Книга: Тайная капитуляция
Назад: Глава 8 Тайная встреча в Асконе
Дальше: Глава 10 ЛИцом к лицу с Гитлером

Глава 9
Шансы возрастают

В течение пасхального уик-энда, пока мы сидели в ожидании в Асконе, британские командос совершили вылазку в Италии, где фронт оставался статичным на протяжении трех месяцев, захватили врасплох немецкую 162-ю дивизию в районе озера Комаччо на Адриатическом побережье и взяли в плен более 900 человек. 5 апреля, через день после того, как Лемницер и Эйри вернулись в Казерту, части 5-й армии генерала Трускотта, в числе которой были подразделения японо-американцев, начали наступление в северном направлении с западного фланга фронта на Средиземноморском побережье и в течение нескольких дней взяли Массу и Каррару, прославившуюся своими каменоломнями, в которых добывали когда-то мрамор для Микеланджело.
Было ли это прощупывание сил противника или диверсионные акции? Грохот орудий, которого почти не было слышно с декабря, поколебал наши надежды на скорую капитуляцию. Одно дело вести переговоры в пассивной ситуации, когда пушки молчат. И совсем другое пытаться развести армии, схватившиеся в бою. К 9 апреля вопросов не осталось. Стало ясно, что началось весеннее наступление.
В тот день в Швейцарии вновь появился Парильи. Он отсутствовал неделю. Капитан Циммер опередил его с прибытием в Швейцарию на день, чтобы объявить о его приезде Вайбелю и Гусману. Барон вез для меня важный документ. Вольф хотел быть уверенным, что наша встреча состоится.
Гаверниц и я беседовали с Парильи в моей квартире в Берне. Прежде чем показать нам привезенные бумаги, Парильи рассказал, что происходило в минувшие дни. У Вольфа была напряженная неделя. Если мы думаем, что он отсиживается в безопасности из-за угроз Гиммлера, то мы ошибаемся. Вольф явно восстановился после пропущенного удара.
Прежде всего, Муссолини, узнав об освобождении Парри и Усмиани, пришел в ярость. То, что он узнал об этом почти через месяц после освобождения узников, показывало, насколько он был оторван от событий, происходящих у него под носом. Каким-то образом известия об этом впечатляющем событии просочились в итальянскую прессу, откуда Муссолини и получил информацию. Он позвонил послу Рану, который рассказал неудавшемуся диктатору придуманную Вольфом историю о том, как он надеялся заполучить в обмен на Парри немецкого полковника Вюнше. Ран ухитрился всучить дуче этот траченный молью товар. Дуче на какое-то время успокоился, но была вероятность, что он пожалуется Гитлеру, а это вновь привлечет к Вольфу внимание Берлина. По этой причине Вольф еще раз просил меня организовать освобождение союзниками какого-нибудь высокопоставленного пленника, чтобы снять с него подозрения, возникшие из-за истории с Парри.
Но важнее было то, что Вольф трижды встречался с генералом Витингофом – на Пасху, и потом 6-го и 7 апреля. Парильи присутствовал на встрече с Витингофом 7 апреля, где был также генерал Рёттигер, который служил начальником штаба у Кессельринга и остался на этом посту при Витингофе. Совещание было замаскировано под дружескую встречу. Вольф пригласил обоих генералов и Парильи на чашку чая в свою штаб-квартиру. Вольф хотел, чтобы Парильи своими ушами услышал, что скажет Витингоф, и передал это нам. Дело было рискованным для Вольфа. Помимо всего прочего, он представлял немецкому главнокомандующему в Италии гражданского итальянца, который работал с американцами в Швейцарии и собирался нанести им визит. Противникам Вольфа не составило бы труда уже одно это изобразить как измену. И обвинение было бы оправданным. Пока Парильи пил чай, Витингофу сообщили, что союзники штурмуют район озера Комаччо. По телефону Витингоф приказал немедленно перебросить 5000 человек к Комаччо, Парильи слышал это указание и сообщил о нем нам, а мы тут же передали его по телеграфу в штаб Александера.
Но главным вопросом было – что собирается делать сам Витингоф? Прекратит ли он бои? Он принял Парильи исключительно сердечно. Нам было нелегко представить себе немецкого генерала, пьющего чай с маленьким бароном, в то время как на головы немецких солдат сыплются бомбы и снаряды весеннего наступления союзников. Контраст между этими двумя людьми был поразительным: Парильи, низенький, довольно жилистый, лысый мужчина, в возбуждении непрерывно куривший сигареты и страстно размахивавший руками, и Витингоф – крепкий широкоплечий офицер, с длинным прямым носом, прямым пробором по моде прошлого столетия, подстриженными усиками, в начищенных кавалерийских сапогах, невозмутимый и немногословный – короче, традиционный портрет германского милитариста. Ему не хватало только шлема с наконечником, чтобы смотреться так, будто он только что пришел с военного совета у Гинденбурга или Людендорфа.
И Витингоф и Рёттигер были хорошо осведомлены о том, что Вольф делал в Швейцарии. Обсуждать это не было смысла. Более того, Витингоф и Рёттигер полностью разделяли мнение, что пришла пора прекратить бессмысленную бойню. Но Витингоф не желал войти в историю как предатель своей страны или традиций своей семьи и своей касты. Он желал капитуляции, но вставал вопрос, как это сделать на почетных военных условиях. Он был готов подписать безоговорочную капитуляцию, если союзники согласятся с определенными моментами, позволяющими сохранить воинскую честь. Вот эти условия: немцы будут стоять в положении «смирно», когда союзники прибудут принимать капитуляцию; немцы не будут интернированы в Англию или Америку и будут лишь временно удержаны в Италии, где им будет дозволено выполнять какую-либо полезную работу по восстановлению шоссейных и железных дорог, а не будут содержаться за колючей проволокой; после того как ситуация стабилизируется, немцы вернутся в Германию при своих ремнях и штыках, что будет свидетельством их организованной капитуляции.
