Глава 7
На пути к войне

Рабочие привычки Гитлера часто менялись. Ему не было знакомо понятие режима. Его богемный стиль проявлялся в образе жизни и после прихода к власти. Он часто не спал до рассвета и смотрел фильмы в своем личном кинозале, а на следующий день вставал очень поздно. Обычно он начинал работу около десяти утра, два или три часа слушал доклады от Ганса Генриха Ламмерса, главы Имперской канцелярии и главного посредника между Гитлером и его министрами, и Вальтера Функа, помощника Геббельса в Министерстве пропаганды. Закончив работать с текущими административными, законодательными и пропагандистскими вопросами, он иногда проводил срочные консультации с некоторыми министрами или со статс-секретарем Отто Мейсснером, который возглавлял бывшую Президентскую канцелярию. Обед, как правило, подавался в час дня, однако иногда его приходилось переносить, если Гитлер задерживался. Среди гостей обычно были люди из его ближайшего окружения, включая адъютантов, шоферов и фотографа Генриха Гоффмана. Периодически компанию ему составляли Геринг, Геббельс и Гиммлер, а позже и Альберт Шпеер, но большинство основных министров бывали у него редко. А если они теряли расположение Гитлера, то вообще никогда не допускались в его общество. Так, например, министр сельского хозяйства Вальтер Дарре в конце 1930-х годов в течение более двух лет безуспешно пытался добиться аудиенции у Гитлера, чтобы обсудить ситуацию с падением производства продовольствия. После обеда Гитлер обсуждал вопросы международной политики и военные дела с различными советниками или обдумывал архитектурные планы со Шпеером. Вместо того чтобы тратить часы на изучение документов, Гитлер всегда предпочитал разговаривать с людьми, чем и занимался подолгу и, как правило, без остановок со стороны своих угодливых слушателей за обедом или ужином.

Когда Гитлер находился в своей резиденции в Оберзальцберге в Баварских Альпах, его стиль жизни становился еще более непредсказуемым. Это изначально небольшое шале на вершине горы было реконструировано после 1933 года и превратилось в большой комплекс зданий, известных вместе под названием Бергхоф («Горный двор»), с потрясающими видами на горы с террасы и другими зданиями ниже по склону для членов его свиты. Здесь он иногда выходил из личных покоев только около обеда, совершал прогулку вниз по холму (внизу его ждала машина, готовая завезти обратно наверх), приветствовал потоки обычных граждан, которые с трудом взбирались в гору, чтобы молча пройти мимо него и вытащить кусок из его ограды в качестве сувенира, а при хорошей погоде посидеть на террасе и отдохнуть. После обеда он снова смотрел старые фильмы и редко ложился в постель раньше двух или трех ночи. С ним часто была Ева Браун, симпатичная молодая женщина младше него на двадцать три года, бывшая сотрудница Генриха Гоффмана. Сексуальная жизнь Гитлера, являвшаяся предметом досужих домыслов и в то время и после, по-видимому, была совершенно обычной, за исключением того, что он отказывался жениться и демонстрировать свои отношения на публике, опасаясь, что таким образом он может разрушить ауру одиночества во власти и неуязвимости, которой окружала его официальная пропаганда. Раньше, в 1931 году, в результате несчастного случая погибла его племянница Ангела (Гели) Раубал, что породило множество неприятных, но беспочвенных слухов об их связи. Ева Браун, наивная и покорная женщина, взирала на Гитлера с благоговением и была ошеломлена его вниманием. Этот роман был быстро принят окружением Гитлера, но сохранялся в тайне от широкой публики. Купаясь в роскоши и исполняя немногие необременительные обязанности, Ева Браун находилась в Бергхофе в качестве личной подруги Гитлера, а не официальной супруги.

Отсутствие порядка в стиле руководства Гитлера означало, что он уделял мало внимания сложным и неинтересным для него вопросам, таким как управление трудовыми ресурсами или детали финансового управления, которые он с радостью оставлял Шахту и его преемникам. Иногда это означало, что он давал свое разрешение на меры, которые приходилось откладывать в долгий ящик из-за оппозиции со стороны влиятельных кругов, как в случае с указом о Трудовом фронте, выпущенном в октябре 1934 года. Это также означало, что имевшие прямой контакт с ним или утверждавшие его график встреч люди получали серьезное влияние. Доступ к Вождю стал одним из важнейших ключей к власти. Однако богемный стиль жизни Гитлера не значил, что он был ленивым или инертным или отдалился от внутренней политики после 1933 года. Когда того требовали обстоятельства, он мог вмешаться энергично и решительно. Альберт Шпеер, часто сопровождавший его во второй половине 1930 года, отмечал, что «он часто позволял проблеме вызреть в течение недель, когда он, казалось, был полностью занят несущественными делами. Затем приходило «внезапное озарение», и он проводил несколько дней в интенсивной работе, подготавливая свое окончательное решение». Другими словами, в своих рабочих привычках Гитлер был скорее беспорядочным, чем ленивым. Он самостоятельно писал свои речи и часто участвовал в длительных и изматывающих поездках по Германии, общаясь и встречаясь с чиновниками и выполняя свои ритуальные функции в роли главы государства. В интересных ему вопросах он не колебался и принимал на себя непосредственное управление, даже когда дело касалось мелких деталей. Например, в области культуры и искусства Гитлер лично определял политику, которой следовало придерживаться, и сам отбирал картины, которые можно было направлять на выставки. Его предрассудки, например в отношении композитора Пауля Хиндемита, всегда оказывались решающими. Также и в расовой политике Гитлер принял на себя главную роль, подталкивая или приостанавливая реализацию антисемитских и других мер в соответствии с обстоятельствами. В таких областях Гитлер не просто реагировал на предложения своих подчиненных, как предполагали некоторые. Напротив, именно Гитлер заложил основные общие принципы, в соответствии с которыми должна была строиться политика государства. Они были простыми, четкими и понятными и вбивались в умы и сердца нацистских активистов с 1920-х годов в его книге «Майн Кампф», в его речах и в массовой и беспрестанной пропаганде, начатой партией еще до 1933 года и продолженной Министерством пропаганды после. Подчиненным Гитлера не нужно было в каждом отдельном случае гадать, что ему хотелось бы видеть: принципы, определявшие их поведение, были на виду, все, что от них требовалось, это проявлять минимальную инициативу. Помимо этого в решающие моменты, вроде бойкота 1 апреля 1933 года или погрома 9—10 ноября 1938 года, Гитлер лично отдавал приказы на те или иные действия, используя формулировки, которые, с его точки зрения, не затрагивали деталей, но общая идея которых вместе с тем была совершенно ясна. Несмотря на это, наибольший интерес Гитлера вызывали, безусловно, внешняя политика и подготовка к войне. Бесспорно, именно Гитлер, лично подталкивал Германию к войне с самого момента своего вступления на пост рейхсканцлера, подчиняя все остальные аспекты политики этой приоритетной цели и, как мы видели, в результате порождая все большую напряженность в экономике, обществе и политической системе. Война, которую он планировал, должна была стать намного более масштабной, чем просто ряд локальных конфликтов, необходимых для пересмотра территориальных решений Версальского мирного договора. В одном из множества однотипных выступлений 23 мая 1928 года он объявил, что намеревался «повести за собой народ в кровопролитную войну не ради корректировки границ, но для сохранения страны на многие годы за счет захвата такого количества территорий, что пролитая кровь в будущем окупится многократно». Он не изменил этого намерения и после прихода к власти. В начале августа 1933 года, например, он сообщил двум посетившим его американским бизнесменам, что хотел аннексировать не только Австрию, Польский коридор и Эльзас и Лотарингию, но и немецкоговорящие части Дании, Италии, Чехословакии, Югославии и Румынии. Это означало тотальное доминирование Германии в Европе. В долговременной перспективе он действительно хотел видеть Германию в роли властителя мира. Но для начала, разумеется, Гитлер должен был решить другую проблему — крайнюю слабость Германии на международной арене, учитывая ограничения на вооруженные силы, установленные Версальским мирным договором, экономический спад, хаотическую и непоследовательную, по его мнению, конституцию и множество внутренних врагов. Таким образом, изначальной задачей Гитлера, которая определяла его международную политику в первые несколько лет Третьего рейха, было удержать в узде потенциальных врагов Германии, пока она перевооружалась.

