Глава 10
ЛИцом к лицу с Гитлером

Битва за Арджентский проход к востоку от Болоньи началась, по существу, 18 апреля. Британская 8-я армия прорвала немецкую оборону. Тяжелая артиллерия Польского корпуса придвинулась настолько близко к Болонье, что могла доставать вражеские оборонительные позиции вблизи города. Немцы отступали с боями и несли тяжелые потери от комбинированных атак. Безумное упорство Гитлера и промедление Витингофа из-за его претензий на почести обошлись за эти две недели потерей тысяч жизней.

В то время ни мы, ни Вольф не знали, что 14 апреля Витингоф направил в ставку фюрера настоятельное прошение. Оно было чисто военным – ни слова о капитуляции. Он писал Гитлеру, что не может удерживать позиции, и просил разрешения отодвинуть фронт на реку По.

Как мы узнали из документов, попавших нам в руки после войны, генерал Йодль, начальник штаба при ставке Гитлера, резко ответил ему 17 апреля: «Все дальнейшие предложения по изменению существующей стратегии будут отвергаться. Особо хочу отметить, что ни при каких обстоятельствах ни войскам, ни командирам не дозволено склоняться к оборонческим настроениям, которые могут быть следствием идей, явно царящих в вашем штабе…» Это был прозрачный намек на слухи о попытках заключения мира, которые дошли до Берлина из Италии. «Фюрер ждет… предельной стойкости в исполнении вашей нынешней миссии, веря, что ваши командиры будут защищать каждый дюйм земли в Северной Италии. Хочу отметить серьезность последствий для всех тех высших командиров… кто не исполнит до конца приказы фюрера».

Угроза была недвусмысленной. Витингоф не мог не принять во внимание подтекст приказа. Несомненно, вероятным итогом неподчинения были бы военный суд и казнь.

Ночью 18 апреля, а также утром и днем 19-го пришло несколько сообщений от Циммера. Они были переданы ему Веннером из Фазано. Первые два сообщения Циммер передал нам по телефону со швейцарской границы. В них говорилось, что Вольф благополучно добрался до Берлина ночью 16-го и что он находился на совещании у Гитлера днем 18-го и сразу же возвращается в Италию. Вольф звонил Веннеру из Берлина, так что он был жив. Я, правда, удивлялся, почему он на свободе. Третье, и последнее, сообщение, подписанное Циммером, пришло к нам через Маленького Уолли. В нем говорилось, что Парильи встретится с Вольфом в Фазано утром 20-го и что ожидаются определенные решения относительно капитуляции к 21 апреля. Но там не указывалось, покинул ли Вольф Берлин. Мы были склонны в этом сомневаться. Гиммлер мог играть в кошки– мышки с заговорщиками и подчиненными Вольфа в Италии. И потом, если Вольф действительно возвращался, то какую сделку он заключил с Гиммлером и Гитлером, чтобы вырваться из волчьего логова живым? Что будет с его обещанием сдать нам немецкие войска в Италии на блюдечке с голубой каемочкой?

Мы держали Вашингтон и Казерту в курсе развивающихся событий и оставались начеку. Мы прождали весь день 20 апреля, но не последовало ни звонков с границы, ни сигналов от Маленького Уолли. Было сообщение от генерала Лемницера из Казерты, отражавшее, по-видимому, раздумья фельдмаршала Александера. После моей беседы с Донованом в Париже и его откровений по поводу советской реакции на операцию «Восход» я передал по телеграфу Лемницеру свою версию причин, по которым Советы пытаются остановить «Восход». Они желали захватить Триест и Северную Италию прежде, чем союзники смогут оккупировать этот район. Я еще раз отметил свою убежденность в том, что противодействие Советов не должно мешать нам двигаться вперед, если немцы готовы к капитуляции. Встреча с Донованом оставила у меня впечатление, что такой была и позиция президента Рузвельта перед самой его смертью. Но я не знал, какой точки зрения придерживался президент Трумэн.

Судя по ответу на мою телеграмму, Казерта разделяла мои взгляды. Хотя Лемницер не упоминал советскую проблему, складывалось впечатление, что Александер по-прежнему озабочен вопросом о нацистской капитуляции. Послание Лемницера завершалось сообщением о том, что 8-я армия прорвалась через Арджентский проход и падение Болоньи неизбежно.

Войска 5-й и 8-й армий вошли в Болонью на рассвете, в субботу 21 апреля. Я приехал в свой офис в надежде, что за ночь появились какие-то известия от Маленького Уолли о возвращении Вольфа. Вместо этого я обнаружил ожидающее меня послание из Вашингтона с грифами «Срочно», «Совершенно секретно». Оно было кратким до предела:

Дата: 20 апреля 1945 г.

1. Сегодняшним письмом ОКНШ [Объединенный комитет начальников штабов] приказывает УСС немедленно прекратить все контакты с германскими эмиссарами. В связи с этим Даллесу необходимо незамедлительно разорвать все подобные контакты.

2. Письмо также подтверждает, что СКНШ [Совместный комитет начальников штабов] утвердил письмо Александеру, утверждающее, что германский главнокомандующий в Италии, очевидно, не намерен в настоящее время капитулировать на приемлемых условиях. И далее: соответственно, особенно ввиду осложнений, возникших с русскими, правительства США и Британии решили, что УСС должно прервать контакты, что ОКНШ соответствующим образом инструктирует УСС, что весь вопрос в целом следует считать закрытым и что русские будут проинформированы об этом через Арчера и Дина [военные представители союзников в Москве]».