Я попросил Парильи передать мне письма от Вольфа, поскольку там, похоже, могли содержаться точные формулировки предложения Витингофа. Передавая их мне, он пояснил, что Вольф вызвал полковника Дольмана для того, чтобы их печатать. Очевидно, он не собирался доверять это дело секретарям. Так Дольман, полковник СС, доверенное лицо Гиммлера в Италии, стал на время машинисткой.
Первое из писем действительно было от самого Витингофа. В собственных формулировках Витингофа некоторые моменты почетной сдачи звучали более настойчиво, чем о них сказал Парильи, а один из них барон не упомянул вообще. Там требовалось «образовать незначительный контингент из армий группы «С» [подчиненной Витингофу] в качестве будущего инструмента поддержания порядка в Германии». Это, объяснил теперь Парильи, на самом деле скорее пожелание, чем требование, но когда мы подробнее рассмотрели вопрос, то пришли к мнению, что подобные вещи далеко отклоняются от формулы безоговорочной капитуляции, принятой в Касабланке, – настолько далеко, что фельдмаршал Александер наверняка не примет подобное условие. Было похоже, что реально Витингоф добивался того, чтобы сохранить свою воинскую честь, обеспечив своим войскам возвращение в Германию более-менее нетронутыми после того, как они пройдут формальности сложения оружия. И наконец, Витингоф, Рёттигер и Вольф желали, чтобы мы прислали им по нашим каналам проект акта о капитуляции для ознакомления.
Остальные письма были от Вольфа. Он во всех подробностях описывал, как старается предотвратить применение тактики выжженной земли в Италии. Помимо прочего он отмечал, что не может контролировать ситуацию в портовых районах, например в Генуе, потому что военно-морские подразделения подчиняются не ему или Витингофу, а военно-морскому командованию в Берлине. Заканчивалось послание словами надежды на то, что германское командование в Италии скоро будет полностью отрезано от верховного командования в Германии. Вольф был уверен, что, как только это произойдет, Витингоф получит свободу действовать по собственной инициативе, и просил нас «попытаться что-то сделать, чтобы удовлетворить просьбы Витингофа в вопросах почетной сдачи». Если мы сможем хотя бы частично их удовлетворить, он обещает, что Северная Италия будет преподнесена нам на блюдечке с голубой каемочкой в течение недели. Сознавая, что сейчас темпы становятся определяющим фактором, и явно чересчур оптимистично относясь к возможным итогам предложений Витингофа, Вольф также напомнил о нашем прежнем предложении разместить своего радиста в каком-либо ключевом пункте на контролируемой им территории Италии, чтобы мы могли поддерживать оперативный контакт в быстро меняющейся военной ситуации.
Я немедленно передал по радио доклад о предложениях Витингофа в ставку в Казерте (а также в Вашингтон и в Лондон). Меня не удивило то, что уже на следующий день, 10 апреля, я получил отрывистый и довольно грубый ответ из Казерты, где говорилось, что условия капитуляции будут вручены немецким парламентерам, когда они прибудут в штаб союзников в соответствии с правилами ведения войны. До этого момента условия им показаны не будут. Необходим только один визит немецких представителей, а потому это должны быть офицеры со всеми полномочиями действовать от имени их командира. Ни слова о почетных условиях. Молчание Александера по этому поводу показывало, что никто не будет заботиться о том, чтобы немцы имели хорошую мину при плохой игре, а также мудро исключало всякие предварительные дискуссии по этому вопросу. С этим текстом Парильи и Циммер вернулись в Италию.
Нас обнадеживало нынешнее состояние дел, в отличие от предыдущей недели, когда угрозы Гиммлера, казалось, парализовали Вольфа и застопорили все, что он делал. Он поговорил с Кессельрингом о поддержке своего плана, затем съездил к Витингофу и сделал все, чтобы того убедить. Новым препятствием представлялся Витингоф, с его воинской честью.
Чтобы попробовать преодолеть трудности, возникшие из-за упрямства Витингофа, Гаверниц вызвался лично отправиться в штаб немецкого генерала попытаться на месте развеять его сомнения. У Гаверница был большой опыт общения с немецкими генералами. Он хорошо знал их менталитет и то, что за ним стояло, – их моральные нормы, предрассудки и предубеждения. Он был американцем, но немецкий был его родным языком. Он в совершенстве знал и понимал позицию союзников, пользовался доверием Вольфа и присутствовал почти на всех переговорах по операции «Восход» с самого ее начала. Его план заключался в том, чтобы приехать, возможно в сопровождении Вайбеля, прямо к Витингофу и убедить того не настаивать на его требовании воинских почестей. Гаверниц считал, что во время своей миссии может положиться на защиту Вольфа, хотя это было смелым предприятием – американскому гражданину поехать во вражеский стан, когда шла война и немцы яростно сопротивлялись наступлению союзников.
