2000 танков в месяц, а Германия — всего 500. К октябрю 1942 г. для проведения операции в Красной Армии было сформировано пять новых танковых армий и пятнадцать танковых корпусов. К началу ноября 1942 г. более миллиона солдат было подготовлено для массированного наступления на линии Паулюса.
Свой шанс Жуков и Василевский увидели тогда, когда начальник Паулюса, генерал Максимилиан фон Вейхс, командующий группой армий «Б», решил помочь Паулюсу сконцентрировать все силы непосредственно на взятии города. Румынским войскам предстояло принять приблизительно половину немецких позиций на западе Сталинграда, высвободив немецкие силы для непосредственной атаки города. О них он больше думал как об арьергарде. Но Жуков знал о неважной боевой репутации румын и итальянцев, которые были дислоцированы рядом с ними на северо-западе. Он выдвинул два бронекорпуса и четыре полевые армии против румын и итальянцев к северо-западу от бронетанковых сил Гота, и еще два танковых корпуса — против румынских частей на юго-востоке, с противоположной стороны от немецких танковых частей. Во всем соблюдалась строгая секретность, радиокорреспонденция была сведена к минимуму, передвижение войск и танков производилось ночью, а днем они тщательно маскировались. Паулюс был не в состоянии укрепить оборону, предпочитая держать танки поближе к городу, где от них было мало пользы. 19 ноября 1942 г. все приготовления были наконец закончены, и при благоприятных погодных условиях свежие советские войска нанесли удар по румынским позициям почти в 100 милях к западу от города. Рано утром 3500 орудий и тяжелых минометов открыли огонь, расчищая путь для будущего наступления танков и пехоты. Румынские части оказались совершенно неподготовленными, им не хватало противотанковых пушек, и вообще они были застигнуты врасплох. После первого натиска румынские солдаты бросились в бегство. Паулюс отреагировал слишком медленно, и когда он, в конечном итоге, отправил танки, чтобы попытаться укрепить румынские позиции, было слишком поздно. Они не могли преградить путь сокрушительным колоннам Т-34, мощным потоком вливающимся в образовавшийся разрыв.
Вскоре мощное советское наступление заставило и немецкие войска прижаться к городу. Ни один из немецких генералов не ожидал от русских атаки подобной силы, и лишь спустя некоторое время они поняли: происходящее с ними являло собой пример классического окружения. Таким образом, они оказались не в состоянии перебросить войска, чтобы помешать встрече советских танковых колонн, двигающихся с противоположных сторон. 23 ноября 1942 г. две танковые колонны встретились у Калача, полностью отрезав войска Паулюса от тылов и заблокировав танки Гота вне кольца окружения. Имея под началом двадцать дивизий, в т.ч. шесть моторизованных, и почти четверть миллиона солдат, Паулюс вначале хотел пробиться на запад. Но у него не было выработано четкого плана, и он снова начал медлить. Идея о прорыве означала бы отступление и отказ от мысли захватить Сталинград, а Гитлер ни за что не желал давать на это свою санкцию, потому что уже публично объявил, что Сталинград будет взят. В Бергхофе Шпеер сообщил ему в ноябре 1942 г., конфиденциально пожаловавшись, что генералы постоянно переоценивают силу русских, которые, как он считает, уже давно израсходовали последние резервы и скоро вымотаются.
Поверив в это, Гитлер тут же сформировал силы освобождения под началом фельдмаршала фон Манштейна и генерала Гота. Вера Манштейна в то, что он может преуспеть в этом и прорвать окружение, лишь укрепила Гитлера в его решимости не позволить Паулюсу отступать. 28 ноября 1942 г. Манштейн направил телеграмму осажденным войскам: «Держитесь — и я вытащу вас оттуда. Манштейн». «Это произвело на нас впечатление! — воскликнул один немецкий лейтенант, находящийся в Сталинградском котле. — Это дороже целого состава боеприпасов и эскадрильи “Юнкерсов”, набитых продовольствием!»
III
12 декабря 1942 г. силы Манштейна, две пехотные дивизии, вместе с тремя бронетанковыми дивизиями, под командованием Гота стали наступать на части Красной Армии с юга. В ответ Жуков нанес удар по итальянской 8-й армии на северо-западном направлении, смял ее части и оттеснил на юг, отрезав силы Манштейна от тыла. К 19 декабря 1942 г. немецкие силы подкрепления были остановлены на расстоянии около 50 километров от тыловых позиций Паулюса. Девять дней спустя они были фактически окружены, и Манштейн был вынужден позволить Готу отвести войска. Операция по деблокированию потерпела неудачу. Паулюсу ничего не оставалось, кроме как предпринять попытку прорыва, о чем Манштейн и доложил Гитлеру 23 декабря. Но так как это попахивало отказом от штурма Сталинграда, Гитлер отказался. Но Паулюс проинформировал фюрера о том, что у 6-й армии топлива для танков и другой бронетехники хватит лишь на 20—25 километров. Геринг пообещал ежедневно перебрасывать по воздуху до 300 тонн грузов, необходимых для поддержания боеспособности армии Паулюса. На практике же оказалось, что объем ежедневных поставок грузов, как правило, не превышал 90 тонн, и только благодаря личному вмешательству Гитлера удалось повысить объем не более чем до 120 тонн ежедневно, да и то лишь в течение приблизительно трех недель. Самолеты едва приземлялись и взлетали в условиях сильных снегопадов, а временные аэродромы постоянно атаковали русские. Объем поставок непрерывно снижался, и положение немецких войск в Сталинграде день ото дня становилось все серьезнее, по сути, им приходилось просто бороться за выживание. Условия проживания для большинства были крайне тяжелыми — солдаты жили в подвалах, в подземных бункерах или в стрелковых ячейках под открытым небом, которые они пытались прикрыть досками, бревнами или кирпичом. Иногда они даже пытались создать в этих временных жилищах подобие домашнего уюта. Вот что писал один солдат своей жене 20 декабря 1942 г.:
Сидим на корточках в бункере, нас 15 человек, собственно, это просто вырытая яма размером с нашу кухоньку в Виддерхаузене [его дом в Германии]. С пушками не расстаемся. В общем представляете, в какой тесноте мы живем. Дальше. Кто-нибудь один из нас моется (если, конечно, есть вода), другой травит вшей, третий ест, четвертый что-то там поджаривает или подогревает, остальные спят. Вот так мы и живем здесь.
