Мы с Дакотой редко тусили вдвоем, но вопросов бы это не вызвало.

В редких случаях, когда я звала ее в гости, она всегда соглашалась. Это подчеркивало ее значимость. На самом деле Дакота была просто дополнением ко всему, что устраивали мы с Эми. Мой интерес убедил бы ее, что она стала популярней. Вот и вся мотивация, которая ей требовалась.

- Конечно, - сказала она. - С радостью.

- Прекрасно. Дом будет в нашем распоряжении.

- Твой папа уехал на целую вечность, да?

- Он заключил договор, а теперь они осматривают место строительства новых зданий.

Последний урок закончился, и мы забрали из шкафчиков нужные книги. Я дождалась конца дня, чтобы поговорить с ней. Тогда у нее не будет времени рассказать кому-нибудь еще, куда она собралась и с кем. Обычно Дакота садилась на автобус. Она была рада поехать со мной, но попросила остановиться у ее дома - закинуть учебники. Дакота была девочкой с ключом - одна из причин, по которой я ее выбрала. Она приходила и уходила, когда угодно, никогда не спрашивая разрешения у матери. Ее мама работала полный день и возилась с пятилетней дочкой, ребенком от второго мужа, который ушел в туман, как и отец Дакоты. Я встречала ее пару раз. Она была типичной американкой, сохранившей следы былой красоты, но измученной и преждевременно постаревшей от стресса и разочарований. Эта женщина считала, что ее дочь способна о себе позаботиться, и Дакота пользовалась подростковой свободой, даже бравировала ей.

- А у тебя дома никого? - спросила я.

- Да. Мама работала утром, но написала эсэмэску, что остается на сверхурочные. Мария у няни - у нашей подруги детский сад на дому. Мы постоянно ее там оставляем.

Она не спросила, почему я интересуюсь. Задумалась, вероятно, о близящихся каникулах и высунула руку из окна, ловя ветер. Низкий V-образный вырез открывал глубокую ложбинку, говорившую, что Дакота вскоре станет еще более роскошной и пышногрудой красоткой, если, конечно, до этого доживет. Глядя на ее дыни, я представила, что варю одну в кастрюле, пока мясо не расползается, словно филе.

Я хотела заманить ее куда-нибудь. Мне не нужны были новые трупы в доме. Я скорей бросила бы тело, чем снова заморочилась расчлененкой. Но плана у меня не было. Я могла бы соврать, что нашла уединенный ручей в лесу и хочу ей показать. Но Дакота не фанатела от зелени. Нужно было как-то извернуться, сказать, что это идеальное место для пикника, например. Я бы могла заманить ее в лес у подножия горы, далеко от тропинок, убить и смыться, унеся с собой спортивную сумку, полную мяса. Дерьмовый план, но что еще оставалось? Здорово было бы найти заброшенный сарай, где можно подвесить ее за лодыжки и распотрошить от пизды до грудины, разделав, как олениху. Но такой возможности не было. Пустой дом или торговый центр мог бы сгодиться, но Дакота не любила лезть в заброшки и удивилась бы, предложи я нечто подобное. Поэтому, когда она попросила заглянуть к ней, чтобы оставить учебники и переодеться после жаркого, душного дня, я поняла: это шанс. Как только Дакота подтвердила, что дома пусто и никто не придет еще несколько часов, у меня появился идеальный в своей простоте план. Убить ее там показалось мне отличной идеей. Можно было оставить тело на месте преступления, сделать вид, что это проникновение со взломом, грабеж или изнасилование, повлекшие смерть. Все же оставались поводы для беспокойства. Было светло, стемнеет только к семи. Кто-нибудь мог заметить, как я вхожу или выхожу. Люди заговорят об убийстве, кто-то вспомнит мою машину на подъездной дорожке, и меня вычислят. В школе не обратили внимания, что мы уехали вместе, но люди могли гулять с собакой или проверять почту во время нашего приезда. Нужно было действовать осторожно. Я рисковала сильней, чем хотела, но времени не осталось. Траходемон не собирался ждать, а я не выдержала бы новых мук из-за того, что не смогла раздобыть еды. Пришла пора испытать судьбу.

Дома Дакота провела меня в свою комнату в конце коридора. Я сказала, что тоже хочу переодеться, чтобы она не удивилась, что я взяла с собой спортивную сумку. Я приготовила ее утром, наполнила пакетами. Это была не новая сумка с эмблемой команды и даже не старая - просто дешевка, которую я прикупила специально для этого. Я выкину ее без труда. Мы уже тусили у Дакоты. Я знала планировку дома и могла легко найти ножи на кухне или инструменты в гараже. Не придется пользоваться своими.

Мы зашли к ней в комнату. Она бросила сумку с учебниками на незастеленную кровать и положила мобильник на комод. Выдвинула верхний ящик и достала трусики и бюстгальтер, а потом нашла в шкафу топик и шорты.

