Глава XXII

Таковы были факты, которые, благодаря невероятной способности к производству предварительного следствия, были собраны и скомбинированы жизнерадостным господином, взявшим под свое покровительство Проспера, — именно Вердюре.

Возвратившись в Париж в девять часов вечера, но не с Лионского вокзала, как он извещал, а с Орлеанского, Вердюре тотчас же отправился в номера «Архистратига», где его с нетерпением поджидал кассир.

— Ах, вы ожидаете новостей? — воскликнул Вердюре. — Сейчас вы увидите, как иногда в далеком прошлом кроются первые причины преступления. Ведь если бы Гастону не захотелось двадцать лет тому назад выпить пива в тарасконском кафе, то ваша касса не была бы обворована три недели тому назад. Госпожа Фовель расплачивается теперь за тот удар ножом, который был нанесен еще в сороковом году. Ничто не проходит и ничто не забывается! Тем не менее — слушайте.

И он тотчас же принялся рассказывать, то и дело заглядывая в записки и в объемистую записную книжку.

Проспер слушал его, пораженный необычайной ясностью и удивительным правдоподобием предположений.

Долгое время продолжался рассказ Вердюре. Было уже четыре часа утра, когда он его окончил и когда Вердюре с триумфом воскликнул:

— А теперь они у нас в руках! Они хитры, но я еще хитрее их и заткну их за пояс. Через каких-нибудь восемь дней, милый Проспер, вы будете уже реабилитированы: я обещал это вашему отцу.

— Что, если бы это было возможно! — проговорил кассир. — Если бы только это было возможно!

— Что?

— То, что вы говорите.

Вердюре вскочил, как человек, который не привык к тому, чтобы ему не доверяли.

— Это вполне возможно! — воскликнул он. — Это сама истина, это сама очевидность, опирающаяся на факты и бьющая в глаза!

— Но мне хотелось бы знать, как вы открыли всю эту подлую историю?

Вердюре громко засмеялся.

— Конечно, трудно было разобраться во всем этом темном деле, — отвечал он, — необходима была хоть искра света. Но пламя, зажегшееся в глазах Кламерана, когда я произнес имя его брата Гастона, зажгло и мою лампу. С этого момента я прямо пошел к разрешению этой загадки как к маяку.

Проспер смотрел на него вопросительно и умоляюще: ему хотелось знать частности, так как он все еще сомневался и не смел верить в счастье, которое тот ему пообещал, именно полную реабилитацию.

— Я расскажу вам сейчас свою систему, — продолжал Вердюре. — Вы уже знаете, благодаря каким именно поводам я пришел к заключению, что у Кламерана рыльце в пуху. С этого же момента, благодаря кое-каким сведениям, работа уже значительно упрощалась. Что же я сделал? Первым делом я поместил своих подручных к тем лицам, в которых имел интерес, а именно: Жозефа Дюбуа — к Кламерану, а Нину Жипси — к дамам Фовель.

— Я положительно не могу понять, как это Нина могла согласиться на такое предложение.

— Ну, это мой секрет! — отвечал Вердюре. — Итак, я продолжаю. Имея в своем распоряжении отличные глаза и чуткие уши на месте, уверенный в настоящем, я должен был узнать прошлое и потому отправился в Бокер. На другой день я уже был в Кламеране и сразу же отправился к сыну старого лакея Сен-Жана. Это славный малый, простой, как сама природа. Я стал покупать у него свеклу…

— Свеклу?… — спросил сбитый с толку Проспер.

— Да, свеклу. У него имелась продажная, и мы стали торговаться. Торг продолжался целый день, и мы усидели с ним дюжину бутылок. К вечеру сын Сен-Жана был пьян в стельку, и я таки купил у него на девятьсот франков свеклы, которую перепродал потом вашему отцу.

Проспер дико смотрел на него, так что Вердюре засмеялся.

