Книга: Дело № 113
Назад: Глава XVIII
Дальше: Глава XX

Глава XIX

Первое свидание между двумя сообщниками произошло в гостинице «Лувр». Было оно очень бурное. Рауль, этот практический молодой человек, доказывал, что они уже достигли самых счастливых результатов и что желать еще большего глупо.
— Чего нам теперь недостает? — говорил он своему дяде. — Чего еще нам желать? В нашем распоряжении теперь больше миллиона. Поделим его и успокоимся. Нам выпало на долю счастье, поверь мне — не надо испытывать судьбу.
Но эта умеренность не понравилась Луи.
— Я богат, — отвечал он, — но ведь у меня есть и другие желания. Более чем когда-либо я хочу жениться на Мадлене. О, она будет моею, клянусь тебе в этом! К тому же я ее люблю. А затем, сделавшись племянником одного из самых богатейших банкиров столицы, я немедленно же приобрету важное положение…
— Желать Мадлену, милый дядюшка, это дело очень рискованное.
— Пусть будет так… Но я согласен даже и на риск. Я согласен делиться с тобой, но поделюсь только тогда, когда женюсь на Мадлене. Ее приданое будет твоим. Поэтому в нашей комедии необходим еще новый акт.
— Новый акт?…
— Тебе он кажется трудным? Ничего не может быть проще. Выслушай меня, потому что от твоих способностей зависит его будущее исполнение.
Рауль откинулся на спинку кресла с видом невозмутимого слушателя и просто отвечал:
— Я к твоим услугам.
— Через четыре или пять дней я повидаюсь с господином Фовелем и сообщу ему, что хранящиеся у него фонды принадлежат мне, и попрошу его подержать у себя эти деньги, так как я в них вовсе не нуждаюсь. Так как ты не доверяешь мне, то эти деньги будут тебе служить гарантией в том, что я сдержу свое слово.
— Мы еще поговорим об этом!
— Затем, милый племянничек, я отправлюсь к госпоже Фовель и обращусь к ней со следующими словами: «Когда я был беден, сударыня, я должен был заставить вас прийти на помощь сыну моего брата, который в то же время и ваш сын. Правда, это большой негодяй…»
— Покорнейше благодарю! — сказал Рауль.
— «…он доставил вам тысячи беспокойств, — продолжал Луи, — он отравил вам жизнь, хотя должен был бы составить вам утешение, примите от меня извинения и поверьте, что я очень о вас сожалею. Теперь я богат и пришел вам объявить, что с нынешнего дня я принимаю на себя заботу о настоящем и будущем Рауля».
— И это ты называешь планом?
— Ты сейчас увидишь. Весьма возможно, что от этого сообщения госпожа Фовель бросится мне на шею. Но она этого не сделает из боязни перед племянницей и спросит меня, не откажусь ли я от Мадлены в виду того, что разбогател. На это я категорически отвечу: «Нет. Напротив, это новое доказательство моего бескорыстия. Вы считали меня жадным, сударыня, — скажу я ей, — но вы обманулись. Я увлечен красотой и умом Мадлены, и… я ее люблю. И если бы у нее не было даже гроша за душой, то и тогда бы еще с большей настойчивостью я на коленях просил у вас ее руки. Она согласна быть моей женою. Позвольте мне настаивать на этом, но под одним только условием: мое молчание за этот брак. А чтобы убедить вас в том, что ее приданое не играет для меня ни малейшей роли, я даю вам честное слово, что на другой же день после свадьбы я подпишу на имя Рауля двадцать пять тысяч ливров годового дохода».
Луи сказал это с таким ударением, таким увлекательным тоном, что даже Рауль, этот классический притворщик, был удивлен.
— Восхитительно! — воскликнул он. — Эта последняя фраза выкопает между госпожой Фовель и ее племянницей сразу целую пропасть. Это обеспечение моего будущего сразу привлечет мою мать на нашу сторону!
— Надеюсь, — отвечал Луи с притворной скромностью, — и это тем более, что я доставлю этой милой даме превосходные поводы извинять себя в своих же собственных глазах. Я докажу ей и ее племяннице, что Проспер их недостойно обманывал. Я представлю им этого малого по уши погрязшим в долгах, игроком, развратником, кутилой и открыто живущим с продажной женщиной.