В штабе фельдмаршала Александера в Казерте предложение отклонили. Там восхищались храбростью Гаверница, но посчитали предложение слишком рискованным. Более того, они не верили в искренность немцев. Возникало ощущение, что, возможно, основной целью немцев в операции «Восход» было, помимо прочего, вбить клин между союзниками и русскими. Мы с этим не соглашались, но в тот специфический момент было не до радиодебатов.
Наши надежды на успешный исход операции «Восход» по-прежнему оставались вполне достаточными для того, чтобы развивать идею размещения радиста у Вольфа в Италии. Если «Восход» будет развиваться, то радист совершенно необходим. Даже и при неудачном развитии событий мы смогли бы получить от него весьма ценные разведданные. Проблема заключалась в том, чтобы найти человека, который смог бы выполнить такую работу и взялся бы за нее.
Незадолго до этого, предвидя серьезность вопроса, я попросил нашу базу в Лионе, возглавляемую Генри Хайдом, поискать радиста, говорящего по-немецки. В течение зимы наши люди собирали и обучали европейцев различных национальностей для заброски их с самолетов в Германию с рациями в качестве агентов за линией фронта, наблюдающих и сообщающих о передвижениях германских войск, гражданском сопротивлении и т. п. Из этой группы обученных агентов база рекомендовала нам человека, который, похоже, отвечал требованиям и был готов встретиться с любыми опасностями. Радист, которого Генри Хайд прислал нам, был чехом, примерно 26 лет, по имени Вацлав Градецки. Это был невысокий, приземистый, черноволосый, довольно необщительный парень. Мы тут же прозвали его «Маленький Уолли». Он знал немецкий почти в совершенстве и был обучен работе на радиопередатчике на одной из наших баз в Южной Италии. Приключения, которые он пережил за 6 военных лет, показывали, что он способен позаботиться о себе почти в любой ситуации. Его арестовали немцы в 1939 году в Праге, где он учился в Карловом университете, одном из старейших в мире. Его отправили в концентрационный лагерь в Дахау, которым управляли эсэсовцы, где его заставляли заниматься тяжким трудом, били, морили голодом. Через шесть месяцев Уолли бежал. Мало кому удавалось бежать из Дахау, и те, кто совершал побег, обычно далеко не уходили. Уолли, однако, сумел прожить в подполье в Германии три года. Он представлялся чернорабочим, работал на фабриках и в то же время поддерживал связь с чешским Сопротивлением и передавал ему разведывательные сведения, которые удавалось добыть в Германии. В конце концов его поймали во время облавы в небольшом городке в Баварии и, ввиду отсутствия документов, арестовали и отправили в лагерь для военнопленных. Он сумел выдать себя немцам за беглого военнопленного, а не бывшего узника концентрационного лагеря (что означало бы для него смерть). Он бежал из лагеря для военнопленных и направился в Швейцарию. Из Швейцарии он перебрался во Францию сразу же, как только оттуда ушли немцы, и вышел на контакт с УСС.
Несколько бесед с Уолли убедили меня, что он тот человек, который нам нужен. Я дал ему инструкции, не сглаживая никаких острых углов. Я объяснил Уолли, что ему придется на итальянско-швейцарской границе превратиться в офицера СС, и он не моргнул глазом. Это подтвердило мое впечатление о его мужестве, если учесть, сколько ему довелось вытерпеть от эсэсовцев. Вольф предложил, чтобы наш радист работал не из его штаба в Милане, что было бы для всех слишком опасно, а из комнаты в офисе Циммера. Поэтому я объяснил Уолли, что его укроют в доме офицера СС, который встретит его на границе, что ему нельзя покидать этот дом и что он должен принимать наши сообщения и передавать нам те, которые будет ему давать этот офицер. Принятые сообщения он должен был отдавать этому офицеру. Я никак не объяснил ему причины, по которым он едет, или суть операции, в которой он играл такую огромную роль. Он не задал мне ни одного вопроса.
13 апреля Циммер позвонил с границы, и Уолли отвезли на встречу с ним. У Уолли были с собой в чемодане рация, шифровальные таблицы и сигнальный план, смена нижнего белья, носки и огромное количество сигарет. Циммер отвез его в Милан и разместил в доме на Виа Чимароза на верхнем этаже с тем, чтобы Уолли мог натянуть антенну на крыше. В здании располагался штаб службы контрразведки СС по Пьемонту. Этот район был почти полностью реквизирован СС, но в комнату Уолли доступа не имел никто, кроме Циммера и Парильи. 14 апреля в Казерте поймали первый сигнал от Уолли. Он вступил в дело, и мы в Берне получили мощный инструмент для своей работы: независимую и безопасную связь с генералом Вольфом.
Как раз в это время меня вызвали в Париж. Там был генерал Донован, и он хотел со мной увидеться. Он, в частности, хотел услышать подробный отчет об операции «Восход». Я решил взять с собой Гаверница, поскольку тот тоже мог поделиться своими личными впечатлениями о Вольфе и других участниках операции.