— Я рискнул девятьюстами франками, — продолжал он, — но зато узнал всю историю Кламеранов, роман Гастона, его бегство за границу. Я узнал также, что только год тому назад Луи был на родине, что он продал замок некоему Фужеру и что жена этого Фужеру, Мигонна, назначала свидание Луи. В тот же вечер я переправился через Рону и побывал у этой Мигонны. Я сказал ей, что пришел от Кламерана, и она выложила передо мною все, что знала. С этих пор у меня в руках уже был главный конец нити. Оставалось только узнать, что сталось с Гастоном, и тридцать шесть часов спустя я был уже в Олороне. Здесь я повидался с Мануэлем и узнал от него всю биографию Гастона и малейшие детали его смерти. От него же я узнал и о том, что к ним приезжал Луи. А пока я там путешествовал, мои помощники не сидели сложа руки. Ненавидя друг друга, Рауль и Кламеран все-таки довольно хитро скрывали свои письма. А Жозеф Дюбуа все-таки находил их, с большей части из них снимал копии, а некоторые сфотографировал и доставил все это мне. С своей стороны, Нина подслушивала у дверей и представляла мне полный отчет о том, что ей довелось слышать… Наконец, кое-что есть и другое, о чем я вам сообщу только впоследствии.

Это было ясно, неоспоримо.

— Понимаю, — говорил Проспер, — понимаю.

— А что вы тут поделывали без меня, дорогой приятель? — спросил Вердюре.

При этом вопросе Проспер смутился и покраснел. Но он понимал, что скрывать о своем поступке было бы нечестно и неумно.

— Увы, — ответил он, — я прочитал в газете, что скоро будет свадьба Кламерана с Мадленой.

— А потом? — спросил с беспокойством Вердюре.

— Я написал Фовелю анонимное письмо, в котором обращал его внимание на его жену и на ее отношения с Раулем.

Вердюре со злобою стукнул кулаком о стол.

— Несчастный! — закричал он. — Да ведь вы этим, быть может, погубили все!

Его физиономия изменилась, радостное лицо вдруг стало грозным.

— Вас не было, — залепетал Проспер, — это известие о свадьбе встревожило меня. Вы были где-то очень далеко, быть может, были очень заняты…

— Написать анонимное письмо! — волновался Вердюре. — Да знаете ли вы, что этим наделали? Вы будете причиной того, что, быть может, я не сдержу слова, данного мною одной из редких женщин, которую я глубоко уважаю. И я окажусь обманщиком, я, который…

И он вдруг встрепенулся, точно поняв, что сказал больше, чем следовало.

— Где и когда вы опустили это письмо? — спросил он уже спокойно.

— Вчера вечером, на улице Кардинала Лемуана.

— В котором часу?

— Около десяти.

— Значит, сегодня утром оно уже попало в руки к Фовелю. Теперь он его уже читает. Вы можете вспомнить то, о чем вы ему писали?

— Буквально все.

И он в точности восстановил свое письмо к Фовелю. Вердюре выслушал его с большим вниманием, и морщины на его лбу стали разглаживаться.

— А ну-ка прочтите еще раз! — сказал он.

Проспер повиновался.

Когда чтение было окончено, Вердюре выпрямился и стал перед Проспером, скрестив руки на груди.

— Эффект вашего письма, вероятно, был ужасен, — сказал он. — Ваш патрон вспыльчив?

— Воплощенная горячность, — отвечал Проспер.

— Тогда еще не все, значит, пропало.

— Как так?

— Все вспыльчивые натуры никогда не подчиняются первому впечатлению. В этом наше спасение. Если бы, получив ваше письмо, господин Фовель подчинился первой вспышке, то он моментально бросился бы к жене и закричал: «Где твои бриллианты?» — и тогда прощай наши планы. Я ведь знаю госпожу Фовель. Она сознается во всем.

— А это было бы большим несчастьем?

— Да, мой друг, потому что первое слово, произнесенное в повышенном тоне Фовелем и его женой, рассеет все наши надежды.

Проспер не предвидел этого.

— Кроме того, — продолжал Вердюре, — это причинило бы одной особе невыносимое горе.

— Я ее знаю?

— И даже очень. Наконец, мне очень было бы жаль видеть, как эти два негодяя улизнут от меня, так и не попав в уготованное им место.

— Мне кажется все-таки, что вы знаете, как теперь действовать.

Вердюре пожал плечами.

— А разве вы не заметили пробелов в моем рассказе? — спросил он.

— Нет.

