Глава XXI
По уходе Рауля госпожа Фовель целый час оставалась в оцепенении, близком к полной нечувствительности ко всему, что бывает следствием одинаково как крупных моральных потрясений, так и сильных физических страданий.
Мало-помалу она стала приходить к сознанию настоящего положения и вместе со способностью мыслить возвратились к ней и страдания.
Теперь она поняла, что была жертвой гнусной комедии, что Рауль мучил ее сознательно, хладнокровно, с заранее обдуманным планом, делая из ее страданий себе забаву, спекулируя на ее нежности.
Но Проспер? Был ли он сообщником Рауля? Способствовал ли он ему в краже?
В этом вопросе для госпожи Фовель заключалось все. Если не он, то кто же другой мог сообщить Раулю слово и заранее положить в кассу такую громадную сумму денег, когда, согласно формальным приказаниям патрона, она всегда должна была оставаться пустой. Да и самое поведение Проспера делало вероятным сообщение Рауля. Она знала, что он живет с одной из тех тварей, по капризу которых бросаются на ветер целые состояния и которые губят даже лучших людей. Она считала ее способной на все.
Разве она не знала по опыту, до чего может довести увлечение?
Тем не менее она извиняла Проспера и его падение приписывала себе. Благодаря кому именно Просперу было отказано от дома, который он считал своим? Кто разрушил хрупкое здание его надежд и испортил его чистую любовь?
Она думала об этом и не знала, как теперь поступить, сообщить ли обо всем Мадлене или нет?
И она решила, что преступление Рауля должно остаться в тайне. И когда в одиннадцать часов вернулась из гостей Мадлена, она ей не сказала ничего.
Ее спокойствие не изменило ей и тогда, когда пришли домой и Фовель с Люсьеном. Но под внешним спокойствием было скрыто ее тяжкое страдание. Что, если банкир вздумает сейчас сойти вниз, в контору, и осмотреть кассу? Это бывало редко, но все-таки бывало.
Наступившая ночь была для госпожи Фовель одним долгим и невыносимым страданием.
— Через шесть часов… — говорила она себе. — Через четыре часа… Через три часа все будет открыто. Как-то все обойдется!
Настал день, стали в доме пробуждаться. Вот заходила прислуга. Вот стали отпирать контору, вот донеслись до нее голоса приказчиков.
Она хотела встать и не могла. Непобедимая слабость и тяжкие страдания овладели ей. Тогда она стала ожидать, присев на краю кровати и насторожив слух. Отворилась дверь, и в ее комнату вошла Мадлена. Несчастная была бледна как смерть и дрожала как осиновый лист.
Госпожа Фовель поняла, что преступление открыто.
— Ты знаешь, тетя, что случилось? — спросила Мадлена прерывающимся голосом. — Обвиняют Проспера в краже. Сейчас внизу полиция, и его отведут в тюрьму.
Госпожа Фовель застонала.
— Все это штуки Рауля или маркиза… — продолжала молодая девушка.
— Как? Почем ты знаешь?
— Я ничего не знаю. Проспер не виноват — вот и все. Сейчас я его видела, говорила с ним. Если бы он был виновен, то он не осмелился бы так честно смотреть мне в глаза.
Госпожа Фовель уже открыла было рот, чтобы сообщить ей обо всем, но не смогла.
— Чего хотят еще от нас эти два чудовища? — воскликнула Мадлена. — Каких им жертв еще надо? Обесчестили Проспера!.. Лучше бы убили его…
Приход Фовеля прервал ее. Банкир так был возмущен, что не мог говорить.
— Негодяй! — пробормотал он наконец. — И он осмелился обвинить меня!.. Сказал во всеуслышание, что это я сам себя обокрал… Теперь маркиз Кламеран может заподозрить меня.
И, не замечая выражения лиц двух дам, он рассказал, как все случилось.
В этот день преданность Мадлены своей тетке выдержала тяжкое испытание. На глазах у благородной девушки втаптывали в грязь человека, которого она любила; она верила в его невиновность как в свою собственную.
Она знала тех, кто подставил ему ловушку, и не могла его защищать.
А госпожа Фовель поняла, что ее недомогание может послужить уликой, и, полумертвая, собралась с последними силами и вышла к завтраку.
Это был печальный завтрак. Никто не ел. Прислуга ходила на цыпочках и перешептывалась, точно в доме был покойник.
