Глава 6
Оплата по получению

Увидев потертые стены и спартанский интерьер, вы вряд ли подумаете, что это розовое трехэтажное здание в нескольких кварталах от железнодорожного вокзала – центр самой успешной в Индии клиники суррогатного материнства. Но когда о клинике лечения бесплодия Аканкша в быстро развивающемся городе Ананде сообщила Опра Уинфри, предприятие ждал мгновенный успех. В клинике оплодотворяют донорские яйцеклетки и вживляют эмбрионы в утробу суррогатной матери. Новорожденные появляются в соответствии с контрактом – примерно по одному в неделю.

С 2006 года доктор Найна Патель, основательница Аканкши, стала героиней десятков сентиментальных статей (вдобавок к той самой программе Уинфри в 2007 году), где она поднималась на щит как спасительница бездетных пар среднего класса. Это спровоцировало настоящий поток: американки отдавали свою беременность на аутсорсинг. По всей клинике, которая ныне сообщает о сотнях семейств в листе ожидания, развешаны фотографии Опры Уинфри с автографами. Согласно СМИ, Аканкша еженедельно получает по меньшей мере десяток новых запросов от потенциальных клиентов, желающих воспользоваться суррогатным материнством.

Сама госпожа Патель в ярком красно-оранжевом сари сидит за большим столом, который занимает примерно треть ее кабинета. Тяжелые бриллиантовые украшения свисают с ее шеи, ушей и запястий. Ее широкая улыбка выражает вежливость и осторожность; Патель приглашает меня присесть в офисное кресло на колесиках. Я появился здесь без предварительной договоренности, предполагая, что она откажется со мной разговаривать, если я позвоню заранее: несмотря на благожелательную в целом прессу, за несколько недель, предшествовавших моему визиту, появился и ряд критических статей, где отрицательно оценивалась манера клиники запирать нанятых суррогатных матерей в охраняемых палатах. Кроме того, утверждалось, что Аканкша – это просто фабрика по производству детей.

«Мир покажет на меня пальцем, – отвечает Патель, когда я задаю ей вопрос об этой критике. – Та укажет, этот укажет. Не могу же я все время им отвечать».

Словно бы подтверждая свою позицию, она вежливо уклоняется от ответов на мои вопросы в течение двадцати минут и затем резко выпроваживает меня, когда я вновь спрашиваю о палатах для суррогатных матерей. Но в таком небольшом городке, как Ананд, я могу отследить местопребывание этих женщин и без помощи доктора.

На тихой улице примерно в миле от клиники правительственный магазин продает по сниженной цене рис бесконечной очереди обнищавших покупателей. Через дорогу стоит приземистое бетонное бунгало, окруженное бетонными же стенами с колючей проволокой и железными воротами. Полиция некогда держала здесь склад контрабандного алкоголя, добытого во время рейдов в стиле Элиота Несса. (Как и во всем остальном штате Гуджарат, в Ананде действует сухой закон). Меры безопасности были направлены против контрабандистов, которые могли попытаться отбить свой товар.

Ныне здание стало одним из двух центров проживания суррогатных матерей Аканкши. Они не узницы – но они не могут попросту встать и уйти. Эти женщины – все они замужние и по меньшей мере один раз рожавшие – обменяли свободу и физический комфорт на возможность работать в процветающей в Индии индустрии медицинского и репродуктивного туризма. Всю беременность они проведут под замком. Охранник в официальной униформе, вооруженный бамбуковой дубинкой, отслеживает все передвижения у передних ворот центра. Визиты членов семьи ограничены; впрочем, в большинстве случаев те слишком бедны, чтобы их наносить.

Выход на улицу, даже прогулки вокруг здания, полностью запрещены. Чтобы миновать охрану, женщины должны иметь при себе направление на осмотр в клинике или специальное разрешение от руководства. В обмен на все это они получают вполне значительную по их скромным жизненным стандартам сумму, которую, однако, зарубежные клиенты клиники справедливо считают бросовой. Большинство клиентов действительно приезжают из-за пределов Индии, и три городских пансиона постоянно заполнены американскими, французскими, британскими, японскими и израильскими репродуктивными туристами.