На практике реализовать это оказалось совсем не сложно. В начале и середине 1930-х годов международное сообщество сильно сочувствовало Германии. Идеализм, сыгравший такую важную роль в появлении мирных соглашений 1918—1919 гг., давно обернулся против них самих. Принцип национального самоопределения, позволивший провозгласить независимость таких стран, как Польша, в случае с Германией был явно сознательно забыт, поскольку миллионам немецкоговорящих людей в Австрии, чешских Судетах, некоторых областях Силезии (которые теперь вошли в состав Польши) и других местах отказали в праве стать частью нового рейха.

Распространенное среди элит Великобритании и Франции мнение о том, что Первая мировая война стала гибельным результатом стечения обстоятельств и неверных решений, подпитывало ощущение вины за жесткость условий мира и общее неверие в положение о развязывании войны, которое возлагало всю вину на Германию. Выплата репараций была преждевременно прекращена в 1932 году, но сохранившиеся ограничения на немецкие вооружения для многих казались нечестными и абсурдными, особенно учитывая воинственно националистические и авторитарные правительства в таких странах, как Венгрия и Польша. Для Великобритании и Франции Депрессия означала резкое сокращение расходов и огромное нежелание тратить лишние средства на оружие, особенно в виду необходимости защищать и поддерживать их широко раскинувшиеся заморские империи в Индии, Африке, Индокитае и других частях света. В любом случае позднее наступление Депрессии во Франции в середине 1930-х годов сделало быстрое перевооружение крайне сложной задачей. Большинство послевоенных политиков Великобритании и Франции были фигурами среднего масштаба. Наблюдая смерть лучших и ярчайших представителей своего поколения на фронтах Первой мировой войны, они были решительно настроены не допустить подобной бойни, если это было в их человеческих силах. Их нежелание готовиться и тем более вступать в войну из-за проблем европейской политики, которые казались вполне решаемыми другими средствами при наличии минимальной доброй воли заинтересованных сторон, наконец, осложнялось мучительным страхом от того, что принесет с собой такая война: не только возобновление обоюдного истребления в окопах, но и массированные воздушные бомбардировки крупнейших городов, огромные разрушения и потери гражданского населения и, вполне вероятно, даже социальную революцию.

Таким образом, в результате все, что необходимо было сделать Гитлеру на опасной начальной стадии перевооружения, это убедить международное сообщество в том, что он хотел лишь исправить несправедливость мирного соглашения, добиться приемлемого уровня национального самоопределения для немцев и восстановить для своей страны ее полагающееся по праву, равное положение среди мировых держав, чего он собирался достичь с использованием соответствующих средств защиты от потенциальных агрессоров. И в целом, именно этим он и занимался вплоть до середины 1938 года при поддержке не только Внешнеполитического управления нацистской партии под руководством Альфреда Розенберга, но и консервативных бюрократов, которые продолжали занимать основные посты в Министерстве иностранных дел Германии под руководством барона Константина фон Нейрата. Националисты все до единого, чиновники с раздражением воспринимали политику «исполнения», проводимую министром иностранных дел Густавом Штреземаном в 1920-х годах, и приветствовали изменение линии поведения, предложенное рейхсканцлером Генрихом Брюнингом, который заменил главного помощника Штреземана на более агрессивно настроенного Бернхарда фон Бюлова на посту статс-секретаря в 1930 году. Дипломаты приветствовали новый режим в январе 1933 года, особенно потому, что Нейрат, который сохранил за собой пост министра иностранных дел по явному желанию президента Гинденбурга, был одним из них. 13 марта 1933 году Бюлов направил Нейрату и военному министру Бломбергу меморандум, в котором подчеркивал, что среднесрочные задачи внешней политики теперь, после аннулирования репараций и окончания французской, британской и американской военной оккупации Рейнской области, должны быть направлены на возвращение территорий, переданных полякам в 1918—1919 годах, и включение Австрии в состав рейха. Однако он рекомендовал в ближайшем будущем не предпринимать каких-либо агрессивных мер, до тех пор, пока перевооружение не вернет Германии ее силу.

Однако путь к реализации этих целей был извилист. Международные переговоры по разоружению, стартовавшие в Женеве в начале 1932 года, зашли в тупик, поскольку англичане и французы не желали создания военного паритета с Германией ни за счет сокращения собственных вооруженных сил, ни за счет наращивания немцами своих собственных. Военный министр Бломберг, все больше желавший ввести в стране призыв на военную службу, особенно перед угрозой со стороны эрзац-армии коричневорубашечников Эрнста Рёма, при поддержке Министерства иностранных дел, через голову Гитлера, уговорил немецких представителей в Женеве занять жесткую линию в отношении продолжавшихся возражений английской и французской делегаций на снятие ограничений для вооруженных сил Германии. Когда переговоры остановились, Бломберг убедил Гитлера покинуть их 14 октября 1933 года и подчеркнуть серьезность этого шага, выйдя из состава Лиги Наций, главного организатора переговоров. Гитлер объявил, что это было сделано «ввиду неумеренных, унизительных и оскорбительных требований других держав». Торжественно заявляя о своем стремлении к миру и готовности пойти на разоружение при условии, что другие страны поступят так же, Гитлер в продолжительной речи, передававшейся в тот же вечер по радио, заявил, что не собирается больше терпеть намеренного оскорбления Германии. Германия была унижена Версальским миром и брошена в пучину экономической катастрофы из-за репараций, согласиться с еще большим унижением, которое выражалось в отказе от предоставления равных прав на переговорах по разоружению, было слишком. Он объявил, что решение примет немецкий народ на всеобщем референдуме. Он прошел несколько недель спустя с предсказуемым подавляющим большинством голосов в поддержку решения Гитлера, что не в последней степени было достигнуто благодаря массовому запугиванию и манипуляции голосами. Хотя и нельзя сказать наверняка, но весьма вероятно, что большинство избирателей поддержали бы выход из состава Лиги Наций в свободном голосовании, и только бывшие коммунисты и левые социал-демократы, наверное, сказали бы «нет».

