16 апреля 1938 года мюнхенский бизнесмен, работавший экспертом-консультантом по вопросам ариизации, написал жесткое письмо в местную Торгово-промышленную палату. По его словам, он был «национал-социалистом, членом СА и почитателем Гитлера», однако он писал, что «мне настолько отвратительны жестокие… варварские методы, применяющиеся против евреев, что с этого момента я отказываюсь каким-либо образом участвовать в ариизации, даже если это означает потерю весьма значительной зарплаты консультанта… Будучи опытным, честным и понимающим бизнесменом, я более не могу стоять в стороне и соглашаться с тем, что многие арийские предприниматели, бизнесмены и прочие… бессовестно пытаются захватывать еврейские магазины и фабрики, стараясь получить их за как можно меньшие деньги, выплачивая смехотворную цену. Эти люди ведут себя как стервятники, с затуманенным взором и вывалившимся от жадности языком, стремясь урвать от умершего тела еврейского бизнеса».

Ариизация действительно давала множество возможностей обогащения для нееврейских компаний и бизнесменов. И многие охотно ими пользовались. По крайней мере при ликвидации еврейских фирм остальные предприятия в той же отрасли экономики могли поздравить себя с потерей конкурентов. Так было на всех уровнях. Например, сообщалось, что в результате ариизации в январе 1939 года около 2000 магазинов в Гамбурге оказались заброшенными, что было с удовлетворением отмечено руководителем городского Союза нацистских коммерсантов. Поскольку большинство еврейских предприятий были небольшого размера, от их закрытия в первую очередь выигрывали средние нееврейские компании. И действительно, в некоторой степени режим добивался именно этого, как, например, в случае с дроблением и продажей по одному из сетевых магазинов в Гамбурге, таких как обувные лавки Боттина и универмаги Фейдлера.

Конечно, в то время это еще не было широко распространено. Особое возмущение у мелких торговцев вызывало то, что власть не смогла выполнить своего обещания закрыть универсальные магазины и разбить крупные сети. «Универмаги, — жаловался один из них в 1938 году, — еврейские или арийские, все равно ведут нечестную конкуренцию с малыми компаниями». Берлинский бизнесмен, находясь в поездке за пределами Германии, в своем письме изгнанному руководству социал-демократической партии в 1939 году утверждал, что именно самые крупные корпорации занимались скупкой еврейских предприятий. «Этот процесс привел к чудовищной концентрации промышленной и финансовой власти во всех отраслях экономики, которой без всяких угрызений совести пользовались руководители больших концернов». Однако крупные фирмы в начале колебались перед переходом к агрессивным действиям. Большие еврейские компании и объединения меньше страдали от локальных бойкотов и нападений, чем малые, независимые предприятия и магазины, и, по крайней мере в первые годы Третьего рейха, режим соблюдал осторожность и не оказывал чрезмерного давления на них, потому что они были необходимы для восстановления экономики и перевооружения, кроме того, многие из них имели серьезную международную репутацию.

Евреи оставались в советах директоров таких фирм, как «Маннесман» и «И.Г. Фарбен», некоторое время после 1933 года. В наблюдательном совете «Дойче-банка» еврейский директор работал вплоть до июля 1938 года, хотя он и находился за границей с предыдущего года. Однако это были исключения. Большинство компаний склонились перед давлением и уволили еврейских директоров, членов правления и сотрудников. «Дрезднер-банк» продолжал политику сокращений, начатую после поглощения «Данат-банка» в 1931 году после его банкротства, но теперь увольнялись в основном еврейские сотрудники. Банк был обязан так поступать по закону 9 мая 1933 года. Закон 7 апреля был распространен на «правомочные общественные организации и подобные институты и предприятия», охватывая очень широкий спектр организаций. Теперь сотрудники банка должны были заполнять подробные формы с указанием своих религиозных и расовых корней, сведений о воинской службе и других важных факторов. Нормативные правила позволяли организациям использовать «крайнюю необходимость» в качестве причины для удержания сотрудников, поэтому банк смог избежать хаоса, который возник бы в результате единовременных массовых увольнений, но после 30 июня 1934 года Министерство экономики больше не выдавало таких разрешений. К концу года в наблюдательном совете банка не осталось ни одного еврея, 80 % незащищенных евреев покинули службу к октябрю 1935 года, а все оставшиеся были уволены годом позже. Эти меры, без сомнения, приветствовались молодыми неевреями, которые работали в банке, поскольку они открывали широкие возможности карьерного роста, который в противном случае задерживался бы на неопределенное время. Семь ведущих руководителей, которых заставили уволиться в 1933—1934 годах из-за еврейской национальности, были заменены людьми 30–40 лет, которые вряд ли получили бы такие посты иначе. Пришедшие на смену не высказывали особого сочувствия тем, кто ушел. Только в некоторых случаях, в особенности в «И.Г. Фарбен», еврейских сотрудников переводили на должности в иностранных филиалах, не лишая их сразу всех источников дохода. Вне зависимости от их судьбы устранение еврейских менеджеров из немецких компаний помогло возвышению новой молодой управленческой элиты, которая уже начала перенимать бразды правления от старого поколения к моменту начала войны.

Страховая компания «Альянс», глава которой, Курт Шмитт, был предшественником Шахта на посту министра экономики, была еще одной фирмой, которая не слишком усердствовала в политике увольнений. В ней весьма хорошо обошлись с двумя еврейскими директорами, когда тех заставили уйти. С другой стороны, фирма не оказала серьезного сопротивления, попав под давление нацистской прессы и Имперского наблюдательного управления по страхованию с требованием уволить еврейских сотрудников и прекратить сотрудничество с еврейскими продавцами и агентами. Например, в 1933 году компания продлила контракт со своим агентом Гансом Грюнебаумом, работавшим в Штутгартском филиале с 1929 года, на пять лет, а затем в 1936 году продлила его снова до 1941 года. Однако это привлекло внимание враждебно настроенной местной прессы, после чего последовало угрожающее письмо из управления регионального лидера нацистской партии. Компания парировала, заявив, что еврейские агенты были необходимы для ведения дел с еврейскими клиентами. Но нацисты проигнорировали этот аргумент. Контракт Грюнебаума был аннулирован в начале июня 1938 года. Компания согласилась выплатить ему полную годовую комиссию в размере 35 000 рейхсмарок вплоть до конца 1939 года, хотя сколько ему удалось взять с собой при эмиграции в Америку, неизвестно. В любом случае к этому времени государственные запреты на деятельность евреев в качестве коммивояжеров, агентов по недвижимости и схожих профессий положили конец этому виду деловых отношении.