— Значит, вы плохо слушали меня. Первое: отравил Кламеран своего брата или нет?

— После этого вашего намека я почти убежден в этом.

— Такого же мнения и я. Но где доказательства? У нас их нет. Я спрашивал доктора С… В нем нет и тени подозрения. А ведь доктор С… не шарлатан, а действительно человек науки. Какие яды производят описанные мною явления? А вот и второе: я совершенно ничего не знаю о прошлом Рауля.

— А это разве необходимо?

— Во что бы то ни стало. Но мы скоро узнаем его. Я уже отправил в Лондон одного из моих подручных… виноват, сослуживцев, очень расторопного парня, некоего Пало, и он мне пишет, что уже напал на след…

Проспер плохо слушал. Уверения Вердюре возвратили ему веру. Он уже видел в руках правосудия настоящих преступников и представлял себе заранее все разбирательство на суде присяжных, где установится его невиновность и где он с триумфом будет реабилитирован. И он снова уже видел около себя Мадлену, так как по ее поведению, по ее намекам у портнихи он понял, что она все еще его любит. И эта уверенность в счастье возвратила ему хладнокровие, которое изменило ему с тех самых пор, как было открыто ограбление кассы.

Пробило шесть часов.

— Ловко! — воскликнул Вердюре. — Уже шесть часов, а я-то рассчитывал выспаться с дороги! А теперь уже не время спать…

Он вышел из комнаты и стал на лестнице.

— Мадам Александра! — закричал он. — Эй! Мадам Александра!

Содержательница номеров «Архистратига», почтенная супруга Фанферло, оказалось, еще вовсе не ложилась спать. Это очень удивило Проспера.

Она явилась с заискивающей улыбкой.

— Что вам угодно? — спросила она.

— Как можно скорее пошлите за Жозефом Дюбуа и за Пальмирой, — отвечал ей Вердюре. — Скажите им, что я их жду. Когда они придут, разбудите меня. Я немножко вздремну.

И госпожа Фанферло не дошла еще и до середины лестницы, как Вердюре без всяких стеснений уже растянулся на кровати Проспера.

— Вы позволяете? — спросил он. — Я так и знал.

Около девяти часов утра кто-то робко постучал три раза в дверь. Стук этот был очень слаб, но его было вполне достаточно, чтобы Вердюре проснулся и вскочил с кровати.

— Кто там? — спросил он.

Но Проспер, который никак не мог заснуть, сидя в кресле, уже шел отворять. Это оказался лакей Кламерана, Жозеф Дюбуа.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Сколько лет, сколько зим, патрон! Наконец-то снова вы дадите мне совет. В ваше отсутствие я, право, не знаю, какому святому и молиться! Я похожу на того плясуна, под которым лопнул канат.

— В чем же дело? — спросил его Вердюре. — Только, пожалуйста, не тяни и говори без лишних фраз.

— Да вот в чем дело. Я не знаю, каковы ваши намерения, мне неизвестны ваши методы, но пора уже кончать, наносить последний удар, и притом скорее, как можно скорее.

— Ты так думаешь?

— Да, патрон, потому что если вы будете тянуть, если вы будете употреблять уловки, то тогда прощай все наши усилия и вам останется только одна пустая клетка без птиц. Вы смеетесь?… Да, я знаю, что вас не проведешь, но ведь и они тоже хитры! Вчера утром, часов в десять, едва продрав глаза, мой почтенный хозяин задумал приводить в порядок свои бумаги. Они хранятся у него в шкатулке, замок в которой, кстати сказать, доставил мне немало хлопот. С первого же взгляда он увидал, точно его черт под руку толкнул, что кто-то рылся в этих проклятых бумагах. Он побледнел как полотно и стал ругаться… Да ведь как!

— Дальше, дальше…

— Ну, как он догадался о моих экскурсиях в его письма? Просто непонятно. Вы ведь отлично знаете, как старательно я прячу концы. Если бы вы видели, с какой тщательностью я привел все в порядок!.. И вот, чтобы убедиться, что он не ошибается, мой маркиз стал разглядывать каждую букву, стал переворачивать письма, нюхать… Жаль, что не было микроскопа, а то он посмотрел бы и в него. Затем вдруг — паф!.. Он вскакивает с места и, сверкая глазищами, отбрасывает ногою стул в другой конец кабинета и кидается на меня. «Кто-то был здесь, кто-то рылся в моих бумагах, — закричал он, — это письмо даже сфотографировали!» Бррр!.. Я не трус, но кровь во мне похолодела, запахло смертью, топором, убийством… Так что я даже простился с Александрой…

Вердюре нахмурил брови.