И это было все, что в то время предложил мне Вашингтон в объяснение изменения своей позиции. Действительно, переговорам не было видно конца, Вольф исчез в бункере Гитлера и в любой момент мог быть схвачен. Президент Рузвельт умер, и нельзя было ожидать, что президент Трумэн сможет сразу оценить значимость операции «Восход». Он занимал свой пост всего восемь дней. Было слишком много других неотложных проблем, других фронтов сражений. Очень вероятно, что наш Объединенный комитет начальников штабов чувствовал, что выигрыш от итальянской капитуляции будет мал, если добиваться ее вместе с Советами.

В любом случае было бесполезно, сидя в Берне, предаваться размышлениям. Вопрос был в том, как выполнить приказы. На тот момент я потерял связь с Вольфом. Парильи и Циммер находились в Италии, и я не желал использовать нашу радиосвязь через Уолли, чтобы сообщить им о том, что почти случилось. Отправить такое послание через Маленького Уолли означало бы подписание ему смертного приговора. Вполне возможно, что эсэсовцы стоят у него за спиной, когда он дешифрует наши радиограммы. Конечно, у меня были основания держать слово перед Вольфом, пока я не смогу вырвать Уолли из лап СС.

Поэтому в первую очередь я послал Уолли радиограмму с просьбой приехать из Милана на швейцарско-итальянскую границу для консультаций. Чтобы найти достаточное оправдание, я добавил, что мы получаем неудовлетворительный сигнал и хотели бы понять, можно ли улучшить связь.

Ввиду строгих формулировок полученных приказов я затем телеграфировал в Вашингтон, что столкнулся с определенными практическими проблемами, которые они, возможно, не рассматривали. Одной из них была безопасность Уолли, другой – как вести себя с Парильи. Он был не «германским эмиссаром», а итальянским посредником. Наверняка он вскоре появится в Швейцарии, чтобы увидеться со мной и отчитаться о своей встрече с Вольфом, если тот действительно возвращается из Берлина. У меня не было способа перехватить Парильи по дороге. Более того, он мог обладать исключительно важными разведывательными сведениями. И потом, тогда возникла бы проблема, что говорить Вайбелю. В прошлом основные успехи нашей миссии были определены его дружеским сотрудничеством, он способствовал уверенному ходу сложной операции «Восход». Он, конечно, заслужил то, чтобы быть как можно более тактично извещенным о поступивших мне приказах.

Такова была реальная обстановка, и в то же время я надеялся, что, получив позволение дипломатично свернуть операцию, смогу оставить дверь чуть приоткрытой, пока мы не узнаем, что случилось с Вольфом в Берлине. Вашингтон ответил на это, что понимает мои проблемы, но приказ есть приказ, и я должен решить их таким образом, чтобы не нарушить жесткие постановления Объединенного и Совместного комитетов начальников штабов.

В воскресенье, 22-го, сообщений от Парильи не было. Если Вольф вернулся из Берлина, Парильи, как нам сообщал Уолли, должен был увидеться с ним 20-го. Это было не похоже на барона – не прибыть немедленно на швейцарскую границу и не рассказать нам о результатах встречи. Неужели наши опасения в отношении Вольфа стали реальностью? Если так, то ОКНШ точно рассчитал время своего приказа.

Мы с Гаверницем провели в Берне очень мрачное воскресенье. В довершение ко всем прочим неприятностям, у меня начало болеть колено. Это была подагра, которой я страдал много лет. Похоже, она была вызвана умственным напряжением – самой популярной причиной злоупотреблений.

Ночью из нашего офиса позвонили шифровальщики. Пришло сообщение от Уолли. Поскольку мне было трудно передвигаться, служащий привез расшифрованный текст в мою квартиру в Херренгассе. Уолли сообщил, что союзники бомбили штаб Витингофа в Рекоаро. Здание повреждено, трое убитых, пятнадцать раненых. Штаб немедленно стал перебазироваться. Я погрузился в ночные раздумья о том, как это подействует на Витингофа.

Первым делом, которое я себе запланировал на утро понедельника, было проинформировать Вайбеля о положении дел. Я на такое не рассчитывал, но сделать это было необходимо. Пока я размышлял над своими планами, зазвонил телефон.

Это был Вайбель. Парильи только что позвонил ему со швейцарско-итальянской границы из Кьяссо, новости были поразительными.

Генерал Вольф, его адъютант, майор Веннер, и один из высших штабных офицеров Витингофа, подполковник Виктор фон Швайниц, находились на пути в Швейцарию. Они намеревались капитулировать.

В сообщении Парильи было добавление к этим важным фактам: Швайниц имел все полномочия ставить подпись за Витингофа. Вольф и Швайниц были готовы прибыть в Казерту немедленно для оформления капитуляции всех германских сил, вермахта и СС, в Северной Италии. Они предлагали немедленно встретиться со мной в Люцерне для организации поездки в штаб союзников. А я получил строжайший военный приказ не иметь с ними дела!

Сказать, что я был в затруднительном положении, – не сказать ничего. Работать сейчас с немцами было бы явным нарушением инструкций. Однако я был убежден, что Комитеты начальников штабов ни за что не приказали бы прервать контакты, если бы в Вашингтоне и Лондоне знали, что немецкие парламентеры уже едут для капитуляции.