- Скоро вернусь, - сказала Дакота, отправившись в ванную напротив.

Как только она ушла, я схватила ее мобильник и проверила отправленные сообщения. Дакота никому не написала, что тусит со мной. Она автоматически входила в соцсети, так что я проверила ее фейсбук, твиттер и инстаграм на случай, если она написала, с кем и что делает. Ничего. Похоже, Дакота не любила постить о чем-либо заранее. Это снизило бы интерес к фоткам, и лайков было бы меньше.

Я отложила мобильник. Представила ее в ванной, стягивающей влажные от пота трусики. Представила, как ее пышное, сочное тело извивается подо мной, грудь к груди, языки сплетаются. Подумала, что почувствую, если наши "киски" соприкоснутся.

Я скинула кроссовки и прошла по коридору.

Дверь ванной была приотворена, и я медленно открыла ее, застав Дакоту голой, не считая бюстгальтера, с трудом удерживающего пышную грудь.

- Эй! - воскликнула она, прикрывая промежность. Усмехнулась, а не разозлилась. - Я еще переодеваюсь, Ким.

Я улыбнулась и смерила ее взглядом. От ее форм мой клитор набух и запульсировал.

- Ты такая горячая, - сказала я.

Теперь улыбнулась уже она. Немного покраснела, обвела взглядом комнату, но ни на чем не задержалась. Все еще прикрывала ладонью аккуратно подстриженный кустик, но другая рука беспокойно поправила волосы.

- Э-э-э, спасибо, - ответила Дакота.

- А я горячая?

Она просто смотрела на меня, не говоря ни слова, так что я стянула футболку через голову. Дакота все еще молчала, но ее взгляд притягивала определенная точка. Я расстегнула бюстгальтер, чтобы она могла рассмотреть все как следует. Звякнув застежкой, он упал на кафель.

Дакота колебалась.

- Э-э-э... что ты делаешь?

- Ты ведь об этом думала, да?

- Я...

Она не отрицала, и я помнила, как Дакота на меня смотрела. Я скинула джинсовые шорты. Теперь мы обе были почти раздетыми в крохотной ванной. У нас был один комплект белья на двоих.

- Я никогда раньше не пробовала с девушкой, - сказала я. - А ты?

Ее голос был непривычно тихим:

- Н-нет.

- Тебе любопытно?

Моя рука скользнула в промежность и погладила трусики. Дакота заморгала.

- Что с твоей ногой?

Я забинтовала ее, но на белой ткани проступили розовые пятнышки.

- Поранилась на тренировке, - ответила я и приблизилась.

- Это ведь не шутка? Ты меня не разыгрываешь?

Я медленно взяла ее за руку, которой она прикрывала ""киску"", и положила себе на грудь.

- Просто потрогай. Посмотрим, как это.

Она замерла, но не отстранилась. Моя рука опустилась ей на талию, скользнула по бедру. Кожа была нежной, как у ребенка: скорее всего, Дакота постоянно пользовалась кремом, чтобы загар не повредил. Она робко погладила мою грудь, пальцы задели сосок, как перышки. Я шагнула к ней, коснулась губами щеки, шеи. Она сдалась. Мы начали целоваться. От вкуса ее губ у меня в животе забурлило. Мы не обратили внимания.

- Я не лесбиянка, - прошептала Дакота. - Просто хочу попробовать.

Я заткнула ее поцелуем с привкусом "Тик-така", который она съела чуть раньше. Язык Дакоты танцевал у меня во рту, теплый, влажный и гибкий. Пульсировал от страсти. Мне хотелось влезть в нее через этот маленький жаркий рот, вылизать изнутри и выползти из "киски", словно младенец-переросток, разорвав влагалище, сломав тазовые кости, сместив бедра. Мой живот снова забурлил, предвкушая человечину. Матка горела огнем.

Сняв с нее бюстгальтер, я пробежала пальцами по трепещущим пышным грудям, и Дакота застонала. Ее язык все еще был у меня во рту. От податливости ее плоти, запаха феромонов, вкуса ее десен траходемон возбужденно захрипел. Страсть сделала меня нетерпеливой. Мои зубы нежно сомкнулись вокруг ее быстрого языка, и я втянула его глубже, а затем укусила изо всех сил.

Крик Дакоты оглушил меня. Я почувствовала кровь, густой, соленый вкус, от которого сердце заколотило в ребра. Она попыталась меня оттолкнуть, но я обняла подругу, прижав ее руки к бокам. Дакота была тяжелей меня, но я была гимнасткой и чирлидершей, а она редко занималась спортом.