В сопровождении переводчика я перехожу дорогу к бунгало, где с помощью дружелюбной улыбки и уверенной быстрой походки миную привратника. В палате я нахожу примерно двадцать женщин на различных стадиях беременности, одетых в ночные рубашки и беседующих на смеси гуджарати, хинди и английского. Вентилятор на потолке лениво разгоняет затхлый воздух, а телевизор в углу – единственный видимый источник развлечений – передает мыльные оперы на гуджарати. Железные кровати лабиринтом выстроены по всей палате размером с учебный класс, они вылезают даже в коридор и расставлены в дополнительных палатах наверху. Учитывая, сколько людей здесь живет, даже странно, как мало здесь вещей: у каждой суррогатной матери их столько, что они, вероятно, уместились бы в школьном ранце. В неплохо обустроенной кухне дальше по коридору кухарка (она же сестра-хозяйка) готовит обед: овощи карри и лепешки.

Женщины рады появлению посетителя. Одна из них говорит мне, что белые люди здесь редкость. Клиника не приветствует личные отношения между клиентами и суррогатными матерями, хотя, согласно другим источникам, они упрощают дело при передаче ребенка.

Через переводчика я объясняю женщинам, что хочу узнать, как им здесь живется. Дикша – яркая, полная энтузиазма женщина на раннем сроке, – избирает сама себя спикером и объясняет, что раньше работала в больнице медсестрой. Она уехала из родного Непала, чтобы найти работу в Ананде, оставив дома двух детей школьного возраста. Она указывает, что как суррогатная мать может получить столько же, как если бы работала у себя дома полный рабочий день. Эти деньги она собирается потратить на образование детей. «Мы скучаем по семьям, но понимаем, что мы здесь, чтобы дать семью какой-нибудь мечтающей о ней женщине», – говорит Дикша. Ей и ее товаркам, по ее словам, платят по 50 долларов в месяц, по 500 долларов в конце каждого триместра, а окончательно рассчитываются после родов. Таким образом, в случае успеха суррогатная мать из Аканкши может рассчитывать на 5–6 тысяч долларов – немного больше, если родятся двойняшки или тройняшки. (В двух других индийских клиниках суррогатного материнства, работающих с иностранными парами, мне говорили, что платят по 6–7 тысяч долларов). Если случается выкидыш, женщине оставляют заработанное на тот момент. Но если она решает сделать аборт – а контракт это позволяет, – то она должна возместить клинике и клиенту все расходы. Ни в одной из клиник, с которыми я разговаривал, не припомнили, чтобы какая-нибудь суррогатная мать пошла этим путем.

Дикша – единственная суррогатная мать хоть с каким-то образованием. Большинство женщин приезжают из сельских регионов; для некоторых из них учительница английского, которую Патель посылает в палату несколько раз в неделю, – их первое столкновение с каким-либо обучением. Но они собрались здесь не для обучения английскому языку. Большинство из них узнали о клинике из объявлений в местной газете, обещавших деньги наличными за беременность.

Клиники, оправдываясь за то, что держат взаперти своих суррогатных матерей (а так поступает не только Аканкша), приводят в качестве аргумента облегчение медицинского присмотра и обеспечение женщинам лучших условий по сравнению с теми, которые они могли бы получить дома. Кристен Джордан, двадцатишестилетняя домохозяйка из Калифорнии, выбрала клинику в Дели, которая набирает только суррогатных матерей с образованием и не держит их взаперти, после того как узнала, что другие клиники нанимают «просто очень, очень бедных людей, которые делают все это ради денег». В свою очередь, матери из Аканкши рассказывают, что их округлившиеся животы почти наверняка сделали бы их дома предметом сплетен. Но все равно те, кто провел здесь больше времени, чем Дикша, не кажутся особенно довольными положением дел.

Я подсаживаюсь к Бхавне. Она уже на последних месяцах. Она одета в розовую ночную рубашку, а на шее носит золотой медальон. Выглядит она старше и более устало, чем остальные. Это ее второй срок суррогатной беременности за два года, говорит она мне. Если не считать периодических медицинских проверок, она не выходила из этого здания почти три месяца, посетителей у нее тоже нет. Но 5000 долларов – это больше, чем она смогла бы заработать за десять лет.

