Глава XX
Кламеран сказал Раулю:
— Главное — это уметь войти. Сам твой вид должен оказать такое действие, чтобы не нужно было больше никаких объяснений.
Но это предупреждение оказалось излишним.
Войдя в будуар, Рауль был так бледен и так расстроен, его глаза выражали такое замешательство, что, увидев его, госпожа Фовель не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть:
— Рауль!.. Какое еще несчастье?
Звук этого голоса, полный нежности, произвел на молодого бандита впечатление электрического удара. Дрожь пронзила его с ног до головы. Но он не оробел. Луи не ошибся: Рауль вошел в свою роль, он был на сцене, самоуверенность вернулась к нему, его плутовская натура одержала верх.
— Меня, мама, постигло несчастье… — отвечал он. — Но это уж последнее!..
Госпожа Фовель никогда еще не видала его таким. Взволнованная, вся затрепетав, она поднялась с места, подошла к нему и, посмотрев ему прямо в глаза, старалась прочитать в них всю его душу.
— В чем дело? — настаивала она. — Рауль, мой сын, отвечай же!
Он ласково отстранил ее от себя.
— В том, — отвечал он задыхающимся голосом, — в том, что я не достоин тебя, не достоин своего честного, благородного отца!
Она замахала головой, точно для того, чтобы не дать ему это говорить.
— О, я знаю себя! — продолжал он. — Я сам себе судья!
— Говори же! — воскликнула она. — Объяснись! Разве я тебе не мать? Говори всю правду, я все должна знать!
Он помедлил немного, точно боясь того ужасного удара, который должен был нанести своей матери, а потом упавшим голосом чуть слышно произнес:
— Я погиб!
— Погиб?
— Да, больше уже мне не на что надеяться, нечего ожидать! Я обесчещен, и я сам же в этом и виноват! Сам!
— Рауль… Что ты говоришь?…
— Но ты не бойся, мама, я не втопчу в грязь имя, которое ты мне дала. У меня хватит смелости пережить свой позор. Перестань, мама… не оплакивай меня… Я из тех людей, на которых ожесточилась сама судьба и для которых нет другого выхода, кроме смерти. Я сын рока. Разве ты не осуждена вечно проклинать мое рождение? Воспоминание обо мне заставляло тебя в долгие бессонные ночи испытывать угрызения совести. Наконец я нахожу тебя и за твою же привязанность ко мне вношу в твою жизнь погибель.
— Неблагодарный!.. Упрекнула ли я тебя хоть раз?
— Ни разу в жизни. Твое дорогое имя будут благословлять эти губы, когда твой Рауль умрет.
— Умрешь? Ты?
— Это необходимо, мама, этого требует честь. Я присужден к этому судьями, выше которых нет на свете, это моя совесть и воля.
— Но что же ты такое сделал?
— Мне были поручены чужие деньги, и я их проиграл.
— Большую сумму?
— Ни ты, ни я не сможем ее уплатить. Бедная мама! Я разве не все у тебя забрал? Разве ты не все драгоценности до малейшей безделушки отдала мне?
— Но ведь Кламеран богат, он сам предлагал мне свое состояние. Я прикажу сейчас заложить лошадей и поеду к нему сама.
— Кламеран уехал на восемь дней, и именно сегодня вечером я должен или уплатить, или умереть. Прежде чем решиться, я уже все обдумал. Лишиться жизни-и это в двадцать лет!
Он вытащил из кармана пистолет и насильно улыбнулся.
— Вот кто устроит все! — сказал он.
Госпожа Фовель была слишком взволнована, чтобы узреть в его угрозах хитрость. Позабыв о прошлом, не заботясь о будущем, вся поглощенная настоящим, она видела только то, что ее сын должен умереть, застрелиться и что она ничем не могла удержать его от этого самоубийства.
— Я умоляю тебя подождать, — сказала она. — Андре вернется, я попрошу у него денег. Сколько тебе было поручено?
— Триста тысяч франков.
— Завтра я их тебе достану.
— Мне они нужны сегодня же вечером!
Она почувствовала, что сходит с ума, и в отчаянии всплеснула руками.
— Сегодня же вечером, — повторяла она. — Отчего же ты не пришел ко мне раньше? Значит, ты потерял ко мне доверие?… Вечером ведь в кассе никого нет!..