Я дал радиограмму с этим известием Александеру в Казерту и в Вашингтон, запросив новые инструкции. Я подтвердил, что, пока у меня не будет от них ответа, я не буду иметь дел с парламентерами, за исключением проверки документов, которые дают им полномочия для таких действий, и дам точную информацию об их полномочиях и их намерениях.

Затем я рассказал Вайбелю, что у меня связаны руки. Он предложил встретиться с немцами раньше, чем я получу новые инструкции. Мы оба были уверены, что я получу новые приказы, когда дойдут мои сообщения. Нельзя было представить, что союзники откажутся от капитуляции, когда парламентеры, готовые ее подписать, уже находятся в Швейцарии. Майор Вайбель также предложил поселить немецких парламентеров в хорошо изолированной вилле с видом на Люцернское озеро.

Реакция Александера была незамедлительной. Он телеграфировал, что Ставка союзников просит Совместный комитет начальников штабов пересмотреть вопрос в целом с тем, чтобы мы могли бы, по крайней мере, убедиться в серьезности намерений немецких парламентеров и уяснить уровень их полномочий. Одновременно он надеялся, что я могу потянуть время и постараться удержать Вольфа, Швайница и Веннера в Швейцарии, пока не придет окончательное решение из Вашингтона и Лондона.

Ответ Вашингтона на мои послания был двусмысленным. Мне следовало избегать любых действий, которые могли бы быть истолкованы как продолжение операции «Восход». Однако, если швейцарцы, ведя переговоры с немцами, действовали бы от своего имени, а не как мои посредники, то любая информация, которую они пожелают передать мне по этому вопросу, может быть переслана в штаб-квартиру.

Затем двое швейцарцев, Вайбель и Гусман, выехали на границу, чтобы встретить немецких посланцев и проследить за тем, чтобы они благополучно добрались до Люцерна. Как видим, задание у них было деликатным, и мне пришлось предоставить Вайбелю свободу действий в том, как лучше разъяснить позицию союзников Вольфу. Если бы Вайбель напрямую сказал немцам, что я с ними не увижусь, то, боюсь, парламентеры могли бы развернуться и отбыть в Италию. Тогда всякая возможность скорой капитуляции была бы утеряна.

Вайбель все устроил с величайшим тактом. На границе он сказал Вольфу, что есть определенные трудности, что задержки и визит Вольфа к Гитлеру породили скептицизм в позиции Вашингтона и Лондона. Он не хочет везти Вольфа, не пояснив ему положение дел. Вольф не колебался ни секунды. В тот же вечер Вайбель и Гусман прибыли в Люцерн вместе с Вольфом, Веннером и Швайницем и поселились в доме Вайбеля.

Вскоре после их прибытия в Люцерн приехали мы с Гаверницем. Пусть я и не мог встречаться с эмиссарами, но решил находиться поблизости, несмотря на острый приступ подагры, затруднившей переезд из Берна. Такие дела по телефону не решаются. Я приказал капитану Трейси Барнсу оставаться в Берне и передавать мне в Люцерн все приходящие сообщения. Вайбель, в свою очередь, перебрасывал сообщения от немцев, находящихся на его вилле, к Гаверницу и ко мне. Мы поселились в Люцерне в отеле «Швайцерхоф». В ту ночь я получил хорошую новость: Уолли благополучно вернулся в Швейцарию.

На следующий день, 24-го, я известил немцев через Вайбеля, что должен отказаться от встречи с ними. Тем же способом я объяснил им, что поездка Вольфа к Гитлеру естественно заставила нас посчитать дальнейшие переговоры бесполезными, что полученные мной инструкции пришли под влиянием этого визита и в отсутствие сведений о том, что Вольф готов довести до конца дело с организацией капитуляции. Я настоятельно призывал их к терпению. Они согласились остаться на день– два и прислали мне доверенность Швайница, которую я передал по радио в Казерту и Вашингтон. В переводе она выглядела так:

«Главнокомандующий Юго-западным направлением и главнокомандующий группой армий «С». Штаб, 22 апреля 1945 г. Подполковник Генерального штаба фон Швайниц уполномочен мною вести переговоры в рамках данных мной инструкций и принимать обязательства от моего имени.

[п/п] Фон Витингоф».

Я был, естественно, обеспокоен фразой «в рамках данных мной инструкций» и попросил Швайница прислать мне через Вайбеля свои пояснения. Оказалось, что, хотя Швайниц получил инструкции стараться вести переговоры с позиций Витингофа о вопросах воинской чести – несколько разбавленных по сравнению с первой версией, – он не был связан формулировкой его доверенности в том, чтобы строго их придерживаться. В отношении сдачи немецких войск СС Вольф, в силу своего поста верховного командующего СС в Италии, имел все полномочия на такие действия.