В землянках, подобных описанной выше, немецкие солдаты сидели в ожидании атак русских. Боеприпасы и еду приходилось экономить. К Рождеству над армией Паулюса уже маячил зловещий призрак окружения. И в преддверии праздника солдаты уже не сдерживали эмоций в письмах на родину — таким жутким контрастом с тем, что происходило дома, были эти дни в Сталинграде. Они зажигали свечи, мастерили елочные украшения. Весьма типично письмо одного молодого офицера своей матери 27 декабря 1942 г.:
Несмотря ни на что, в этой крохотной елке столько Рожденственского таинства, от зажженных свечей становится как-то совсем по-домашнему. Я был действительно тронут до такой степени, что даже отвернулся ненадолго, лишь потом я смог усесться вместе со всеми и петь Рожденственские песни...
Солдаты и офицеры с удовольствием слушали германское радио, в особенности музыкальные программы, они наизусть знали популярные шлягеры тех времен и потом сами исполняли их под аккомпанемент губных гармошек. Письма домой были для них отдушиной, мысль о возвращении в Германию, к своим семьям помогала выжить в окружавшем их кошмаре. Почти 3 миллиона писем пробивались из окруженной 6-й армии в Германии за два месяца котла, часть из них затерялась в пути или их авторы просто не успели их отправить, погибнув или попав в плен к русским.
В эту зиму 1942/43 гг. войска уже не мерзли без теплого обмундирования, как предыдущей зимой. «Между прочим, — писал Ганс Михель из Сталинграда 5 ноября 1942 г., — нас неплохо снабдили зимними вещами; мне досталась пара носков, прекрасный шерстяной шарф, два свитера, теплое нижнее белье и т.д. Все вещи — из чистой шерсти. Вы бы хохотали до упаду, если бы видели, как выглядят некоторые из нас — кое-кто не гнушается нацеплять и бабские тряпки: лишь бы теплее было». Тем, кому приходилось стоять на посту или в охранении, выдавали меховую обувь и тулупы. Ветераны Московской кампании также отметили, что эта зима выдалась не такая холодная, как прошлая. Впрочем, надетая в несколько слоев одежда была идеальным местом для размножения вшей. «Красный свитер, который ты мне прислала, — сообщал один солдат жене 5 ноября 1942 г., — жутко привлекает вшей; я уже поймал их столько, что и со счета сбился...» Другой писал, что «...уже изловил не одну их тысячу». Некоторые пытались представить все проблемы шутливо («можно сказать, у всех здесь свой небольшой зоопарк», — язвительно заметил один), но в конечном счете физические раздражители и связанный с ними дискомфорт вносили свою лепту в растущую деморализацию немецких войск. «От них с ума можно сойти, — признавался один пехотинец 28 декабря 1942 г. — Уснуть от них невозможно... Постепенно проникаешься отвращением к себе. Нет никакой возможности вымыться, как подобает, и сменить нижнее белье». «Окаянные вши, — жаловался другой солдат 2 января 1943 г., — они живьем тебя сжирают. Скоро с костями слопают».
Но куда хуже ощущалась, однако, постоянная и возраставшая нехватка пищи, ослаблявшая сопротивление холоду, невзирая на теплое обмундирование. «Чаще всего приходится прокармливать себя самим — питаемся кониной, — писал один немецкий солдат 31 декабря 1942 г., — я уже даже сырую попробовал — так хотелось жрать». «За несколько дней съели всех лошадей, — сообщал штабной офицер Гельмут Гроскурт 14 января 1943 г., с горечью добавляя: — На десятом году нашей славной эпохи мы оказались перед одной из самых страшных катастроф в истории». «Хотя я дошел до точки, — писал другой солдат в тот же самый день, — не могу спать ночью — перед глазами торты, пироги... Иногда молюсь, а временами проклинаю свою судьбу. В любом случае, все это бессмысленно». «Я вешу килограммов 50, наверное. Кожа да кости, живой труп», — рассказывал другой 10 января 1943 г.К этому времени погода резко ухудшились, и ослабленные войска уже были неспособны сопротивляться холоду. Никакие сражения в таких условиях просто невозможны, боевой дух непрерывно падал. «Ты — просто инвалид, калека... Мы все отупели от отчаянья». «Организм постепенно теряет способность противостоять холоду и инфекциям, — отмечал в письме домой 15 января 1943 г. солдат, — без полноценного питания долго не протянешь. Мы уже 2 месяца в таком положении, и к лучшему ничего не меняется. Никогда в жизни не испытывал таких мук от голода, как сейчас». Один молодой солдат сообщал, что в его роте выдали одну-единственную буханку хлеба на шестерых человек, и так уже четвертый день. «Дорогая мамочка... Я еле на ногах стою, и другие тоже, все из-за голода, один из наших товарищей даже умер, он на марше несколько раз падал в обморок, а потом умер от переохлаждения». 28 января 1943 г. поступил приказ оставлять всех больных и раненых умирать. Иными словами, немецкие войска на себе испытывали участь истребляемых Гитлером славян.
Даже вера в Гитлера понемногу улетучивалась. «Никто из нас пока что не потерял надежды, — написал офицер граф Хейон Витцбум 20 января 1943 г., — что фюрер отыщет способ сохранить здесь тысячи жизней, но, увы, мы уже не раз горько в этом разочаровывались». Однако на исходе было не только продовольствие, но и боеприпасы. «Русские, — сетовал один солдат 17 января 1943 г., — изготовляют вооружения из расчета на холодную зиму: возьмите что угодно — артиллерийские орудия, гранатометы, “Катюши”, самолеты. Они круглые сутки непрерывно атакуют нас, а нам приходится беречь каждый патрон, потому что по-другому нельзя. Как же это мучительно — сидеть и не иметь возможности ответить противнику огнем». Солдаты понемногу стали задумываться, а не лучше ли просто сдаться в плен, чем продолжать безнадежную борьбу, хотя, как 20 января 1943 г. заметил один солдат, «если бы речь шла о французах, американцах, англичанах, об этом еще можно было говорить, но сдаться русским! Нет, уж лучше пулю в лоб!» «Если все станет совсем плохо, моя любимая, — писал другой солдат своей жене, — не думай, что я сдамся в плен». Как и многие другие, он в письмах загодя прощался с близкими. Очень много писем вскрывались цензорами службы безопасности СС в Германии, уже перед доставкой их адресатам с целью выяснения реальной картины состояния боевого духа солдат и офицеров 6-й армии. Уже в середине января 1943 г. в секретных донесениях службы безопасности СС отмечалось, что население перестало верить исходившей из Берлина пропаганде. Единственным надежным источником информации были письма с фронта. «Положение на Восточном фронте в настоящее время расценивается большей частью населения куда серьезнее, чем всего неделю назад; это объясняется в первую очередь тем, что доставляемые в Германию письма с фронта становятся источником обеспокоенности населения».