— И на закуску — с хорошенькой, — вставил Рауль. — Не забудь упомянуть, что эта синьора Жипси очаровательна и что не обожать ее нельзя. Это будет маслом в огонь.
— Не бойся, уж я сумею! У меня красноречие и ум министерские. Затем я дам понять госпоже Фовель, что если она действительно любит свою племянницу, то она не может не желать видеть ее замужем не за этим хамом-кассиром без гроша за душой, а за человеком почтенным, крупным промышленником, унаследовавшим одно из славных имен Франции, маркизом, имеющим претензию на высокое положение в свете.
Рауль и сам представлял себе эти перспективы.
— Если ты ее и не убедишь, — сказал он, — то, во всяком случае, поколеблешь.
— О, эти дела не скоро делаются! — продолжал Кламеран. — Это только семена, которые я зароню в ее душу. Благодаря же тебе они взойдут, вырастут и дадут свои плоды.
— Благодаря мне?
— Да, но дай мне кончить. Сказав все это, я скроюсь, я даже и носа не покажу туда, и вот тут-то и начинается твоя роль. Конечно, мать тотчас же передаст тебе о нашем разговоре. Но при одной только мысли об услугах именно от меня ты возмутись. Ты энергично заяви, что готов примириться со всеми лишениями, с нуждой, скажи даже — с голодом, что тебе не впервой голодать, но что ты никогда не согласишься одалживаться перед человеком, который… которого… Ну, одним словом, ты меня понимаешь!
— Понимаю! Чувствую! Патетические роли у меня всегда выходят хорошо, в особенности когда я заранее подготовлюсь.
— Отлично. Только это благородное бескорыстие на том и окончится. Ты снова должен начать расточительную жизнь. Более чем когда-либо ты должен играть, ставить ставки, проигрывать. Требуй денег, как можно больше денег, при этом будь настойчив, безжалостен. И помни, что все, что ты стащишь у матери, ты возьмешь себе сполна. Делиться со мной тебе уже больше не придется.
— Ах, черт возьми!
— Я требую этого, Рауль. Необходимо, чтобы в три месяца ты истощил все источники у этих двух женщин — понимаешь? — все! Необходимо, чтобы ты пустил их по миру, чтобы в эти три месяца они были разорены абсолютно, чтобы они остались без копейки, без малейшей драгоценности, без всего!
— И тебе не жалко этих несчастных женщин?
— Это необходимо. В тот день, когда ты поставишь госпожу Фовель и ее племянницу на край пропасти и когда они увидят всю ее глубину, — вот тут-то я и явлюсь. И когда они будут считать себя навеки погибшими, я их спасу. Я разыграю перед ними очень милую сцену, и это тронет Мадлену. Она меня ненавидит, тем лучше! Но когда она увидит, когда ей будет доказано, что я хочу именно ее, а не ее деньги, она перестанет меня презирать. Нет такой женщины, которую не тронула бы чья бы то ни было привязанность, а привязанность извиняет все. Я не говорю, что она меня полюбит, но она отдастся мне без сопротивления. А это все, чего я желаю.
Рауль молчал, пораженный таким цинизмом и такой холодной развращенностью своего дядюшки.
— Ты, конечно, добьешься своего, дядя, — сказал он, — но между тобой и Мадленой всегда будет стоять обожаемый кассир Проспер, а если и не он, то воспоминание о нем.
Луи нехорошо улыбнулся.
— Проспер, — отвечал он, бросив сигару, которая уже потухла, — меня беспокоит столько же, сколько и вот эта дрянь…
— Она его любит.
— Тем хуже для него. Через полгода она уже не будет его любить. Уже теперь он уронил себя морально. А в ту минуту, когда я добьюсь своего, я уничтожу его. Ах, когда я почувствую в своей руке трепет руки Мадлены, когда я услышу вдруг у себя на лбу ее дыхание от поцелуя, — весь мир не отнимет ее у меня! И горе тому, кто станет тогда у меня поперек пути! Проспер меня стесняет, и я его уничтожу. С твоей помощью я втащу его в такую тину, что он позабудет даже и думать о Мадлене.