В первые годы Третьего рейха крупные фирмы иногда предлагали честную цену за еврейские предприятия, как в случае с приобретением еврейской «Северонемецкой хмелевой компании» компанией «Хенкель». Рассматривая подобные сделки, управления региональных консультантов по экономике часто направляли такие контракты обратно, даже когда они сами ранее утверждали, что покупатели имели достаточные средства, были экспертами в соответствующей области и когда сделки были приемлемыми с расовой и политической точки зрения. Так, например, в Южной Вестфалии подавляющее большинство контрактов возвращались для пересмотра, поскольку предлагавшаяся цена считалась слишком высокой. Однако по мере того как ариизация набирала обороты, крупные компании, особенно созданные не так давно, стали отбрасывать какие-либо сомнения и присоединялись к гонке за прибылью. Как в случае с универмагами Вертхейма, порой ариизация могла проводиться изнутри, когда еврейские директора уступали место неевреям. Из 260 крупных фирм, перешедших в руки неевреев к концу 1936 года, относительно небольшое их число перешло в результате захвата. Однако с 1936 года и далее, учитывая число еврейских предприятий, оказавшихся на рынке, большие фирмы стали искать для себя новые коммерческие возможности. К 1937 году захваты производились охотно и повсеместно. Так, машиностроительная фирма «Маннесман» получила металлургическую компанию «Вольф, Неттер и Якоби» с оборотом более 40 миллионов рейхсмарок в 1936—1937 годах; она также участвовала в консорциуме, который поглотил компанию Штерна по сбору металлолома в Эссене, которую пришлось продать с торгов после аннулирования контрактов. В некоторых случаях ариизация становилась выходом из экономических трудностей, вызванных политикой режима, особенно в сфере потребительских товаров. Обувная компания «Саламандер», например, проведшая самостоятельную ариизацию в 1933 году, попала под сильное давление Четырехлетнего плана, который требовал экспортировать кожаную обувь за так необходимую иностранную валюту и использовать кожзаменители для обуви, продаваемой на внутреннем рынке. Использование самой кожи строго нормировалось уже в 1934 году. Для «Саламандер» оказалось очень удобным создать ряд вертикально интегрированных комбинатов за счет скупки еврейских кожевенных и дубильных компаний, таких как «Майер и сын» в Оффенбахе, которая была куплена в 1936 году. Работая в обратном направлении, в 1933 году кожевенная фабрика Карла Фройденберга купила еврейскую обувную фирму «Так», которая уже страдала от бойкотов и нападений местных нацистов.

К 1937 году практически все крупные компании в Германии присоединились к дележу награбленного. Например, такая большая компания, как «Альянс», оставила все прежние сомнения и с еще большим цинизмом стала активно пользоваться тяжелым положением еврейских страховых агентств, которые теперь принуждали бросать свой бизнес. Пока было возможно, «Альянс» предлагала ссуды под недвижимость покупателям собственности евреев и их активов. А банки, в свою очередь, сделали огромные деньги на комиссиях с таких продаж. В 1935 году, например, когда еврейский владелец берлинской «Электрической компании Арона», ведущего производителя радиоприемников, после нескольких сроков в концентрационном лагере наконец сдался и согласился продать свою компанию альянсу «Сименс—Шукерт» и еще одной фирме, «Дойче-банк» получил с этой сделки 188 000 рейхсмарок. Вскоре все ведущие банки соревновались между собой за этот прибыльный бизнес. «Дойче-банк» установил комиссию в 2 % за свои посреднические услуги при таких транзакциях и с 1937 по 1940 год заработал таким образом несколько миллионов рейхсмарок. Схожим образом «Коммерцбанк» выступал в роли агента для покупателей еврейских компаний, отказывая последним в новых займах исходя из своих деловых интересов. Еврейским торговцам не оказывали никакой помощи и не давали никаких консультаций, напротив, поскольку банк конкурировал на очевидно растущем рынке с другими банками, занимавшимися тем же самым в условиях усиливавшихся ограничений на инвестиции в промышленность и международную торговлю, «Коммерцбанк» активно искал компании, с которых можно было бы получить свою комиссию по подобным операциям. К 1938 году процесс ариизации стал неотъемлемой частью рутинной работы крупных банков.

Непосредственное участие в ариизации еврейских компаний приносило намного большую прибыль. Например, империя розничных магазинов Гельмута Хортена была во многом создана в результате ариизации. Разумеется, некоторые покупки, возможно пятая часть от всего числа подобных сделок, совершались личными друзьями или людьми, сочувствовавшими еврейским предпринимателям, которых те уговорили купить свои компании по завышенным ценам (чтобы замаскировать незаконный учет в стоимости нематериальных активов) или за суммы, включавшие тайные бонусы, а когда такое было невозможно, убедили принять на себя доверительное владение до конца Третьего рейха, когда бы тот ни наступил. Выплата справедливой цены при Третьем рейхе, особенно в конце 1930-х годов, и, таким образом, поддержание основных принципов бизнес-этики, было уголовным преступлением. Более того, некоторые сочувствовавшие бизнесмены, чтобы обойти правила и положения, регулировавшие процесс ариизации в то время, тайно и незаконно перечисляли еврейским предпринимателям ежемесячные суммы, не указанные в документах на передачу или, как в одном случае, контрабандой доставляли швейцарские часы и золотые цепочки в Амстердам, передавая их еврейскому владельцу после его эмиграции. Некоторые фирмы, такие как химическая компания «Дегусса», действуя скорее из деловой логики, чем по моральным соображениям, оставляли еврейских руководителей ариизированных фирм на местах в течение некоторого времени, потому что ценили их опыт и деловые связи.

