Глава 12
Капитуляция подписана – но не доставлена

Утром 27 апреля я прибыл в свой офис, а вскоре пришли три сигнала, все с пометкой «ТРОЙНОЙ ПРИОРИТЕТ» – гриф чрезвычайных сообщений, требующий абсолютного преимущества над всеми сообщениями на линии.

Все предыдущие «стоп-сигналы» были отменены. Совместный комитет начальников штабов давал фельдмаршалу Александеру указание немедленно организовать приезд германских парламентеров в Казерту для подписания капитуляции. Не следовало проводить никаких совещаний или обсуждений в Швейцарии. Русским было предложено прислать в Казерту своего представителя. В тот же день был отправлен самолет из Казерты в Аннеси, пригород Женевы, чтобы забрать капитуляционную команду. Предлагалось, чтобы парламентеров по возможности сопровождали Гаверниц и Вайбель.

Затем посыпались сообщения, телефон звонил не переставая. Поскольку в этот самый момент Вайбель на машине вез Вольфа к австрийской границе, я связался с его офисом и настоятельно просил отловить его на пути и сообщить последние новости. Затем я информировал Вашингтон и Казерту о ситуации, объяснив, что, если повезет, мы сможем, пока не поздно, остановить Вольфа. Однако, даже если мы вовремя доберемся до Вольфа и сможем убедить его самого отправиться в Казерту, возможно, было бы лучше позволить ему продолжить путь в свой штаб в Больцано. Там он сможет более толково распорядиться своими генералами, а Веннер и Швайниц могли бы подписать документы в Казерте. Потом я позвонил Гаверницу на виллу в Асконе, куда он отправился после отъезда Вольфа. Я велел ему немедленно возвращаться в Берн и быть готовым вылететь вместе с немцами в Казерту. Он не сразу поверил своим ушам.

К полудню позвонил Вайбель и подтвердил, что получил наше сообщение, когда приехал с Вольфом на австрийско-швейцарскую границу. Вольф был восхищен развитием событий, но решил вернуться в Больцано. Он считал, что там принесет больше пользы, чем на подписании документов в Казерте, где Веннер имел полномочия представлять его. Вольф внес два предложения по извечной проблеме связи, сейчас важной, как никогда. Во– первых, он предложил оставить Циммера в Бухсе дежурить на австрийско-швейцарской границе, как он это делал в Кьяссо на итальянско-швейцарской границе. Во-вторых, было предложено направить Маленького Уолли в Больцано, прямо в штаб СС, где Вольф устроил бы ему такое же секретное убежище, какое было в Милане. Уолли после возвращения из Милана ждал дальнейших указаний в Берне, и Вольф знал его как способного и храброго парня. Из Больцано Уолли смог бы установить радиосвязь с Казертой, и Ставка союзников имела бы прямую связь с Вольфом, а через него и с германской армией. Таким образом можно было бы после подписания капитуляции контролировать исполнение прекращения огня. Я незамедлительно передал это предложение по телеграфу в Вашингтон и Казерту. Такую же информацию получили Швайниц и Веннер, выехавшие ближайшим поездом из Люцерна в Берн.

К тому времени самолет из Казерты приземлился в Аннеси, и его пилот связался со мной. Я сообщил ему, что два парламентера и Гаверниц будут готовы лететь с ним на следующее утро, 28 апреля, в субботу. Одновременно я передал Вайбелю продуманное и дипломатичное приглашение фельдмаршала Александера присутствовать на церемонии подписания в Казерте.

Тем же вечером мы с Гаверницем встретились со Швайницем и Веннером у меня дома в Берне. Поскольку в Швейцарии переговоры проводить не следовало, моей задачей было отправить их в Казерту, и наша беседа была в основном посвящена организации поездки и подготовке к предстоящим после столь длительной и разочаровывающей задержки делам. Трое из них остановились ненадолго в Женеве. На следующее утро мы организовали их переезд во Францию и в Аннеси, откуда они должны были лететь в Казерту. Провидение, как я это и почувствовал после спасения Вольфа, было с нами. Если бы телеграммы из Вашингтона пришли на несколько часов позже, Вольф вернулся бы в Больцано с мыслью о том, что все дело провалилось, и, соответственно, не смог бы настроить генералов на капитуляцию.