Выход из Лиги Наций стал первым решительным шагом во внешней политике Третьего рейха. За ним вскоре последовал другой шаг, который вызвал общее удивление как внутри Германии, так и за ее пределами: десятилетний пакт о ненападении с Польшей, подписанный 26 января 1934 года, продавленный лично Гитлером, несмотря на серьезные возражения со стороны Министерства иностранных дел. Для Гитлера преимуществом этого пакта было то, что он позволял прикрыть уязвимый восточный фланг Германии в период тайного перевооружения и улучшить торговые связи, которые в то время оставались крайне неразвитыми. Кроме того, он обеспечивал некоторую безопасность свободному городу Данцигу, который теперь управлялся местным нацистским правительством под протекторатом Лиги Наций, но был отрезан от остальной Германии коридором к Балтийскому морю, переданным Польше по условиям Версальского мира. Этот пакт можно было использовать, чтобы продемонстрировать Великобритании и другим странам, что Германия была мирной нацией. Даже имевший очень хорошую репутацию Густав Штреземан, министр иностранных дел Веймарской республики, не смог заключить «Восточное Локарно», а только добился решения некоторых вопросов на Западе в договоре под этим именем. Для поляков пакт стал гарантом безопасности, которая раньше обеспечивалась Лигой Наций, и заменил союз, заключенный в 1921 году с Францией, внутренняя политическая и экономическая ситуация в которой превращала этот альянс в крайне сомнительный инструмент защиты от немецкой агрессии (еще одной выгодной стороной этого пакта для немцев, конечно, был подрыв французского влияния). Однако для Гитлера этот пакт был исключительно временным средством: клочком бумаги, который в нужный момент выполнил свою роль и который можно было разорвать без церемоний, когда в нем пропала бы необходимость. Миру предстояло увидеть еще много таких договоров.

Большую часть 1934 года внимание Гитлера было обращено на внутреннюю политику, особенно к проблемам, которые привели к чистке СА в конце июня и возникли после нее. Непосредственно перед чисткой Гитлер совершил свою первую зарубежную поездку в роли канцлера Германии, посетив фашистского лидера Муссолини в Венеции с целью добиться его одобрения событий, которые вскоре должны были развернуться. Гитлер восхищался Муссолини совершенно искренне. Однако атмосфера на встрече была отчетливо холодной. Муссолини с крайним подозрением относился к намерениям нацистов в отношении Австрии, которую считал зоной своих собственных интересов. Небольшая, не имеющая выхода к морю страна в Альпах, граничившая с Италией, немецкоговорящая Австрия находилась в состоянии постоянной политической нестабильности с того момента, как международное сообщество отклонило предложение о ее слиянии с Германией после краха монархии Габсбургов в 1918—1919 годах. Лишь немногие австрийцы верили в жизнеспособность своей страны. За серьезной инфляцией начала 1920-х годов последовала дефляция, а затем, как и в Германии, наступила Депрессия. Страна в политическом отношении была разделена на два больших политических лагеря: социалистов, которые в основном принадлежали рабочему классу «красной» Вены, где проживала примерно треть всего семимиллионного населения страны, и Христианскую социалистическую партию, симпатизировавшую католикам, которую поддерживали средние классы Вены, консервативные фермеры и избиратели из небольших провинциальных городов. Напряженность между ними вылилась в открытое противостояние в 1933 году, когда канцлер, христианский социалист Энгельберт Дольфус, навсегда распустил парламент и установил авторитарный режим. Усилившееся преследование социалистов со стороны полиции спровоцировало вооруженное восстание в рабочих кварталах Вены в феврале 1934 года. Оно было подавлено грубой силой с привлечением австрийской армии. Лидеры социалистов, включая самого влиятельного идеолога Отто Бауэра, бежали через знаменитую венскую канализацию. После этого Дольфус объявил всех социалистов вне закона. Тысячи людей были арестованы и брошены в тюрьму. 1 мая 1934 года австрийский диктатор ввел новую конституцию для своей страны. В ней упразднялись выборы и, по крайней мере на бумаге, устанавливалась бледная копия корпоративного государства, основанного на модели, предложенной Муссолини.

Несмотря на всю кажущуюся решительность этих мер, положение Дольфуса оставалось крайне шатким. Экономическая ситуация была хуже, чем когда-либо. Многочисленный рабочий класс Вены кипел от негодования. Справа волнения порождались полувоенными бригадами национальной самообороны, желавшими видеть более радикальную форму фашизма, более напоминающую итальянскую модель. Прежде небольшая австрийская нацистская партия быстрыми темпами росла в численности и по своим амбициям. Ее формальный запрет Дольфусом в июле 1933 года не имел особого эффекта. На момент своего запрета в партии насчитывалось около 70 000 членов, среди которых были торговцы и мелкие лавочники из Вены и внутренних районов Австрии, мелкие госслужащие, ветераны армии, выпускники университетов и множество сотрудников полиции и жандармерии. В последующие месяцы в ряды партии вошло еще около 20 000 человек. Объединенные вместе, хотя и довольно случайно, яростным, злобным антисемитизмом, усиленным антиклерикализмом и ненавистью к католичеству, они обращались к идеям пангерманизма Георга Риттера фон Шенерера, которые оказали такое сильное влияние на молодого Адольфа Гитлера в Линце и Вене до 1914 года. Главной задачей партии было немедленное объединение с Третьим рейхом. Ее члены, слушавшие постоянный поток нацистской пропаганды, изливавшийся через радиостанции у границы, все больше убеждались в том, что объединение было неизбежно. Насилие и террор стали их излюбленными средствами подрыва австрийской государственности, в результате которого страна должна была стать легкой добычей для Третьего рейха.

К началу лета 1934 года показалось, что настало время действовать. Фридолин Гласс, командир 89-го штандарта СС в Вене, решил свергнуть австрийское правительство. 25 июля 1934 года 150 его бойцов, в основном безработных рабочих и солдат, которые были уволены из рядов армии за нацистские взгляды, оделись в форму австрийской армии и проникли в австрийскую канцелярию. Правительство уже покинуло здание, но эсэсовцы поймали Дольфуса, который пытался бежать через боковой вход, и застрелили его. Бросившись после этого в соседний главный офис австрийской радиовещательной корпорации, путчисты ворвались в радиорубку и объявили стране, что правительство подало в отставку. Их сторонники в полиции, вероятно, обеспечили им беспрепятственный проход в здания. Однако такую поддержку им оказывали повсеместно. Австрийский штаб СА, лидеры которого собрались в соседнем отеле, на всех стадиях путча делали вид, что ничего о нем не знали, и отказывались вмешиваться. Почти четыре недели спустя после того, как лидеры немецкой СА были расстреляны СС, они все еще не могли смириться со случившимся. Мятежи во многих частях страны, запущенные, как и планировалось, радиообращениями путчистов, были подавлены австрийской армией, которой кое-где помогали Бригады национальной обороны. Всего было около нескольких сотен убитых и раненых. Там, где восстание было организовано силами СА, СС отказывалась им помогать. Даже нацистские офицеры в армии и полиции во многих частях страны с готовностью участвовали в подавлении революции. Австрийские нацисты показали себя плохо обученными и неважно подготовленными к таким действиям, чересчур самоуверенными, раздробленными внутри и некомпетентными. В Вене министр юстиции Курт фон Шушнигг собрал новое правительство и после коротких переговоров с путчистами всех их арестовал. Гитлер не интересовался их судьбой. Два человека, которые застрелили Дольфуса, были повешены во дворе регионального суда Вены. Их последними словами были «Хайль Гитлер!». Австрийский посол в Риме, который был замешан в заговоре, предпринял неудачную попытку самоубийства. Даже до этих событий один австрийский нацист сокрушался, что «среднестатистический австриец не имеет никаких организаторских способностей.