Намного большая часть покупателей, примерно 40 %, не предпринимали никаких попыток обойти установленные правила. Они выплачивали минимальную цену, что стало обычным явлением, пользуясь обесцениванием товаров на складах, чтобы добиться максимально выгодной для себя сделки. Есть все свидетельства того, что они считали такие операции совершенно законными, и действительно, после войны многие из них с негодованием восприняли требования компенсации прежним еврейским владельцам компаний, полученные таким путем. Третья категория также составляла около 40 % и включала многих активных членов нацистской партии, которые поощряли арииза-цию и стремились сбросить цену, насколько это было возможно. Например, в Гамбурге конкуренты по бизнесу провели кампанию против фирмы «Бейерсдорф», которая занималась производством крема для рук «Нивеа», размещая в местной прессе объявления и распространяя наклейки, на которых говорилось: «Каждый, кто покупает товары «Нивеа», поддерживает еврейскую компанию» . Некоторые не гнушались прибегать к угрозам и шантажу или обращаться за помощью в гестапо. Характерный инцидент произошел летом 1935 года в городе Фюрстенвальде, когда еврейский владелец магазина после долгих переговоров согласился продать его нееврею, который настойчиво пытался сбить цену. Когда он забирал деньги от покупателя во время решающей встречи в офисе его адвоката, открылась дверь, и в комнату вошли два представителя гестапо, объявившие о том, что деньги конфискуются на основании закона о собственности «врагов государства». Забрав их у еврейского предпринимателя, они арестовали его за сопротивление властям, а покупатель запретил ему и его семье возвращаться в свою квартиру над магазином, хотя контракт это и разрешал.

Иностранные компании также вели активную ариизацию своего персонала. Озабоченные своим статусом при открыто националистическом режиме, некоторые из них особенно быстро стремились избавиться от еврейских сотрудников после захвата власти нацистами в 1933 году. Управляющий директор «Олекс», немецкого подразделения компании, которая впоследствии стала «Бритиш Петролеум», уволил еврейских сотрудников или сократил их действовавшие контракты уже в конце весны 1933 года. Позже в этом же году швейцарская химическая компания «Гейджи» получила официальный сертификат арийского предприятия, чтобы иметь возможность и дальше продавать нацистской партии красители для «производства символики национального движения». Крупнейшие иностранные фирмы, такие как автомобильный завод «Опель», подразделение «Дженерал моторе», а также немецкий филиал «Форд мотор корпорейшн», приняли политику ариизации и избавились от всех еврейских рабочих. Обе эти компании также позволили переориентировать свои заводы на военное производство, хотя ограничения на операции с иностранной валютой, разумеется, не разрешали им экспортировать свои прибыли в США. Таким образом, учитывая данные ограничения, для иностранных компаний не было особого смысла участвовать в схватке за еврейские компании.

Эта схватка быстро выродилась в болото шантажа, вымогательств, коррупции и грабежей. Да, Геринг в должности руководителя Четырехлетнего плана и Гесс, заместитель фюрера по партии, приказали проводить ариизацию в русле закона и требовали, чтобы партийные чиновники не получали каких-либо финансовых выгод от этого процесса. Этот приказ повторялся другими старшими нацистами, включая Генриха Гиммлера и гаулейтера Бадена Роберта Вагнера. Однако было очевидно, учитывая частоту и настойчивость подобных предупреждений, что партийные чиновники были полностью готовы пользоваться экспроприацией еврейских компаний в целях личной наживы. Нацистские активисты среднего и нижнего ранга просто не были готовы позволить ненавистным органам государства и закону стать на пути борьбы с евреями и часто считали, что совершаемые ими грабежи были справедливой наградой за жертвы, понесенные ими во «времена борьбы» при Веймарской республике. В любом случае они рассматривали еврейскую собственность и средства как украденные у немецкой расы. Массовое, общенациональное и в целом нескоординированное насилие, приведшее нацистов к власти в первой половине 1933 года, стало для коричневорубашечников фоном, который позволял красть золото и ювелирные украшения из домов и квартир, принадлежавших евреям, при случае пытая владельцев, чтобы те отдали ключи от сейфа. Далеко не единичны были случаи, когда арестованных евреев отпускали за большой денежный «залог», который немедленно исчезал в карманах людей СА и СС, совершавших арест. Партийные чиновники в Бреслау, которые угрожали евреям насилием, если те отказывались платить, сначала были арестованы за получение денег путем угроз, а затем освобождены, когда государственный прокурор оправдал их действия, пожурив за «чрезмерное национал-социалистическое рвение».

После «Ночи длинных ножей» в конце июня 1934 года такие акции более или менее сошли на нет, хотя летом следующего года был зафиксирован ряд других. Однако ариизация еврейских компаний, особенно когда она велась партийными управлениями региональных консультантов по экономике, давала возможности обогащения совершенно иного масштаба. Например, в Тюрингии партийный региональный консультант по экономике брал 10 % комиссионных от цены покупки при сделках по ариизации с целью (по его словам) покрытия расходов управления. В конце концов он положил в банк более миллиона рейхсмарок, открыв специальный партийный счет, с которого средства распределялись между избранными членами партии на покупку других еврейских компаний, когда те выставлялись на продажу.

Так, «партайгеноссе Ульриху Клугу» был предоставлен заем в 75 000 рейхсмарок для покупки цементного завода, а «партайгеноссе Игнацу Идингеру» было выделено 5000 рейхсмарок на ариизацию отеля «Блум» в Оберхофе. По схожим схемам работали и в других регионах. Возврат этих денег не предполагался. Высшее руководство нацистской партии сумело очень сильно обогатиться таким способом. Гаулейтер Гамбурга Карл Кауфманн требовал и от продавцов, и от покупателей «взносов на ариизацию», которые использовал, например, для покупки всех акций химической фабрики «Зигфрид Крох». Региональный лидер по образованию в Вюртемберге-Гогенцоллерне сумел выкупить сланцевый карьер в Метцингене, таким образом увеличив свой ежегодный доход в десять раз.