Также и Швайниц с Веннером могли потерять терпение и уехать домой.

Утром вся компания отправилась в Казерту. Пришло разрешение командировать Уолли на его опасный пост в Больцано. День еще не кончился, когда Маленький Уолли, со своим радиопередатчиком, сменой нижнего белья и обычным огромным запасом сигарет направился к своему новому месту назначения. До границы его сопровождал капитан Трейси Барнс. Циммер забрал его с границы в Австрию, в Фельдкирх, где они остались ждать автомобиль СС, которым должен был управлять один из людей Вольфа. В машине Уолли переоделся в форму СС, которой его обеспечил Вольф. Ирония судьбы, думал он, вспоминая дни, проведенные в Дахау. По прибытии в Больцано его отвели в маленькую комнату на третьем этаже необъятного дворца герцога Пистойского, в котором Вольф в 1944 году разместил центр связи и который теперь стал его последней штаб-квартирой в Италии. Уолли установил антенну и днем 29 апреля наладил радиоконтакт с офисом УСС в Казерте. Теперь он был готов выполнять свою важнейшую службу, поддерживая связь в исторический момент подписания капитуляции.

Поскольку конфиденциальность оставалась на повестке дня, а у меня была чересчур мощная реклама как у личного представителя президента Рузвельта, я не поехал в Казерту на подписание. Мое присутствие на церемонии могло быть легко раскрыто прессой, что поставило бы под удар безопасность операции, которую мы сохраняли в тайне до настоящего момента. Это по-прежнему была, и должна была на это время таковой оставаться, «тайная капитуляция». Далее, это была военная капитуляция, производимая военными представителями с обеих сторон, отражающая общую военную победу союзников.

Гаверниц, по просьбе фельдмаршала Александера, сопровождал немецких парламентеров и исполнял роль переводчика во всех мероприятиях в Казерте в течение 28-го и 29 апреля 1945 г. Он написал мне полный отчет о тех днях. Как увидит читатель из этого отчета, функции Гаверница были куда более важными, чем просто работа переводчика, хотя официально других обязанностей у него не было. В действительности он имел удивительное влияние на немецких посланников, и его умение с ними обращаться особенно помогло, когда Швайница уговаривали вольно истолковать устные инструкции его начальника, генерала Витингофа. Не окажись там опытного переговорщика Гаверница, могли возникнуть серьезные неприятности, и, возможно, капитуляция так никогда и не была бы подписана. Вот рассказ Гаверница о тех двух решающих днях:

«Днем 28 апреля самолет фельдмаршала Александера, комфортабельно оборудованный «С-47», вылетел из Аннеси. Майор Хенли из штаба генерала Лемницера, прилетевший на нем из Казерты для сопровождения нашей команды, был единственным из трех американцев на борту, кто знал о сути нашей миссии.

Самолет пролетел мимо величественно красивого Монблана и продолжил свой путь над Ниццей и Корсикой, над синеющим внизу Средиземным морем. В первые два часа полета немецкие эмиссары были погружены в тоскливые раздумья либо спали. Но на последнем отрезке пути они разговорились и начали задавать вопросы.

Их интересовали вопросы протокола. Следует ли им пожимать руки офицерам союзников по прибытии? Будут ли с ними обращаться как с парламентерами или, по военным обычаям, завяжут глаза, чтобы они не увидели что-нибудь важное в расположении союзников? Будут ли они интернированы, если переговоры провалятся?

Наш самолет приземлился на аэродроме Марчианезе вблизи Казерты около трех часов дня. Генералы Лемницер и Эйри ждали нас на летном поле. Несколько недель назад они столкнулись со сходными протокольными проблемами на тайной встрече в Асконе. Я решил выйти из самолета первым и предоставил генералам решать вновь возникшую проблему рукопожатий. Без рукопожатий они решили обойтись, но попросили меня представить их и немцев друг другу под подлинными именами. Формальности закончились, обе стороны сдержанно раскланялись при представлении, немцы поехали в одном автомобиле, а генералы союзников и я – в другом.