В деле организации ему нужна прусская помощь!.. Без прусского таланта к организации в решающие моменты у нас всегда будет царить хаос». Кровавый, но нелепый путч, казалось, полностью подтвердил его слова. После этого Шушнигг смог восстановить клерикально-фашистскую диктатуру в более жестком виде, обуздав Бригады национальной обороны и загнав нацистов в подполье, откуда они продолжали совершать акты насилия и саботажа против государственных институтов, хотя и без особых результатов.

Гитлер, без сомнения, знал об этих событиях заранее. Австрийские эсэсовцы проходили подготовку к путчу в концентрационном лагере Дахау. После запрета австрийской нацистской партии в июне 1933 года доктор Тео Габихт, депутат немецкого Рейхстага, которого Гитлер назначил руководить австрийскими нацистами, организовал подполье из изгнания в Мюнхене. Он занимался тайной антисемитской пропагандой в Австрии, обвиняя Дольфуса в том, что он был президентом режима евреев. Именно на квартире Габихта в Мюнхене незадолго до начала путча встречались ведущие австрийские нацисты, чтобы окончательно обговорить все детали подготовки. Он рассказал Гитлеру о планах, и тот дал свое благословение на всеобщее восстание, предполагая, вероятно из-за чрезмерного оптимизма Габихта по этому поводу, что австрийская армия поддержит путч. Однако в своем изгнании в Мюнхене Габихт был крайне недостаточно информирован о реальном положении дел в Австрии. Путч провалился, армия осталась с правительством, а кроме того, Муссолини выдвинул свои войска к перевалу Бреннер и дал совершенно ясно понять, что он вмешается на стороне австрийского правительства, если ситуация выйдет из-под контроля. Гитлер был вне себя от ярости и унижения. Раздавая заверения в своем осуждении путча, которые не могли никого обмануть, он отправил Габихта в отставку и закрыл мюнхенское отделение австрийской партии.

Однако в одном отношении эта катастрофа предоставила определенную возможность. Ухудшение отношений с немецким соседом было настолько серьезным, говорил Гитлер вице-канцлеру фон Папену, который все еще находился под домашним арестом после «Ночи длинных ножей», что для исправления ситуации требовалось участие очень высокопоставленного политика. Будучи личным другом убитого австрийского канцлера и известным католическим государственным деятелем, Папен прекрасно подходил для того, чтобы успокоить крайне напряженные австро-германские отношения. Поэтому Гитлер назначил его послом в Вене. Понимая, что у него не было особого выбора, Папен согласился. По его просьбе из тюрьмы выпустили его секретаря Гюнтера фон Чиршки-Бёгендорфа, находившегося там после событий 30 июня, который отправился в Австрию вместе с ним. Последний остававшийся в правительстве консервативный политик с независимым мнением наконец был убран с пути — неожиданный побочный результат плохо организованного путча.

Дипломатическая изоляция Германии зимой 1934/35 года, казалось, стала окончательной. Единственным лучом света во мраке оказались результаты референдума, проведенного в малой земле Саар в западной части долины Рейна 13 января 1935 года. На мирных переговорах в 1919 году французы, которые явно рассчитывали, что им удастся отделить эту территорию от Германии при наличии достаточного времени, провели через Лигу Наций постановление, по которому Саар переходил под их мандат при условии, что по истечении пятнадцати лет будет проведен референдум, на котором жители этого региона выскажут свое окончательное мнение по поводу того, в какой стране они хотят жить. Пятнадцать лет закончились в конце 1934 года. Вообще говоря, в подавляющем большинстве говорившие на немецком языке жители Саара никогда не желали отделяться от Германии: 445 000 саарцев, около 91 % из подавших свой голос, выразили свое желание стать гражданами Третьего рейха. Они сделали это по ряду причин. Перспектива оказаться во Франции в роли немецкоговорящего меньшинства была не слишком привлекательной. В Эльзасе и Лотарингии французские власти шли на все меры с целью подавить немецкий язык и культуру и вели жесткую дискриминацию тех, кто оставался верен своему прошлому. В Сааре французские правители также проявили себя бестактными эксплуататорами. Практически везде их считали не демократами, а империалистами. В Германии к этому времени отношения между нацистами и католиками еще не ухудшились настолько, что католическая церковь, к которой относилось подавляющее большинство саарцев, посчитала бы необходимым рекомендовать сохранить подобный статус кво и тем более перейти под управление Франции, где коммунистическая партия, казалось, постоянно набирала силу. Чтобы священники советовали своей пастве голосовать за Германию, нацисты снизили накал своей антикатолической пропаганды в преддверии референдума. На что духовенство ответило своей поддержкой.

Более того, когда Партия Центра в Германии добровольно самораспустилась в 1933 году в качестве компенсации за конкордат, она сделала то же самое и в Сааре, хотя это не было строго обязательно. В течение 1920-х годов она вела агрессивную кампанию за возвращение Саара Германии, хотя по существу все политические партии в Сааре занимались тем же, а в июне 1934 года объединилась в нацистами и остатками националистов и другими партиями в борьбе за положительный исход голосования в виде единого «Немецкого фронта», который представлялся избирателям как организация вне политики. Только коммунисты и социал-демократы отказались войти в него, однако, учитывая, что они также многие годы боролись за возвращение в состав Германии, их внезапное изменение позиции смутило их сторонников и лишь немногими было воспринято как искреннее. До этого момента, действительно, патриотические ритуалы, военные дни памяти, национальные фестивали и многие другие мероприятия, которые финансово и в других отношениях поддерживались националистическими энтузиастами в Германии, способствовали укреплению национального самосознания в Сааре. Их эффект не мог исчезнуть за пару лет. Нацистская партия в Германии также предлагала различные материальные льготы саарцам, направляя «Зимнюю помощь» через границу для помощи нуждающимся, назначая учителям и другим госслужащим повышенную пенсию и организуя другие финансовые льготы, которые можно было получить в Германии, играя на контрасте экономического восстановления в рейхе и быстро усиливавшейся Депрессии во Франции. Министерство пропаганды Геббельса развернуло массивные кампании по немецкому радио и экспортировало большое число дешевых «народных приемников» в Саар, чтобы люди могли получить обращенное к ним послание. Рейнские издательства печатали миллионы листовок, которые вскоре попадали к своим читателям во всем Сааре. В регионе было распространено 80 000 плакатов, призывавших голосовать за Германию. Было проведено полторы тысячи общественных митингов с целью убедить людей в правильности объединения. На самом референдуме 47 000 саарцев, проживавших в рейхе, были привезены домой для участия в голосовании, чтобы еще больше усилить поддержку националистов. По сравнению с этим кампания против воссоединения практически не была заметна и подрывалась изнутри противоречиями тех, кто ратовал за сохранение статус кво, и тех, кто стремился влиться в состав Франции.