Тем временем 16 января 1943 г. войска под командованием маршала Константина Рокоссовского, опытного офицера, пережившего на себе ужас сталинских чисток 1930-х гг., освобожденный из лагеря и полностью восстановленный в должности в 1940 г., продвигаясь через кольцо окружения с запада на восток, овладели последним аэродромом. Бомбардировки с воздуха, артиллерийский огонь и танки при поддержке пехоты смяли слабую оборону немцев. На южном участке румынские войска спасались бегством, в результате чего в линии обороны возникла огромная брешь, через которую части Советской Армии, включая танки Т-34, атаковали агонизировавшие немецкие войска. Усилились морозы, отступая, многие немецкие солдаты погибли от недоедания и переохлаждения. Оставшиеся в живых тащили на санях раненых по обледенелым дорогам, обочины которых были усеяны брошенным или вышедшим из строя военным снаряжением. На нескольких участках Сталинградского фронта немцы попытались атаковать, но вскоре были оттеснены в руины города, где в размещенных в подвалах зданий временных госпиталях скопилось до 20 000 раненых, а улицы были забиты штабелями замерзших трупов. Перевязочные материалы и медикаменты закончились, завшивленность личного состава вермахта достигла масштабов эпидемии, справиться с которой не было никакой возможности. Даже те, кто не был госпитализирован, были либо больны, либо ослабли от постоянного недоедания, либо страдали различными степенями обморожений.
За восемь дней до этого советское Верховное командование обратилось к Паулюсу с предложение почетной сдачи в плен. К этому времени уже 100 000 немецких солдат и офицеров погибли в ходе сражения за Сталинград. Положение остававшихся немецких войск было безнадежным, в особенности после неудачной попытки деблокирования сил 6-й армии частями Манштейна. Высший командный состав сдавался противнику. Но Гитлер вновь в приказном порядке обязал Паулюса сражаться. Генерал, в свою очередь, издал приказ отражать все атаки русских. 22 января 1943 г. Паулюс в очередной раз попытался объяснить, что единственным разумным выходом была сдача города. Только так можно было спасти оставшиеся войска. Но Гитлер вновь отклонил просьбу командующего. Тем временем успешно наступавшие части Рокоссовского рассекли кольцо окружения надвое, вынудив находившиеся в городе и окрестностях 100 000 немецких солдат отступить и сосредоточиться на относительно небольшой городской территории. Пропагандистский аппарат Геббельса теперь уже помалкивал о «скорой победе». Все чаще и чаще в газетах и выпусках новостей кинохроники и по радио подчеркивался героизм окруженных солдат, ставилась в пример их самоотверженная борьба, невзирая на безнадежность положения. Телеграмма, посланная Паулюсом в ночь на 30 января 1943 г. к 10-й годовщине прихода Гитлера к власти и назначения его рейхсканцлером, утонула в потоке пропагандистских славословий: «В годовщину Вашего прихода к власти 6-армия приветствует своего фюрера. Флаг со свастикой еще реет над Сталинградом. И пусть наша борьба послужит примером нынешнему и будущим поколениям в том, что мы не сдадимся, даже потеряв надежду. Тогда Германия победит. Хайль Гитлер! Генерал-полковник Паулюс». В тот же самый день Герман Геринг произнес речь, переданную по радио, в которой сравнил 6-ю армию со спартанцами, погибшими, защищая проход в Фермопилах от вторгшихся орд персов. Это, сказал он, «вдохновляющий потомков пример героической борьбы». Все, кто слушал по радио речь Геринга, поняли из нее, что от них ждут героической гибели, как защищавших Фермопилы греков. Для пущей важности Гитлер 30 января 1943 г. присвоил Паулюсу звание фельдмаршала — жест, который было нетрудно понять, своего рода приглашение совершить самоубийство.
Однако Паулюс под финал все же воспротивился воле своего фюрера. 31 января 1943 г. вместо акта самоубийства он предпочел сдаться в плен вместе с остатками своих частей, пытавшихся удержать часть Сталинграда. Для принятия капитуляции прибыл Рокоссовский, а также многочисленные фотокорреспонденты, переводчики, сотрудники НКВД, старшие офицеры, включая представителя советского Генштаба маршала Воронова. Бросились в глаза ранняя седина новоиспеченного фельдмаршала — следствие переживаний последних недель и месяцев — и нервный тик. Советские генералы попросили его приказать оставшимся войскам прекратить сопротивление ради предотвращения дальнейшего кровопролития. Но, собрав остатки верности фюреру, Паулюс все же не отдал подобный приказ, и в городе, следуя приказу Гитлера, продолжали сражаться остатки шести дивизий. Но под натиском частей Советской Армии 2 февраля 1943 г. сдались и они. В ходе Сталинградской битвы немцы недосчитались приблизительно 235 000 человек личного состава германских и союзнических частей и соединений, включая и спешившие на помощь Паулюсу силы Манштейна; свыше 200 000 вермахт потерял убитыми. Укутанные в грязное тряпье, завшивленные, небритые и едва передвигавшие ноги 91 000 немецких и союзнических солдат и офицеров бесконечной колонной двинулись в русский плен. Многие тысячи так и не добрались туда. Изголодавшиеся и деморализованные, они погибли по пути в лагеря для военнопленных. Русские оказались совершенно неподготовленными принять и разместить такое количество военнопленных, снабдить их пропитанием, в итоге к середине апреля 1943 г. погибло свыше 55 000 военнопленных. Среди них был и Гельмут Гроскурт, чьи дневники 1939—1940 гг. позволили послевоенным историкам понять суть возникновения оппозиции Гитлеру из числа консервативно настроенных военных. Сам Гельмут Гроскурт сдался в плен 2 января 1943 г., а 7 апреля 1943 г. умер от тифа. В обшей сложности менее 6000 человек, взятых в плен под Сталинградом, после войны сумели вернуться домой в Германию.