Позже я узнал от Парильи, что первоначально предполагалось направить в качестве парламентера генерала Рёттигера, начальника штаба Витингофа, но в последний момент он не смог оставить свой пост ввиду критической военной ситуации. Вместо него послали Швайница, поскольку он бегло говорил по-английски. До войны он был офицером-практикантом в Англии при Королевских Иннискиллингских фузилерах и, очевидно, считался именно тем человеком, которому следует отправиться в штаб Александера. А сейчас, как сказал Парильи, он проводил время, читая английские книги в библиотеке Вайбеля. Парильи также выяснил, что по материнской линии Швайниц происходил от знаменитого американца, который подписывал «Декларацию независимости». Парильи не назвал его имени, но позже я узнал, что это был наш первый верховный судья Джон Джей. Но интересней был тот факт, что перед отъездом из Фазано Вольф отправил Дольмана на встречу с Кессельрингом. Это была последняя попытка заполучить Кессельринга в союзники для совместной капитуляции – одновременно на Западе и в Северной Италии.

Началось ожидание. Изменит ли Совместный комитет свою позицию? Удержит ли его давление русских, несмотря на явно оптимистический поворот событий в Италии? Не уедут ли немцы, отказавшись от своих обязательств, раньше, чем мы получим ответ? За весь день 24 апреля мы не услышали ни слова. Меня к тому времени так замучила подагра, что Гаверниц на свой страх и риск решил что-нибудь предпринять. Он нашел швейцарского доктора и, в общем-то против моей воли, привел его ко мне. Когда врач уходил, Гаверниц вышел за ним в коридор и о чем-то там побеседовал. Суть разговора я узнал много позже. Гаверниц настаивал, чтобы доктор дал мне какое-нибудь болеутоляющее. Доктор ответил, что мог бы дать мне морфин, но вначале он должен убедиться, что у меня нет аллергии: если она есть, то реакция на морфин может вызвать серьезные последствия. Гаверниц, который ни о чем подобном со мной не говорил и понятия не имел, есть у меня аллергия или нет, заверил врача, что он знает меня всю жизнь и у меня совершенно точно аллергии нет. В тот раз я впервые принял морфин, и избавление от боли позволило мне вновь окунуться в хитросплетения «Восхода».

Теперь я принял Парильи и попросил его рассказать нам, что произошло за время визита Вольфа в Берлин и того молчаливого уик-энда после возвращения Вольфа из Берлина в Италию. Скоро к нам, в моей комнате, присоединились Вайбель и Гусман. Все трое уже слышали об отдельных эпизодах недавних приключений Вольфа от него самого и, собравшись у моей кровати, вместе составили тот рассказ, который я привожу ниже. Я, кроме того, позволил себе добавить для полноты повествования некоторые детали, о которых Вольф рассказал Гаверницу после войны.

Одной из главных причин, почему Вольф подчинился требованию Гиммлера прибыть в Берлин, было опасение, что если он откажется, то его могут заменить в Италии на какого-нибудь фанатичного командира СС, который будет держаться до смертельного финиша и учинит разрушение Италии, которое Вольф так хотел предотвратить. Поступая так, он знал, что идет на огромный риск и у него нет и половины шансов вернуться. Впереди были чисто физические опасности самой поездки и еще большие опасности допроса, которому его подвергнут в Берлине. 15 апреля он вылетел из Италии, вначале в Мюнхен, а рано следующим утром – в Прагу. Самолет летел над самыми верхушками деревьев, чтобы его не могли перехватить истребители союзников, постоянно висевшие над головой. Из Праги он перелетел на аэродром на окраине Берлина, где его встретил профессор Гебхардт, один из личных врачей Гитлера и близкий приятель Гиммлера, который и прислал его для встречи. Гебхардт отвез Вольфа в Берлин, где тому был забронирован номер в отеле «Адлон». Вольф был настолько утомлен, что проспал все авианалеты в своем номере на четвертом этаже вместо того, чтобы спускаться в бомбоубежище. А «Адлон» бомбили, и часть отеля сгорела неделю назад. На следующий день, 17 апреля, Гебхардт отвез Вольфа в свою клинику в Хоенлихене, примерно в ста километрах к северу от Берлина, где его ожидал Гиммлер. Вольф сразу заметил, что Гиммлер проявлял даже больше нерешительности и нервозности, чем во время его последнего визита в марте.

Как только Гиммлер начал давить на Вольфа, строя нечто вроде обвинений в измене, Вольф достал и попросил прочитать письмо, подписанное послом Раном. В письме, адресованном Гитлеру, искусно указывалось, что установленные контакты с союзниками – Ран не писал, кем они были установлены, – были полезны в достижении цели, к которой стремился Гитлер, а именно в сдерживании, до некоторой степени, наступления союзников в Италии. (Все это было придумано с тем, чтобы успокоить Гитлера.)

На самом деле письмо было трюком, придуманным Раном, чтобы защитить Вольфа, если ему прикажут явиться в Берлин. Поскольку Ран, как хорошо знали и Гиммлер и Кальтенбруннер, пользовался доверием Гитлера, нельзя было просто так отмахнуться от его письма, переданного через Вольфа. Если бы Гиммлер или Кальтенбруннер попытались убрать Вольфа с дороги, а Ран после этого позвонил бы Гитлеру и выяснил, что его письмо не доставлено, Гиммлеру с Кальтенбруннером пришлось бы отвечать перед Гитлером за исчезновение Вольфа. Письмо, похоже, успокоило Гиммлера. Так или иначе, но, прочитав письмо, он вернул его Вольфу без комментариев.