— Продолжай, — сказал он.

— Тогда я забежал за другой конец громадного стола, который таким образом оказался между нами. «Это не может быть, — сказал я ему. — Господин маркиз изволит ошибаться. Это невозможно!» Но он не хотел меня даже слушать. Он тыкал мне в глаза письмо и повторял: «Это письмо сфотографировано! Вот доказательство!» И он не ошибался, скотина этакая. Он протянул мне письмо и указал на нем маленькое желтенькое пятнышко. «Смотри! — закричал он мне. — Смотри же! Ведь это… ведь это…» И он мне назвал, что такое, да я и позабыл. Кажется, это какой-то фотографический реактив…

— Знаю, знаю! — перебил его Вердюре. — Что же потом?

— Потом, патрон, у нас вышла сцена… Да еще какая! Он схватил меня за шиворот и стал трясти, как грушу, чтобы я ему сказал, кто я такой, откуда я явился и что у меня на уме. Он стал допытываться, как я провожу свое время, с той самой минуты, как попал к нему. Вот из кого бы вышел отличный судебный следователь! Потом он вызвал к себе лакея из гостиницы и стал его о чем-то спрашивать по-английски. Но ведь английского я не знаю. Под конец он смягчился, и, когда лакей ушел, он дал мне на чай двадцатифранковую монету и сказал: «Я погорячился, ты не способен на то, в чем я тебя подозревал».

— Он это сказал?

— Слово в слово.

— И ты поверил ему?

— Вполне.

Вердюре многозначительно засвистел.

— Если ты поверил этому, — сказал он, — то Кламеран прав: ты ни на что не способен.

— Только и всего?

Последовало продолжительное молчание. Вердюре соображал свой план сражения и поджидал только сообщений Нины, действовавшей теперь под именем Пальмиры, чтобы сразу приступить к атаке.

Жозеф Дюбуа выказывал нетерпение и беспокойство.

— Что же мне теперь делать, патрон? — спросил он.

— Тебе? — отвечал Вердюре. — Отправляться обратно в гостиницу. Весьма возможно, что твой хозяин уже хватился тебя.

Но в это время восклицание Проспера, который стоял у окошка, прервало Вердюре.

— Что такое? — спросил он.

— Кламеран!.. — воскликнул Проспер. — Вон там!

Одним прыжком Жозеф и Вердюре были уже у окна.

— Где вы его видите? — спросили они.

— Вон там, у моста, позади будки с апельсинами.

Проспер не ошибался. Это действительно был благородный маркиз Кламеран, который, присматриваясь к входившим и выходившим из номеров «Архистратига», очевидно, поджидал своего лакея.

— Когда Кламеран узнал, что в его бумагах шарили, — спросил Жозефа Вердюре, — он повидался после этого с Лагором?

— Нет, патрон.

— И не написал ему ничего?

— Даю голову на отсечение, что нет. Согласно вашим инструкциям зорко следить за его корреспонденцией, я организовал целую систему, благодаря которой от меня не могло ускользнуть малейшее прикосновение к перу. Но в эти сутки к перьям никто не прикасался.

— Кламеран выходил вчера после обеда, — настаивал Вердюре.

— Но он ничего не писал дорогой. Шпион, который за ним следил, удостоверил это.

— Тогда иди! Действуй! — воскликнул Вердюре. — Уходи отсюда как можно скорее! Даю тебе четверть часа на переодевание. А я тут послежу за этим негодяем сам.

В четверть часа Жозеф Дюбуа должен был изменить свою наружность. Но не прошло и десяти минут, как он явился вновь. От красивого лакея в красном жилете и с длинными, выхоленными бакенбардами не осталось ничего. Жозеф Дюбуа исчез, и из его ливреи вдруг выскочил радостный и сияющий хитрец Фанферло.