IV
Невозможно было объяснить поражение такого огромного масштаба. Отступление из Москвы в декабре 1941 г. еще можно было истолковать как временную меру, тактические увертки, на которые возлагались определенные надежды. Но попытки объяснить крах Сталинграда с этих позиций изначально обречены на провал. Окружение и уничтожение целой германской армии никакими пропагандистскими уловками затушевать было нельзя. В узком кругу Гитлер резко осуждал неспособность румынских и итальянских войск, но больше всего он был разъярен тем, что, по его мнению, Паулюс и его штаб проявили недостойную германского офицера трусость, сдавшись в плен русским, а не героически погибнув во славу рейха и фюрера. Еще хуже было то, что русские приступили к интенсивному «перевоспитанию» находившихся в плену солдат и офицеров вермахта, создавая «антифашисткие комитеты» не только из солдат, но и унтер-офицеров и даже офицеров. Разумная политика кнута и пряника принесла плоды — очень многие пленные вступали в них. Были и такие убежденные немецкие националисты, правда, не так уж и много, кто считал Гитлера виновником предстоящего краха Германии и с легким сердцем готов был объединиться в борьбе против него даже с заклятыми врагами — Советами ради спасения своей страны. Часть приспобленцев и лицемеров, в большинстве своем бывших членов НСДАП, проявляли невиданную активность, пытаясь убедить русских в своей приверженности идеям антифашизма. К июлю 1942 г. соответствующие службы НКВД могли рапортовать об определенных успехах и возможности создания организации перевоспитавшихся военнопленных. Так уже в 1943 г. возник «Национальный комитет «Свободная Германия». Молодой летчик Фридрих фон Эйнзидель стал наряду с немногими другими пленными одной из ведущих фигур, тяготевших к коммунистическому крылу организации, состоявшей, в первую очередь, из тех, кто еще до пленения усомнился в непогрешимости идеалов нацизма. Однако наиболее заметной фигурой «Национального комитета «Свободная Германия» стал эксфельдмаршал Фридрих фон Паулюс, которого русским удалось убедить сделать ряд пропагандистских радиопередач на Германию. Радиопередачи, вероятно, возымели эффект, но дело скорее не в этом, а в том, что командир такого уровня перебежал в стан врага, заставило нацистов и в первую очередь Гитлера задуматься над тем, что генералитет не очень-то доверяет своему фюреру и верховному главнокомандующему.
Геббельс начал готовить немцев к дурным вестям еще до капитуляции в Сталинграде. Из всех СМИ совершенно синхронно выплескивались элементы нового мифа: «Они погибли ради того, чтобы жила Германия», — выдал «Фёлькишер беобахтер» в номере за 4 февраля 1943 г. Самопожертвование войск станет моделью для всех немцев будущего. Трудно было, правда, сказать, ради чего они должны приносить себя в жертву. Молодая студентка Лора Вальб, например, принимала навязанный официальной пропагандой имидж «героизма» войск в Сталинграде и необходимость «выстоять». Впрочем, это не помешало ей сделать 3 февраля 1943 г. следующую дневниковую запись: «Сегодня самый черный день для Германии в истории нашей войны». Находились и люди, высмеивавшие пафосную риторику министерства пропаганды. Служба безопасности СС сообщала об «всеобщем шоке» населения Германии. Люди говорили об огромных потерях, спорили, была ли угроза 6-й армии оценена своевременно:
Чаще всего люди утверждают о недооценке мощи противника, в противном случае, никто не пошел бы на риск удержать Сталинград даже после окружения города. Наши соратники не могут понять, как оказалось невозможным деблокировать Сталинград, и кое-кто из них недостаточно информирован о развитии обстановки на южном участке Восточного фронта, отсюда недопонимание стратегического значения этих сражений... Почти все убеждены, что Сталинград — поворотный пункт в войне.
Некоторые действительно, и это были вынуждены признать составители отчетов, усматривали в Сталинграде «начало конца», и в правительственных учреждениях Берлина поговаривали о «гнетущей атмосфере всеобщего отчаяния». Во Франконии люди, по слухам, подвергали «резкой критике» армейское командование», спрашивая, почему 6-ю армию не вывели из окружения и не дали ей возможности отступить, пока еще было возможно. Кроме того, «люди, ссылаясь на письма [с фронта], считают, что много солдат погибли исключительно от истощения». Продолжают циркулировать слухи, говорилось в отчете далее, что «боевой дух нации серьезно подорван». Судя по донесениям из других регионов, там преобладает «настроение озабоченности, если не отчаяния». В аграрном районе Эберманштадт в Баварии, где у многих жителей сыновья, братья или мужья служили в 6-й армии, критические настроения «весьма сильны, пусть даже люди соблюдают определенную осмотрительность в высказываниях с тем, чтобы не подвергнуться уголовному преследованию». То есть Гитлера критиковали, но не называя его, хотя смысл сказанного был ясен и ребенку — он не успокоится, пока от страны не останутся одни только руины, он переоценил мощь Германии, он должен был попытаться решить все мирным путем. Впервые, как озабоченно отметил у себя в дневнике дипломат Ульрих фон Хассель 14 февраля 1943 г., «мишенью для критики» стал не кто-нибудь, а сам Гитлер. Люди спрашивали, почему он не спас жизнь солдат 6-й армии, почему не приказал им капитулировать. Немногие остававшиеся в Германии евреи, ежедневно подвергаемые травле и унижениям, питали надежду на поражение. 5 февраля 1943 г. Виктор Клемперер узнал, что «разгром в России, как говорят, на самом деле произошел, и он возымеет решающее значение». Шок в немецком обществе был настолько силен, как признался ему один из знакомых неевре-ев, что оно уже созрело для антинацистского мятежа.
Упадок боевого духа, вызванный катастрофой под Сталинградом, затянулся надолго. «Господствующее настроение — дурное», как сообщал в официальном донесении один местный государственный служащий в Баварии 19 марта 1943 г. «Слово “Сталинград” пока что у всех на устах». В других донесениях проскальзывали и факты того, «что многие теперь осуждают войну». Большинство за то, чтобы ее поскорее закончить, будучи уверенными, что англичане и американцы не позволят русским захватить Германию; а если даже и позволят, то туго придется партийным бонзам, а не простым людям. К середине апреля 1943 г. Служба безопасности СС докладывала, что население требует, чтобы Гитлер чаще появлялся на людях. «Убедиться своими глазами, что фюрер не поседел, о чем уже начинали циркулировать слухи, возымеет куда более положительный эффект на отношение нации, чем сотня лозунгов и призывов». Харизма Гитлера понемногу сводилась на нет. Региональные партийные чиновники сообщали, что Гитлер уже стал героем анекдотов. «Вопрос: чем отличается солнце от Гитлера? Ответ: солнце поднимается на востоке, а Гитлер там опускается».
К июлю 1943 г. Служба безопасности СС отмечала, что «большинство вздорных и злонамеренных слухов о самых главных партийных деятелях распространяются весьма быстро и продолжают циркулировать на протяжении недель и даже месяцев». Например, ходили упорные слухи, что, дескать, Бальдур фон Ширах вместе с семьей сбежал в Швейцарию, что никак не соответствовало действительности. Куда хуже:
Грязные и злобные анекдоты о государстве и даже о фюрере — их стало намного больше после Сталинграда. Когда наши соратники, встречаясь друг с другом в общественных местах, начинают рассказывать анекдоты, они порой не отличают безобидные от опасных и явно враждебных строю и государству. Даже едва знакомые друг с другом, наши соратники обмениваются политическими анекдотами. Они, несомненно, считают, что любой вправе пошутить и при этом не иметь неприятностей с полицией, не говоря уже об аресте и суде.