Я спрашиваю ее об общих впечатлениях. «Если у нас случается выкидыш, то нам не выплачивают всю сумму; это мне не нравится», – поясняет она. Но она рада, что живет здесь, а не в другом центре проживания той же клиники в городе Надьяд – там условия хуже. Когда я спрашиваю ее, что будет с нею после родов, она отвечает, что будет оправляться от последствий кесарева сечения: «Я останусь здесь еще на месяц, пока не наберусь сил, чтобы отправиться домой». Ни одна суррогатная мать из опрошенных мною не собирается рожать самостоятельно. Хотя кесаревы сечения считаются в обычных условиях более рискованными для ребенка и вдвое-вчетверо увеличивают риск гибели матери, врачи твердо в них верят. В конце концов, они проходят гораздо быстрее, чем естественные схватки, и могут быть запланированы.

К нам подходит еще одна женщина – с темно-карими глазами и в свободной одежде, расшитой розовыми цветами. Я спрашиваю, не считают ли они, что им непросто будет расстаться с детьми. «Возможно, мне будет проще отдать ребенка, – говорит она, – когда я его увижу и пойму, что он на меня не похож».

Клиника не очень обеспокоена тем, что женщины могут захотеть оставить ребенка себе и тем усложнить юридические вопросы; однако еще одна причина, по которой Аканкша так пристально следит за суррогатными матерями, – подозрения в том, что некоторые из них могут начать собственное дело. В 2008 году Рубина Мандал, бывшая суррогатная мать, решила, что практикуемая в Ананде модель – идеальная платформа для мошенничества. Она стала выдавать себя за представительницу клиники и выманивала у американских пар платежи за медицинские проверки. Согласно предупреждению, опубликованному на сайте Аканкши, «мисс Мандал – не врач, она обманщица, известная тем, что вводила в заблуждение ничего не подозревающих клиентов, поэтому будьте осторожны в любых контактах с нею. Более того, мисс Мандал может воспользоваться названием нашей клиники, чтобы заманить доверчивых клиентов». Под предупреждением размещено зернистое черно-белое фото Мандал в черных бусах и с безупречным пробором. Обман вполне понятен, хотя и возмутителен. Поскольку суррогатный бизнес приносит такой доход, некоторые хотят иметь больший процент. На момент написания книги Мандал так и не была арестована.

Индия легализовала суррогатное материнство в 2002 году в рамках общей кампании по продвижению медицинского туризма. С 1991 года, когда к власти в стране пришли прокапиталистические силы, начался приток частных денег, что позволило создать больницы мирового класса, ориентированные на иностранцев. Суррогатный туризм получил устойчивое развитие, как только выяснилось, что инкубация детей в Индии доступна по разумным ценам и без препятствий со стороны правительства. Клиника Патель берет за весь процесс 15–20 тысяч долларов – от осеменения в пробирке до родов, в то время как в тех американских штатах, где разрешено оплачиваемое суррогатное материнство, появление ребенка может обойтись в 50–100 тысяч долларов, а страховка редко это покрывает.

«Едва ли не лучшее в Индии то, что женщины здесь не пьют и не курят», – добавляет Джордан, клиентка центра суррогатного материнства в Дели. И хотя контракты в американских штатах тоже запрещают это, Джордан подчеркивает: «Людям в Индии я верю, наверное, больше, чем в США».

Точные данные привести трудно, но индийские суррогатные услуги привлекают ежегодно сотни западных клиентов. С 2004 года только в Аканкше посредством суррогатного материнства родилось как минимум 232 ребенка. К 2008 году там одновременно работало сорок пять суррогатных матерей, и, по словам Патель, ежедневно в клинику приходит по меньшей мере три женщины, надеясь тоже завербоваться.

В Индии как минимум 350 других репродуктивных клиник, хотя сложно сказать, сколько из них предлагает услуги по суррогатному материнству, так как правительство не контролирует эту отрасль. Больница Хиранандани в Мумбаи имеет собственную суррогатную программу и обучает врачей определять и привлекать многообещающих кандидаток. На сайте больницы рекламируются возможности франчайзинга для специалистов по всей Индии, которые хотели бы открыть у себя филиал мумбайской конторы. Индийский Совет по медицинским исследованиям (играющий роль американского Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, но не обладающий его властью) предсказывает, что к 2012 году медицинский туризм, в том числе услуги суррогатных матерей, будет приносить ежегодно до 2,3 миллиарда долларов выручки.