За день до отъезда на связь вышел один из наших австрийских агентов и сообщил, что начальник разведки СС в Австрии приехал в Швейцарию с твердым намерением встретиться со мной. Это был Вильгельм Хёттль, один из высокопоставленных чинов ведомства Кальтенбруннера. Имя Хёттля как нашего потенциального визитера, упоминалось несколькими месяцами ранее одним из австрийских агентов, приезжавшим в Швейцарию с мирными посланиями от Кальтенбруннера. Мы к тому времени были в достаточной мере предупреждены Вольфом о том, что Кальтенбруннер недоволен нашими независимыми предложениями о капитуляции и пытается помешать их исполнению. Мы предположили, что за просьбой Хёттля о встрече скрывается прямая попытка Кальтенбруннера перерезать связи, налаженные Вольфом, которого он был не в состоянии остановить каким– либо другим способом. У меня не было желания встречаться с Хёттлем, и в любом случае я покидал страну. Однако мне было интересно услышать, что желает поведать нам Кальтенбруннер. Поэтому я попросил одного из своих помощников, специализировавшегося на австрийских вопросах, но не подозревавшего об операции «Восход», поехать в Цюрих и встретиться с Хёттлем. Во всем нашем учреждении в операцию «Восход», кроме меня и Гаверница, были посвящены только два офицера. Один из них, капитан Трейси Барнс, должен был принять посланника от Вольфа, если бы тот прибыл в Швейцарию в мое отсутствие.
Новость еще об одном событии, совершенно другого свойства, также пришла к нам еще до выезда в Париж. Утром 12 апреля в Уорм-Спрингс, штат Джорджия, скоропостижно скончался президент Рузвельт. В тот же день присягу принял заменивший его на посту президента Трумен. И в нейтральной Швейцарии, когда мы ее покидали, и в освобожденной Франции, в Париже, у людей было ощущение неоценимой потери в связи со смертью великого человека, который направил мощь Америки на борьбу против гитлеризма в Европе. Его смерть в момент, когда победа была близка, но еще не достигнута, нависла над нами мрачной тенью, когда мы обсуждали операцию «Восход» с Биллом Донованом, который был лично столь близок к Рузвельту. Вера Рузвельта в Донована была движущей силой нашего общего дела и организации, которой было доверено довести это дело до конца.
Гаверниц и я представили Доновану и Расселу Форгану подробный отчет о ходе операции «Восход». Форган был одним из главных помощников Донована и главой парижской миссии УСС, старым моим другом, который постоянно помогал нашей работе в Берне. Наш отчет был максимально объективным, мы рассказали обо всех наших надеждах и опасениях. Мы невысоко оценивали шансы на успех, поскольку в тот момент Витингоф со своими требованиями воинских почестей и Вольф – без всякой надежды добиться капитуляции своими силами без участия Витингофа – не вселяли оптимизма. Но Донован был полон энтузиазма. Это был именно тот род операций, в которых он желал бороться до конца. Он хотел, чтобы мы использовали все возможные средства для ее успешного завершения. Форган дал нам несколько полезных указаний. Эти два человека видели более общую картину. Они знали, что в Италии у Витингофа союзникам противостояло почти столько же дивизий, сколько было у Кессельринга на Западном фронте. Новости с Западного фронта занимали первые страницы газет. Население стран– союзников желало читать о том, как наши армии врываются на территорию врага, а итальянская кампания соответственно уходила на второй план. Но на итальянской земле будет пролито много американской и британской крови, если немецкие армии продолжат сражаться в Альпах, потому что германское верховное командование в Италии не хочет прекратить баталию, в которой не может победить и которая уже не служит никаким военным целям. И раз у нас появилась возможность остановить войну в Италии, мы обязаны сделать все, чтобы этого добиться.
Донован много знал о том, что творилось в Вашингтоне, и рассказал нам, как развивались события после того, как Советы были оповещены об операции «Восход». Как уже говорилось, я впервые услышал о реакции Советов от Лемницера и Эйри в Аннемассе около месяца назад. Но тогда мы только знали, что Советам было сообщено об операции, и они настаивали на приезде русских генералов в Швейцарию для участия в переговорах с немцами. Позже Сталин, как теперь выяснилось, прислал Рузвельту письмо с обвинениями. Суть письма заключалась в том, что мы готовим сепаратный мир с немцами за спиной Сталина. Рузвельт поверил в добрую волю Сталина и Молотова в Тегеране и в Ялте. Теперь внезапно маски спали. Советская позиция по отношению к операции «Восход» нанесла президенту Рузвельту первый неприятный удар в отношениях с Советами. Письмо, которое Рузвельт отослал незадолго перед смертью 12 апреля, – возможно, последнее его письмо, – было нотой Сталину в отношении операции «Восход», где о ней говорилось как о «бернском инциденте». Теперь проблему унаследовал президент Трумэн.
Это известие удивило и обеспокоило меня. Донован, однако, заверил меня, что, по его убеждению, если капитуляция произойдет, она не вызовет каких-то претензий Советов к США и Британии. Мы действуем честно. Если жизни американцев и других союзников можно спасти безоговорочной капитуляцией немецких армий в Италии, мы должны идти вперед.
Раздумывая над советской позицией, я начал понимать, что, возможно, беспокоило советских лидеров. Если бы мы добились быстрой капитуляции немцев, войска союзников смогли бы первыми оккупировать Триест, ключ к Адриатике. Если бы наш план не удался, и немцы, продолжая сражаться, отступили на удобные оборонительные позиции к западу от Венеции, в тени Альп, силы коммунистов – либо советские войска, прошедшие через Венгрию, либо сторонники Тито из Югославии, поддержанные прокоммунистическими партизанами, – оказались бы в Триесте, а может быть, и еще западнее, раньше нас. Следовательно, у нас была мощная причина добиваться капитуляции. В этом отношении полезно вспомнить, что, если зоны оккупации Германии, включая Берлин, и Австрии были разграничены между союзниками и Советами предыдущими межправительственными соглашениями, то в отношении Северной Италии этого не было сделано, поскольку Италия рассматривалась как союзник. Таким образом, опережающая оккупация этого района прокоммунистическими силами вполне могла определить зоны послевоенного влияния или даже оккупации.