При его появлении Проспер не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть, и скорее от испуга, чем от удивления. Он узнал в нем того самого человека, который в день совершения кражи помогал полицейскому комиссару у Фовеля.

Вердюре испытующим оком окинул Фанферло и остался доволен.

— Недурно! — одобрил он. — Очень недурно!

Этот комплимент понравился Дюбуа — Фарферло.

— А что мне делать теперь, патрон? — спросил он.

— Ничего трудного для опытного человека. Выслушай меня. От твоих маневров зависит успех нашего плана. Прежде чем заняться Лагором, я хочу покончить с Кламераном. Кроме того, пока негодяи разъединены, необходимо помешать им соединиться.

— Понимаю! — отвечал Фанферло.

— Итак, выходи на улицу Гюшет и иди прямо к мосту Сен-Мишель. Перейдя его, сойди по ступеням на набережную и веди себя так неумно, чтобы привлечь к себе внимание Кламерана. Пусть он поймет, что в то время, как он шпионит, шпионят и за ним. Если он не обратит на тебя внимания, то ты сам обрати его внимание на себя.

— Я брошу в воду камень.

— Тогда запасись камнем заранее. Как только Кламеран тебя заметит, он испугается и станет удирать. Ты последуй за ним, неосторожный с виду, но будь настойчив. Узнав, что полиция идет по его следам, он струсит и употребит все свои усилия, чтобы сбить тебя с толку. Вот тут-то и необходимо умение. Он хитер, не забывай этого.

— Знаю, не вчера ведь я родился!

— Тем лучше. Докажи-ка это Кламерану! Весьма возможно, что ему взбредет в голову сесть на поезд железной дороги и удрать. В таком случае и ты поезжай за ним, хотя бы он завел тебя даже в Сибирь. Есть у тебя деньги?

— Я возьму их у Александры.

— Отлично!.. Еще два слова. Если этот мошенник сядет в поезд, дай мне знать. Но он может проболтаться по улицам и до ночи; береги себя и не заходи в темные углы. Негодяй на все способен.

Фанферло вышел, а Вердюре с Проспером принялись за наблюдения.

— Глядите, глядите!.. — сказал Вердюре.

Кламеран вышел из своей засады и направился к перилам моста. Было похоже на то, будто его заинтересовало что-то необыкновенное.

— Ага, — пробормотал Вердюре. — Он заметил нашего агента!

Беспокойство Кламерана стало заметным. Он сделал несколько шагов, точно бы для того, чтобы перейти через мост, но потом раздумал и направился к улице Сен-Жан.

— Клюет! — радостно воскликнул Вердюре.

Но в это время раздался стук в дверь. Проспер и Вердюре встрепенулись. Это вошла Нина Жипси, или, что то же, Пальмира Шокарель.

Бедная Нина! Каждый день, пока она была на службе у Мадлены, оставлял печать на ее очаровательной головке. Бедная Жипси! Она, такая живая, такая веселая, такая подвижная, теперь изгибалась под гнетом горя, которое пудами навалилось на нее. После необыкновенного счастья она была унижена до нищеты.

Проспер воображал, что при виде его, все еще преданная ему, она бросится ему от радости на шею и заключит его в свои объятия. Но он ошибся. Жипси едва узнала его. Она боязливо раскланялась с ним, точно с чужим. Все свое внимание она сосредоточила на Вердюре. Она смотрела на него теми боязливыми и в то же время любящими глазами, какими глядит бедное животное, когда с ним сурово обращается человек.

Он же, наоборот, относился к ней по-отечески, с нежной привязанностью.

— Ну-с, дорогое дитя, — обратился он к ней, — какие новости вы принесли? Бывает ли у вас Кламеран?

— С тех самых пор как объявлено об их свадьбе, — отвечала Жипси, — он бывает у нас каждый вечер, и его принимает барышня. Он ухаживает за ней.

Это сообщение перевернуло вверх дном все мысли Проспера.

— Как? — воскликнул он в гневе. — Этот негодяй маркиз Кламеран, этот бесчестный вор, этот убийца — и вдруг принят у Фовелей и ухаживает за Мадленой!.. Что же вы мне говорили, милостивый государь, каких еще надежд мне от вас ожидать?