— В кассе! — воскликнул он. — А ты знаешь, где лежит от нее ключ?
— Да, вот там!
— Отлично!..
Он посмотрел на нее с такой дьявольской дерзостью, что она опустила глаза.
— Давай мне его сейчас же!
— Несчастный!..
— От этого зависит моя жизнь.
— Нет, — залепетала она, — нет, это невозможно!
Он настаивал, а потом вдруг собрался уходить.
— В таком случае, мама, поцелуй меня в последний раз.
Она его остановила.
— Зачем же тебе ключ, Рауль? — спросила она. — Разве тебе известно слово?
— Нет, но я попытаюсь.
— Да ведь в кассе никогда не оставляют денег!
— Попробуем! Если я чудом открою ее и если в ней окажутся вдруг деньги, то это значит, что сам Бог сжалился над нами.
— А если не откроешь? Клянешься ли ты мне тогда подождать до завтра?
— Клянусь памятью моего отца.
— Тогда вот тебе ключ. Возьми его.
Бледные и дрожащие, Рауль и госпожа Фовель вошли в кабинет банкира и направились к узкой винтовой лестнице, которая вела из апартаментов в банкирскую контору.
Рауль шел впереди, держа лампу и сжимая в кулаке ключ от кассы.
Госпожа Фовель была твердо убеждена, что все попытки Рауля останутся безуспешны. Зная устройство кассы, она понимала отлично, что с одним ключом еще не доберешься до денег и что надо было знать еще слово. И ей казалось невозможным, чтобы Рауль знал это слово, которое не было известно даже ей самой. Ну откуда и как ему было узнать о нем? Даже допустив, что он отопрет кассу, она была уверена, что все равно он не найдет там денег, так как все фонды хранились постоянно в банке.
И если она приняла участие в деле, даже мысль о котором казалась ей ужасной, если она дала своему сыну ключ, так это только потому, что поверила слову Рауля и хотела оттянуть время до утра.
«Когда он убедится в тщетности своих надежд и своих усилий, — думала она, — он подождет до завтра, он поклялся мне в этом, и тогда я завтра же… завтра…»
Они вошли в бюро Проспера, и Рауль поставил лампу на конторку, которая была настолько высока, что, несмотря на абажур, лампа освещала все.
Быстро, с привычной ловкостью он нажал на пять кнопок на крышке кассы: «ж», «и», «п», «с», «и».
Затем он вставил в скважину ключ, повернул его раз, затем вдвинул глубже и повернул вторично. Сердце его так билось, что госпожа Фовель могла слышать его удары.
Слово не было изменено. Касса отперлась.
Рауль и его мать оба вскрикнули: один от радости, другая от страха.
— Запри ее! — воскликнула госпожа Фовель, пораженная этим неожиданным, необъяснимым результатом.
И, потеряв голову, она бросилась на Рауля, отчаянно вцепилась ему в руку и потянула ее на себя с такой силой, что ключ выскочил из скважины, скользнул по дверце кассы и оставил на ней длинную, глубокую царапину.
Но Рауль улучил время и, увидав на верхней полке кассы три пачки процентных бумаг, схватил их левой рукой и сунул себе под сюртук между жилеткой и рубашкой.
Израсходовав себя всю на это движение и будучи не в состоянии сладить с охватившим ее волнением, госпожа Фовель выпустила руку Рауля и, чтобы не упасть, ухватилась за спинку кресла Проспера.
— Умоляю тебя, Рауль, — сказала она, — заклинаю тебя, положи обратно в кассу эти билеты… Завтра я тебе достану эти деньги, клянусь тебе в этом, я дам тебе их в десять раз больше, только, умоляю тебя, пожалей свою мать!
Он не слушал ее и рассматривал царапину, оставленную на дверце. Она была очень заметна и беспокоила его.
— Не бери хоть всего, — настаивала госпожа Фовель. — Возьми, сколько нужно, и положи обратно остальное.
— Для чего? Чтобы менее заметили кражу?
— Да. Пойми ты, я все устрою. Предоставь действовать мне. Я придумаю какое-нибудь извинение, скажу Андре, что это мне понадобились деньги.
С тысячами предосторожностей Рауль снова запер кассу.
— Идем, — обратился он к матери. — Удалимся скорее, а то нас могут хватиться. Прислуга может войти к тебе в будуар и, не найдя нас, поднимет тревогу.
