Глава XXIII
Как легко было предположить и как и догадывался Вердюре, эффект от анонимного письма был самый тяжелый.
Было утро. Андре Фовель сошел к себе в кабинет и принялся за ежедневную корреспонденцию. Он распечатал уже с дюжину пакетов и прочитал их, как вдруг роковое письмо подвернулось ему под руку.
Сам почерк бросился ему в глаза.
Очевидно, это было подметное письмо. Его положение миллионера не раз ставило его в необходимость получать анонимные просьбы и даже оскорбления, но это письмо поразило его своею особенностью, и — было бы странным отрицать предчувствие, — даже сердце его забилось.
Дрожавшей рукой, в твердой уверенности, что должно случиться какое-то несчастье, он сломал печать, развернул лист дешевенькой бумаги и стал читать:
«Милостивый государь» и т. д. и т. д.
Точно молния поразила его.
Как! Его жена обманывала его, и притом из всех людей выбрала именно этого подлеца, который завладел всеми ее драгоценностями и заставил ее сделаться его сообщницей в этой краже!..
Фовель был так поражен, точно его неожиданно ударили обухом по голове. Все его мысли смешались, точно осенние листья под ураганом.
Ему показалось, что сразу наступили сумерки и что какое-то мертвенное оцепенение вдруг парализовало весь его ум.
— Какой позор! — воскликнул он. — Какая мерзость!..
И, скомкав проклятое письмо, он бросил его в камин, в котором уже погас огонь.
— Не желаю о нем думать! — пробормотал он. — Только загрязнишь этой гадостью свою душу…
И, облокотившись на бюро, он стал думать, напрасно стараясь возвратить себе прежнее спокойствие и ясность души.
— А что, если это правда?
И он стиснул от злости зубы.
— Только бы узнать, кто это писал, — проговорил он. — Попадись-ка он мне!..
Он встал, подошел к камину и взял из него роковое письмо. Он расправил его, развернул и положил перед собою на бюро.
«Это, наверное, написал кто-нибудь из приказчиков, — подумал он, — кто-нибудь, обойденный мною в прибавке или в личном расположении».
И он мысленно перебрал всех своих приказчиков, но ни один их них не был способен на такую низкую месть.
Тогда ему пришло на ум поглядеть на почтовый штемпель. Он разыскал конверт и оглядел его.
«Улица Кардинала Лемуана» стояло на штемпеле.
Но и эта подробность ему ничего не открыла.
Не обращать внимания на это письмо, бросить его в огонь, сжечь… Но огонь уничтожит эту бумагу, а вместо нее все-таки останется сомнение, которое подобно самому тонкому яду проникнет до глубины души, осквернит ее и нарушит даже самую святую, самую твердую веру.
И на душе навсегда останется осадок.
Заподозренная жена, хотя бы даже и несправедливо, — уже не жена. Ей уже не будешь верить как самому себе. И Фовель почувствовал, что доверие его к жене, такое твердое всего только несколько минут тому назад, поколебалось.
— Нет! — воскликнул он. — Я больше не могу выносить этой пытки? Пойду и покажу это письмо жене!
Он было поднялся, но страшная мысль, более жгучая, чем раскаленное железо, пригвоздила его к креслу.
— Но правда ли это? — проговорил он. — А что, если меня низко надувают? Сказав обо всем жене, я дам ей возможность принять свои меры, я лишу себя последнего средства напасть на следы и узнать всю правду.
И случилось именно так, как предполагал Вердюре. «Если Фовель, — сказал он, — не уступит первому моменту, если он подумает, то у нас еще остается время».
И после долгих и мучительных размышлений банкир решил, что он будет наблюдать за женой.
Ведь к его услугам такое простое средство убедиться в истине! Ему пишут, что бриллианты его жены снесены в ломбард. Стоит только убедиться в справедливости этого сообщения. Если письмо лжет в этом пункте, то, значит, оно лжет и во всем остальном. А что, если все это окажется правдой?…
Позвали завтракать. За столом он употребил все свои усилия, чтобы не затевать об этом разговора с женой. Он много болтал, рассказывал разные истории, стараясь этим отвлечь от нее свое внимание. Но и во время разговора его не оставляла мысль тайком порыться в ящиках у жены. Эта мысль так овладела им, что он не мог удержаться и спросил ее, думает ли она сегодня куда-нибудь уезжать?
— Да, — отвечала она. — Погода плохая, но нам с Мадленой необходимо отправиться по делам.
— В котором часу?
— Сейчас же после завтрака.
Он глубоко вздохнул; точно тяжесть свалилась у него с души.
Завтрак окончился, он закурил сигару, но уже не оставался более в столовой, как обыкновенно, а под предлогом работы ушел к себе в кабинет.
Через полчаса, которые показались ему целой вечностью, донесся до него стук кареты, поданной к крыльцу. Вот вышли госпожа Фовель и Мадлена и укатили.
И не в состоянии более сдерживать себя, он бросился в комнату жены и открыл ящик, в котором хранились ее драгоценности.
Многих футляров недоставало вовсе, многие оказались пусты.