Конечно, лишь после окончания войны я смог узнать все подробности разногласий между Россией и союзниками, которые, как мы увидим далее, стали такой серьезной угрозой для операции «Восход» на ее решающем этапе. Хронология того, что адмирал Лихи назвал «нашей первой желчной ссорой с русскими с тех пор, как они присоединились к союзническому делу», приведена ниже.
9 марта 1945 г. – фельдмаршал Александер объявляет Объединенному комитету начальников штабов о своем намерении направить двух офицеров в генеральском чине (Лемницера и Эйри) в Швейцарию для ознакомления с германскими предложениями о капитуляции. 11 марта американское и британское правительства приняли решение информировать Советы о развитии ситуации. Послу Гарриману, после того как он передал информацию советскому министру иностранных дел Молотову, на следующий день, 12 марта, было заявлено, что Советское правительство не возражает против переговоров, но желает направить трех советских офицеров для участия в них.
13 марта – генерал-майор Дин, начальник военной миссии США в России и помощник посла Гарримана по военным вопросам, обсуждая с Вашингтоном требование Советов об участии в переговорах, предложил тем не менее, чтобы оно было отклонено, поскольку, по его мнению, это только замедлит ход дела и создаст неприятный прецедент. Он отметил, что мы не участвовали в локальных германских капитуляциях на русском фронте.
15 марта – государственный департамент телеграфировал послу Гарриману инструкцию проинформировать Молотова о том, что советские представители будут с радостью приняты в штабе фельдмаршала Александера, когда капитуляция станет реальностью. Переговоры в Швейцарии носят только пробный характер. Кроме того, поскольку германское предложение относится к капитуляции на англо-американском фронте, только американцы и британцы могут отвечать за ход переговоров.
16 марта – фактический отказ от участия советских представителей в переговорах в Швейцарии, похоже, и привел к противостоянию. Молотов направил безапелляционную ноту Гарриману. Там было заявлено, что, поскольку США отказали СССР в участии в переговорах, которые являются для Советского Союза «неожиданными и неприемлемыми», СССР настаивает, чтобы переговоры с немцами были прерваны.
21 марта – высшие американские дипломатические и военные советники (посол Гарриман, адмирал Лихи, государственный секретарь Стеттиниус и военный секретарь Стимсон), согласившись, что мы не можем поддаваться давлению русских в данном вопросе, просто проинформировали Советское правительство, что 19 марта имели место переговоры с генералом Вольфом, которые не дали никаких особых результатов.
23 марта – в ответ на это Молотов направил ноту уже и британскому и американскому правительствам, обвиняя их в переговорах с немцами «за спиной Советского правительства, которое несет всю тяжесть войны с Германией». К этому оскорбительному обвинению, которое, похоже, разрывало всю ткань англо-американо-советских отношений, было, естественно, привлечено внимание и премьер-министра Черчилля, и президента Рузвельта. Одновременно Молотов заявил, что не будет лично присутствовать на конференции в Сан– Франциско, организуемой в рамках ООН. Это было очевидным выражением советского неудовольствия последними односторонними действиями англичан и американцев, что обеспокоило лидеров по обеим сторонам Атлантики. Как пишет адмирал Лихи: «Открытый разрыв между Россией и ее англосаксонскими союзниками мог бы стать единственным чудом, которое позволило бы предотвратить скорую гибель германских армий». Премьер-министр Черчилль решил, что необходимо вместе с президентом Рузвельтом подготовить и предъявить совместный англо-американский ответ на русский выпад.
24 марта – президент Рузвельт передал по телеграфу личное послание маршалу Сталину, в котором допустил, что имело место недопонимание, но вежливо и твердо заявил, что не может согласиться с прекращением попыток поиска возможной капитуляции, которая спасла бы жизни американцев, особенно в ситуации, когда в переговорах нет «политического подтекста и не нарушаются совместно согласованные принципы требования безоговорочной капитуляции».
3 апреля – Сталин ответил на послание Рузвельта от 23 марта тревожным и возбужденным письмом. Из этого письма ясно, что он воспользовался информацией, собранной советской разведкой о наших переговорах в Швейцарии. Многое в ней было неверным, а возможно, и целенаправленно искаженным. Судя по всему, эта информация долго собиралась и анализировалась, почему и произошла такая задержка с ответом Рузвельту. Помимо других пунктов, в сочинении Сталина содержалось обвинение в том, что немцы согласились «открыть фронт англо-американским войскам и позволить им двигаться на восток в обмен на согласие британцев и американцев облегчить условия перемирия для немцев». Похоже, это подтверждает мою теорию о том, что русские беспокоились, как бы мы не вошли в Триест и Венецию раньше их.
5 апреля – президент Рузвельт ответил на обвинительное письмо Сталина. Черновик письма составляли генерал Маршалл и адмирал Лихи, и оно полностью цитируется Черчиллем. Общий смысл ноты заключался в том, что имели место беседы, но не переговоры и что Сталин дезинформирован, возможно германскими источниками. Намекалось, что действительно вероятной целью немцев может быть стремление посеять раздор между англо-американцами и Советами, мысль, которая беспокоила высшее руководство в Вашингтоне в течение всей операции «Восход». Послание завершалось сильной фразой, которую, по предположению Черчилля, добавил в письмо сам президент Рузвельт: «Искренне говоря, я не могу отделаться от ощущения горького негодования по отношению к Вашим информаторам, кем бы они ни были, за столь подлую интерпретацию моих действий и действий моих подчиненных».