На более низком уровне многие скромные активисты партии могли получать деньги в ходе действий по ариизации для покупки лотерейных лотков, табачных киосков и других мелких лавок. Учитывая официальный запрет на спекуляцию, неудивительно, что близкие родственники главных местных партийных чиновников стали действовать вместо них, как в случае с Герхардом Филером, купившим еврейский магазин обуви и кожаных изделий для себя через торговую фирму своего брата, бургомистра Мюнхена. Во многих таких случаях было очевидно, что семья конкретного нацистского чиновника действовала сообща. Такие действия по обходу закона вместо его открытого игнорирования плавно переходили в криминальную деятельность, когда партийные чиновники обманом вымогали деньги у евреев, предлагая фиктивную помощь или защиту или брали взятки за помощь в обходе положений финансового законодательства, которые сильно затрудняли эмиграцию. Бизнесмены, желавшие получить хорошие шансы на покупку еврейских фирм по дешевке, были особенно щедры в своих пожертвованиях.

«Чтобы заниматься бизнесом при нацистах, — говорил своему американскому коллеге агент по недвижимости в Аахене, получивший серьезную прибыль в результате ариизации еврейской собственности, — нужно было найти друга в каждом государственном управлении, однако подкупать в открытую было слишком опасно. Надо было работать неявно». Его излюбленными методами были приглашение ключевых партийных функционеров на ужин в дорогой ресторан с изысканными винами или угощение выпивкой в пивных и барах, бывших излюбленными местами местной партийной элиты. «Это стоило мне изрядных денег, — признавал он, — но в конечном счете позволяло установить связи».

Ариизация была только одним компонентом масштабной и быстро развивающейся системы грабежей, экспроприации и присвоения чужого имущества при Третьем рейхе. Все началось наверху, с самого Гитлера. Вначале, после смерти Гинденбурга, Гитлер смог прибрать к рукам официальные фонды президента. Расходы из них раньше подвергались внутреннему аудиту Министерства финансов и должны были утверждаться рейхстагом, то же относилось и к личному бюджету рейхсканцлера. После успешного лишения рейхстага политической силы и устранения любых возможностей расследования правительственных действий со стороны прессы и СМИ, не говоря о набирающем обороты культе личности, окружавшем персону Гитлера, который не допускал ни малейшей критики в адрес Вождя, открылись новые пути для использования этих фондов на любые цели, нужные Гитлеру. Несмотря на некоторые опасения в высших рядах гос-чиновников, Гитлер начал понемногу выделять деньги всем подряд со все большей щедростью. Зная об этом, ведущие нацисты стали предлагать канцлеру вещи, заслуживавшие его щедрости. Уже осенью 1933 года по предложению имперского министра внутренних дел и одного из его сотрудников Гитлер назначил из фонда рейхсканцлера ежемесячное пособие в размере 300 рейхсмарок семнадцати людям, названным «предтечами расового возрождения и борьбы с евреями» в нацистском движении. Вместе с другими схожими деятелями в список попал писатель Рихард Унгевиттер из Штутгарта, автор многочисленных книг с такими названиями, как «От служения евреям к свободе» и «Разрушение расы евреями». К 1936 году подобная щедрость Гитлера стала распространяться на людей, в годы Веймарской республики находившихся в заключении за измену того или иного вида. Больше ста мужчин и женщин получили пенсии в размере от 50 до 500 рейхсмарок в месяц за особые заслуги перед партией. Выдавая такие пособия, Гитлер ясно давал понять, что он компенсирует расистским и антисемитским пропагандистам и активистам партии их жертвы, понесенные до захвата власти, подчеркивая собственное представление коричневорубашечников и «старых бойцов» о себе как о бескорыстных мучениках, боровшихся за великое дело, и привязывая их к новому режиму как идеологическими, так и материальными стимулами.

Гитлер не обделял вниманием и армию, полковые штаб-квартиры которой часто получали в подарок написанные маслом картины на военные темы, пожертвованные фюрером. Более того, начиная с 1937 года официальные фонды Гитлера использовались для выплаты 100 000 рейхсмарок в год «офицерам вооруженных сил для отдыха и лечения». Поддержание благожелательного отношения армии было, безусловно, важной задачей, особенно после убийства генерала фон Шлейхера в «Ночь длинных ножей», и Гитлер потратил значительные суммы на повышение пенсий уволившимся в запас офицерам, таким как вице-адмирал фон Ройтер, который приказал затопить сдавшийся немецкий флот в заливе Скапа-Флоу 21 июня 1919 года. Август фон Макензен, к середине 1930-х годов последний из оставшихся в живых фельдмаршалов кайзеровской армии и поэтому ставший знаковой фигурой вооруженных сил, получил в дар без налогов большое поместье в районе Пренцлау, а также 350 000 рейхсмарок на его восстановление. Будучи монархистом, Макензен посчитал необходимым обратиться к бывшему кайзеру в изгнании Вильгельму II с извинениями за принятие этого поместья. поскольку, по его мнению, только сам кайзер имел право делать такие подарки. Как можно было ожидать, кайзера это не удивило, и с этого момента он считал фельдмаршала предателем его дела. Гитлер давал щедрые субсидии многим другим землевладельцам-аристократам, помогая тем разобраться со своими долгами и удерживая от участия в заговорах вместе с бывшим кайзером.