Тон Луи выражал такую ненависть, такое безграничное желание мстить, что Рауль испугался не на шутку и задумался.
— Ты, кажется, готовишь для меня отвратительную роль, — сказал он спустя некоторое время.
— У моего племянника, кажется, заговорила совесть? — спросил Кламеран насмешливо.
— Совесть?… Не совсем… но признаюсь…
— Как? На попятный двор? А ну-ка предположи, куда ты денешься, если госпожа Фовель вдруг завтра умрет? В глубоком трауре ты, значит, пойдешь клянчить пособие у ее вдовца?
Рауль с гневом прервал его.
— Оставь! — сказал он. — Я вовсе не ухожу на попятный двор. Если я возражаю, так только потому, что хочу прежде всего указать тебе, какой подлости ты от меня требуешь, а затем уже доказать, что без меня ты обойтись не можешь.
— Я и не говорю, что могу.
— Но какое же я получу вознаграждение, почтенный дядюшка? Что ты можешь предложить мне в случае успеха? И что, если мы сядем на мели?
— Как я уже сказал тебе, ты получишь двадцать пять тысяч ливров годового дохода, и все, что я получу в приданое за Мадленой, будет твое.
— Согласен. А в чем будут состоять гарантии?
— Чего ты боишься? — спросил Кламеран.
— Всего, — отвечал Рауль. — У кого я должен искать защиты, если ты меня надуешь? У этого вот кинжала? Нет, благодарю покорно! Твоя шкура мне обойдется дороже, чем шкура честного человека.
Наконец после долгой беседы они сговорились: все было улажено к общему удовольствию, и они расстались, крепко пожав друг другу руки.
Увы! Госпожа Фовель и ее племянница не замедлили почувствовать на себе всю горечь этого соглашения.
Все случилось именно так, как предвидел и желал Луи Кламеран.
В ту самую минуту, когда госпожа Фовель собиралась уже вздохнуть свободно, поведение Рауля сразу изменилось. Его мотовство вспыхнуло еще с большей силой.
До этого времени госпожа Фовель еще могла себя спрашивать: «Куда он тратит деньги, которые я ему даю?» Теперь уж она не могла задавать себе и этого вопроса: Рауль относился к ней с большой теплотой.
Он показывался повсюду, одевался по самой последней моде, его стали видеть на первых представлениях за кулисами, он приезжал на бега в карете, запряженной четверкой лошадей.
И никогда еще он не требовал денег так настойчиво, так жестко, как теперь. И госпожа Фовель не находила защиты против этих чудовищных и частых трат.
Скоро все дозволенные источники у госпожи Фовель и ее племянницы иссякли.
В один месяц негодяй расточил все, что только они успели сэкономить. Тогда они обратились ко всем неблаговидным приемам, употребляемым теми женщинами, тайные издержки которых служат началом разорения семей. Они стали наживать деньги на самых позорных экономиях. Они заставляли дожидаться поставщиков, брали на книжку. Затем они стали завышать счета на те покупки, что тратили на самих себя. Они стали выдумывать такие наряды, что даже господин Фовель с улыбкой им как-то сказал:
— Да вы становитесь, мадам, завзятыми кокетками!
Несчастные женщины! Они уже целые месяцы ничего для себя не покупали, они жили только остатками от прежнего величия, переделывали старые платья, сгибаясь под теми требованиями, которые предъявляло к ним их общественное положение.
Более рассудительная, чем тетка, Мадлена уже предвидела не без страха, что скоро должен настать момент, когда придется ответить «нет» и все откроется наружу.
Но она молчала. Деликатность заставляла ее скрывать все свои предположения.
И день этот настал. Мадлена и ее тетка оказались лишенными всего, что имели.
Накануне у госпожи Фовель собрались гости к обеду, и нечего было дать повару на покупку провизии.
Пришел в этот день и Рауль. Никогда еще он не был в таком затруднении. Во что бы то ни стало ему нужны были десять тысяч франков. Он не хотел ждать и был ужасен и безжалостен.
— Но у меня уже вовсе нет ничего, несчастный! — возразила ему госпожа Фовель в отчаянии. — Ни одного сантима! Ты взял уже все. У меня остаются только драгоценности. Если они тебе нужны — бери уж и их!