Во многих частях Саара местные отделения нацистской партии за кулисами политической борьбы вели кампании массового запугивания и насилия с целью помешать оппозиции голосовать против воссоединения с Германией. Развернутый террор близко напоминал первые месяцы 1933 года в Германии. Митинги социал-демократов разгонялись коричневыми рубашками со стальными прутьями. Людей, распространявших агитационные материалы против воссоединения, избивали резиновыми дубинками и даже стреляли в них. Антифашистские пивные подвергались нападениям и обстрелам. Митинги оппозиции превращались в бунты. Как отмечал один местный житель, атмосфера стала напоминать гражданскую войну. Пока все это происходило, местная полиция держалась в стороне. Когда части СС направлялись в этот район для помощи в развертывании террора, слухи, распространявшиеся в рамках кампании за воссоединение, заставляли избирателей верить в то, что голосование не будет тайным, что было вполне вероятно, учитывая то, что происходило на референдумах и выборах в самой Германии. Повсюду высказывались недвусмысленные намеки на то, что голосовавшие против будут отправлены в концентрационные лагеря после прихода немцев. Особенно в небольших городах и деревнях личности местных коммунистов и социал-демократов были всем известны, поэтому антинацисты понимали, что это было не пустой угрозой. Международные наблюдатели, назначенные следить за проведением референдума, признавали, что кампания была жестокой, и требовали остановить террор, однако солдатами командовали офицеры, настроенные враждебно по отношению к коммунистам и социал-демократам, поэтому никаких действий не предпринималось. Неудивительно было то, что большинство бывших сторонников коммунистов и социал-демократов решили, что объединение с Германией станет наилучшим выходом — они не знали реалий жизни в Третьем рейхе, а их немецкое национальное самосознание было сильно. Рабочее движение всегда было слабым в Сааре, где, как отмечал один немецкий профсоюзный лидер, главным работодателем было прусское государство, одевавшее горняков в униформу и наказывавшее нонконформистов, а крупные промышленники обладали огромным влиянием. «Население Саара, — заключал он покорно, — в политическом смысле относится к самым отсталым слоям в Германии». Насколько по результатам референдума можно было делать общие выводы об отношении большинства немцев к Третьему рейху, остается под вопросом, особенно учитывая малую численность населения и специфическую политическую культуру пограничного региона. Для большинства саарцев ответом было «Да» ради Германии, независимо от Гитлера и нацистов.

Под давлением правительство в Берлине пообещало, что немецкие законы и практики будут вводиться в Сааре постепенно и в особенности что евреи не будут подвергаться такому насилию, которое было распространено в рейхе с конца января 1933 года. Однако совсем скоро саарцы уже на себе смогли испытать жизненные реалии Третьего рейха. «Прусские» заезжие политики заняли основные офисы и должности, гестапо организовало свою штаб-квартиру в старом здании профсоюза, а людей, подозреваемых в симпатиях к Франции, без церемоний увольняли с работы. Известные коммунисты и социал-демократы бежали из страны незамедлительно. Множество простых саарцев, разумеется, никогда не сомневались в правильности своего голоса в пользу воссоединения, однако, несмотря на это, оно не принесло им немедленного повышения уровня жизни, которое им обещали. Безработица не исчезла в одночасье, а регион стал страдать от нехватки продовольствия. Местным евреям сначала разрешали эмигрировать на более выгодных условиях, чем в других частях Германии, но с сентября 1935 года после введения нюрнбергских законов они столкнулись со всей безжалостностью нацистского антисемитизма. Звучали недовольные голоса, были даже забастовки, но никакого реального сопротивления. Условия в этом в целом сельскохозяйственном регионе с немногочисленными городскими сообществами и без сильных традиций рабочего движения делали его практически невозможным. Только около 1938 года экономическое возрождение, стимулированное перевооружением, привело к тому, что саарцы начали успокаиваться, а постоянная пропаганда из Берлина, нацификация образования и обязательное членство в Гитлерюгенде распространяло приверженность Третьему рейху среди молодого поколения саарцев.

Всему этому еще предстояло произойти, когда 1 марта 1935 года в день официального объединения Гитлер в Саарбрюкене говорил о своей радости в связи с решением саарцев. Он сказал, что это был великий день для Германии и для Европы. Он показал силу и популярность Третьего рейха и его идей среди всех немцев. «В конечном счете, — провозгласил он, — кровь сильнее, чем какие-либо документы на бумаге. Что было написано чернилами, однажды будет перечеркнуто кровью». Намек для немец-коговорящих меньшинств в других европейских странах, в особенности в Польше и Чехословакии, был совершенно понятен. Гамбургская учительница Луиза Зольмиц отметила «День возвращения Саара домой», в последний раз вывесив свой старый черно-бело-красный имперский флаг, перед тем как поднять над домом новый, украшенный свастикой. По всей Германии в празднование этого события развевались флаги. Помимо прочего это голосование привело в отчаяние тайную социал-демократическую и коммунистическую оппозицию в Германии и еще больше укрепило самоуверенность рядовых нацистов.

Оно также усилило смелость немецкого Вождя в вопросах международной политики. Гитлеру становилось все сложнее скрывать скорость и масштабы перевооружения от мира, а референдум в Сааре дал опору для новых требований военных, выполнение которых было бы совершенно невозможно скрыть от внимательных глаз за рубежом. Успех саарского референдума подтолкнул его к объявлению 16 марта 1935 года о существовании военно-воздушных сил у Германии и введении призыва. Он сказал, что армия будет увеличена до более полумиллиона человек, в пять раз больше численности, разрешенной Версальским мирным договором. На следующий день в Берлине прошел грандиозный военный парад, на котором военный министр генерал Вернер фон Бломберг объявил, что Германия готова снова занять свое законное место в мире наций. Конечно, Гитлер заверил всех, что все, чего желала Германия, это мир. Многие из симпатизировавших ему людей среднего класса поверили в это. «У нас снова есть всеобщая воинская повинность!» — с ликованием писала Луиза Зольмиц в своем дневнике:

«День, о котором мы мечтали с позора 1918 года… Утром Франция ввела у себя двухлетний срок военной службы, за который они так долго бились, а вечером мы объявили о всеобщей воинской повинности в ответ на это. Нам бы никогда не пришлось пережить Версаль, если бы всегда принимались такие меры, давались такие ответы… Всеобщая воинская повинность нужна не для войны, а для сохранения мира. Потому что беззащитная страна между хорошо вооруженными государствами обязательно выглядит как приглашение обращаться с ней, как с территорией, по которой можно свободно маршировать и которую можно грабить. Мы не забыли рурскую интервенцию».