Для обеспечения такой щедрости фонды, выделяемые из государственного бюджета в личное распоряжение Гитлера, постоянно увеличивались, пока не достигли огромной суммы в 24 миллиона рейхсмарок в 1942 году. Гитлер мог добавить к этим суммам авторские отчисления от продаж «Майн Кампф», которая закупалась оптом всеми отделениями нацистской партии и фактически являлась обязательной книгой на полке каждого простого гражданина. Только в 1933 году эти отчисления составили 1,2 миллиона рейхсмарок. С 1937 года Гитлер также стал требовать выплат за использование своего портрета на почтовых марках, чего никогда не позволял себе Гинденбург. По словам Шпеера, присутствовавшего на той встрече, только один чек, переданный министром связи Гитлеру, был выписан на 50 миллионов рейхсмарок. Ежегодное благотворительное пожертвование немецкого бизнеса в «Фонд Адольфа Гитлера» составляло еще один источник средств, вместе с гонорарами и отчислениями, выплачивавшимися при любой публикации речей Гитлера в газетах. Гитлер также получал значительные суммы от наследства по завещаниям благодарных скончавшихся нацистов. Если сложить все эти доходы, становится понятно, что Гитлеру не слишком нужна была его скромная зарплата рейхсканцлера в 29 200 рейхсмарок или ежегодное возмещение расходов в 18 000 рейхсмарок. Поэтому в самом начале своего правления он публично отказался от зарплаты и возмещения в качестве пропагандистского жеста с целью показать дух бескорыстной преданности, с которым он управлял страной. Тем не менее, когда Мюнхенское налоговое управление в 1934 году напомнило ему о том, что он никогда не платил налогов на доходы и теперь был должен более 400 000 рейхсмарок с учетом просрочки, на бестактных чиновников было оказано такое давление, что они не долго думая согласились списать всю сумму долга и уничтожить все документы по налоговым делам Гитлера в придачу. Гитлер в знак благодарности за эту услугу назначил главе налогового управления Людвигу Мирре надбавку к жалованью в размере 2000 рейхсмарок в год, не облагаемых налогом.

Личное положение Гитлера в роли харизматичного вождя Третьего рейха, стоявшего над законом, не только ему, но и другим давало иммунитет от обычных правил финансового учета. Его непосредственные подчиненные были обязаны своим положением не какому-либо выборному органу, а только самому Гитлеру, и отчитывались они только перед ним. Такие же личные отношения повторялись на всех уровнях политического устройства вплоть до самого низа. Результатом этого неизбежно стала обширная и расширяющаяся сеть коррупции, поскольку покровительство, кумовство и взяточничество быстро стали играть ключевую роль в связывании всей системы в единое целое. После 1933 года верность сторонников партии поддерживалась развитой системой персональных льгот. Для сотен тысяч безработных активистов нацистской партии это в первую очередь означало предоставление им работы. Уже в июле 1933 года Рудольф Гесс обещал трудоустроить всех тех, кто вступил в партию до 30 января 1933 года. В октябре того же года Имперское управление по страхованию безработных и трудоустройству в Берлине начало централизованную кампанию по предоставлению рабочих мест всем членам партии с номерами билетов до 300 000, всем, занимавшим ответственные посты в партии более года, и находившимся в рядах СА, СС или «Стального шлема» до 30 января 1933 года. Это вызвало некоторое недовольство, поскольку число членов партии перевалило отметку в 300 000 человек уже к концу 1930 года, и огромное количество присоединившихся позже не попадали под действие данной программы. Однако на деле эти правила не слишком соблюдались — любой, называвший себя старым нацистом, мог рассчитывать на участие, а амбициозные нацисты, уже имевшие работу, использовали эту схему, чтобы найти себе более выгодное место. К 1937 году Имперское управление почтовой службы предоставило работу более 30 000 «достойным национал-социалистам», и только 369 из 2023 нацистов, которым дали постоянную и хорошо оплачиваемую государственную должность в Военном министерстве к концу 1935 года, раньше на самом деле были безработными.

Такая система «работы для друзей» на самом деле была отработана в ходе долгой практики в Пруссии и других местах, когда армейские офицеры, уходившие в запас, автоматически получали места на государственной службе, как правило в полиции. Применение такого принципа к членам СА и нацистской партии было другим делом, поскольку они награждались за членство в политической партии, а не потому, что раньше служили своей стране. Масштаб и внезапность введения такой политики также были в новинку. К октябрю 1933 года нацистская партия в Берлине нашла работу для 10 000 своих членов, а 90 % всех конторских должностей на госслужбе были переданы «старым бойцам». Если претендента на работу предлагал местный штурмовик, от работодателя требовалось немалое мужество, чтобы отказать в приеме, несмотря на самые ужасные характеристики кандидата. Многие из получивших государственные должности обнаружили, что их предыдущее членство в партии, СА или СС учитывалось при расчете трудового стажа на новых местах, что давало серьезное преимущество по сравнению с коллегами, когда дело доходило до повышения. Некоторые из таких должностей были простой видимостью работы. Например, в июле 1933 года штурмовик Пауль Эллерхузен, комендант концентрационного лагеря в Фульсбютгеле и клерк без образования, безработный с 1929 года, был назначен личным секретарем имперского уполномоченного в Гамбурге в звании государственного советника. Вскоре он был переведен на более высокооплачиваемую работу в Городском управлении по делам молодежи, однако на работе он появлялся крайне редко, потому что практически постоянно был в запое.

Похожих историй в Германии было предостаточно. Муниципальные коммунальные службы, вроде газового управления, водоснабжения и других, предлагали много мест для людей СА, часто превышая необходимую численность штата. Аудит Гамбургского фонда здравоохранения показал, что в нем работало на 228 администраторов больше, чем фактически было необходимо. Тысячи старых партийцев находили комфортные должности в транспортной системе. Так, например, местная железная дорога в Гамбурге приняла в штат больше тысячи человек в 1933—1934 годах, при этом необходимость в новых кадрах роли не играла. Например, Герберту Дункеру, региональному лидеру крестьян Гамбурга, платили 10 000 рейхсмарок в год как «сельскохозяйственному советнику энергетической компании Гамбурга», ни разу не удосужившись выяснить, в чем могла бы заключаться подобная работа. Таким образом, государственным предприятиям в конечном счете приходилось субсидировать нацистскую партию и ее дочерние организации. Схожее давление оказывалось на многие другие частные компании. Тем временем законы, принятые в 1934 и 1938 годах, освобождали членов партии от ответственности в связи с исками об ущербе, нанесенном ими профсоюзам и другим организациям в 1933 году, и позволяли снять с себя все долги без уплаты штрафов, если у них до 1 января 1934 года имелись финансовые трудности. Напротив, бывшие активисты коммунистической и социал-демократической партии сталкивались с систематическими отказами в получении работы, пока спрос на рабочие руки в военной промышленности не стал таким острым, что об их прежней политической деятельности оказалось удобнее забыть. Опыт Вилли Эрбаха, квалифицированного рабочего, бывшего членом Рейхсбаннера, полувоенного крыла социал-демократов, в этом смысле является весьма показательным: уволенный за свою политическую деятельность в 1933 году, он не мог найти работу в течение следующих трех лет, до 1936 года, когда на бирже труда его внезапно направили на завод Круппа в Эссене. Вместе с тем намного менее квалифицированные рабочие не имели особых трудностей с поиском работы, если они были членами нацистской партии.