«Суррогатное материнство – это новое усыновление», – говорит специалист по репродукции из Дели доктор Ануп Гупта.

Несмотря на такие возможности роста, суррогатное материнство в Индии не подвергается официальному регулированию. Не существует обязательных правовых стандартов по обращению с суррогатными матерями, ни государство, ни штаты не имеют права вмешиваться в работу отрасли. И если обеспечение здоровья плода таким клиникам, как Аканкша, финансово выгодно, то ничто не может помешать им урезать плату суррогатным матерям и отказаться от послеродового ухода; ничто не обязывает их вести себя ответственно в случае нежелательного развития событий.

Например, в мае 2009 года молодая суррогатная мать по имени Эасвари умерла после родов в центре репродукции Исварья в городе Коимбатур. За год до того ее муж Муруган увидел в газете объявление о приеме суррогатных матерей и заставил ее пойти, чтобы заработать семье денег. Поскольку Эасвари была второй женой в полигамном браке, она не могла бы отказаться. Беременность прошла успешно, родился здоровый ребенок. Но вскоре у Эасвари открылось сильное кровотечение, и клиника оказалась к этому не готова. Там не сумели остановить кровь и велели Муругану самому организовать переезд жены в ближайшую больницу. Она умерла по дороге.

Ребенок был выдан клиентам в соответствии с контрактом, и клиника заявила, что сделала все, что от нее требовалось. Но муж подал в полицию жалобу, где утверждал, что клиника фактически отказалась от его умирающей жены. Официальное расследование было проведено поверхностно. Когда я написал в клинику по электронной почте, ответили мне почти через полгода. Врач сообщал, что у Эасвари развилось «острое диссеминированное внутрисосудистое свертывание крови», поскольку голова ребенка оказалась слишком большой. Врач, подписавшийся как Арун Мутувель, добавил, что бригада не смогла спасти ей жизнь, несмотря на переливание семи бутылок крови и вызов дополнительных хирургов. Можно ли было спасти Эасвари – вопрос, который может решить лишь тщательное расследование. Однако ни у кого попросту нет на это прав, так что в случае осложнений пациентам обычно приходится верить на слово больнице, утверждающей, что все прошло в соответствии с высочайшими медицинскими стандартами. Индийский парламент, впрочем, разрабатывает законопроект, который призван решить некоторые проблемы с суррогатным материнством. Для слушания он будет готов где-то в конце 2011 года, но пока не ясно, на какое агентство возложат надзор. В любом случае задача регулирования, вероятно, достанется штатам, но каждый раз, когда я пытался добиться от кого-то в правительстве комментария по поводу того, какое же министерство получит право проверять и регулировать репродуктивные клиники, мне казалось, что я играю в горячую картошку – и всегда проигрываю. Мне потребовалось нанести шесть визитов в различные бюрократические учреждения Гуджарата и позвонить трем министрам, чтобы добиться хотя бы половины ответа. Сунил Авасья, заместитель начальника медицинской службы Гуджарата, заявил: «На уровне штата суррогатным материнством не занимается никто».

Что касается этики, то тут царит настоящий Дикий Запад. Никаких законов, говорит Авасья: «Правил не существует». И это все, что он имеет сказать по данному вопросу.

«Возможно, стоит поговорить с моим начальником», – рекомендует Авасья. Увы, начальник не ответил ни на один мой звонок. Никаких попыток регулирования суррогатных контрактов не происходит и на другом конце цепочки. Как только суррогатному ребенку дается разрешение на выезд от правительства Индии, он автоматически получает американский паспорт.

Клиенты Патель, в свою очередь, считают содержание суррогатных матерей взаперти своеобразной страховкой. «Когда врач сказал мне, что можно найти вариант в Стоктоне в Калифорнии… я не знаю, что они там едят, что делают… Их состояние и окружение меня бы постоянно заботило, – говорит Эстер Коэн, сорокалетняя жительница Беркли, которая вместе с мужем руководит кейтеринговой компанией и по выходным преподает детям этику иудаизма. – То, как все устроено в Индии, показывает, что единственная цель суррогатной матери – выносить и родить кому-нибудь здорового ребенка».