«В точности так же, — говорилось в далее донесении, — люди теперь открыто критикуют режим, во всеуслышание заявляя, что он малоэффективен, плохо организован и коррумпирован. Было ясно и то, что за последние месяцы существенно возросло и число тех, кто слушает иностранные радиостанции». Служба безопасности СС именно в этом и находила объяснение пессимистического взгляда на исход войны, столь широко распространившегося среди населения. Отчетливо обозначилась и удаленность простых людей от режима. Так, число тех, кто использует «приветствие «Хайль Гитлер!», по мнению владельцев магазинов и чиновников, имеющих дело с общественностью, существенно уменьшилось за минувшие несколько месяцев. Следует признать, что многие члены НСДАП больше не носят партийные значки».
Министр пропаганды Йозеф Геббельс со всей ясностью понимал необходимость совершить нечто из ряда вон выходящее для поднятия боевого духа нации и изменения создавшейся ситуации. Он, как и остальная нацистская верхушка, также понимал, что решающим фактором снижения военного потенциала Германии была неспособность промышленности произвести достаточное количество вооружений — танков, самолетов, артиллерийских орудий, подлодок, боеприпасов. Еще перед катастрофой под Сталинградом это было очевидным фактом, и Геббельс заявлял, что «лишь более радикальные усилия тыла обеспечат нам возможность одерживать победы на фронтах. Каждый день служит очередным подтверждением того, что, — как говорил он на совещании у себя в министерстве 4 января 1943 г., — нам противостоит на востоке озверевший противник, одолеть которого возможно лишь используя звериные методы. Ради достижения этого необходимо использование всех имеющихся ресурсов и резервов». И Геббельс стал выжимать из Гитлера объявление «тотальной войны», включавшей мобилизацию на работы женщин, закрытие «роскошных кафе и магазинов» и целый ряд других мер. Будучи явно недовольным медлительностью Гитлера принять соответствующее решение и поддержать выпестованную им, Йозефом Геббельсом, идею, он решил усилить давление на фюрера, мобилизовав нацию.
18 февраля 1943 г. Геббельс в берлинском «Шпортпаласте» произнес знаменитую речь, транслировавшуюся на всю Германию, перед отсортированной вручную аудиторией численностью в 14 000 фанатиков-нацистов, представлявших, как он выразился, «поперечный срез германской нации, на фронте и в тылу. Действительно ли я прав? [громкие крики «Да!» Продолжительные аплодисменты]. Но евреи не представлены здесь! [Овации, возгласы]».
Фронт разделяет наши желания. Весь немецкий народ горячо нас поддерживает. Он больше не намерен мириться с вещами, которые только отнимают время и ресурсы. Он не будет мириться со сложными анкетами по каждому вопросу. Он не хочет забивать себе голову тысячами мелочей, которые в мирное время, может быть, и важны, но во время войны отступают на второй план. Также нет нужды постоянно напоминать ему о его долге, ставя в пример огромные жертвы наших солдат под Сталинградом. Он знает, что ему делать. Он хочет, чтобы все, начальники и простые работники, богатые и бедные, разделяли спартанский образ жизни. Фюрер дает всем нам пример, которому должен следовать каждый. Он не знает ничего, кроме труда и забот. Мы не хотим оставлять все это ему одному, а хотим взять у него ту часть, с которой мы в состоянии справиться.
Затем министр пропаганды перешел к пресловутым 10 риторическим вопросам, обращенным к публике:
Я хочу задать вам десять вопросов, на которые вы ответите за немецкий народ на весь мир, но прежде всего для наших врагов, слушающих нас по радио. [Слова министра можно расслышать только с большим трудом. Возбуждение толпы достигло кульминации. Каждый вопрос подобен острой бритве. Каждый собравшийся чувствует, что обращаются лично к нему. На каждый вопрос собравшиеся отвечают с полным соучастием и энтузиазмом. Дворец спорта оглашается единым возгласом одобрения].
Англичане утверждают, будто немецкий народ потерял веру в победу.
Я спрашиваю вас: верите ли вы, вместе с фюрером и нами, в полную и окончательную победу немецкого народа?
Я спрашиваю вас: намерены ли вы следовать за фюрером сквозь огонь и воду к победе и готовы ли вы взять на себя даже самое тяжелое личное бремя?
Второе. Англичане говорят, будто немецкий народ устал воевать.
Я спрашиваю вас: готовы ли вы следовать за фюрером как фаланга тыла, стоя позади сражающейся армии, и вести войну с фанатичной решимостью, несмотря ни на какие повороты судьбы, до тех пор пока победа не будет за нами?
Третье. Англичане утверждают, будто у немецкого народа больше нет желания принимать растущие требования правительства к труду на военные цели.
Я спрашиваю вас: намерены ли вы и весь немецкий народ трудиться, если фюрер прикажет, по 10, 12 и, в случае необходимости, 14 часов в день и отдать все для победы?
Четвертое. Англичане утверждают, будто немецкий народ не одобряет принятые правительством меры по тотальной войне. Будто он хочет не тотальную войну, а капитуляцию! [Крики: Нет! Ни за что!]
Я спрашиваю вас: хотите ли вы тотальную войну? Если потребуется, хотите ли вы более тотальную и радикальную войну, чем вы вообще можете сегодня представить?
Пятое. Англичане утверждают, будто немецкий народ потерял веру в фюрера.
Я спрашиваю вас: доверяете ли вы фюреру сильнее, крепче и непоколебимей, чем прежде? Готовы ли вы целиком и полностью следовать ему, куда бы он ни пошел, и делать все, что только потребуется для доведения войны до победного конца? [Многотысячная толпа поднимается как один, проявляя беспрецедентный энтузиазм. Тысячи голосов сливаются в один: «Фюрер, приказывай — мы следуем за тобой!» Дворец сотрясает волна возгласов «Хайль!» Словно по команде, поднимаются флаги и знамена, как высшее выражение торжественного мига, когда толпа воздает честь фюреру].
Шестое. Я спрашиваю вас: готовы ли вы отныне отдавать все свои силы для обеспечения Восточного фронта людьми и вооружением, необходимыми ему для того, чтобы нанести большевизму смертельный удар?
Седьмое. Я спрашиваю вас: клянетесь ли вы торжественно перед фронтом, что тыл надежно стоит за ним и что вы отдадите ему все, что ему нужно для победы?
Восьмое. Я спрашиваю вас: хотите ли вы, в особенности женщины, чтобы правительство делало все возможное, чтобы побудить немецких женщин отдать все свои силы работе на военную экономику, а также освободить мужчин для фронта везде, где это только возможно, тем самым оказав помощь мужчинам на фронте?
Девятое. Я спрашиваю вас: одобрите ли вы, в случае необходимости, самые радикальные меры против небольшой кучки уклонистов и спекулянтов, делающих вид, будто сейчас не война, а мир, и использующих народную нужду в своих корыстных целях? Согласны ли вы, что наносящие вред военной экономике должны лишиться головы?