Возможности быстрого роста своей карьеры получили все вплоть до обычных штурмовиков, которые не гнушались забирать себе сейфы, мебель, постельное белье и оборудование, найденное в офисах профсоюзов, разоренных 2 мая 1933 года, и в домах арестованных граждан. Здесь типичным примером является история лидера студенческого профсоюза Мюнхена, Фридриха Оскара Штебеля, победителя в продолжительной внутренней борьбе, которая привела к его назначению главой Немецкого студенческого профсоюза в сентябре 1933 года. Ште-бель отпраздновал свое возвышение, использовав профсоюзные взносы студентов для оплаты личных расходов, одежды, машин и на другие цели, а также для финансирования и экипировки походного оркестра для своего развлечения. Местный студенческий совет в Берлине потратил пожертвования своих членов на покупку не менее семи автомобилей своим руководителям в личное пользование. Количество денег и собственности, вливавшихся в партию с начала 1933 года, было настолько огромным, что немногие могли устоять перед искушением стащить немного лично для себя. Партийное казначейство строго относилось к растратам своих фондов, и между 1 января 1934 и 31 декабря 1941 года оно направило в суд не меньше 10 887 уголовных дел в связи с неправомерным использованием партийных средств, обвиняемыми по которым проходили не только сама Партия, но и дочерние организации. В ситуации 1933 года хаос в области аудита счетов и контроля финансов в целом был неизбежен, учитывая практически экспоненциальный рост численности нацистской партии и огромного числа связанных с ней групп. Нисколько не удивительно, что среди 1,6 млн человек, вступивших в партию в первые несколько месяцев 1933 года, многие тем самым надеялись нажить себе состояние.

С такими деньгами, поступавшими на их счета, неудивительно, что нацистские служащие на всех уровнях иерархии вскоре начали вести образ жизни, о котором даже не мечтали до 1933 года. В том числе и люди на самом верху. Например, глава Министерства пропаганды Йозеф Геббельс в 1932 году подал в налоговую инспекцию декларацию, в которой указал свой годовой доход в размере 619 рейхсмарок. Однако в течение нескольких лет он зарабатывал 300 000 рейхсмарок в год на гонорарах за свои еженедельные передовицы в нацистском журнале «Рейх», эта сумма была вне всяких сравнений со стандартными журналистскими ставками и фактически представляла собой огромную ежегодную взятку от издателя журнала Макса Аманна. В свою очередь Геббельс списывал 20 % своего заработка как деловые расходы, хотя в действительности таковых не имел. На эти деньги министр пропаганды помимо прочего приобрел виллу на берлинском острове Шваненвердер, которую ее прежнего владельца, еврейского врача Шарлотту Херц, заставили продать. В 1936 году городские власти Берлина передали в его пожизненное пользование еще одно поместье на озере Богензее, после этого он потратил 2,2 миллиона рейхсмарок на его расширение и обновление. В 1938 году он продал свой дом в Шваненвердере промышленнику Альфреду Людвигу, который после этого сдавал его Геббельсу бесплатно. Вместе с тем, в общественном мнении Геббельс считался одним из наименее коррумпированных лидеров нацистов, как и Альберт Шпеер, чьи архитекторские гонорары вместе с обычными рождественскими подарками от руководителя Германского трудового фронта Роберта Лея и налоговыми льготами, в обычном порядке предоставлявшимися нацистским руководителям, сделали его миллионером еще до войны.

Самым скандально известным из всех был Герман Геринг, на расширение и ремонт охотничьей усадьбы «Каринхалле» которого было затрачено свыше 15 миллионов рейхсмарок из средств налогоплательщиков. На содержание и управление этим роскошным поместьем уходило почти полмиллиона марок, которые также выплачивались из кармана налогоплательщиков, кроме того, Герингу принадлежала другая охотничья усадьба в Восточной Пруссии, вилла в Берлине, шале в Оберзальцберге, замок Вильденштейн и пять других охотничьих домов, не говоря о частном поезде, вагоны которого вмещали десять автомобилей и действующую пекарню, а личные покои Геринга в поезде, занимавшие два полных вагона, обошлись казне в 1,32 миллиона рейхсмарок даже без экстравагантно роскошной отделки интерьера. Позже, в 1937 году, Имперская ассоциация автопроизводителей подарила ему яхту стоимостью в три четверти миллиона рейхсмарок для личного пользования. Во всех этих местах Геринг держал большие и постоянно растущие коллекции предметов искусства, хотя настоящая возможность создать поистине огромную коллекцию представилась ему только во время войны. Как и другие лидеры нацистов, он скрывал большую часть своих доходов от налоговых органов и получал льготы по оставшимся средствам. Уклонение от налогов стало еще проще после выхода в 1939 году постановления о том, что налоговые дела имперских министров и старших руководителей нацистской партии должны были вестись исключительно финансовыми управлениями центрального Берлина и северного Мюнхена, которые без всяких сомнений решали бы любые конфликты в их пользу.