(В отношении этого послания бывший госсекретарь Джеймс Ф. Бернс недавно писал мне, что первоначальный ответ Рузвельта Сталину звучал даже еще более жестко, но был смягчен, поскольку в это же время Рузвельт получил от Сталина ноту по другому вопросу, выдержанную в самом дружеском тоне. Г-н Бернс также цитировал сказанные в то время слова президента Рузвельта, что он не понимает методов, применяемых Советами.)
6 апреля – Сталин среди других инсинуаций в письме Рузвельту от 3 апреля отметил, что он «не может понять молчания британцев, хотя известно, что инициатива во всем этом деле принадлежит им». Поэтому Черчилль написал длинное послание Сталину, в котором рассказывал о развитии операции «Восход» и отмечал, что контакты наладило американское агентство (имея в виду УСС).
7 апреля – Сталин ответил на укоризненное письмо президента Рузвельта от 5 апреля, немного смягчив обвинения англо-американцев в нечестности, но продолжая с массой аргументов упирать на то, что советские представители должны были быть приглашены к переговорам. Это явно было главным предметом обиды. Сталин, однако, не смог в этой ноте пройти мимо многочисленных обвинений в отношении предыдущих, по его мнению, нечестных действий союзников, а также превозносил достоинства своих информаторов, то есть советской службы разведки, на которую президент Рузвельт возвел напраслину. В тот же день он направил и что-то вроде извинений Черчиллю – или, как это оценил премьер-министр, «нечто такое, что они считают извинениями».
12 апреля – утром этого дня, дня своей смерти, президент Рузвельт написал Сталину послание с благодарностью «за Ваше искреннее объяснение советской точки зрения на бернский инцидент, который теперь, похоже, уходит в прошлое, не дав никаких полезных результатов».

 

Мы приехали с парижского совещания с Донованом с твердым намерением сурово осудить Витингофа либо попытаться заставить подчиненных ему генералов выйти из игры, даже если сам он не сделает это. Было уже поздно, когда темными коридорами «Рица» мы уходили из номера Донована. Когда я искал свой номер, ко мне подошел незнакомец и задал вопрос. Для постороннего в этом не было бы ничего необычного, но меня на миг ошарашило. Следует пояснить, что у всех нас в УСС были кодовые номера, которыми мы пользовались для секретных связей. Если сообщение перехватывалось, то, по крайней мере, упоминаемые лица оставались неизвестными для противника. Поскольку нам приходилось пользоваться этими номерами практически каждый день, они сидели в голове у каждого почти как собственное имя. У меня был номер 110, и день за днем в течение двух с половиной лет я оставался номером 110. И вот в темном коридоре в полночь незнакомец спросил: «Умоляю вас, где 110-й?» Поскольку мои мысли все еще крутились вокруг разговора с Донованом, вопрос застал меня врасплох. Я едва не ответил: «Вы говорите с ним. 110-й – это я», но вовремя вернулся к реальности. Мужчина заблудился в плохо освещенных коридорах отеля и искал свой номер, который оказался 110-м.
Поздно ночью 15 апреля мы вернулись в Швейцарию, где нас ожидала масса докладов. Один из них был от моего помощника, беседовавшего с Хёттлем. Кальтенбруннер затеял неясную игру. Хёттль, его эмиссар, заявил, что желает помочь западным союзникам сделать все возможное, чтобы помешать созданию альпийского горного бастиона. Он намекал на желание австрийской группы нацистского руководства (куда, без сомнения, входил и Кальтенбруннер) заключить нечто вроде сепаратного соглашения с союзниками. Что бы это ни значило, но обращение Хёттля к нам казалось маловажным по сравнению с тревожными новостями с фронта самой операции «Восход».
В тот же день в Лугано приехал Циммер и встретился там с Вайбелем, Гусманом и моим представителем, капитаном Барнсом. Циммер сообщил, что три дня назад они с Вольфом приехали в штаб Витингофа и встретили очень холодный прием. Витингоф рассказал, что британский майор, чье имя он никак не может запомнить, обнаружился в разведотделе Лигурийского корпуса в Генуе, одном из итальянских фашистских подразделений, приданных немецкой армии. На «майоре» была гражданская одежда, и он заявил, что послан фельдмаршалом Александером с устным посланием Витингофу, передать которое он просил разведотдел Лигурийского корпуса.
В послании говорилось, что Витингоф находится на неверном пути, ведя переговоры с американскими представителями в Швейцарии, что ему следует придерживаться «британской линии» и разговаривать напрямую с британцами, которые, будучи все-таки европейцами, больше заинтересованы в будущем Европы и лучше понимают европейские условия. Он попросил офицера разведки как можно скорее передать послание Витингофу и сказать, что через несколько часов он вернется за ответом. Больше этого человека не видели.
Получив это послание, Витингоф был крайне огорчен. Его вывело из себя то, что его и Вольфа контакты с американскими представителями в Швейцарии явно не были большим секретом и обсуждались как предмет раздора между британцами и американцами. Он начал опасаться за свою жизнь, так как понимал, что подобные действия в Германии расцениваются как государственная измена.