Десятое, и последнее. Я спрашиваю вас: согласны ли вы, что прежде всего во время войны, согласно платформе национал-социалистической партии, все должны иметь одинаковые права и обязанности, что тыл должен нести тяжелое бремя войны совместно и что бремя следует поровну разделить между начальниками и простыми служащими, между богатыми и бедными?
Я задал вопросы, и вы мне на них ответили. Вы — часть народа, и ваши ответы — это ответы немецкого народа. Вы сказали нашим врагам то, что они должны были услышать, чтобы у них не было никаких иллюзий и ложных идей.
Связывая идею «тотальной войны» с преданностью Гитлеру, министр пропаганды довел буквально до исступления толпу, готовую расстаться со всем ради окончательной победы. Его неоднократно прерывали вопли восторга, публика скандировала лозунги и истеричные аплодисменты. Этот случай был впоследствии описан как «мастерство массового гипноза». Речь слушали миллионы людей, жаждавших указаний от режима. Чтобы подчеркнуть важность мероприятия, речь Геббельса была полностью напечатана в ежедневных газетах уже на следующее утро и прозвучала по радио в ближайшее воскресенье. Она была представлена как убедительная демонстрация стремления немцев сражаться до конца.
Судя по всему, Геббельс заручился одобрением Гитлера своей инициативы. Однако он не консультировался с фюрером относительно всех деталей речи, но по окончании шоу в «Шпортпалас-те» Гитлеру без промедлений была отправлена копия речи, которой тот остался весьма доволен. Но что «тотальная война» фактически означала и каковы были ее конкретные сроки? Нацистское руководство восприняло ее прежде всего как стремление Геббельса при поддержке Шпеера завладеть тотальным контролем над тылом рейха. Самой первой реакцией Гитлера на провал под Сталинградом был его призыв создать «Комитет трех» — Мартина Бормана, Ганса Генриха Ламмерса и Вильгельма Кейтеля — чьей задачей стало бы принятие мер «по тотальной войне»; речь Геббельса была еще и попыткой оттеснить упомянутую «тройку» на второй план, и он предпринял определенные шаги в этом направлении, заигрывая с Германом Герингом ради того, чтобы вырвать из его рук важные полномочия (как ответственного за проведение в жизнь четырехлетнего плана). Что было в целом нетрудно, ибо опальный рейхсмаршал, к тому времени утративший прежний воинственный пыл, был ослаблен пристрастием к морфию. Но и Гитлер отказался предоставить как Геббельсу и Шпееру, так и группе Ламмерса соответствующие полномочия по управлению тылом, за которые и шла грызня. К осени 1943 г. «Комитет трех» прекратил деятельность. Его инициативы реструктурировать и упростить гражданскую администрацию рейха, сократив дублировавшие друг друга инстанции, натолкнулись на немалые трудности, так что комитет вынужден был заниматься мелочами, вроде дискуссии запретить или разрешить скачки. Что касается экономических реалий «тотальной войны», трудно было понять, что именно следовало предпринять. Проблема, как стало ясно после череды поражений в войне на протяжении всего 1943 г., состояла не в том, добросовестно ли работают рабочие заводов и фабрик, а в отчаянной нехватке сырья. Не было никакого смысла требовать повышения производительности труда, если не хватало угля и стали для постройки самолетов и танков или бензина, чтобы их заправлять. И проблему нехватки трудовых ресурсов нельзя было решить одним только привлечением к работе женщин; тут, правда, поступили по-другому — стали набирать рабочих из числа иностранцев: заключенных концлагерей или пригнанных в рейх из оккупированных немцами жителей западных и восточных территорий. В чисто практических терминах «тотальная война» свелась к попытке урезать до минимума внутреннее потребление для перенаправления ресурсов на военное производство. Но и здесь возможности были весьма ограничены.
Ряд указов, изданных в начале 1943 г., без всякого сомнения, свело чуть ли не на нет производство и, соответственно, потребление гражданской продукции. 30 января 1943 г. «Комитет трех» распорядился о закрытии фирм, деятельность которых была признана малосущественной для поддержания обороноспособности рейха. Эта мера привела к закрытию 9000, главным образом, мелких предприятий в одном только Бранденбурге, что, в свою очередь, вызвало бурю негодования среди представителей мелкой буржуазии, поскольку независимые владельцы предприятий отныне превращались в низкооплачиваемых рабочих низших категорий на военных предприятиях. Многие были обеспокоены тем, что им уже не удастся вновь открыть свои фирмы после войны. Миновало несколько месяцев, и пресловутый указ был отменен благодаря усилиям министерства пропаганды, а также из-за практически повсеместного саботирования указа. В Берлине сообщили о закрытии «Мелоди-бара» на Курфюрстендамм, но буквально тут же заведение было открыто вновь, только уже не как бар, а как ресторан, причем с теми же официантами. Бар «Гонг» был переименован в «Гонг-кафе», и теперь там подавали вместо пива и коктейлей кофе с пирожными. Мера по закрытию «роскошных ресторанов» также создала проблемы и для военных предприятий, рабочие которых трудились по так называемому вахтовому графику и неделями вынуждены были питаться в кафе и ресторанах, поскольку были вдалеке от дома. Многие владельцы небольших ресторанчиков были людьми пожилого возраста, которых работать на завод по производству снарядов уже не пошлешь. Если вовсю закрывались пивные для рабочего класса, то шикарные отели вроде «Четырех времен года» в Гамбурге с его гриль-баром и дорогие рестораны, как «Устричный подвальчик» Шумана тоже в Гамбурге, продолжали работать. Не приходилось удивляться, что подобные вещи вызывали вполне оправданное негодование простого народа. Все попытки ограничить потребление предметов «роскоши» были и оставались лишь символическими. В Германии была в те времена популярна поговорка: нас призывают жить по-спартански, но разве мы жили по-другому?
Маятник экономики качнулся в сторону оборонной промышленности еще в 30-е гг., но с началом войны роль военных заводов возросла во много раз. К концу первого года войны военные расходы увеличились от одной пятой общего объема произведенной в рейхе продукции до более чем одной трети. Надеясь не создать у немцев впечатления, что их, попросту говоря, обобрали до нитки ради прокорма военно-промышленного монстра, министерство экономики рейха решило понизить запланированные размеры налогов и приняло ряд решений в пользу регулирования потребительских расходов через их нормирование. К концу августа 1939 г. потребление на душу населения упало на 11%, а уже в следующем году понизилось еще на 7%. Почти сразу же после начала войны продукты питания и предметы одежды стали отпускаться только по карточкам. Разумеется, ничего принципиально нового или удивительного в этом не было. Еще в 30-е гг. отдельные виды продуктов питания были нормированы. В октябре 1939 г. был установлен официальный суточный рацион для гражданских лиц в 2570 калорий в день, 3600 калорий полагались военнослужащим и 4652 — рабочим, занятым на тяжелых работах. Гражданские лица должны были представить продовольственные карточки в магазинах, на которые была нанесена цветная маркировка в зависимости от вида продуктов питания (красный цвет для хлеба, например), и все покупки регистрировались с тем, чтобы избежать получения больше предписанного максимума. Эти продовольственные карточки немцы получали из расчета на 1 месяц, что при необходимости позволяло урезать нормы отпуска уже на следующий месяц.