Я встретился с Коэн в фойе гостиницы Laksh Hotel, где питаются будущие суррогатные родители, пользующиеся услугами Аканкши. Для многих из них эта поездка в Индию – заключительный этап дорогостоящего и эмоционально сложного пути к родительству, их последний и лучший вариант после ряда безуспешных попыток лечения бесплодия. Много лет Коэн пыталась зачать, но после множества тестов выяснилось, что у нее не получится. Идея усыновления ей не нравилась. Тогда она прочитала в газетах статью о Патель и сразу же поняла, что хочет приехать в Ананд. «Конечно, деньги играли свою роль, но важна была и интуиция, – говорит она. – Мне нужно было попасть именно сюда». Коэн и ее муж решили держать свое предприятие в секрете от друзей и соседей – по крайней мере, пока не вернутся домой с ребенком.

В США суррогатная мать и ее клиенты должны познакомиться до похода в репродуктивную клинику, но Коэн не общалась с Сародж – женщиной, которую Аканкша наняла для вынашивания ее ребенка. Они виделись лишь раз – в клинике, через несколько минут после того, как эмбрионы из донорской яйцеклетки, оплодотворенной спермой ее мужа, были вживлены в утробу Сародж. Это было девять месяцев назад. Коэн уже три дня находится в Ананде, но так и не познакомилась с Сародж: «Клиника требует разделения, – говорит Коэн. – Они хотят, чтобы было очевидно: это – ее работа. Она – всего лишь емкость».

Но здесь этика коммерческого суррогатного материнства становится спорной. Коэн тут же добавляет, что Сародж сделала ей один из самых драгоценных подарков, какой вообще может сделать один человек другому: «Клиника не позволяет одной женщине быть суррогатной матерью более чем два раза, потому что они не хотят видеть в них простые сосуды, – говорит она. – Это не должно стать обычной работой».

Но как тогда это трактовать? Опра рассказала о Дженнифер и Кендалле – бездетной паре, которые испробовали все, но не могли позволить себе воспользоваться американской системой суррогатного материнства. С помощью Патель Дженнифер стала матерью, а индийская женщина сумела преодолеть бедность – отношения частично коммерческие, а частично сестринские.

В клиниках тоже отзываются о суррогатном материнстве в этом духе, указывая, что женщины предоставляют свои утробы не только из-за денег, но и из чувства локтя.

В шикарном отеле, за чашкой кофе за 8 долларов, Амит Карханис, один из самых известных в Мумбаи юристов, занимающихся проблемами суррогатного материнства, поясняет, что слова об альтруизме предоставляют клиникам выигрышное положение при переговорах. Между тем из контрактов, подписанных клиникой, клиентом и суррогатной матерью, совершенно не понятно, какой именно тип услуги имеется в виду. «Это работа? Или благотворительность? – риторически вопрошает Карханис. Подняв бровь, он высказывает собственное мнение. – Суррогатное материнство – вид занятости, это ясно как дважды два. Иностранцы приезжают сюда не из любви к Индии. Они хотят сэкономить». Но если суррогатное материнство считать работой, то почему женщины не получают рыночную цену за время, проведенное в больнице?

Хотя и стоимость жизни, и потенциальные заработки в Индии гораздо ниже, чем в Америке, относительную плату, получаемую суррогатными матерями и клиниками по обе стороны земного шара, вполне возможно сравнить: в Америке суррогатная мать обычно получает от половины до трех четвертей денег клиента, а женщины, нанятые Аканкшей, – от четверти до трети. Юрист Уша Смердон, директор Ethica, американской группы по реформированию законодательства в области усыновления, написала мне по электронной почте: «Суррогатное материнство – это форма труда. Но это труд в условиях эксплуатации, подобный детскому труду и потогонной системе, вызванной западным консьюмеризмом… Я очень сомневаюсь, что в этих условиях суррогатные матери действительно предоставляют свои услуги добровольно и что больницы, движимые выгодой, всегда действуют открыто и честно».