Когда по радио прозвучало официальное объявление, писала Луиза: «Я встала. Меня переполняло воодушевление, это был слишком важный момент. Я должна была слушать стоя».

Однако это объявление породило и широкое волнение среди многих немцев, особенно тех, кто видел Первую мировую войну. Многие молодые люди с недовольством восприняли перспективу быть призванными после того, как они уже провели много месяцев на трудовой службе. Однако в то же время некоторые более возрастные рабочие приветствовали облегчение, которое эти перемены должны были принести в ситуацию с безработицей. И вместе с тем, что в одном репортаже называлось общим «по-настоящему сильным военным психозом», у тех же людей часто возникало чувство удовлетворения от того, что Германия наконец-то снова вернула себе международное уважение. «Нет никаких сомнений, — отмечал агент социал-демократов в области Рейна и Вестфалии, — что беспрестанное муссирование темы о равном уважении и немецкой свободе оказало глубокое влияние на бывших марксистских рабочих и вызвало замешательство среди них».

Международная реакция была отрезвляющей. Правительства Великобритании, Франции и Италии встретились в итальянской Стрезе 11 апреля 1935 года и заявили о своей решимости защитить целостность Австрии против германской угрозы, которая была видна с июля 1934 года и теперь, по всей видимости, снова набирала обороты. Меньше чем неделю спустя Лига Наций официально осудила программу перевооружения Германии. Вскоре после этого Франция заключила соглашение с Советским Союзом. Эти действия имели скорее театральный, чем реальный эффект. Продолжение политики двусторонних переговоров с отдельными странами началось с Польского пакта. Гитлер обсуждал военно-морское соглашение с Великобританией с ноября 1934 года. Он понимал, что пройдет еще очень много времени, прежде чем возрождающийся немецкий флот сможет надеяться сравняться по численности с огромным флотом Великобритании, а пока он любой ценой хотел успокоить англичан, чтобы те не мешали завоеванию Германией доминирующего положения на континенте. Позже, как он говорил главе флота адмиралу Редеру в июне 1934 года, можно было создать флот достаточной силы и обратить его против Великобритании, что планировали Редер и его помощники, позже, но не сейчас. Свои гарантии британцам Гитлер сопровождал угрозами. Он предупреждал британских переговорщиков о том, что перевооружение Германии было основано на самых последних технологических достижениях, и особенно это касалось военно-воздушных сил (в этом было изрядное преувеличение). В долгосрочной перспективе Германии требовались колонии для расширения своего жизненного пространства (плохо прикрытая угроза широко раскинувшейся Британской империи). Однако Гитлер заявил, что предпочел был предпринять первые шаги в этом направлении вместе с Великобританией, а не против нее, в надежде сгладить некоторые острые углы в их отношениях. Британцы, понимая, что им не удастся заставить Германию вернуться в Лигу Наций, и волнуясь из-за растущей силы флота Японии, согласились с этими, казавшимися совершенно разумными условиями, и 18 июня 1935 года было подписано совместное Англо-германское военно-морское соглашение, которое позволяло немцам создать свой флот численностью не превышающей 35 % от британского и имеющий такое же количество подводных лодок. Оно позволило обойти соглашение в Стрезе, заключенное лишь несколько месяцев назад, и стало подлинным дипломатическим триумфом для Гитлера.

Немецкую делегацию в Лондоне возглавлял человек, которому скоро предстояло войти в ряды нацистских лидеров: Иоахим фон Риббентроп. Он родился в 1893 году в долине Рейна в семье профессионального солдата буржуазного происхождения. Риббентроп закончил грамматическую школу, но вместо того, чтобы пойти в университет, занимался различной деятельностью в Великобритании, Канаде, франкоязычной Швейцарии, прекрасно овладев английским и французским языками, а также установил множество контактов, которые оказались для него полезны в будущем. В Первую мировую войну он служил на Восточном и Западном фронтах и получил за храбрость Железный крест. В конце войны он оказался в прусской военной миссии в Константинополе, где быв назначен в военную группу для подготовки мирной конференции. Таким образом, к моменту ухода из армии в 1919 году, поучаствовав во многих путешествиях и дипломатических мероприятиях, Риббентроп приобрел сильный интерес к международной политике. Однако сначала он вернулся в бизнес — продажа хлопка, затем алкогольных напитков, благодаря своему браку с Аннелис Хенкель, дочерью известного производителя немецких игристых вин «Сект». Этот брак подарил ему финансовую независимость и вход в высшее общество. Поскольку он был усыновлен тетей из аристократической ветви своего семейства, он мог добавлять дворянскую частицу «фон» к своему имени. Однако это имело для него негативные последствия. Ходили слухи, что он заплатил своей тете за эту услугу. Более того, некоторые отмечали, что хотя в запутанном законодательстве об усыновлении частица «фон» и считалась частью имени родителя приемного ребенка и поэтому подлежала передаче приемным детям, в нем было уточнение о том, что ее перенос ни в коем случае не подразумевал передачу дворянского статуса приемному ребенку. Эта история многое говорит как о социальных амбициях Риббентропа, так и о его социальной неуклюжести: в Лондоне в 1930-х годах его иногда называли «фон Риб-бенсноб».

Риббентроп не был нацистом первой волны. В течение большего периода существования Веймарской республики он разделял ненависть большинства немцев среднего класса к мирному соглашению, презирал парламентскую систему и был серьезно озабочен угрозой коммунизма, однако он не обращался к крайне правым вплоть до 1932 года. Будучи членом модного клуба для джентльменов «Херренклуб» в Берлине, завсегдатаями которого были аристократы, включая Папена и его друзей, Риббентроп встретил Гитлера и оказался участником сложных переговоров, которые, в конечном счете, привели к его назначению рейхсканцлером в январе 1933 года. Для провинциального Гитлера Риббентроп, как и старый близкий друг вождя нацистов Путци Ганфштангль, казался светским человеком, опытным в международных делах, полиглотом и с хорошими навыками социального общения. Гитлер стал использовать его для особых дипломатических миссий, не привлекая консервативное, связанное рутиной Министерство иностранных дел. Несомненно, с одобрения Гитлера Риббентроп организовал свое независимое управление наподобие управления Альфреда Розенберга для разработки внешней политики и влияния на нее. Вскоре в нем служило 150 человек, которые занимались своего рода межуправленческой партизанской войной с отсталыми руководителями МИДа. Успех Риббентропа в заключении Англо-германского военно-морского соглашения принес ему славу человека, умеющего ладить с британцами, и поздним летом 1936 года Гитлер назначил его послом в Лондоне, поручив еще больше улучшить отношения и при возможности организовать официальный англо-германский альянс.