В начале войны это означало, например, на обычного взрослого 10 кг хлеба в месяц, 2,4 кг мяса, 1,4 кг жиров, включая сливочное масло, 320 г сыра и т.д. В ходе войны рационы уменьшались. Если суточная норма выдачи хлеба оставалась более или менее стабильной, то уже к середине 1941 г. мясо получали из расчета до 1,6 кг в месяц; в тот же период карточки ввели и на фрукты, а вскоре и на овощи, включая картофель. К началу 1943 г. нормы отпуска хлеба уменьшились до 9 кг в месяц, 600 г хлебных злаков, 1,85 кг мяса и 950 г жиров. Вообще, перечисленные нормы сохранялись примерно на одном и том же уровне почти до заключительной фазы войны, когда норма отпуска хлеба упала с 10,5 кг в месяц в январе 1945 г. до 3 кг — в апреле, зерновых злаков — с 600 до 300 граммов соответственно, нормы отпуска мяса упали очень резко, снизившись всего до 550 г в месяц, а жиры с 875 г до 325 г. Только нормы отпуска картофеля продержались почти всю войну на том же уровне (около 10 кг в месяц). Но кроме того, что этих норм было явно недостаточно для полноценного питания большинства людей, не всегда представлялось возможным получить эти продукты даже по карточкам из-за становившихся повседневностью недопоставок. Нормирование охватывало более широкий ассортимент товаров, чем в Великобритании, и серьезных ограничений на приобретение предметов одежды, составивших в среднем лишь четверть норм октября 1941 г. Следует упомянуть, что большая часть одежды изготовлялась из низкосортных синтетических материалов, и люди вследствие нехватки кожи часто вынуждены были носить деревянную обувь. «Захочешь повеситься — не на чем: веревка из заменителей не выдержит и порвется» — такая поговорка ходила в Германии еще в апреле 1942 г. «Захочешь утопиться — тоже не пойдет: деревянная обувь не даст утонуть. Самый надежный способ свести счеты с жизнью — попытаться прожить на выдаваемое по карточкам: пара месяцев — считай, ты покойник».
Даже относительно небольшое сокращение нормы выдачи продуктов по карточкам вызывало недовольство. В марте 1942 г., например, Служба безопасности СС докладывала, что объявление о предстоящих снижениях норм выдачи эквивалентом приблизительно на 250 калорий в день для гражданских лиц и 500 калорий в день для занятых на тяжелых физических работах оценивалось населением крайне негативно. В особенности рабочие не понимали обоснованность снижений, поскольку уже существующие нормы были и так недостаточны. Если голода, такого, который имел место во время Первой мировой войны, и удалось избежать, так это исключительно за счет огромного ввоза продовольствия из-за рубежа начиная с 1940 г. — преимущественно с оккупированных территорий. Именно они и позволили удерживать суточную норму отпуска хлеба на приемлемом уровне, учитывая тот факт, что как раз «хлеб служил основным продуктом питания многих немцев, и урезание хлебных норм в апреле 1942 г., было ощутимо буквально среди всех слоев населения».
Импорт хлебного зерна повысился с 1,5 млн тонн в 1939—1940 гг. до 3,6 млн тонн в 1942—1943 гг. и остался примерно на том же уровне и в следующем году. Однако подавляющее большинство населения считало, что продуктов едва хватает на физическое выживание, и каждый раз, когда режим заставлял их потуже затянуть пояса, повсюду начинали брюзжать и иными способами высказывать недовольство. Выручали продуктовые посылки от армейских родственников и друзей, служивших во Франции или других странах Западной Европы, но если речь шла о тех, кто сражался на Восточном фронте, ни о каких посылках оттуда говорить не приходилось. В общей сложности вклад экономик оккупированных стран, на востоке и на западе, в экономику Германии в ходе войны не превышал 20%. Этого явно не хватало, чтобы люди почувствовали перемены к лучшему.
Пропагандистская риторика Геббельса, призывавшего идти на страдания и жертвы, так и не срабатывала, ибо к 1943 г. жизненный уровень и так достаточно упал. К тому же ничего нового Геббельс не сказал — министр пропаганды уже пытался призвать к «тотальной войне» в начале 1942 г., после разгрома под Москвой. А Гитлер еще в марте 1939 г. объявил, что «любая мобилизация должна быть тотальной», включая экономику. Вследствие гонки вооружений жизненный уровень в рейхе даже в довоенные годы падал. Существуют и мифы о том, что, дескать, блицкриг замышлялся как чисто экономическая стратегия, разработанная для того, чтобы провести скорую и не требующую огромных средств войну, но экономика была переведена на военные рельсы задолго до начала войны. Потребление на душу населения уменьшилось с 71% национального дохода в 1928 г. до 59% — в 1938-м, а реальные доходы так и не достигли докризисного уровня к тому времени, как началась война. Реальная заработная плата в Германии выросла на 9% в 1938 г. по сравнению с 1913 г., но аналогичный показатель в США составлял 53%, а в Великобритании 33%. Качество многих товаров в Германии, от одежды до продуктов питания, ухудшилось вследствие ограничений на импорт, введенных в 30-е гг. Когда началась война, министерство финансов и 4-летнего плана согласились, что личное потребление должно быть сведено к минимуму, главным образом посредством нормирования. Были увеличены налоги на пиво, табачные изделия, билеты в кино, театры, туристические поездки и другие аспекты потребления, и, кроме того, все налогоплательщики обязаны были выплатить и так называемый чрезвычайный военный налог. В результате налоги в период с 1939 по 1941 г. увеличились в среднем на 20% для тех, кто зарабатывал от 1500 до 3000 рейхсмарок в год (главным образом, это были рабочие), и на 55% для тех, чей заработок составлял от 3000 до 5000 рейхсмарок в год. Налогообложение обеспечило половину дохода, необходимого для покрытия военных расходов, другая же половина должна была покрываться за счет средств от эксплуатации оккупированных территорий и правительственных ссуд.