Помимо Индии, платное суррогатное материнство разрешено лишь в нескольких странах – США, Канаде, Бельгии, Израиле и Грузии, но в большинстве из них эта отрасль жестко регулируется. Во Франции, Греции и Нидерландах запрещено даже бесплатное суррогатное материнство, и ни в одной стране, включая Индию, суррогатное материнство не считается официальной работой. В Америке права на регулирование принадлежат штатам: в восьми оно признается и поддерживается, суррогатным матерям предоставляется медицинская и юридическая поддержка. В шести штатах эта практика, напротив, прямо запрещена. Остальные же либо считают контракты с суррогатными матерями юридически недействительными, либо оставляют дело судам, либо просто игнорируют эту практику. Индийский Совет по медицинским исследованиям предложил рекомендации по суррогатному материнству, которые критикуют некоторые методы, широко используемые как в Ананде, так и в других городах – например, посредничество клиник при финансовых операциях. Но эти правила ни к чему не обязывают и считаются лишь начальной точкой национального законодательства в данной области. К тому же они не учитывают других очевидных этических проблем: например, насколько законно обязательно прибегать к кесареву сечению и не нарушает ли содержание суррогатных матерей взаперти под строгим медицинским контролем фундаментальных принципов человеческой свободы.

Имплантация – еще один скользкий вопрос. Для здоровых молодых женщин Американское общество репродуктивной медицины советует американским врачам имплантировать всего один эмбрион (максимум два) за раз. В индийских рекомендациях значится не более трех. Но в клинике Патель обычно пересаживают за раз сразу пять эмбрионов. Чем больше эмбрионов, тем больше шансы на успех, но тем больше может родиться детей, а это гораздо более рискованно для женщины и часто приводит к преждевременным родам (посредством кесарева сечения) и значительным проблемам со здоровьем у детей. Хотя проверить это невозможно, Аканкша утверждает, что успех имплантации в клинике составляет 44 % (что сопоставимо с другими индийскими клиниками), в то время как в США – всего 31 %. Некоторые суррогатные матери, которых я видел в Ананде, были беременны близнецами. Если приживаются сразу три эмбриона и более, в Аканкше проводят селективные аборты, чтобы количество развивающихся плодов не было слишком большим. При этом часто не спрашивают согласия ни у ожидающих родителей, ни у суррогатной матери.

Рекомендации по суррогатному материнству в Индии ничего не говорят и о содержании женщин взаперти, что считает незаконным юрист Карханис. «Модель Ананда порочна, – заявляет он. – Такое удерживание суррогатных матерей незаконно и нарушает уголовный кодекс Индии».

Хотя рекомендации ясно говорят, что «ответственность за нахождение суррогатной матери – по объявлению или иным способом – возлагается на пару», Аканкша массово дает объявления о поиске суррогатных матерей в местных газетах, и многие больницы по ее примеру нанимают скаутов.

В представительной мумбайской больнице Хирандани врач Кедар Ганла знакомит меня с сухопарой женщиной по имени Чайя Пагари – его представительницей в местных трущобах. Сорокалетняя «соцмедработница», как представляет ее Ганла, явно неуютно чувствует себя в его кабинете и медлит, отвечая на мои вопросы. На основании ее скудного резюме более уместно было бы назвать ее «вербовщицей». Ганла платит Пагари 75 тысяч рупий (около 1750 долларов) за каждую суррогатную мать, которая ему подходит. В этом году он набрал уже трех, говорит она, – имея в виду, что она получает больше, чем женщины, которых она находит. «Между нами, посредниками, – продолжает она, – идет постоянная борьба за поиск суррогатных матерей».

Доктор Ануп Гупта подходит к вопросу немного иначе. Он руководит делийской клиникой ЭКО, где я познакомился с Кристен Джордан, клиенткой из Калифорнии. Его приемный покой всегда полон разговорчивых пациенток. По сравнению со спартанским духом Аканкши это день и ночь: стены обшиты деревянными панелями, а залитый светом аквариум дает ощущение безопасности и теплоты, которого обычно недостает индийским медицинским учреждениям.