В два часа Фовель сидел запершись у себя в кабинете, когда к нему пришел вдруг казачок и доложил, что его желает видеть маркиз Кламеран.
— Как! — воскликнул банкир. — Он смеет…
А потом он подумал и сказал:
— Проси.
Но маркиз не пожелал входить. Возвратившийся мальчик доложил, что по важным соображениям он хочет видеть господина Фовеля в банкирской конторе.
— Что еще за новости? — воскликнул банкир.
Но, не найдя отговорок, он все-таки сошел вниз. Кламеран ожидал его, стоя в первой комнате перед кабинетом кассира. Фовель направился к нему.
— Что вам еще нужно от меня, милостивый государь? — резко спросил он его. — Ведь вы же получили все? У меня ваши расписки…
К великому удивлению приказчиков и самого банкира, маркиза нисколько не смутил этот вопрос.
— Вы жестоки ко мне, — отвечал он, — но если я настаивал на том, чтобы видеть вас здесь, а не в вашем кабинете, так это только потому, что именно здесь, при ваших служащих, я дозволил себе быть неделикатным с вами и вот при них же хочу просить у вас извинения.
Поведение Кламерана было настолько неожиданно, что банкир едва нашел от удивления два-три банальных слова ему в ответ. Он протянул ему руку и сказал:
— Забудем обо всем…
Затем они несколько минут дружелюбно беседовали, Кламеран рассказал банкиру, почему именно ему так неотложно понадобились деньги, и они стали прощаться. Уходя, Кламеран заявил, что хотел бы получить от госпожи Фовель позволение засвидетельствовать ей свое почтение.
— После такого горя, какое ей пришлось испытать сегодня утром, — сказал он с видимой нерешительностью, — было бы, пожалуй, это и нескромно…
— О, не беспокойтесь об этом! — отвечал банкир. — Мне даже кажется, что немножко поболтать ей просто было бы полезным, развлекло бы ее, а то и я так расстроен этим неприятным приключением…
Госпожа Фовель находилась в том же самом будуаре, где накануне Рауль пугал ее самоубийством. Изнемогая от страданий, она едва сидела на кушетке, и Мадлена была около нее. Но когда лакей доложил о Кламеране, обе они вскочили, испугавшись так, точно это было привидение.
Он поздоровался с ними; ему указали на кресло, но он отказался от него.
— Простите, мадам, — начал он, — что я осмелился вас беспокоить, но я должен исполнить свой долг.
Дамы молчали.
— Я знаю все! — тихо сказал он. — Час тому назад я узнал, как вчера вечером Рауль прибег к позорному насилию, как он вынудил у своей матери ключ от кассы и как похитил из нее триста пятьдесят тысяч франков.
Гнев и стыд при этих словах покрыли щеки Мадлены.
Она бросилась к тетке и схватила ее за руки.
— Так это правда? — злобно спросила она ее. — Так это правда?
— Увы! — застонала уничтоженная госпожа Фовель.
Мадлена выпрямилась во весь рост.
— И ты допустила, что обвиняют Проспера, — воскликнула она, — ты позволила обесчестить его, посадить в тюрьму?
— Прости!.. — прошептала госпожа Фовель. — Я боялась. Рауль хотел себя убить. Затем ты не знаешь… Проспер его соучастник.
— Тебе об этом наврали и ты веришь? — возмутилась Мадлена.
Кламеран искал удобного момента прервать ее.
— К несчастью, — язвительно сказал он, — ваша тетушка права: господин Бертоми действительно тут причастен.
— Доказательств, милостивый государь, доказательств!
— Признание Рауля.
— Рауль — подлец!
— Я согласен с вами, но кто же сообщил ему слово? Кто заранее принес деньги в кассу? Несомненно, что господин Бертоми.
Но Мадлена не слушала его. Бросив на него уничтожающий взгляд, она многозначительно сказала:
— Вы должны знать, где эти деньги. Вы подстрекнули его на эту кражу, и укрыватель — тоже вы!
— Настанет день, мадемуазель, — отвечал он, — когда вы раскаетесь в этих словах. Я понял значение ваших слов. Не старайтесь их отрицать…
— Я и не подумаю их отрицать.
— Мадлена! — прошептала госпожа Фовель, дрожа всем телом при мысли о том, что она всецело находится в его руках. — Мадлена, имей жалость!..
— Да, — печально произнес Кламеран. — Мадемуазель безжалостна. Она жестоко поступает с честным человеком, единственная вина которого состояла лишь в том, что он повиновался последней воле своего покойного брата.