Дакота попыталась отвести голову, но я сжала зубы сильней. Она завизжала и содрогнулась, кровь побежала по ее подбородку. Дакота врезала коленом мне в пах, и я отшатнулась, сложившись от боли. По ее пылающему лицу покатились слезы, из горла вырвался булькающий крик, она бросилась к двери. Я схватила ее за волосы, втащила обратно в ванную. Дакота поскользнулась на окровавленной плитке и упала на меня. Я устояла, но она рухнула на пол, чуть не ударившись головой об унитаз. Я подняла сиденье, обхватила ее голову обеими руками и сунула в чашу. Ванная пульсировала. Дакота пиналась и царапалась - ногти сдирали кожу с моих предплечий. После третьего удара о край унитаза кровь из разбитого лба забрызгала чашу и окрасила воду алым. Ужас придал Дакоте сил, она встала, молотя руками воздух, и оттолкнула меня назад. Я врезалась в стену из гипсокартона так, что оставила на ней вмятину. В позвоночнике щелкнуло от удара. Кровь из раны на лбу залила Дакоте глаза, ослепляя. Она потащилась к выходу из ванной, пуская ртом кровавую пену. Добралась до двери, когда я встала.

У раковины была подставка для зубных щеток, еще на ней лежали расческа и ножницы из нержавейки. Я схватила их. Зажала в кулаке, так что наружу выступали только лезвия. Убедившись, что они лишь немного разведены, метнулась к Дакоте, когда она открывала дверь. Лезвия вонзились ей в правое плечо и застряли. Она врезалась в дверь, задрожавшую от удара. Снова упав, Дакота схватилась за дверную ручку, но та выскочила из скользких от крови пальцев. В адреналиновом бешенстве я повернулась к унитазу, подняла крышку бачка и ударила Дакоту в темя. Звук был такой, словно раскололи орех, и она рухнула на пол. Ее конечности подергивались, изо рта текли слова, которые я не могла разобрать. Она попыталась подняться, но только перевернулась на спину. Я подняла тяжелую крышку над головой, замахнулась так, что край почти коснулся моих лопаток, и обрушила ее на прекрасное лицо Дакоты.

Удар был жутким. Нос своротило набок, хрящи содрало, обнажив комок кровавых соплей. Крики оборвались, глаза закатились, веки трепетали как крылышки мотыльков. Я била снова и снова, и траходемон хихикал и хлопал в ладоши, глядя, как лицо Дакоты превращается в алый фарш с осколками костей. Я решила, что это куда эротичней, чем ее трахать. Я уничтожала нечто столь милое и чистое, губила юность и красоту, крала жизнь девочки-подростка, забирала ее навек. Теперь в ней проступило иное очарование. Она стала шедевром разрушения, картиной Пикассо, сгорающей в мусорке. Я била, била и била ее. Лицевые кости треснули, показались зубы, скулы превратились в кашу, один глаз вылетел из глазницы, лобная кость провалилась, стала видна серая губчатая масса...

Я обо всем забыла.

Теперь Дакота выглядела просто кошмарно. Уронив крышку, я наклонилась и сунула язык в неровную вмятину, чтобы попробовать ее мозга.

Кусок черепа отломился, дыра расширилась, я присосалась к ее лицу в пародии на французский поцелуй. Мозг оказался пористым и солоноватым. Я поцеловала красное месиво и всосала вылетевший глаз - так, что натянулись зрительные нервы. Затем коснулась ее губ. Они были широко открыты - челюсть своротило набок. Потребовалось время, чтобы разжевать нижнюю губу. Она была шелковистой на ощупь, но неподатливой, пришлось ее откусить, а потом размолоть коренными в кашицу, которую я смогла проглотить.

Я была вынуждена использовать обе руки и всю силу, чтобы вытащить ножницы у нее из плеча. От рывка лицо Дакоты превратилось в омерзительный пазл. Я знала, что должна найти инструменты получше, вырезать из нее куски мяса и убираться к чертям как можно скорее, но на меня напал голод, и он был глух к доводам разума. Каждая клеточка тела изнывала от ужасного желания. Я не могла уйти из ванной, пока его не утолю.

Ножницы были крепкими и острыми. Срезая лоскутки с разбитого лица, я совала их в рот и почти сразу глотала, набивая утробу. Перерезала глазной нерв и, положив глаз на ладонь, рассекла его надвое. Проглотила обе половинки. Доела верхнюю губу и одну щеку, покатала на языке кровь, как шлюха - сперму. Оставив лучшее на потом, я закрыла ножницы и воткнула их в дыру на ее лбу, погрузив в мозг. Раскрыла, повращала и вытащила под углом. Лезвия блестели от серого вещества.

Сомнений и колебаний не осталось. Я больше не спрашивала себя, что делаю. Отдалась во власть первобытного инстинкта - убивала, чтобы насытиться, чтобы выжить. Голод изгнал из головы все прочие мысли, оставив одну.

Лезвия вошли мне в рот, а потом вышли - чистые и блестящие.

Открылась входная дверь.