Это жестокое равнодушие, эта способность рассуждать в такой момент возмутили госпожу Фовель.
— Отлично! — воскликнула она. — Хорошо же! Пусть нас ловят на месте преступления! Тогда все будет кончено, Андре меня выгонит, как последнюю тварь, но я не стану губить невинных. Завтра в этом кабинете обвинят Проспера. Кламеран отнял у него любимую женщину, а ты хочешь украсть у него и честь, — нет, довольно!
— Идем же! — крикнул он, схватив ее за руку.
Но она упиралась. Она уцепилась за край стола и не хотела идти.
— Я уже предала вам Мадлену, — сказала она, — поэтому не хочу предавать вам еще и Проспера!
Рауль понял, что необходим очень веский мотив, чтобы изменить решение госпожи Фовель.
— Эх, простота! — засмеялся он с цинизмом. — Разве ты не понимаешь, что сам Проспер мой сообщник и что мы эти деньги поделим поровну? Он уже дожидается меня.
— Это невозможно!
— А что ж по-твоему, откуда бы я мог узнать слово?
— Проспер честен.
— Конечно; мы оба честны! Только нам нужны деньги.
— Ты лжешь!
— Нет, милая маменька, Мадлена прогнала от себя Проспера, надо же ему, бедному мальчику, чем-нибудь утешаться, а для этого нужны ведь деньги…
Он взял лампу и осторожно, но с силой повел госпожу Фовель по лестнице. Она уже не владела собою и машинально переступала со ступени на ступень.
— Надо положить ключ обратно в стол, — сказал Рауль, когда они были снова в спальне.
Но она не слышала его, и он сам положил его туда, так как видел, откуда она его взяла.
Затем он снес на руках госпожу Фовель в ее будуар, где она сидела во время его прихода, и усадил ее в кресло.
И так велик был упадок ее сил, так дико смотрели в пространство ее глаза, по которым можно было судить об ужасе, охватившем ее душу, что испугался даже сам Рауль, и ему показалось, что она сошла с ума.
Он поцеловал ее в лоб и ушел.
В том самом ресторане, в котором они обедали, Кламеран, мучимый неизвестностью, поджидал своего сообщника.
И едва только показался Рауль, как он стремительно вскочил с места, побледнел от беспокойства и едва слышно спросил:
— Ну?
— Все исполнено, дяденька, спасибо тебе. Теперь я последний из негодяев.
Он быстро расстегнул жилет и, бросив на стол, еще залитый тем вином, которым он опьянял себя для храбрости, четыре связки банковых билетов, он с ненавистью и презрением сказал:
— На, подавись! Эти деньги будут стоить чести и, быть может, жизни трех человек.
Кламеран не почувствовал обиды. Дрожавшей рукой он сгреб банковые билеты и стал их ощупывать, точно стараясь убедиться в успехе.
— Теперь Мадлена моя! — сказал он.
Рауль молчал. Вид этой радости после всего того, что он испытал за этот час, его возмущал и унижал.
— Трудно было? — спросил Кламеран с улыбкой.
— Я тебе запрещаю, — закричал вне себя Рауль, — понимаешь? Я тебе запрещаю когда бы то ни было говорить со мной об этом вечере! Я должен его позабыть…
Кламеран нетерпеливо пожал плечами.
— Забывай, забывай, милый племянничек, — насмешливо проговорил он, — сделай такое одолжение! Только я не думаю, чтобы из боязни воспоминаний ты отказался от этих трехсот пятидесяти тысяч франков. Возьми же их! Они твои.
Это великодушие не удивило и не удовлетворило Рауля.
— По нашему условию я имею право на большее, — сказал он.
— Совершенно верно. Это — в счет платежа.
— А когда я получу остальное?
— В день моей свадьбы с Мадленой. Не раньше.
— Ладно, я соглашаюсь. Но от поручений, подобных нынешнему, я положительно отказываюсь.
Кламеран расхохотался.
— Хорошо, хорошо, — отвечал он. — Теперь ты можешь сделаться честным сколько влезет: момент удобный, ты богат. А так как тебя пугает твоя трусливая совесть, то я больше уже не буду давать тебе никаких поручений. Итак — иди за кулисы. Теперь начинается уже моя роль.