— Давай! — отвечал он озверевшим голосом. — Я снесу их в ссудную кассу!
Госпожа Фовель вынесла ему футляр с бриллиантами. Их подарил ей ее муж, когда, подведя итог, узнал, что он уже миллионер.
И одна за другой драгоценности госпожи Фовель последовали за этими бриллиантами, и, когда не хватило и их, Рауль, принялся и за бриллианты Мадлены.
Чтобы защищаться от ополчившихся против нее негодяев, госпоже Фовель оставались одни только слезы и молитвы. Но этого было мало.
Эти возмутительные вымогательства доходили до того, что даже сам Рауль возмущался, волновался и испытывал ужас и отвращение.
— У меня положительно переворачивается сердце, — говорил он своему дяде, — я начинаю терять терпение. Добро бы сражаться с равным врагом, с оружием в руках, а то истязать этих несчастных женщин, которых любишь, — нет, слуга покорный!
Кламеран, казалось, нисколько не удивился этим протестам.
— Конечно, это печально, — отвечал он, — но ведь нужда не знает законов. Подожди, еще немного терпения и энергии — и мы будем у цели.
Но они были к цели гораздо ближе, чем предполагал Кламеран. К концу ноября госпожа Фовель, предвидя неминуемую катастрофу, решилась обратиться к нему. Она не могла сообщить об этом Мадлене, опасаясь с ее стороны возражений. Но, к ее удивлению, Мадлена сама начала об этом разговор.
— Чем скорее ты повидаешься с Кламераном, — сказала она тетке, — тем будет лучше.
И действительно, дня через два госпожа Фовель отправилась сама к маркизу в гостиницу «Лувр», предупредив его заранее письмом.
Он принял ее с холодной, притворной вежливостью, с тоном человека, которым пренебрегли, но который оскорблен и унижен и должен соблюдать поэтому известную осторожность.
Он возмутился поведением своего племянника и даже дозволил себе обругать его, сказав, что расправится с этим негодяем по-своему. Но когда госпожа Фовель сообщила ему, что если Рауль беспрестанно и обращается именно к ней, то это только потому, что он не желает одалживаться перед дядей. Кламеран, казалось, стал в тупик.
— Какова дерзость! — воскликнул он. — Мерзавец! В эти четыре месяца я дал ему двадцать тысяч франков, и если я согласился их ему дать, так это только потому, что он всякий раз грозил мне, что обратится к вам.
Видя по фигуре госпожи Фовель, что она не столько удивлена, сколько сомневается, Луи встал, отпер свой шкаф, достал оттуда расписки Рауля и показал ей их. Расписок было выдано на сумму в 23 500 франков.
Госпожа Фовель не знала, что ей делать.
— Но ведь и я ему дала около сорока тысяч франков, — сказала она. — Ведь это шестьдесят тысяч франков в какие-нибудь четыре месяца!
— Это было бы невероятно, — отвечал Кламеран, — если бы у него не было любовницы.
— Боже мой! Куда только девают эти твари деньги, которые тратят на них мужчины?
— Этого никто не знает…
И он, казалось, искренне жалел госпожу Фовель и обещал ей, что сегодня же вечером повидается с Раулем и постарается пробудить в нем лучшие чувства. А затем, после долгих возражений с ее стороны, он кончил тем, что предоставил в ее распоряжение все свое состояние.
Госпожа Фовель отказалась от его предложения, но была им тронута и, возвратясь домой, сказала Мадлене:
— Быть может, мы обманывались; весьма возможно, что он не такой уж плохой человек…
Мадлена печально покачала головой. То, что произошло, она отлично предвидела! Милое бескорыстие маркиза было только подтверждением ее догадки.
Придя к своему дяде за новостями, Рауль нашел его сияющим.
— Все идет отлично, милый племянничек, — сказал ему Кламеран. — Твои расписки сотворили чудеса. Ты отличный партнер, и я тебя горячо поздравляю. Сорок тысяч в четыре месяца! А?
— Да, — небрежно отвечал Рауль, — приблизительно на эту сумму я заложил бриллиантов в ссудной кассе.
— Черт возьми! У тебя теперь должно быть много денег, потому что любовницу-то ведь я приплел только как предлог!