После полудня появился Кальтенбруннер, и, как и ожидал Вольф, именно он оказался главным противником его планов. Он представил Гиммлеру свидетельства измены Вольфа так, словно Гиммлер был судьей. Однако было совершенно очевидно, что Кальтенбруннер просто пытался загнать Вольфа в угол и уже не считал, что колеблющийся Гиммлер играет важную роль в этом деле. У Кальтенбруннера с собой была папка с бумагами. Предположительно там содержалась вся информация о деятельности Вольфа, которую собрал Кальтенбруннер через своих информаторов в Италии и Швейцарии. Часть этой информации была угрожающе близка к правде, но неуклюжие агенты Кальтенбруннера так и не добрались до всей сути и не смогли заполучить в свои лапы наиболее опасные свидетельства контактов Вольфа с союзниками. По одному из отчетов немецкие армии в Италии должны были сдаться в течение пяти дней. Из другого следовало, что Вольф встречался с кардиналом Шустером с целью организации капитуляции. Вольф клялся, что он не встречался с Шустером и рассказал все, что мог рассказать о встрече со мной, во время предыдущего визита в Берлин. Затем он показал Кальтенбруннеру письмо Рана к Гитлеру. Это не смягчило мстительного настроения Кальтенбруннера, даже напротив, но если он надеялся поймать Вольфа в ловушку или добиться от него признания, то он просчитался.

Многочасовой спор длился до полуночи. Наконец Вольф решил, что пришло время положить конец конфронтации. Он сказал, что хочет поехать в Берлин и встретиться с Гитлером. Вольф настаивал на том, чтобы его сопровождали и Кальтенбруннер и Гиммлер, с тем, чтобы он мог отчитаться перед Гитлером в их присутствии о том, что и зачем он делал в Швейцарии. Гиммлер от поездки отказался – возможно, потому, что в тот момент чувствовал свою уязвимость. Он уже глубоко втянулся в переговоры в Швеции с графом Бернадотом и, видимо, не знал, какие по этому поводу есть подозрения и факты. В качестве оправдания он сказал Вольфу, что не в фаворе у Гитлера с тех пор, как в Восточной Германии армии под его командованием понесли такие огромные потери. Он предложил, чтобы Кальтенбруннер и Вольф отправились без него.

Вот так и получилось, что шофер повез их на автомобиле СС в Берлин, куда они прибыли около трех часов утра. Разговаривать в пути они не могли, поскольку их мог подслушать шофер. Они припарковались на Вильгельмштрассе перед Рейхсканцелярией, под которой располагался бункер Гитлера. Как рассказывал Вольф, перед тем, как войти в бункер, он единственный раз остался один на один с Кальтенбруннером и воспользовался этим. Он заявил Кальтенбруннеру, что если тот начнет обвинять его перед Гитлером в секретных переговорах или показывать рапорты своих агентов, то он, Вольф, сообщит Гитлеру, что уже дал отчет о своих контактах со мной и Гиммлеру и Кальтенбруннеру во время своего первого визита в Берлин 24 марта и что тогда они оба попросили его не вводить Гитлера в курс дела. Если Вольф отправится на виселицу, то рядом будет болтаться Кальтенбруннер.

Кальтенбруннер, по словам Вольфа, побледнел. Обычно у него было багровое лицо с набухшими венами – несомненно результат пристрастия к крепким напиткам. Затем они вошли в бункер. Подождали в приемной перед личными апартаментами Гитлера, расположенными на несколько этажей под землей. Бункер кишел охраной. Одной из самых бросающихся в глаза личностей, суетливо шныряющей по разным кабинетам на этом этаже, был группенфюрер СС Фегеляйн. Несколькими днями позже Фегеляйн был по приказу Гитлера расстрелян по сомнительному обвинению в попытке бегства из Берлина.

Неожиданно Гитлер вышел из личных апартаментов и направился через холл к кабинету, в котором должно было начаться совещание военных. Похоже, он удивился, увидев Вольфа, но сердечно с ним поздоровался и попросил дождаться окончания совещания. Фегеляйн и Кальтенбруннер принимали в совещании участие, и Вольф остался один прохлаждаться в приемной.

Вскоре после 4 часов утра Фегеляйн позвал Вольфа в комнату совещаний. Там оставался и Кальтенбруннер. Все остальные участники совещания ушли. На протяжении всего разговора Гитлера с Вольфом Фегеляйн и Кальтенбруннер молчали. Вольф позднее попытался вспомнить и восстановить для нас во всех деталях ход этой решающей беседы с Гитлером. Нельзя, конечно, поручиться за точность его отчета о событии, происходившем в атмосфере подозрительности, в присутствии смертельных врагов и под угрозой смерти. Все остальные участники или свидетели мертвы.

Гитлер не выглядел настроенным враждебно, но был явно взволнован до предела. Он назвал контакт Вольфа с союзниками, о котором он узнал от Кальтенбруннера, «колоссальным пренебрежением мнением руководства», но не стал обвинять Вольфа в действиях за его спиной. Если что-то и вывело его из себя, так это то, что Вольф ввязался в политическую игру, которая могла иметь жизненно важные последствия для всего рейха, будучи знакомым с положением только на одном фронте, а потому не имея возможности оценивать, как его независимые действия могут помешать всей совокупности планов Гитлера.