К сожалению, все это было своего рода недопониманием. Дипломатическая манера Риббентропа — резкая, безапелляционная, авторитарная — может, и импонировала Гитлеру, но не слишком приветствовалась среди дипломатов, и в Лондоне новый посол вскоре получил другое ироническое прозвище «фон Брикеццроп» (от «То drop a brick» — «допустить бестактность»). Скоро он стал сгорать от негодования в связи с кажущимся пре-

небрежением со стороны британского высшего общества. Во многом оно возникало из-за неловких ситуаций, в которых он оказывался по собственной вине. Крайняя точка была достигнута во время приема при дворе в 1937 году, когда он напугал стеснительного, заикавшегося короля Георга VI, приветствовав его щелканьем каблуков и нацистским салютом «Хайль Гитлер!». На самом деле Риббентроп совсем не любил ни Великобританию, ни англичан. Когда сэр Джон Саймон, британский министр иностранных дел, во время переговоров по морскому флоту выразил свое удовольствие необычной откровенностью Риббентропа, он, наверное, не имел в виду сказать комплимент. Риббентропу не нравилось лондонское назначение, он три месяца откладывал принятие этого поста и ездил домой в Берлин так часто, что юмористический лондонский журнал «Панч» назвал его «странствующим арийцем». «Старые бойцы» в нацистском руководстве, включая Геббельса и Геринга, ненавидели его и презирали, негодуя от того влияния, которое получил этот выскочка, поэтому Риббентропу необходимо было находиться в Берлине, чтобы сохранить свое положение. Однако он имел кое-какое влияние и на самого Гитлера. Он бомбардировал его депешами из Лондона, рассказывая о совершенном различии британских и немецких целей в мировой политике и предсказывая войну между двумя странами. Однако в то же время он также считал Великобританию изнеженной и нерешительной и поэтому регулярно говорил Гитлеру не рассматривать всерьез возможность британского вторжения в Европу. Гитлер прислушался к его словам. Но они в конечном счете также оказались плохим советом.

Однако вначале все это казалось весьма вероятным, поскольку ближе к концу 1935 года международная ситуация в Европе начала претерпевать серьезные изменения. Во-первых, в октябре 1935 года Муссолини начал вторжение в Абиссинию, последнюю остававшуюся крупную неколонизированную африканскую страну, преследуя свою мечту о создании новой Римской империи и стремясь отомстить за унизительное поражение итальянской армии от эфиопских войск в битве при Адове в 1896 году. Плохо вооруженные войска эфиопского негуса Хайле Селас-сие не могли равняться с механизированными легионами итальянцев. Эта короткая война, пожалуй, впервые продемонстрировала смертоносный потенциал превосходства в воздухе. Без какого-либо серьезного сопротивления итальянские самолеты уничтожали эфиопские силы в ходе постоянных бомбардировок, используя не только осколочные снаряды для уничтожения кавалерии, но и ядовитый газ для ликвидации плохо дисциплинированной пехоты. Это не было противостоянием. Однако Абиссиния была большой страной, и итальянским войскам потребовалось время, чтобы проникнуть в глубь нее и оккупировать. Хайле Селассие совершил драматическое путешествие в Женеву, где обратился к Лиге Наций с просьбой о помощи и получил широкое сочувствие среди многих стран. Со своей стороны Муссолини предполагал, что французы и англичане не станут вмешиваться, но общественное мнение заставило нового министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена поддержать введение экономических санкций против Италии со стороны Лиги. Внезапно оказавшись в изоляции, итальянский диктатор призвал своего прогермански настроенного зятя Галеаццо Чиано обратиться к Гитлеру за помощью.

Гитлер увидел в этом возможность нарушить дипломатическую изоляцию Германии. Убийство Дольфуса стало самым сложным моментом в его отношениях с Муссолини, у которого он почерпнул столько идей и которым до сих пор восхищался. Теперь ситуация начала улучшаться. Однако Министерство иностранных дел Германии все еще испытывало глубокие сомнения относительно мотивов итальянцев. Вызвав немецкого посла в Риме Ульриха фон Хасселя в Берлин, Гитлер сообщил ему в присутствии министра Нейрата, что настало время забыть о трениях 1934 года как о «пройденной главе» и прийти на помощь Италии. «Мы должны сделать все возможное, — сказал он, — чтобы не позволить мировым врагам авторитарной формы государственного правления сконцентрироваться на нас как на единственном объекте». Если итальянский фашизм был бы уничтожен, Германия оказалась бы в одиночестве. Кроме того, Германия, формально сохраняя нейтралитет по абиссинскому вопросу, отказалась вводить санкции против Италии и продолжала вести с ней дела как обычно. В благодарность за эту поддержку Муссолини сообщил Гитлеру, что, по его мнению, с этого момента Австрия находилась в сфере интересов Германии. Стреза, сказал он фон Хасселю, была делом прошлого. В любом случае санкции не принесли никакого результата. Итальянцы довели войну до успешного завершения в мае 1936 года, пока Великобритания, Франция и Лига продолжали пререкаться и колебаться. Эти события предрешили судьбу Лиги, неэффективность которой теперь стала очевидной. Они также убедили Гитлера и Муссолини, что им нечего было бояться Великобритании и Франции. А кроме того, итальянская победа предоставила конкретные свидетельства того, что превосходство в воздухе было ключом к военному успеху. Англичане, которые до этого момента доминировали в Средиземноморье благодаря своему флоту, теперь вдруг оказались уязвимыми. Чтобы закрепить новую дружбу с Германией, Муссолини уволил своего профранцузского министра иностранных дел и 9 июня 1936 года назначил на его место Чиано.

К этому времени Франция значительно ослабила свои позиции в Европе, что делало возможный союз с Италией намного менее привлекательным. Англичане и французы не встречались по поводу реакции на эфиопскую войну. Внутренние политические потрясения во Франции, которые завершились победой Народного фронта на выборах в мае 1936 года, казалось, заставили французских политиков сконцентрировать свое внимание на внутренних проблемах. Международное сообщество продемонстрировало полную неспособность обуздать имперские амбиции Италии. А возобновление отношений Италии с Германией дало немцам больше свободы действия. Все эти факторы убедили Гитлера в том, что Франция и Великобритания не будут пытаться помешать немецкой армии войти в долину Рейна. Западная часть Германии все еще оставалась демилитаризованной зоной в соответствии с положениями Версальского мирного договора даже после ухода англо-французских оккупационных войск в конце 1920-х годов. Гитлеру сошел с рук выход из Лиги Наций. Ему сошло с рук объявление перевооружения Германии. А внутренняя ситуация в Германии весной 1936 года была настолько сложна, учитывая нехватку продовольствия, усиливавшийся конфликт с католической церковью и общее недовольство и раздражение, что какая-нибудь дипломатическая победа была бы крайне кстати, чтобы поднять моральный дух народа. Гитлер уже получил заверения от руководства армии в том, что это можно было сделать. Оно согласилось с тем, что это было необходимо, чтобы организовать надлежащую оборону на Западе. Тем не менее Бломберг и старшие генералы были крайне взволнованы, понимая, что армия пока еще не могла соперничать с французской, если бы те решили действовать. Колебался даже Гитлер, понимая в полной мере весь риск, на который он шел. В начале марта, при полной поддержке Риббентропа, он решился. Предстоящая ратификация франко-советского пакта французской Палатой депутатов должная была стать предлогом. Немецкие армейские части, марширующие в долину Рейна, должны были быть усилены полицейскими отрядами, чтобы численность войск казалась больше, чем была на самом деле. Вся операция должна была готовиться в обстановке строжайшей секретности, а войска должны были прибывать на оговоренные позиции по ночам. Даже правительство ничего не знало вплоть до последней минуты.