Такое кричащее швыряние деньгами не только говорило о личной коррумпированности, которая поражает любую диктатуру, но и отражало распространенное желание среди высших нацистских деятелей символически продемонстрировать то, что они являются новыми хозяевами Германии. Охота стала любимым времяпрепровождением многих гаулейтеров, которые скупали охотничьи угодья, даже если раньше никогда не проявляли интереса к этому наиболее аристократическому из развлечений. Столкнувшись с необходимостью не отставать в этом отношении от своих коллег, гаулейтер Гамбурга Карл Кауфман сначала не мог добиться особых успехов, поскольку в его городском феоде не было охотничьих земель. Однако после создания Великого Гамбурга в 1937 году включение в состав города лесной территории на севере дало ему шанс. Он немедленно объявил ее природным заповедником, запустил туда дичи, закрыл от широкой публики одиннадцатикилометровой изгородью, а затем стал арендовать ее у города для личного использования. Схожим образом большинство высокопоставленных нацистов последовали примеру Гитлера, приобретая картины старых мастеров и новые работы на Большой выставке немецкого искусства и размещая их на стенах своих огромных вилл и охотничьих поместий, не потому, что они как-то особенно почитали искусство, но потому, что это было явным символом их статуса в нацистской иерархии.

Неудивительно, что коррупция соседствовала с воровством и вымогательством, когда нацистские лидеры и их подчиненные сталкивались с беспомощными и беззащитными. Ненависть, питаемая нацистскими активистами к евреям, коммунистам, марксистам и другим «врагам рейха», давала им полную внутреннюю свободу грабить тех по своему усмотрению. В ходе жестокого захвата власти в 1933 году банды коричневорубашечников, служившие в качестве вспомогательной полиции, регулярно проводили «домашние обыски», которые были лишь предлогами для грабежа. В концентрационных лагерях офицеры и командиры рассматривали мастерские, в которых работали заключенные, как свои личные предприятия, присваивая себе производимые там мебель, картины, гравюры и пр. Комендант концентрационного лагеря в Лихтенбурге заставил заключенных изготовить новые переплеты для своих книг, прошить туфли и ботинки для себя и своих домочадцев, смастерить новые почтовые ящики и гладильные доски для дома и выполнить множество других поручений. Младшие служащие лагеря заставляли заключенных воровать спаржу и клубнику для них с лагерного огорода, «организовывали» доставку продуктов с кухни для себя и расхищали средства лагерной столовой. Кража личных вещей и денег, имевшихся у несчастных, которым не повезло попасть в лагерь, была правилом, а не исключением. В 1938 году комендант Бухенвальда Карл Кох конфисковал у евреев, направленных в лагерь, наличных денег и предметов на сумму не меньше 200 000 рейхсмарок, частично разделив их между подчиненными, но положив большую часть денег на свой личный счет.

Если кого-то на достаточно высоком уровне начинали судить за такие преступления, это скорее всего было результатом невнимательности, чем признаком честности со стороны начальства. Когда Роберта Шёпвинкеля, высокопоставленного чиновника в Имперской ассоциации немецких владельцев гостиниц, и двух его старших помощников судили и признали виновными за хищение 100 000 рейхсмарок, это в первую очередь стало результатом того, что они начали вести себя настолько вызывающе нагло, что владелец отеля «Рейнхотель Дреезен» в Бад-Геде-сберге, где часто останавливался Гитлер, обратился к фюреру и сообщил тому, что если ничего не предпринять для привлечения Шёпвинкеля к ответу, режим может потерять лояльность всего гостиничного бизнеса в долине Рейна. Немногие судебные дела вроде этого позволяли лидерам режима выставлять себя в роли решительных борцов с коррупцией в отличие от их предшественников при Веймарской республике. На самом деле коррупция такого рода чаще всего скрывалась от СМИ. Она стимулировалась отсутствием какого-либо контроля со стороны прессы или общества над правительством и партией, личностным характером власти при режиме и общей нелюбовью нацистов к формальным административным структурам и правилам. В условиях экономического спада начала и середины 1930-х годов власть казалась быстрым путем к богатству, и лишь немногие на сколько-нибудь ответственных постах в нацистской партии могли сопротивляться искушению воспользоваться ею. Среди населения быстро распространялись слухи и истории о коррупции. В сентябре 1934 года Виктор Клемперер записал разговор с членом Гитлерюгенда, сыном своего друга, который рассказывал, как лидеры группы воровали членские взносы на экскурсии и использовали их для покупки себе таких дорогих вещей, как мотоциклы. Он говорил, что это было известно всем.

Трясина коррупции, в которую быстро погружалась экономика после 1933 года, стала богатым источником горького юмора среди населения. Как говорили в народе, «реакционером является тот, кто имеет хорошо оплачиваемую работу, на которую метит какой-нибудь нацист». Страсть Геринга к униформе и титулам была особым источником насмешек среди простых людей. Так, говорили, что «одним Гер-ом называется количество медалей, которое может унести на груди один человек». Другая шутка — в ходе визита в Рим в рамках переговоров с Ватиканом Геринг телеграфировал Гитлеру: «Миссия завершена. Папа лишен сана. Тиара и облачение понтифика на мне сидят как влитые». В другой шутке говорилось, как однажды ночью жена Геринга проснулась и увидела своего обнаженного мужа, который стоял рядом с кроватью, размахивая маршальским жезлом. Она спросила, что тот делает. На что он ответил: «Я произвожу свое нижнее белье в верхнюю одежду». Шутки о коррупции даже попадали на сцену. В 1934 году актер кабаре Вильгельм Финк, выступая с комедийным номером в берлинском клубе «Катакомба», стоял, вытянув вперед правую руку в нацистском приветствии, а в это время портной снимал с него мерку для нового костюма. «Какой пиджак вы хотите? — спросил портной. — С шевронами и нашивками?» «Вы имеете в виду смирительную рубашку?» — отвечал Финк. «Какие у него будут карманы?» «Широко распахнутые, сейчас это модно», — отвечал Финк. Вскоре после этого кабаре было закрыто по приказу Геббельса, а Финка отправили в концентрационный лагерь. Гитлера насмешки о коррупции, публичные или частные, как правило, обходили стороной. Обвинения в коррупции выдвигались против его подчиненных, в первую очередь против «маленьких Гитлеров», которые властвовали в регионах. Типичная шутка включала детей Геббельса, которых по очереди приглашали на чай в дома Геринга, Лея и других лидеров партии. После каждого визита они возвращались домой, восторгаясь потрясающими кремовыми пирожными, угощениями и прочими сладостями, которыми их потчевали хозяева. Однако после посещения Гитлера, где им давали только солодовый кофе и маленькие печенья, они спрашивали: «Папа, а что, фюрер не состоит в партии?»