Гитлер наложил вето на дальнейшие увеличения подоходного налога из опасений, что столь непопулярные меры могут привести к нежелательным протестам. Вместо этого дополнительные капиталы были мобилизованы за счет личных сбережений граждан. Правительство хорошо знало о том, что с начала 1940 г. все больше и больше средств перетекало на депозитные счета местных сберегательных банков Германии и в страховые фонды. Всего за год вкладчики поместили свыше миллиарда рейхсмарок в качестве сбережений. Правительство втихомолку снимало с них сливки в счет оплаты растущих военных расходов, существенно урезая важные социальные программы, как, например, жилищное строительство. Уже в 1940 г. 8 млрд рейхсмарок ушли из сберегательных банков на производство вооружений; в следующем году эта цифра взлетела до 12,8 млрд. Система военного финансирования была куда предпочтительнее призывов приобретать облигации госзаймов, что обернулось воистину катастрофическими последствиями во время Первой мировой войны, когда движимые чувством патриотизма вкладчики лишились всех своих сбережений в годы послевоенной инфляции. Это отнюдь не способствовало, как иногда утверждают, ни росту доверия общества к правительству, ни уверенности в победе. Поскольку правительственные ограничения на другие формы вложений усиливались, людям ничего не оставалось — вместо долгосрочных вложений они предпочли помещать свои деньги туда, откуда их в случае нужды легко будет взять обратно, т.е. по окончании войны. Как 25 марта 1944 г. писала Матильда Вольф-Монкеберг, женщина из зажиточной гамбургской семьи, все кругом перешли на бартер:
Я обменяла стол на жиры и мясо и множество других деликатесов, которые новая владелица стола таскает из столовой, где работает. А что еще нам остается сейчас? Голод — не тетка, а за деньги нынче ничего не купишь. Денег у всех завались... Сейчас, если тебе нужно что-то отремонтировать, ты предлагаешь работягам не деньги, а сигареты или коньяк. Человек из газового управления, которого я уламывала поставить нам новую плиту, согласился на это только за пару бутылок пива, два бутерброда с колбасой и сигару на десерт.
Двумя месяцами ранее Служба безопасности СС посвятила специальный отчет распространению бартера. Очень много товаров первой необходимости и услуг были в дефиците, и «черный рынок» небольших количеств товара стал настолько привычен для многих, что большинство оправдывает его одной лишь фразой: «Не поможешь себе сам, никто тебе не поможет». Осуждались лишь сделки ради крупной наживы. Невзирая на это, оставался всего лишь шаг к возникновению «черного рынка» в огромных масштабах.
Быстрое увеличение сбережений в начале войны отражало то, что потребительские расходы упали наиболее резко до 1942 г., затем они оставались относительно устойчивыми до самых последних месяцев войны. Потребление на душу населения в Германии (в ее довоенных границах, включая Австрию, Судеты и Мемель) упало на четверть с 1939 по 1942 г., затем стабилизировалось. Принимая во внимание присоединение к рейху относительно неразвитых областей Польши, реальное потребление на душу населения к 1941 г. упало до 74% в сравнении с уровнем 1938 г., потом стабилизировалось на уровне 67—68% за следующие два года, в то время как розничная продажа на душу населения упала примерно на эту же величину. С 1938 по 1941 г. реальный объем произведенных товаров народного потребления на душу населения упал на 11%. После первоначального повышения, вызванного панической скупкой товаров, продажа текстиля, металла и предметов домашнего обихода в июне 1940 г. была на 20% ниже, чем в предыдущем году, продажа мебели понизилась на 40%. И эти цифры скрадывают то обстоятельство, что в первую очередь товары народного потребления направлялись в вооруженные силы. В 1941 — 1942 гг., например, потребление мяса в вооруженных силах на одного бойца было в 4 раза больше, чем на одно гражданское лицо, потребление хлебного зерна в 2,5 раза выше. Если военные пили настоящий кофе, то гражданские лица обходились эрзацем, кроме того, армия стабильно получала табачное и алкогольное довольствие. Это был уже вопрос политики. Норма мяса солдат была в 3,5 раза выше, чем для гражданских лиц по карточкам, и они имели право на двойной суточный рацион хлеба. Большая часть мирной экономики так или иначе работала на вооруженные силы, и к январю 1941 г. 90% произведенной в рейхе мебели было направлено в вооруженные силы, в то время как в мае 1940 г. половина всех продаж тканей также осуществлена для вермахта, СС и других полувоенных организаций, члены которых также носили форменную одежду. 80% всей продукции парфюмерной промышленности шло в во-оружейные силы (включая зубную пасту и гуталин). Для промышленного производства создавались такие запасы угля, что обычным немцам зимой приходилось мерзнуть в нетопленных домах и квартирах.
Кое-кого устроенное Геббельсом шоу вдохновило, как в тылу, так и на фронте. «Я никак не могу забыть речь доктора Геббельса... Она стала для меня выдающимся событием...» — писал служащий десантных войск Мартин Пёппель в своем дневнике с Восточного фронта 19 февраля 1943 г. Геббельс использовал похвалу солдатам, чтобы дать понять, насколько серьезной была боевая обстановка. Многие, очевидно, не поняли этого прежде. Они находились под впечатлением, поскольку думали, что режим был честен. Другие были настроены более скептически. Некоторые, и их было меньшинство, полагали, что Геббельс «обрисовал ситуацию в слишком уж черных тонах», пытаясь настоять на «тотальной войне». Его речь содержала мало новой конкретики, считали другие. «Безусловно, — докладывала Служба безопасности СС, — люди в целом признают силу воздействия этих 10 вопросов, но наши члены партии всех рангов высказали мысль, что пропагандистская цель этих вопросов и ответов на них была слишком уж очевидна для читателей и слушателей». Крестьяне — владельцы небольших подворий сетуют на то, что они «уже и так на протяжении долгого времени работают буквально на износ», поэтому все эти призывы для них — малоубедительны. Как сообщалось, в Вюрцбурге очень многие восприняли речь Геббельса как «пустые разглагольствования, как комедию, потому что присутствующие на встрече не были случайными людьми, а специально отобранными, которым приказали вопить во всю глотку». Речь имперского министра пропаганды в берлинском «Шпортпа-ласте» так и не смогла убедить широкие массы, потому что люди понимали, что экономическая мобилизация уже и так шла полным ходом и, более того, была на грани исчерпания возможностей. А все эти обещания прикрыть «роскошные рестораны» и вовсе не были восприняты всерьез, поскольку все знали, что это никоим образом не исправит положение в экономике военного времени. Несколько месяцев спустя после призывов Геббельса к «тотальной войне» она сама явилась в тыл. Правда, не в том виде, в каком ее представляли себе министр пропаганды, да и все остальные немцы, и оказанное ею воздействие на экономику, да и на людей, было разрушительным.