— Ну, это уж мое дело, дяденька. Ты-то сам не забывай нашего условия. Я должен сказать тебе только то, что госпожа Фовель и Мадлена теперь совсем уже без гроша. У них теперь нет ничего, и я считаю свою роль исполненной.
— Да, твое дело окончено, и я запрещаю тебе требовать от них даже и один сантим.
— А что мы будем делать далее? В чем будет состоять дальнейшее?
— Дальнейшее заключается в том, что мина уже подведена и что нужно теперь только подождать удобного случая, чтобы ее поджечь.
Этот случай, которого Луи поджидал с таким лихорадочным нетерпением, должен был, по его плану, доставить ему сам Проспер Бертоми.
Луи так любил Мадлену, что до ненависти ревновал ее к этому человеку, которого она выбрала свободно и которого не презирала всеми силами своей души, как его.
Он знал, что женится на Мадлене. Но как? Силой, приставив ей нож к горлу. Он приходил в неистовство от одной только мысли, что будет владеть только ее телом, но не душой, которая, не подчинившись его силе, все-таки будет принадлежать Просперу.
И он поклялся, что, прежде чем жениться, он утопит кассира в клоаке бесчестья, откуда ему уже не вылезти никогда. Он мог бы его убить, но ему хотелось лучше его унизить.
До сих пор он воображал себе, что несчастного молодого человека легко погубить, что он сам же доставит к этому средства. Но он ошибся.
Правда, Проспер вел безумную жизнь, которая часто доводит до катастрофы, но даже в беспорядочной жизни у него был свой порядок. Он вел большую игру, но играл без страсти, без всякого интереса, и ни экзальтация выигрыша, ни разочарование проигрыша никогда не могли нарушить его хладнокровия.
Его любовница Нина Жипси была сумасбродна, расточительна, но она обожала его, и ее фантазии не переходили установленных им пределов.
— Ты не знаешь Проспера, дядя, — говорил Кламерану Рауль. — Мертвого не воскресишь. В тот день, когда Мадлена дала ему отставку, она убила в нем человека. Для него безразлично решительно все, и ни к чему он не питает интереса.
— Что ж, подождем!..
И они подождали, а, к великому удивлению госпожи Фовель, Рауль снова стал по отношению к ней таким же, каким был в отсутствие Кламерана. Его расточительность сменилась вдруг бережливостью. Он окончательно порвал с несуществовавшей любовницей. Под предлогом экономии он не хотел уезжать из Везине, хотя оставаться там на зиму было неприятно. Он хотел искупить свою вину уединением. На деле же он продолжал там жить для того, чтобы пользоваться большей свободой и избавиться от частых посещений матери.
Именно в это самое время госпожа Фовель, обрадовавшись происшедшей в нем перемене, придумала определить его на службу в банкирскую контору к своему мужу.
Господин Фовель одобрил эту идею. До него доходили слухи о расточительности Рауля, да и сам он уже неоднократно давал ему взаймы денег. Убежденный в том, что молодой человек без занятий способен на одни только глупости, он предложил ему место корреспондента, назначив ему жалованье по пятьсот франков в месяц.
Предложение это очень обрадовало Рауля, но, получив приказание от Кламерана, он отказался от него наотрез, отговорившись тем, что не чувствует ни малейшего призвания к банковской деятельности.
Этот отказ так обидел банкира, что он сказал ему несколько резких слов и объявил ему, чтобы тот больше уже не рассчитывал на его услуги. Это послужило Раулю предлогом демонстративно перестать у них бывать.
Это затишье после стольких жестоких издевательств показалось Мадлене подозрительным. Она понимала, что это спокойствие, которое обыкновенно предшествует буре, было предвестником какого-то страшного, гибельного шторма. Она не говорила тетке ничего о своих предчувствиях, но приготовилась ко всему.
— Что-то они замышляют? — не раз говорила госпожа Фовель. — Будут ли они нас снова преследовать?
— Да, — шептала и Мадлена. — Что-то они замышляют?
И если Рауль и Кламеран не подавали и признаков жизни, так это только потому, что они, как охотники на тяге, подстерегали своих жертв. Они выжидали только удобного момента.