Но, несмотря на такой юмор, широко распространено было ощущение, что к 1939 году нацистский режим добился серьезных успехов в экономической сфере. В конечном счете экономика восстановилась после Депрессии быстрее, чем в других странах. Иностранный долг Германии стабилизировался, процентные ставки упали до половины значения 1932 года, фондовая биржа встала на ноги после Депрессии, валовой национальный продукт вырос на 81 % за тот же период, а инвестиции в промышленность и производство снова достигли уровня 1928 года. Две самые большие экономических беды веймарского периода, инфляция и безработица, были побеждены. Всего этого удалось достичь благодаря растущему вмешательству государства в экономику, которое к 1939 году достигло беспрецедентных пропорций. Несмотря на любые пропагандистские лозунги о битве за рабочие места, нацистская экономическая политика стимулировалась огромным желанием Гитлера и партийного руководства, которых поддерживали вооруженные силы, подготовиться к войне. Вплоть до второй половины 1936 года такая подготовка не вызывала особых возражений со стороны бизнеса, однако когда в силу вступил Четырехлетний план, темпы перевооружения стали обгонять возможности экономики по его поддержке, и бизнес начал возмущаться под гнетом быстро усиливающихся ограничений и барьеров. Более серьезные опасения вызывало то, что частные предприятия стали проигрывать в конкурентной борьбе компаниям, образованным и финансируемым режимом, который все нетерпимей относился к капиталистическому стремлению к прибылям. Однако ничего из этого, что бы ни подозревали критики, не представляло возврата к социалистическим принципам, которых нацисты придерживались в начале своей истории. Эти принципы были забыты давным-давно, и на самом деле они никогда не были социалистическими. Третий рейх никогда не собирался вводить тотальную государственную собственность и централизованное планирование, как это было в сталинской России. Постулаты дарвинизма, вдохновлявшие режим, говорили о том, что конкуренция между компаниями и отдельными лицами должна была оставаться руководящим принципом экономики, так же как конкуренция между разными государственными агентствами и партией была основным принципом политики и управления.

Тем не менее Гитлер хотел гарантировать, чтобы фирмы конкурировали в достижении общих политических целей, установленных им самим. Однако эти цели были фундаментально противоречивыми. С одной стороны, автократия устанавливалась для подготовки Германии к продолжительной войне, с другой — перевооружение проводилось с безрассудной импульсивностью, которая не учитывала требований экономической независимости. Если оценивать успехи режима с точки зрения собственных целей, нацисты смогли лишь частично реализовать поставленные задачи к лету 1939 года. Подготовка к полномасштабной войне не отвечала требованиям, программа вооружения неполна, ужасная нехватка сырья означала, что целевые показатели по производству танков, кораблей, самолетов и оружия не были достигнуты даже близко. Ситуация усугублялась личной неспособностью Гитлера определить стабильные и разумные приоритеты по программе перевооружения. Ответом на причины этих провалов был грабеж. Коррупция, вымогательства, экспроприация и прямые грабежи, ставшие отличительным признаком режима, его вождей и слуг на всех уровнях в ходе программы ариизации, сделали грабеж главным пунктом в отношении нацистов к собственности и средствам существования народов, которых они не считали арийцами. Огромная нагрузка, возложенная на экономику Германии в период с 1933 по 1939 год, могла быть разрешена, о чем Гитлер несколько раз заявлял лично, только за счет завоевания жизненного пространства на Востоке. После захвата власти «старые бойцы» партии получали за свои жертвы в «годы борьбы» при Веймарской республике деньги, должности, недвижимость и источники доходов. Теперь в большем масштабе тот же принцип применялся к экономике Германии и остальных стран Европы — от немецкого народа требовали жертв в подготовке к войне, но после ее начала он должен был получить награду в виде огромных территорий Восточной Европы, которые предлагали огромное богатство, обеспечили бы страну продовольствием на обозримое будущее и одним махом решили бы все экономические проблемы Германии.

А пока немецкий народ должен был пойти на жертвы. Режим направил все свои усилия на увеличение производства, вместе с тем жестко ограничивая потребление. Нехватка жиров, сливочного масла и других потребительских товаров, не говоря о предметах роскоши, таких как импортные фрукты, стала обычным признаком жизни в 1939 году. Людей постоянно призывали сдавать свои деньги в различные программы сбережений, которые переводились в государственные облигации, долговые расписки и налоговые кредиты, что позволяло расходовать огромные средства на военно-промышленный комплекс. Людей безжалостно призывали экономить и экономить, вместо того, чтобы тратить, тратить и тратить. Вводились схемы обязательных пенсионных накоплений для индивидуальных предпринимателей, заставлявшие их вкладывать деньги в страховые компании, откуда государство могло забирать их для финансирования перевооружения. В то же время правительственные службы и военные часто задерживали оплату работы подрядчиков на сроки, превышающие целый год, таким образом, используя их услуги в виде скрытых займов. Во многих малых и средних предприятиях, занятых производством вооружений или в связанных проектах, это порождало настолько серьезные проблемы платежей, что они иногда не могли вовремя выплачивать своим сотрудникам зарплату. Режим оправдывал все это обычными заявлениями о жертвах ради великих будущих благ немецкого расового сообщества. Но допускали ли люди реальность такого сообщества? Сумел ли Третий рейх, как обещали нацисты, смести классовые противоречия и враждебность, которые привели к недееспособности веймарской демократии, и объединить всех немцев в стремлении возродить национальное единство и бороться за общее дело? От выполнения этих обещаний зависела очень большая часть популярности и успеха режима.