И он медленно вытащил из кармана пачку банковых билетов и положил ее на камин.
— Рауль украл триста пятьдесят тысяч франков, — сказал он, — вот эта сумма. Это — половина моего состояния. От всей души я отдаю вам все, чтобы только быть убежденным, что это преступление — последнее.
Мадлена была смущена. Все ее предположения, казалось, разлетелись прахом. Госпожа Фовель, наоборот, с распростертыми объятиями встретила эту щедрость.
— Мерси, — говорила она, пожимая Кламерану руку. — Мерси, вы так добры!..
Луч радости засветился в глазах Луи. Но он начал торжествовать слишком рано. Минута размышления вернула Мадлене все ее недоверие.
Для человека, которого она считала неспособным на благородное чувство, она считала это бескорыстие слишком великим поступком, и у нее появилась мысль, не новая ли это западня?
— Для чего нам эти деньги? — спросила она.
— Вы отдадите их господину Фовелю.
— Мы? И как? Отдать ему эти деньги — значит выдать Рауля, а это в свою очередь значило бы погубить тетю. Нет, милостивый государь, возьмите эти деньги себе назад.
Кламеран повиновался и собрался уходить.
— Я понимаю ваш отказ, — сказал он. — Но я не уйду, мадемуазель, без того, чтобы не сказать вам, как сильно заставляет меня страдать ваша несправедливость. Быть может, вы теперь измените и данное вами обещание?
— Нет, я сдержу свое обещание, но только в том случае, если вы дадите мне гарантии.
— Гарантии?… В чем? Говорите, прошу вас…
— Кто может знать, что после моей свадьбы с вами Рауль снова не будет угрожать своей матери? Что значит мое приданое для такого человека, который в четыре месяца растратил более ста тысяч? Давайте сторгуемся: моя рука за честь и жизнь моей тети. Но предварительно я должна знать: в чем ваши гарантии?
— О, я предоставлю вам все, что только вы потребуете от меня! — воскликнул Кламеран. — Вы сомневаетесь в моей преданности, чем же я мог бы вам ее доказать? Попытаться спасти господина Бертоми?
— Благодарю за ваше предложение, — с достоинством отвечала Мадлена. — Если Проспер окажется виновным, то пусть его засудят, а если он невиновен, то Бог ему поможет.
Госпожа Фовель и ее племянница поднялись. Визит окончился. Кламеран должен был уходить.
«Каков характерец? — говорил сам себе Кламеран. — Какова сила воли!.. Требовать от меня гарантий!.. Но я ее люблю и хочу видеть эту гордячку у своих ног… Она так хороша… Что ж, тем хуже для Рауля!»
И в самый тот момент, когда Луи уже считал себя у цели, возникло новое препятствие. Приходится начинать сначала. Было ясно, что Мадлена решила пожертвовать собой ради тетки, но было также ясно и то, что она не пожертвует собой ради одних только сомнительных обещаний.
А как ей дать гарантии? И какие? Какими мерами можно ясно и определенно удостоверить, что госпожа Фовель отныне будет ограждена от Рауля?
Конечно, раз Кламеран женится, то Рауль будет богат и уже оставит мать в покое. Но как это доказать, как это объяснить Мадлене?
Какие ей дать гарантии?
И долго Кламеран обдумывал этот вопрос. И все-таки он не находил ничего, ни одного возможного решения, ни одного средства выйти из положения.
Но он был не из тех людей, которые долго задумываются над одним каким-нибудь предметом. Если он не мог решить вопроса, то он прямо устранял его.
Рауль стеснял его. Оставалось устранить этого Рауля. И он решил устранить его.
Через господина Фовеля его жена и Мадлена узнавали постепенно о результатах следствия над Проспером, об его упорном замешательстве, об обвинениях, которые ему предъявлялись, о нерешительности судебного следователя и, наконец, об его освобождении из тюрьмы за недостатком улик, так как не оказалось специальных поводов к его задержанию. С самого посещения Кламерана и предложения его выкупить кассира госпожа Фовель не сомневалась в его виновности, Мадлена же, напротив, была убеждена в его полной непричастности к делу. И когда он получил свободу, то под каким-то благовидным предлогом Мадлена выпросила у дяди десять тысяч франков и послала их этому несчастному, сделавшемуся жертвой стечения обстоятельств, так как до нее доходили слухи, что он остался вовсе без денег.