Затем Гитлер потребовал объяснений, и Вольф пустился в длинное и подробное описание своей деятельности в Италии. Он разумно сделал упор на встрече с Гитлером 6 февраля, когда тот в присутствии Риббентропа более-менее согласился с налаживанием контактов с западными союзниками – по крайней мере, не сказал «нет». Вольф объяснил, что не информировал Берлин перед встречей с Даллесом 8 марта, так как, вступая в контакт по собственной инициативе, без официальной поддержки Гитлера, он давал ему возможность отречься, если дела пойдут плохо, то есть сохранить лицо. В заключение он сказал, что его подход имел успех. Он счастлив сообщить Гитлеру, что открыл для него канал прямой связи с президентом США и премьер-министром Черчиллем – если Гитлер захочет им воспользоваться.

Вольф не упомянул встречу в Асконе с военными советниками союзников. Он к тому времени был убежден, что Кальтенбруннер и Гиммлер, а потому и Гитлер знали только о встрече 8 марта в Цюрихе. Гитлер пристально смотрел на него, явно ожидая, что он дрогнет или отведет взгляд от этого пронзительного взора. Вольф держался твердо, смотрел фюреру в глаза и, похоже, преуспел в создании впечатления искренности и честности, потому что, когда он закончил, Гитлер сказал, что понимает и принимает его объяснения. Затем он спросил, что Вольф думает о возможных условиях капитуляции. Вольф ответил, что безоговорочной капитуляции избежать не удастся. Существует, как он думает, возможность некоего смягчения условий, но в целом все будет зависеть от того, продемонстрируют ли немцы добрую волю и уважение к стране и народу Италии.

После этого Гитлер прервал беседу, сказав, что ему нужно немного поспать, и попросил Вольфа прийти вновь около пяти часов дня. За это время он подумает о его поведении.

Вольфу, похоже, удалось уцелеть после первого раунда. Привычное обаяние, искренний и открытый взгляд голубых глаз, все, что помогло ему годами раньше подняться на высокие посты, даже в структуре СС, сработало вновь. Он видел, что Гитлер пребывает в состоянии умственного и физического расстройства, и понимал, что, может быть, ему просто повезло, что его отчет, в котором было полно дыр, видимо, совпал по настроению с навязчивыми идеями Гитлера. Кальтенбруннер не сказал ни слова. Гитлер принял объяснения Вольфа, и это сделало весьма призрачными надежды Кальтенбруннера выиграть состязание за лавры миротворца.

Гитлер, который, по словам Вольфа, всегда отличался жесткой военной осанкой, теперь согнулся, был трясущимся и дряблым, с запавшими глазами. Он таскал свое тело тяжело и медленно. Его правая рука постоянно дрожала. Было похоже, что у него проблемы с вестибулярным аппаратом – после каждых нескольких шагов он терял равновесие и вынужден был садиться. Глаза были налиты кровью. Уже давно его зрение было таким плохим, что все документы ему печатали на специальной пишущей машинке с литерами в три раза больше обычных, чтобы он мог прочитать текст без очков, которые он считал неприличными для диктатора. Временами он ронял изо рта слюну, сам этого не замечая. Однако, когда он говорил, к нему как будто на время вновь возвращалась его знаменитая безжалостная энергия. Он внезапно оживал, по контрасту с той картиной общего физического разложения, которую являл собой. В такие моменты его знаменитая память на имена, факты и цифры казалась такой же хорошей, как прежде.

Вольф, изнемогая от усталости, вернулся в отель «Адлон», где проспал все утро. Это было 18 апреля.

Как рассказывал нам Вольф через несколько лет, на обратном пути в бункер днем он проходил мимо банка, где хранились различные ценные бумаги, принадлежащие ему и жене, и в какой– то момент у него возникло желание зайти в банк и забрать ценные бумаги и снять все деньги со счета. Он стоял возле банка, пытаясь собраться с мыслями. В конце концов он пошел прочь, решив, что было бы неправильно заниматься своими частными делами в тот момент, когда стоял вопрос о жизни и участи армий и наций.

Ожидая следующего приема у Гитлера, Вольф заметил, что в бункере царила атмосфера отчаяния и страха, хотя все пытались изображать мужество. Все, кроме Гитлера, знали, что никаких чудес не ожидается. Все знали, что через несколько дней русские полностью окружат Берлин, – все, кроме Гитлера, который все еще планировал военные операции с целью их остановить. Вольф узнал, что Гитлер в любом случае не собирался уходить в «горный бастион», желая остаться в Берлине, хотя многие в его окружении еще надеялись как-то бежать в Южную Германию. При этом мало говорили о «бастионе» как таковом или о сопротивлении до последней капли крови в Альпах – только о том, как избежать русского плена.

Пока Вольф ждал, начался авианалет. Сидя глубоко под землей в бункере, он ощущал, как сотрясается земля, и думал, что ему вряд ли удастся выбраться из Берлина, даже если Гитлер его отпустит. К тому времени, когда бомбежка кончилась, появился Гитлер и предложил Вольфу прогуляться с ним по террасе наверху. Гитлеру принесли шинель, откуда-то появились Кальтенбруннер и Фегеляйн, и они втроем сопровождали Гитлера в его хождении вверх-вниз по террасе. В воздухе стоял запах горящего дерева. Сама Канцелярия была значительно повреждена, а большая часть парка перепахана бомбами, но на террасе еще сохранилась вполне пригодная для прогулок дорожка.

Гитлер сказал Вольфу, что утром рассмотрел изложенный им вопрос в свете всех своих будущих планов. После увольнения упрямого генерала Гудериана, объяснил Гитлер, он наконец нашел подходящего начальника генерального штаба в лице генерала Кребса, который понимает его мысли и может воплощать их в жизнь.