Повелительным жестом Вердюре прервал эти обвинения.

— Довольно! — резко сказал он. — Если вы не способны сами себя спасти, то не мешайте действовать тем, кто работает за вас.

И, дав этот урок, он ласково обратился к Жипси.

— Что вы узнали, дорогое дитя? — спросил он.

— Ничего положительного, сударь; к несчастью, ничего такого, на что вы могли бы опереться. Поверьте мне, я сожалею об этом.

— Но ведь вы же мне телеграфировали, что случилось нечто важное.

Жипси безнадежно махнула рукой.

— Я подозревала кое-что, сударь, а что — я не могу ни выяснить, ни определить. Весьма возможно, что это было одно только глупое предчувствие, которое из пустяков сделало нечто экстраординарное. Мне кажется, что в дом пробралось такое несчастье, что надо ожидать катастрофы. От госпожи Фовель нельзя узнать ровно ничего: она стала телом без души. Но, кажется, она начала остерегаться своей племянницы и избегает ее.

— А господин Фовель?

— Ясно, что его постигло какое-то несчастье, даю в этом руку на отсечение. Со вчерашнего дня он стал совсем другим человеком. Он ходит, ходит, ни на минуту не присядет, точно сумасшедший. Даже голос его изменился. В глазах появляется какое-то странное выражение, какое-то неопределенное и вместе с тем страшное, всякий раз, как он взглянет на жену. Вчера вечером, как только приехал Кламеран, он тотчас же вышел, сказав, что ему надо работать.

— А дамы вчера выходили?

— Да, они вчера гуляли.

— Что делал без них господин Фовель?

— Он остался один; дамы увозили с собой и меня.

— Ну, конечно! — воскликнул Вердюре. — Он встал и нашел улики относительно анонимного письма. Ах, Проспер, несчастный вы человек! Какое зло нам причинило ваше анонимное письмо!

Слова Вердюре сразу просветили Жипси.

— Теперь я понимаю! — воскликнула она. — Господин Фовель уже знает все!

— То есть он думает, что знает все, — сказал Вердюре. — Но это «все» еще страшнее, чем то, что в действительности произошло.

— Тогда я понимаю его приказание, которое подслушал Кавальон.

— Какое приказание?

— Кавальон нечаянно подслушал, как господин Фовель приказывал своему лакею под страхом немедленного расчета все письма, которые только будут приходить в их дом, кому бы они ни были адресованы, приносить прежде всех к нему.

— Когда он это приказал?

— Вчера после полудня.

— Вот то, чего я так опасался! — воскликнул Вердюре. — Теперь ясно, что вступает в это дело и он и что он хоть и скрывает это, а, наверное, будет мстить. Успеем ли мы вовремя предупредить его намерения? Возможно ли еще обставить дело так, чтобы он поверил, что это анонимное письмо — одна только сплошная ложь, и больше ничего?

Он помолчал немного. Хотя и извинительная, но все же глупость Проспера испортила все его дело. Теперь от него требовалось быстрое и крайнее средство.

— Мерси за ваши сообщения, дорогое дитя, — сказал он наконец. — Теперь мне надо подумать, потому что бездействие было бы сейчас крайне опасно. Отправляйтесь поскорее домой. Старайтесь, чтобы господин Фовель не узнал, что вы тоже состоите с нами в заговоре. Поэтому побольше благоразумия, не упускайте из виду ни одного, даже самого незначительного, факта, ни единого слова.

— А Кальдас? — спросила боязливо Жипси.

За пятнадцать дней уже в третий раз Проспер слышал это имя. Он рылся в своей памяти, перебирал всех, кого знал и даже кого позабыл совсем, и ему казалось, что он замешан в какую-то тяжкую интригу. Но в какую?

Сам Вердюре, этот невозмутимый господин, и тот при этом имени вздрогнул, но вовремя спохватился.

— Я обещал вам найти его, — отвечал он. — И я сдержу свое обещание… До свидания!

Был уже полдень, и Вердюре захотел есть. Он окликнул Александру, и эта добродетельная содержательница номеров «Архистратига» накрыла у окна столик, за который и уселись Проспер и его покровитель.