Следя за каждым шагом Проспера, Рауль прилагал все свои старания к тому, чтобы завлечь его в такую передрягу, где он потерял бы свою честь навсегда. Но, как он и предвидел, безучастное отношение кассира ко всему служило ему большим препятствием.
Кламеран начал терять терпение и стал уже подыскивать более верное средство, когда однажды ночью, в три часа, его разбудил вдруг Рауль.
— Что случилось? — спросил с беспокойством Луи.
— Может быть, ничего, а может быть, и все, — отвечал Рауль. — Я сейчас только от Проспера.
— Ну?
— Я повез его обедать, пригласил также Жипси и еще троих из моих знакомых. После обеда я затеял громадную игру в баккара, но Проспер был такой кислый, что я не мог его втянуть.
Разочарованный Луи сделал недовольное движение.
— Ты сам кислый, — проворчал он. — Ходишь только беспокоить среди ночи людей из-за такой ерунды!
— Подожди, я еще не окончил.
— Так говори же, черт возьми!
— Окончив игру, мы стали ужинать. Проспер, хмелея все больше и больше, сболтнул слово, на которое запирается касса.
Кламеран вскрикнул от удовольствия.
— Какое же это слово? — спросил он.
— Имя его любовницы.
— Жипси!.. Да, это так! Всего только пять букв.
Он был очень возбужден и взволнован, встал с постели, надел халат и зашагал по комнате.
— Попался-таки! — сказал он с выражением удовлетворенной ненависти. — Теперь уж он в наших руках! И если этот хваленый кассиришка сам не хочет обворовывать свою кассу, так обворуем мы за него, и, как ни вертись, влопается-то все-таки он! Теперь слово в нашем распоряжении, остается только достать ключ. Ты ведь знаешь, куда его кладут?
— Когда господин Фовель уезжает, он почти всегда оставляет ключ в своей комнате в одном из ящиков письменного стола.
— Отлично! Ты пойдешь к госпоже Фовель и потребуешь от нее этот ключ. Если она не согласится его отдать, употреби силу. Что с ней церемониться! Получив ключ, ты отопрешь кассу и возьмешь все, что в ней находится… Ну-с, господин Проспер, дорого же вам обойдется любовь к девушке, которую люблю и я!
— Не радуйся заранее, — сказал Рауль. — Трудностей еще немало.
— Я их вовсе не вижу.
— Проспер может завтра же переменить это слово.
— Это верно, но маловероятно. Он, должно быть, уже и позабыл то, о чем сболтнул. Во всяком случае мы поспешим.
— И это еще не все. Согласно строгому предписанию господина Фовеля, в кассе оставляют на ночь только очень незначительные суммы.
— Стоит только мне захотеть, и в ней оставят громадную сумму.
— Как это?
— У господина Фовеля сейчас лежат мои четыреста тысяч. Я закажу их платеж рано утром, в момент открытия банкирской конторы. Тогда их положат в кассу на ночь.
— Какая мысль! — воскликнул пораженный Рауль, хотя и опасался со стороны госпожи Фовель непобедимого сопротивления. Будучи побежденной, она, наверное, признается мужу во всем, а тем более если почувствует в своей душе угрызения совести.
Но Луи этого не опасался.
— Жертва влечет за собою жертву, — отвечал он. — Она уже слишком много делала для нас, чтобы не соглашаться на все что угодно. Для нас она предала свою приемную дочь Мадлену, предаст и этого молокососа, который для нее совсем чужой.
— Так-то так, только в глазах Мадлены Проспер все-таки не будет бесчестным.
— Ты просто ребенок, милый племянничек!
И они обдумали весь план действий и самое легчайшее его осуществление.
— Если это действительно то самое слово, — проговорил Рауль, — то Проспер погиб!..
И сообщникам больше ничего не оставалось делать, как только обсудить частности и назначить день к приведению в исполнение их возмутительного замысла. Они решили, что преступление может быть совершено вечером 27 февраля.
Они выбрали именно этот вечер потому, что Рауль знал, что господин Фовель будет обедать у одного из своих друзей и что Мадлена приглашена на вечеринку к подруге. И без всякой помехи Рауль отправится в этот вечер к Фовелям в половине девятого, когда его мать во всем доме будет одна.