Анонимное письмо говорило правду.
— Нет, — забормотал он, — нет, это невозможно!
Несомненно, госпожа Фовель стала класть свои драгоценности в какое-нибудь другое место, быть может, она отдала их переделать или поправить?
И тут ему пришел на ум бал у Жандидье. Суетный, он спросил у своей жены:
— Почему ты не надела бриллианты?
Она весело отвечала:
— Для чего? Они уже известны всем. Напротив, без них я буду еще заметнее. Наконец, они не идут к этому костюму…
Да, она сказала это ему тогда, нисколько не смутившись, даже не покраснев, без малейшей дрожи в голосе. Какое бесстыдство! Какая испорченность скрывается под этой личиной невинности, которую она корчит уже двадцать лет их совместной жизни! Но вдруг ему засветился луч надежды.
— Быть может, госпожа Фовель стала держать свои бриллианты в комнате у Мадлены?
Не рассуждая о том, как некрасивы его поиски, он побежал в комнату молодой девушки и там, как и у своей жены, принялся за обшаривания, позабыв о том уважении, которое требовало к себе это святилище девушки.
Но он не нашел там бриллиантов госпожи Фовель. Оказалось, что и футляры Мадлены были тоже пусты. Значит, и она отдала свои драгоценности, значит, и ей известен позор их дома, значит, и она тоже сообщница.
Этот последний удар добил Фовеля.
— Они обе условились обманывать меня, — проговорил он. — Они обе в заговоре!..
И в бессилии он опустился в кресло. Крупные, безмолвные слезы скатились у него по щекам, и глубокий вздох вырвался у него из груди.
Валентина, эта чистая молодая девушка, когда-то так любившая его, которой он принес в жертву все свое богатство, которая становилась ему дороже с каждым годом их брака, эта несравненная с виду жена — и вдруг предала его!..
Она его обманула… она… мать его детей!
Его детей!.. Какая горькая насмешка! Да его ли они дети?
Но он понимал, что одного указания на отсутствие бриллиантов еще мало, что он не может еще полагаться на свое личное чувство. К счастью, у него могут быть еще другие доказательства!
И он позвал к себе лакея и приказал ему подавать все приходящие письма только ему одному. Затем он дал нотариусу в Сен-Реми срочную депешу, в которой просил его сообщить ему самые подробные сведения о семье Лагоров вообще и о Рауле в частности.
Скоро на эту депешу пришел из Сен-Реми следующий ответ:
«Семья Лагоров, как уже сообщалось об этом и господину Вердюре, находится в настоящее время в крайней нужде. О господине Рауле неизвестно ровно ничего, так как у госпожи Лагор от ее законного брака имеются только дочери… и т. д. и т. д.».
Это сообщение стало последней каплей для Фовеля.
— Несчастная! — воскликнул он, сгорая от злобы и душевных мук. — Несчастная! Чтобы свободно видеться со своим любовником, чтобы всегда иметь его при себе, ты осмелилась ввести его в мой дом под именем племянника, которого никогда и не существовало на свете!
Смерть! Только смертью и можно платить за такие обиды! Но боязнь, как бы его личное чувство не взяло над ним верх, дала ему возможность вовремя сдержать себя, и он решил притворяться.
— Буду их тоже обманывать, как и они меня, — проговорил он с чувством удовлетворения.
Вечер прошел как и всегда. За обедом Фовель шутил. И только в девятом часу, когда к ним пришел Кламеран, он ушел к себе, боясь, что не совладает с собой, и не выходил уже до ночи.
Наутро между писем, поданных ему лакеем, он нашел одно со штемпелем «Везине». С большими предосторожностями он распечатал его и прочитал:
«Дорогая тетя! Очень необходимо видеть тебя сегодня, и я тебя поджидаю. При свидании я сообщу тебе, почему не могу приехать к тебе лично.
Твой Рауль».
— Влопались! — воскликнул Фовель, задрожав от радости.
И он достал из ящика бюро револьвер и стал репетировать поединок.
Но он думал, что он один, а тем временем нашелся свидетель каждого его малейшего движения. Возвратившись из номеров «Архистратига», Нина Жипси прильнула глазом к замочной скважине и по его жестам догадалась, в чем дело.
Положив револьвер на камин, Фовель занялся приведением письма в первоначальный вид. Окончив это дело, он вышел к швейцару и передал ему это письмо, чтобы жена не догадалась, что послание Рауля прошло через его руки.
Пока он выходил, Жипси вошла в его кабинет и, предчувствуя опасность, подбежала к камину и разрядила револьвер.
«Так-то лучше, — подумала она. — Теперь надо послать Кавальона за господином Вердюре и предупредить его обо всем, — время еще есть.»
Она сошла вниз и послала молодого приказчика к Александре.
Часом позже госпожа Фовель оделась, приказала подать себе карету и куда-то уехала.
А господин Фовель, который еще заранее послал за извозчиком, помчался вслед за нею.
«Боже мой!.. — подумала Нина. — Если господин Вердюре не поспеет вовремя, то госпожа Фовель и Рауль погибли».