И если она приложила к своей посылке письмо, склеенное из букв, вырезанных ею из молитвенника, в котором советовала Просперу покинуть Францию, так это только потому, что еще не знала, что и здесь его существование еще возможно. К тому же, убежденная, что рано или поздно она станет женою Кламерана, она предпочитала видеть далеко от себя человека, которого любила так горячо.
А тем временем поставщики, деньги которых потратил Рауль и которые вот уже столько времени отпускали Фовелю в кредит, настаивали на платеже. Они не понимали, как это такой дом, как дом Фовеля, может заставлять их ожидать такие незначительные суммы. Одному были должны две тысячи, другому — тысячу, третьему всего только полтораста франков. Мясник, лавочник, виноторговец — все представили свои счета разом, и всем необходимы были деньги сейчас же и до зарезу. Некоторые даже грозили, что обратятся прямо к господину Фовелю. Увы! Госпожа Фовель была должна 15 тысяч франков, и ей неоткуда было взять этих денег.
С одной стороны, Мадлена и ее тетка, всю зиму воздерживавшиеся от выездов, чтобы избежать расходов на туалеты, должны были во что бы то ни стало ехать на бал к Жандидье, личным друзьям Фовеля.
Но как отправляться на этот бал, который в довершение несчастья был костюмированный? Откуда взять денег на костюмы? Целый год они уже не платили своей портнихе. Целый год они ей были должны изрядную сумму. Согласится ли она продолжать им кредит?
Но тут им оказала услугу их новая горничная Пальмира Шокарель, нанятая к Мадлене. Эта девушка, отличавшаяся знанием жизни, без всяких просьб с их стороны указала им на очень искусную портниху, которая только что открыла свою мастерскую, не нуждалась в деньгах и была бы счастлива шить все что угодно, ждать деньги, и все это только из-за того, что госпожа и мадемуазель Фовель могут послужить ей рекламой и привлечь к ней заказчиков.
Но это еще не все. Ни госпожа Фовель, ни ее племянница не могли отправиться на бал без драгоценностей.
А как быть, если все их драгоценности до единой были заложены Раулем в ссудной кассе и сами расписки хранились у него?
Вот почему Мадлене пришла на ум идея попросить Рауля на часть похищенных денег выкупить драгоценности, оказавшиеся в его руках благодаря слабости его матери. И она открыла этот проект тетке.
— Разреши мне свидание с Раулем, — говорила она. — Он не посмеет мне отказать.
И на другой день отважная девушка взяла фиакр и, несмотря на отвратительную погоду, отправилась в Везине.
Эта попытка оказалась все-таки бесполезной. Рауль объявил ей, что поделил деньги с Проспером, свою же часть уже растратил и сидит теперь без денег сам. При этом он не хотел возвратить ей и расписок, и со стороны Мадлены потребовалось много энергии, чтобы добиться от него возвращения четырех расписок из пяти, самых необходимых и притом наименее дорогих.
Этот отказ с его стороны был внушен ему Кламераном. Маркиз надеялся, что в самый критический момент они обратятся к нему. Рауль отказался исполнять это приказание и только после сильной ссоры, о которой рассказывал Жозеф Дюбуа, новый лакей Кламерана, ему пришлось уступить.
Оба сообщника понимали отлично, что они очень опасны друг для друга. Кламеран стал подыскивать средство, если и не особенно честное, но безответственное, как бы ему отделаться от Рауля, а молодой бандит чувствовал каждую минуту это «дружественное» к нему расположение.
И только сознание тяжкой опасности могло их примирить снова, и эта опасность во всей своей силе проявилась перед ними на балу у Жандидье.
Кто же был этот таинственный паяц, который, прозрачно рассказав историю госпожи Фовель, так многозначительно сказал Кламерану:
«Я друг вашего брата Гастона».
Они не могли его узнать, но они настолько хорошо понимали, что это их непримиримый враг, что по выходе с бала решились его убить.
Зная, что за ними наблюдают, что напали уже на их след, они были очень этим встревожены.
— Будь осторожен, — говорил вполголоса Кламеран. — Мы очень скоро узнаем, кто этот человек.
Рауль же, напротив, советовал ему отказаться от Мадлены.
— Нет! — восклицал Кламеран. — Она будет моя, хотя бы я от этого погиб!
И они думали, что раз они знают, что за ними следят, то уже трудно будет их поймать. Но они не знали, какого сорта был тот человек, который напал на их след.