7 марта 1936 года Гитлер появился в Рейхстаге, который был в спешном порядке собран на дневную сессию в опере Кролла. Когда он вышел, чтобы обратиться с речью к ни о чем не подозревающим депутатам, немецкие отряды уже маршировали по демилитаризованной зоне с восхода, а в час дня они достигли самой реки. Гитлер начал с тирады против большевизма. После этого он перешел к недавнему подписанию французами пакта с Советским Союзом, который был утвержден 4 марта. Ввиду этого, сообщил он Рейхстагу, Германия больше не могла считать себя связанной условиями Локарнского пакта 1925 года, который регулировал ее отношения с Францией. Американский журналист Уильям Л. Ширер, присутствовавший на заседании, наблюдал сцены массовой истерии, которая последовала за выступлением: «И вот шестьсот депутатов, личные назначенцы Гитлера, маленькие люди с большими телами, жирными шеями, короткими прическами и выпирающими животами, в коричневой униформе и в тяжелых ботинках, маленькие люди, бывшие глиной в его умелых руках, вскочили на ноги, как роботы, вытянув правые руки в нацистском салюте и проревели “Хайль!”. Гитлер вскинул руку, призывая к тишине… Он сказал глубоким, сильным голосом: “Люди немецкого Рейхстага!” Гробовая тишина. “В этот исторический момент, когда в западных провинциях рейха прямо в эту минуту немецкие отряды маршируют к своим будущим мирным гарнизонам, мы все вместе произнесем две священные клятвы”. Он не может продолжать. Для его “парламентской” толпы стало новостью, что немецкие солдаты уже идут по долине Рейна… Они вскакивают на ноги, крича и плача… Их руки подняты в рабском приветствии, их лица искривлены истерикой, их рты широко открыты, они кричат, кричат, их глаза, горящие фанатизмом, прикованы к их новому богу, их Мессии».

Гитлер, как обычно, дал две клятвы: что Германия никогда не подчинится силе, с одной стороны, и будет бороться за мир, с другой. Как и раньше, он объявил, что у Германии не было территориальных претензий в Европе. И он предложил заключить ряд мирных договоров, чтобы убедить в этом своих соседей. Все это было только словами. Чтобы подчеркнуть важность момента, он также распустил Рейхстаг и на 29 марта 1936 года объявил выборы, объединенные с референдумом по его решениям. Свою первую речь в избирательной кампании он произнес 12 марта в Карлсруэ, на правом берегу реки на расстоянии вытянутой руки от Франции.

Немецкие пропагандистские фильмы и репортажи в прессе показывали картины бьющихся в экстазе жителей долины Рейна, приветствующих войска нацистским салютом и усыпающих их дорогу цветами. Луиза Зольмиц писала: «Я была совершенно подавлена событиями того дня… восхищена нашими марширующими солдатами, величием Гитлера и властью его речи, силой этого человека… Мы ждали таких слов, такой жесткости… Но мы и мечтать не смели о таких делах. Снова и еще раз снова Вождь предъявляет миру свершившийся факт… Если бы мы 2000 лет говорили с миром на таком языке — нам не пришлось бы использовать его слишком часто, нас бы всегда понимали и мы смогли бы сохранить много нашей крови и слез, не допустить потери территорий и унижения… Репортажи о настроениях во всех городах говорят о беспрецедентном ликовании».

Однако наблюдатели социал-демократов рассказывали другую историю. «Оккупация зоны Рейна, — сообщал один из них, — якобы была встречена радостным ликованием со стороны всего населения. Однако, судя по отчетам со всего Запада, можно понять, что празднуют только нацисты».

Следует признать, что некоторые бизнесмены были довольны, потому что считали, что теперь их дела пойдут на лад. Действительно, большинство людей одобряли ремилитаризацию. В отдельных районах это известие с особенным энтузиазмом встретила молодежь. «В конце концов, это наша страна, — говорил один рабочий. — Почему мы не можем иметь в ней какие угодно войска?» Однако также был распространен страх того, что подобные действия повлекут за собой войну. Многие активные нацисты отвечали, указывая на заявленные мирные намерения Гитлера. Только немногие хвастались тем, что с радостью примут известие о войне. Люди гордились восстановлением национального суверенитета, но в то же время отчаянно волновались из-за опасностей широкомасштабной войны, из-за перспектив массированных бомбардировок немецких городов и из-за повторения смертей и разрушений 1914—1918 годов. Страх подавляющего большинства только усиливался из-за массовых мер защиты от воздушных налетов, которыми сопровождалась ремилитаризация. «Люди, — подводил итог один агент социал-демократов, — крайне взбудоражены. Они боятся войны, потому что все уверены, что Германия эту войну проиграет и будет уничтожена».

В марте 1936 года немцы затая дыхание наблюдали, как войска в составе 3000 человек промаршировали в глубь долины Рейна, которых поддерживали еще 30 000, остававшихся на восточном берегу реки. Если бы французы решили направить свои войска для отпора, то немцы были бы выбиты оттуда в течение нескольких часов, несмотря на приказ Гитлера не отступать. Однако они этого не сделали. Поверив, что немецкое военное присутствие было в десять раз больше фактического, и ослабленное из-за общественного беспокойства в связи с возможной войной накануне всеобщих выборов, французское правительство выбрало бездействие. Их позицию поддержали англичане, которые постарались ограничить любую поспешную реакцию. В конечном счете произошло лишь то, что Германия восстановила свой суверенитет над своей собственной территорией, и никто не считал, что это стоило развязывания масштабной войны. Никто на данном этапе не думал, что Гитлер чем-то отличается от предыдущих немецких политиков, которые никогда не скрывали своего желания вернуть войска обратно в долину Рейна. На самом деле общественное равнодушие по этому вопросу в Великобритании было настольно сильно, что правительство даже отказалось поддержать идею установить санкции Лиги Наций для Германии за то, что фактически было нарушением международных мирных соглашений. На тот момент Гитлер сделал свою самую большую ставку и не проиграл.

Этот опыт, подтвержденный очередными сфальсифицированными выборами и референдумом от 29 марта 1936 года, на которых были набраны неизбежные 98,9 % голосов в поддержку нацистской партии и действий правительства, утвердил Гитлера в том, что он не может проиграть. Уверовав в миф о своей непобедимости, он начал ускорять марш Германии в сторону европейского доминирования и мирового господства. «Ни угрозы, ни предупреждения, — говорил он в Мюнхене 14 марта 1936 года, — не заставят меня свернуть с пути. Я иду по дороге, уготованной мне Провидением, с инстинктивной уверенностью лунатика».