Чтобы прикрыть себя, он решил отчитаться обо всей операции «Восход» генералу Йодлю, начальнику оперативного штаба германских вооруженных сил при ставке Гитлера в Германии. Понадобились совместные увещевания Вольфа, генерала Рёттигера и посла Рана, чтобы отговорить его от такого поступка. Но в любом случае в результате этого неприятного инцидента налаживать контакт с осторожным и самодовольным Витингофом стало еще труднее.
Мы немедленно телеграфировали об инциденте в Казерту и получили ответ, что британцы никаких людей не направляли. По сей день вся история остается загадкой. Единственное объяснение, которое мы позднее придумали, – что это был агент советской разведки, старавшийся нарушить ход операции. Видимо, он рассчитывал не только напугать Витингофа, что почти удалось, но также и организовать размолвку между американскими и британскими союзниками.
Сам Вольф явно не упал духом из-за этого нарушения взаимопонимания с Витингофом. Он использовал смерть президента Рузвельта как повод, чтобы написать мне длинное личное письмо, переслав его через Циммера. Это был, несомненно, один из самых необычных документов, полученных мной за многие годы общения с необычными людьми при необычных обстоятельствах. В то время, когда Германия и США находились в состоянии войны, командир СС написал мне письмо с соболезнованиями в связи с кончиной президента Соединенных Штатов. Он написал его от руки на своем официальном бланке, но вымарал три строчки вверху листа, на которых были напечатаны типографским способом все его тяжеловесные титулы. Ниже он приписал: «Личное». Я цитирую в переводе начало письма:

 

«Уважаемый господин Д.
По случаю ухода из жизни президента, с которым Вы были столь близки и чья кончина должна была доставить Вам такую боль в равной мере как человеку и как члену правительства, я желал бы выразить Вам свое искреннее и глубокое сочувствие… Хотя на данный момент я не представляю, как смена президентов отразится на усилиях по поиску взаимопонимания между воюющими сторонами, хочу заверить Вас, что в этот печальный момент я, как и прежде, остаюсь при убеждении, что скорое прекращение враждебных действий возможно…»

 

Я оценил порыв Вольфа прислать мне такое письмо, но не мог отбросить мысль, что им двигала обеспокоенность позицией новой администрации по отношению к нашим переговорам или даже опасение, не потеряю ли я свою работу. Как уже упоминалось, слухи о том, что я являюсь «личным представителем президента Рузвельта», активно муссировались в Швейцарии и, как я это выяснил после войны, неоднократно попадали в сводки немецкой разведки. Несомненно, потому и появились в письме Вольфа слова «с которым Вы были столь близки».
Остальное в отчете Циммера было смесью хорошего и плохого. Хорошей новостью было то, что генерал Рёттигер теперь полностью поддерживает попытки Вольфа по организации капитуляции, равно как и генерал фон Поль, командующий люфтваффе в Италии, которого Дольман привозил вместе с Вольфом в прошлом сентябре. Рёттигер, как начальник штаба Витингофа, не занимал командного поста и мог лишь работать вместе с Витингофом, но Поль, уже вовлеченный в операцию «Восход», имел под своим командованием 50 тысяч человек летного и наземного персонала. Кроме того, как рассказал Циммер, Вольф беседовал с подчиненными Витингофу в Италии командирами и почувствовал, что они на его стороне независимо от того, что будет делать Витингоф. Циммер также передал устное послание от Вольфа, которое звучало примерно так: «Прошу вас сделать все возможное, чтобы союзники не понесли ненужные потери в энергичном наступлении. С полной ответственностью я гарантирую, что на следующей неделе произойдет капитуляция».
Плохой новостью было то, что Вольф вновь оказался под колпаком у Гиммлера. 14 апреля Гиммлер позвонил ему и приказал немедленно явиться в Берлин. Вольф отказался подчиниться, заявив, что сейчас его присутствие в Италии совершенно необходимо. В Италии и впрямь становилось все беспокойней. По мере того как союзники теснили немцев, Муссолини начинал терять голову и угрожал, что прикажет послать на фронт резервные фашистские войска. Но Вольф в этих деликатных обстоятельствах сохранял самообладание. Гиммлера удалось убедить отменить приказ. Затем Вольф сел и написал Гиммлеру письмо. Играя на идее, от которой сам давно отрекся, но которая, как он знал, была исключительно привлекательна для галлюцинирующего высшего нацистского руководства в Берлине, Вольф объявил, что занимался важными переговорами с союзниками с целью отколоть англо-американцев от Советов. Далее, заметил Вольф, во всех предыдущих случаях, давая советы Гиммлеру, оказывался прав, и потому просит воспользоваться его советом и сейчас. Германская оборона на западе рушится, как он это Гиммлеру и предсказывал. Дальнейшие бои на юге только приведут к бесполезной гибели немцев. Вольф добивается почетных условий перемирия с союзниками. Он завершил свое письмо тем, что пригласил Гиммлера приехать сюда и присоединиться к его усилиям в поисках мира. (Если бы Гиммлер принял приглашение, Вольф, как выяснилось позднее, планировал арестовать его по прибытии.)
Вольф отослал письмо Гиммлеру через доверенного курьера СС, который вылетел в Берлин четырнадцатого числа. В тот же день Гиммлер дважды звонил Вольфу, но тот умышленно отсутствовал в своем штабе, ожидая, когда письмо дойдет до Гиммлера.