— Сегодня же, — сказал Кламеран, — я пойду к Фовелю и потребую, чтобы деньги были приготовлены к утру во вторник.
И, сказав друг другу «до завтра» и пожелав успеха, Рауль и Кламеран расстались.
Кламеран был так рад, что позабыл даже о той бездне грязи, которая еще отделяла его от успеха. Рауль был спокоен и полон решимости. Подлое дело, которое он должен был совершить, возбуждало его своей проклятой властью. Он ни о чем больше не думал, как только о самостоятельности, о финансовой независимости. Даже Луи так не думал о Мадлене.
И все шло так, как условились эти двое негодяев. Банкир позабыл о своем постановлении и из любезности сделал распоряжение о выдаче денег именно в условленный час, а Проспер пообещал, что деньги к назначенному времени будут уже на месте.
Уверенность в успехе сводила Луи с ума. Он считал часы и минуты. Наоборот, Рауль становился все печальнее и печальнее. Размышления о предстоящем деле раскрывали перед ним всю его гнусность.
Рауль был настоящим бандитом, смелым, ужасным во всем, что касалось исполнения его алчных желаний. Он мог красть с веселым видом, мог пырнуть своего врага кинжалом из-за угла и после этого спокойно спать, но он был молод.
Он был молод, и порок еще не успел проникнуть в него до мозга костей; испорченность еще не настолько поработила его душу, чтобы заглушить в ней последние остатки благородных чувств.
И его решимость, такая твердая накануне, все ослабевала по мере того, как приближалась решительная минута.
— Ты боишься? — спросил его Кламеран, с беспокойством следивший за его внутренней борьбой.
— Да, — отвечал Рауль. — У меня нет твоей силы воли и я боюсь.
— Как! Ты? Мой ученик, мой друг? Это невозможно! Черт возьми, бодрись! Побольше энергии, еще один взмах веслом — и мы у берега. Это нервы. Пойдем обедать, стакан бургонского тебя подправит.
И они отправились на бульвар, зашли в один первоклассный ресторан, в котором часто бывали, и потребовали себе отдельный кабинет.
Но напрасно Луи старался быть веселым: он не мог развеселить своего товарища.
Рауль оставался мрачным и бледным. В кабинете пробило восемь часов.
— Пора! — сказал Луи.
Рауль побагровел, зубы его застучали. Он хотел встать и не мог. Ноги отказались ему служить.
— Ах, я не могу! — воскликнул он с болью и отчаянием.
Огонь сверкнул в глазах у Кламерана. Неужели всем его комбинациям суждено пропадать даром? Но он овладел собой, сообразив, что малейшая вспышка может погубить все дело. И он быстро позвонил. Пришел слуга.
— Бутылку портвейна, — обратился к нему Кламеран, — и бутылку рому!
Слуга подал, Луи налил в большой стакан того и другого, смешал и поднес Раулю.
— Пей! — сказал он.
Одним глотком Рауль осушил стакан. Затем он встал и, стукнув кулаком по столу, воскликнул:
— Идем!
Но, не сделав и двадцати шагов по бульвару, он почувствовал, что энергия, вызванная в нем алкоголем, оставляет его.
И он взялся за руку Кламерана.
— Помни хорошо о том, что мы придумали, — сказал ему Кламеран. — Главное — уметь войти. От того, с каким видом ты войдешь, зависит все! Пистолет с тобой?
— Да, да, оставь меня…
Очутившись у дверей дома Фовелей, Рауль почувствовал новый упадок сил.
— Бедная женщина! — воскликнул он. — Несчастный тот человек, которому я только вчера еще пожимал руку, а сегодня уже подтолкну на гибель!.. Ах, как это подло, как подло!
— Да ну же! — оборвал его Кламеран со злобой. — Я, кажется, в тебе ошибся!
Но в это время низменные инстинкты взяли над Раулем верх, он подбежал к двери и позвонил. Ему отворили.
— Тетя дома? — спросил он у лакея.
— Барыня одна, в своем будуаре, — отвечал слуга.
Рауль стал подниматься наверх.
Назад: Глава XVIII
Дальше: Глава XX

gaundala
ivermectin for humans for sale