Гупта, в зеленом халате и с голубой сеткой на волосах, постоянно движется, у него нет времени отвечать на вопросы. Вместо этого он предлагает мне последить за постоянным потоком пациенток, которые приезжают к нему как из Ирландии и Калифорнии, так и из соседнего квартала. Хотя по большей части клиника занимается обычным репродуктивным лечением, только в этом месяце на Гупту работают семь суррогатных матерей. «В Индии правительство ставит преграды на пути к усыновлению, а получить генетически собственного ребенка с помощью суррогатной матери, напротив, законно и просто», – говорит врач, размазывая гель по электродам аппарата для УЗИ. Единственная, по его мнению, сложность – найти суррогатную мать, которой не двигало бы отчаяние. В этом он полагается на своего медицинского координатора Симу Джиндал – лицензированного социального работника и профессиональную медсестру. Ее метод вербовки включает в себя пропагандистскую деятельность: «У каждой женщины, с которой я знакомлюсь, я непременно спрашиваю, задумывалась ли она о суррогатном материнстве». Она сосредоточивает внимание на выпускницах колледжа, которым хватает средств, чтобы не зависеть от клиники в мелочах. Иначе, по ее словам, «как они поймут, что их не эксплуатируют?» За несколько месяцев до нашей беседы, как признается Джиндал, она села в поезд и поехала в Гуджарат, чтобы лично понаблюдать за методами работы Патель – подсмотреть коммерческие секреты, которые могли бы принести пользу ее клинике, и изучить недостатки. По ее мнению, при принудительном содержании с женщинами обращаются как со скотом. За весь период беременности они делают всего три вещи: «Они сидят, разговаривают и спят. Так же нельзя», – говорит она.

Одна из суррогатных матерей, завербованных Джиндал, – 32-летняя Санджу Рана, социальный работник, пришла на УЗИ. В отличие от суррогатных матерей в клинике Патель, она получила образование в колледже и не планирует прекращать работу на время беременности. За услуги ей обещали 7500 долларов и дали прямой номер самого Гупты. Во время процедуры Рана, уже родившая двоих детей, с удивлением узнает, что носит двойню. Она признается, что обеспокоена, но, скорее всего, доносит их до срока. «Это хорошие люди, и у них так давно нет детей», – говорит она об американской паре, которая ее наняла.

Как и на всех остальных рынках торговли человеческими органами, на рынке суррогатного материнства смешиваются альтруизм и гуманистические пожертвования с требованиями доходности медицинского бизнеса.

Расширение рынка суррогатного материнства на Индию, безусловно, дает большему количеству западных женщин доступ к медицинской процедуре, которую они до того не могли себе позволить из-за дороговизны. Однако новый рынок лишь ставит новые проблемы. До появления Индии на горизонте только высшие классы американского общества могли позволить себе нанять суррогатную мать. Теперь это могут сделать и представители среднего класса. Этические вопросы уже существуют, а увеличение масштаба индустрии только обостряет проблемы. Открываются сотни новых клиник, и экономика суррогатного материнства развивается быстрее, чем наше понимание его последствий.

Красный рынок новых детей включает в себя сомнительные методы усыновления, донорства яйцеклеток и суррогатного материнства. Все эти три отрасли связаны друг с другом самыми естественными нашими желаниями: мы хотим детей и счастья в семье. Клиенты – будущие родители – часто не понимают всей сложности цепочки поставок и с легкостью могут непреднамеренно вступить на опасную территорию. Все три сегмента растут беспрецедентными темпами, так что купить ребенка на красном рынке сейчас проще, чем когда-либо.

Эстер Коэн больше не бездетна. Через пять недель после нашей встречи в Ананде она закончила оформлять статус гражданина США своему новорожденному ребенку, получила для него новенький серебряно-голубой паспорт и свидетельство об отсутствии возражений от индийского правительства. После этого Коэн перенеслась из смога и хаоса Ананда в свой тихий дом в Северном Беркли и предалась радостям материнства.

Сейчас маленькая квартирка, в которой они живут с мужем Адамом, кажется им слишком тесной. Пара собирается переезжать. Электрическое пианино, на котором Адам некогда играл каждый день, стоит без дела в углу комнаты, оттесненное детской коляской и разнообразными игрушками. Когда мы разговариваем, Коэн качает на одном колене Даниэль – здоровую голубоглазую девочку. «Сейчас уже кажется, что со времен поездки в Индию прошла тысяча лет, – говорит она. – Но мы очень благодарны Сародж за то, что она для нас сделала».

Хотя Сародж надеялась на естественные роды, в клинике решили провести кесарево сечение. «В ее глазах было видно напряжение, – вспоминает Коэн о передаче малышки. – Ей было сложно, и было понятно, насколько она заботилась о Даниэль». Однако в конце концов ребенок отправился домой вместе со своей матерью.