На востоке, сказал Гитлер, чтобы противостоять бронированным армадам русских, сейчас оборудована противотанковая система с хорошо подобранными позициями зенитной и противотанковой артиллерии на глубину до семи километров, так что в последние три дня русские теряли в среднем по 250 танков в день. Даже могучие русские танковые армии долго не выдержат такого кровопускания, и следует вскоре ожидать их истощения и ослабления атак.

Теперь он решил осуществить следующий генеральный план военных действий. В Германии будут созданы три мощные цитадели: одна – в центре, под его командованием, в столице; другая – на севере, в Шлезвиг-Гольштейне, Дании и Норвегии, и еще одна – на юге, включая альпийскую крепость. Он намерен сознательно отступить из широких открытых пространств между Шлезвиг-Гольштейном и Берлином и между Берлином и Альпами и издал приказы германским войскам отступать к ближайшей цитадели. Скоро, без сомнения, русские и англоамериканцы встретятся где-то на этих открытых пространствах, и, если он хоть сколько-нибудь знает русских, они никогда не остановятся на линии, согласованной в Ялте.

Американцы, однако, ни при каких обстоятельствах не смогут с этим примириться. Поэтому они будут вынуждены отодвинуть русских назад силой оружия, – здесь Гитлер остановился и уставился на Вольфа пронзительным взглядом, – и это будет момент, с которого он, Гитлер, будет участвовать в окончательной войне на одной стороне или на другой. Он заявил, что способен держаться в Берлине против Востока и Запада по крайней мере шесть, возможно, даже восемь недель, и по этой причине он говорит Вольфу, что тот обязан столько же держаться в Италии. За это время, как ожидает Гитлер, произойдет конфликт между западными союзниками и Россией, а тогда Гитлер решит, на чьей стороне ему выступить.

Вольф ответил Гитлеру: «Мой фюрер, есть ясность в том, чью сторону вы примете в таком конфликте?» Гитлер посмотрел на Вольфа и, после краткого размышления, сказал: «Я приму решение в пользу той стороны, которая предложит мне больше. Или той, которая первой установит со мной контакт».

Было ясно, что разум Гитлера, находящийся в постоянном напряжении ввиду происходящих событий, время от времени переполнялся совершенно противоречивыми мыслями, которые он озвучивал без каких-то размышлений, как только они к нему приходили. Несколькими мгновениями позже он сказал с неожиданным загробным и неестественным спокойствием: «Вы знаете, с самого начала войны мне хотелось уйти и наблюдать со стороны за поведением германского народа и влиять на него. Скоро я передам власть наиболее компетентным своим соратникам».

Вольф попытался вернуть беседу к практическим вопросам, упомянув об ошеломляющей мощи союзников и потерях, которые ежедневно несет Германия.

На это Гитлер ответил: «Это вообще не имеет никакого значения. Я только что обрисовал вам дальнейший ход событий, и я спокойно их ожидаю. Не нервничайте, вы же мужчина. Мои нервы нужны мне для другого. Я не могу позволить себе раскиснуть из-за подобных докладов. Человек, который обязан принять окончательное решение, не должен допускать, чтобы на него влияли страдания и ужасы, которые война приносит отдельным людям на фронте и в тылу. Так что делайте, что я сказал. Летите обратно и передайте мой привет Витингофу».

Далее последовала серия инструкций, кульминацией которых был приказ держаться стойко и обороняться. Гитлер добавил, что, если эта судьбоносная битва германского народа под его руководством не принесет успеха, германский народ потеряет право на существование. В этом случае более великая и сильная раса с Востока докажет свое биологическое превосходство, и не останется ничего другого, кроме как героически уйти. В заключение он сказал: «Возвращайтесь в Италию. Поддерживайте свои контакты с американцами, но проследите за тем, чтобы получить лучшие условия. Чуть притормозите, потому что безоговорочно капитулировать на основе столь туманных обещаний было бы нелепо. Прежде чем прийти к соглашению с американцами, мы должны получить намного лучшие условия».

Затем подошел один из ординарцев и сказал Гитлеру, что подошло время вечернего совещания. Было без пяти минут шесть.

Перед тем как уйти, Гитлер выразил Вольфу признательность за честную манеру, в которой он действовал, и повторил свои приветствия Витингофу. После ухода Гитлера Кальтенбруннер отвел Вольфа в сторону и сделал ему следующее прощальное замечание: «Убедитесь, что ни один важный гражданский заключенный в вашем районе не попадет в руки союзников. Как только союзники подойдут, ликвидируйте их».

Тем временем самолет Вольфа был переброшен на главный берлинский аэродром в Темпельхофе. В сумерках Вольф вылетел в Мюнхен, а на рассвете следующего дня, 19 апреля, из Мюнхена в Бергамо в Северной Италии. Оттуда он на машине доехал до своего штаба в Фазано.