Как уже отмечалось, мы знали, что Гиммлер мог воздействовать на Вольфа с помощью угроз его семье. Поэтому в тот момент, когда все больше и больше подчиненных нерешительного Витингофа явно начинали разделять настроения Вольфа, все, казалось, зависело от исхода личной схватки между Вольфом и Гиммлером. Потому что без Вольфа, этой движущей силы всей операции, мы считали, капитуляции не будет, по крайней мере сейчас.
Два дня мы ждали сообщений. 17-го в Швейцарию прибыл барон Парильи. Заговор запутывался – это было очевидно хотя бы по тому факту, что Парильи теперь боялся в открытую ездить в Швейцарию и доехал на машине из Милана до границы, переодетый священником. Я не увидел его в этом маскараде. Когда он разговаривал со мной в Берне, на нем был обычный деловой костюм, и мне было трудно вообразить себе этого бонвивана, не выпускающего изо рта сигарету, в сутане и рясе. Днем ранее адъютант Вольфа майор Веннер вызвал Парильи в Фазано и передал ему для нас несколько поразительных посланий и документов. Веннер сказал ему, что курьер с письмом от Вольфа добрался до Берлина и был принят Гиммлером ночью 15-го. Гиммлер, как только прочитал письмо, сразу же позвонил Вольфу. Он не обсуждал содержания письма, а сказал Вольфу: «Я не прошу отчета. Я желаю переговорить с вами лично». Тщательно обдумав ситуацию, Вольф уступил требованию и 16-го вылетел в Берлин через Прагу, чтобы миновать места наиболее сильных воздушных боев. Все же его самолету пришлось пролетать через опасные участки. Более того, Берлин к тому времени уже был частично окружен советскими войсками. Но все это были просто опасности войны. Вольфу предстояло встретиться с куда более зловещими угрозами.
Парильи не видел Вольфа перед отъездом, а Веннер был не слишком разговорчив. Устное сообщение, которое он передал Парильи от Вольфа для меня, было следующим: «Я собираюсь в Берлин, потому что верю, что эта опасная поездка может быть шансом сделать что-то для всего германского народа. Я вернусь в Италию через день-два». Мы же задавали себе вопрос, сможет ли он вообще когда-нибудь вернуться. На наш взгляд, шансы казались весьма слабыми.
В тот момент я не знал, что у Парильи в кармане лежал листок бумаги, на котором было изложено нечто вроде личного завещания Вольфа, адресованного мне. Парильи решил придержать его на случай, если Вольф вернется, что и ему и мне казалось маловероятным. Если же, однако, Вольф вернется, этот документ, как считал барон, мог показаться немного нелепым. Вот содержание завещания, которое Парильи передал мне немного позднее:
«В случае, если я буду снят с командования… и то, что я делаю, не приведет к успеху, я прошу, чтобы немецкий народ и немецкие войска в Италии не пострадали от последствий.
Если после моей смерти моя честь будет подвергаться нападкам, я прошу г-на Даллеса реабилитировать мое имя публикацией моих истинных гуманных намерений. Продемонстрировать, что я действовал не ради эгоистических соображений или предательства, но единственно из-за убеждений и надежды на спасение, насколько возможно, германского народа.
После моей смерти я прошу г-на Даллеса, во имя идей, за которые я пал, попытаться получить для немецких и итальянских войск почетные условия капитуляции.
Я прошу г-на Даллеса после моей смерти, если это будет возможным, защитить две мои семьи от уничтожения».

 

Перед отъездом Вольф оставил распоряжения начальнику СС в Милане Рауфу поддерживать тесный контакт с кардиналом Миланским Шустером с целью избегать везде, где возможно, столкновений между отступающими немцами и итальянским населением и партизанами.
У Парильи была еще одна новость. Гауляйтер Тироля, Франц Гофер, по мнению Вольфа, тоже стал склоняться к плану капитуляции. Гофер, партийный назначенец, обладал абсолютной политической властью в Австрии и Южном Тироле, примыкающих к территории, контролируемой Вольфом и на которой должна была располагаться часть «альпийского бастиона». Гофер, кроме того, сказал Вольфу, что 12 апреля он был в Берлине, разговаривал как с Гитлером, так и с Гиммлером и узнал, что ни один из них не собирается уходить в бастион. Они были намерены оставаться в Берлине, Гитлер, в безумии, планировал новые контрнаступления против советских войск.
Вольф, как обычно, сделал необходимые распоряжения с тем, чтобы при любом повороте событий мы оставались хорошо информированными. Он приказал Веннеру, в Фазано, пересылать все приходящие из Берлина сообщения в Милан. Оттуда Циммер должен был переправлять их на границу, а Парильи перевез бы их к нам. Либо, если такой путь окажется невозможным, Маленький Уолли, сидевший на эсэсовском чердаке в Милане, мог бы передать их нам по радио.
Тем временем Уолли пытался доказать свою полезность. 18 апреля мы получили от него сообщение, что Муссолини собирается вечером приехать на три-четыре дня в Милан и остановится в палаццо Говерно. Уолли дал точное описание расположения здания и предложил уничтожить его с помощью пикирующих бомбардировщиков, чтобы избежать уничтожения его жилища, которое располагалось всего в трехстах метрах на юго-восток. Однако у ВВС союзников в то время были и другие дела, помимо того чтобы бомбить Муссолини, а Уолли был слишком важен для нас, чтобы рисковать им ради погребения никому не нужного диктатора под кучей развалин.
Назад: Глава 8 Тайная встреча в Асконе
Дальше: Глава 10 ЛИцом к лицу с Гитлером