На следующий день, 20 апреля, Парильи, который оставался вместе с Циммером в ожидании в Милане, был вызван в Фазано, чтобы услышать рассказ Вольфа о его поездке и получить инструкции относительно возможных будущих действий. Присутствовали также Веннер и Дольман. Когда все собрались, Вольф попросил бутылку шампанского, и они выпили за его счастливую звезду – или, как он произнес тост, «за то, что его голова все еще на плечах». Парильи вскоре, однако, заметил, что Вольф был в странном состоянии духа. Парильи никогда не видел его таким прежде. Дело было не только в том, что Вольф был измотан физическим и эмоциональным напряжением поездки в Берлин. Казалось, он как бы заразился параличом, поразившим берлинский бункер. Возможно, пробудился глубоко зарытый конфликт в вопросах верности, невзирая на путаность и безрассудность планов Гитлера. Помимо прочего, Гитлер вытянул из Вольфа некое подобие обещания, а Вольф до известной степени должен был благодарить Гитлера за то, что ни Гиммлеру, ни Кальтенбруннеру не удалось его уничтожить.

Так или иначе, Парильи не мог четко объяснить, почему Вольф по возвращении из Берлина, похоже, не хотел работать на «Восход». В лучшем случае он выглядел так, словно пытался найти некий компромисс между требованием Гитлера стойко держаться и данными нам обещаниями как можно быстрее организовать капитуляцию. Он успешно находил множество причин для того, чтобы ничего не делать, некоторые из которых выглядели малоубедительными. Он раздувал тот факт, что среди тех, кто знал о «Восходе», явно был предатель, иначе Кальтенбруннер не располагал бы такой обширной информацией, пусть и искаженной. Первое, что нужно сделать, доказывал Вольф, – это найти предателя. Также он указывал на то, что Витингоф, помимо всего прочего, не желает слышать о безоговорочной капитуляции, только о капитуляции с соблюдением воинских почестей, и Вольф не видел способов изменить его позицию. Он предложил в качестве компромисса попробовать убедить Витингофа отводить войска на десять километров в день, лишь номинально демонстрируя сопротивление, сдавая таким образом территорию союзникам, но без акта о капитуляции.

Тяжелее всего Парильи было слышать, как Вольф попугаем повторял то же, что твердили многие германские генералы, Кессельринг и другие. Мол, вот после окружения или падения Берлина, после смерти Гитлера, когда итальянский фронт окажется полностью отрезанным от рейха, тогда Вольф и почувствует полную свободу действий. Он говорил Парильи, что не может заставить себя ехать в Швейцарию – по крайней мере, сейчас – или послать кого-либо из своих офицеров. Но он желал, чтобы Парильи поехал, встретился со мной и объяснил позицию Вольфа. «Заверьте Даллеса, – сказал он, – что я не изменил своего мнения, но при настоящих обстоятельствах я не могу вести переговоры прямо сейчас. Я считаю это трагедией, но не могу вести себя иначе. Скажите ему, что я возобновлю контакты немедленно, как только станет возможно выполнить первоначальный план».

Парильи вернулся в Милан с Циммером и Дольманом. Они обговорили ситуацию, и Парильи, чувствуя, что все предприятие близко к краху, решил, что не может передать мне подобное сообщение. Оно означало бы, что никаких возможностей для капитуляции больше нет. Он, разумеется, не знал, что в это же самое время я получил приказы прекратить операцию по совершенно другой причине. Зато он знал, что вокруг Милана и в самом городе зашевелились партизаны. Появились признаки готовящегося восстания. Если Вольф будет сидеть сложа руки и назреет конфликт между немцами и итальянцами, то главное для Парильи дело – попытка спасти Северную Италию от опустошения – будет полностью сорвано. Он решил вернуться к Вольфу, сказать ему, что он не смог передать мне послание, и умолять его начать действовать.

Поэтому 22-го Парильи один вернулся в Фазано. Вольф приказал Циммеру оставаться на своем посту в Милане, а у Дольмана были другие дела. Когда Парильи добрался до Фазано, Вольфа там не было. Веннер сказал Парильи, что Вольф уехал на встречу с Витингофом. Решающая встреча проходила в штабе Витингофа. Согласно Веннеру, целью было назвать полномочных представителей и составить письменную доверенность для капитуляции сил вермахта перед союзниками.

Парильи был ошеломлен, но и восхищен таким оборотом событий. Совещание было созвано не Вольфом, а Раном, который вышел на сцену за время поездки Вольфа в Берлин. Это было большой удачей в тот момент, когда Вольф опустил руки и моментально потерял инициативу. Ран, вместе с Рёттигером, сумели укрепить решимость Витингофа. Ран пригласил на совещание гауляйтера Гофера, который, в своей бурной манере, заявил, что арестует Гитлера, если тот покажется на его территории. Атмосфера совещания вернула Вольфа к жизни и помогла ему избавиться от чар, наложенных в Берлине. На следующий день, 23-го, Вольф и другие эмиссары отправились в Швейцарию. В тот же день Витингоф, перед лицом наступления союзников, начал перемещать штаб группы армий «С» в Больцано в Южном Тироле. Еще до отъезда в Швейцарию Вольф также решил переместить свой штаб в Больцано.

Вайбель, Гусман и Парильи, докладывая Гаверницу и мне о приключениях Вольфа в Берлине и его столкновении с Гитлером, известили нас о дате этих драматических событий, о которых мы совершенно ничего не знали. Это помогло нам отбросить сомнения в способности Вольфа противостоять давлению Гиммлера и Гитлера, возникшие после его тайного визита в Берлин.

А сейчас было 24 апреля, и мы все еще ждали сообщений из Вашингтона или Казерты. Наконец– то мы узнали, какое суровое испытание пережил Вольф.