Ставка союзников на Средиземноморском театре располагалась в огромном замке неаполитанских королей. Позади замка струящиеся с холма водопады образовывали множество расположенных террасами прудов и фонтанов, украшенных статуями в стиле барокко и окруженных английским парком XVIII в.

В начале четвертого наши автомобили прибыли на вершину этого холма, полностью огороженную колючей проволокой. Из этого лагеря, откуда по такому случаю были эвакуированы все обитатели, открывался один из самых замечательных видов в Италии. С поросшего соснами холма был виден изумительный Неаполитанский залив, белые дома на синем побережье Средиземного моря и несколько отдаленных островов вдалеке. Но для немецких «туристов», которым было не до эстетики, замечательный вид был закрыт. Огромные полотнища были натянуты между деревьями. Это было сделано, чтобы помешать немцам точно опознать место расположения лагеря и получить сведения о штаб– квартире союзников. Как-никак, война продолжалась, и бомбы падали.

Чтобы обеспечить абсолютную секретность предстоящих переговоров, лагерь был надежно защищен. Приказы не допускать посторонних были столь строгими, что даже нашей команде не сразу удалось туда войти. Военный полицейский настаивал, что в соответствии с инструкциями генерала Эйри сюда никто не может быть допущен. «Так я и есть генерал Эйри», – требовал генерал. Поначалу это не произвело на охранников никакого впечатления. Они ответили, что сказать так может всякий. Понадобилось несколько телефонных звонков, прежде чем генерал Эйри смог наконец пройти в лагерь, организованный по его специальным указаниям.

Лагерь состоял из многочисленных сборных домов из гофрированного железа и бунгало. Немцам отвели небольшое бунгало, в другом поселился я. Были и другие, временные строения, побольше. В одном был молельный зал и привлекательно обставленная гостиная. В другом была комната для совещаний, где должны были происходить переговоры.

Первые неформальные переговоры между генералами Лемницером и Эйри и германскими эмиссарами прошли хорошо, за традиционным британским дневным чаем. Эйри пытался объяснить немцам, что они находятся здесь для подписания безоговорочной капитуляции, а не для обсуждения какого-то рода соглашений. Затем мы оставили немцев на холме, а сами уехали на виллу генерала Эйри. Когда мы прибыли, я спросил, установлены ли в его комнате микрофоны, и он заверил меня, что их нет. Я продолжил: «Я хочу быть в этом полностью уверен, поскольку вы вряд ли захотите, чтобы то, что я намерен вам сказать, было записано». Затем я рассказал ему, как нарушил инструкции Совместного комитета начальников штабов, освободил Вольфа и переправил его через Швейцарию и Австрию в Больцано. Я почувствовал облегчение, но не удивление, когда он сказал: «Об этом не волнуйтесь».

Первая официальная встреча состоялась в шесть часов вечера. Помимо генералов Лемницера и Эйри присутствовало несколько союзнических офицеров самого высокого ранга со Средиземноморского театра боевых действий, но на этой первой встрече не было русских представителей. Офицеры союзников сидели по одну сторону длинного стола, занимавшего почти весь зал заседаний, а два немца – по другую.

Председательствовавший генерал-лейтенант У.Д. Морган, начальник штаба фельдмаршала Александера, представил довольно объемистый документ, содержащий условия капитуляции, и попросил меня перевести его немцам. Он сообщил эмиссарам, что еще одна, более важная встреча будет проведена в 9 часов того же вечера, когда у них будет возможность задать вопросы и попросить разъяснения. Таким образом, у них будет три часа на изучение документа. Генерал Морган также информировал немцев, что на девятичасовой встрече будут присутствовать один или несколько русских представителей.

Сразу же по окончании первой встречи германские эмиссары отправились на свою квартиру и принялись изучать документы. До сих пор у них еще были определенные иллюзии относительно смысла слова «безоговорочная». Полномочия, которые Витингоф передал Швайницу, были сформулированы в более обтекаемых выражениях. Хотя он имел право подписывать документы от имени Витингофа, эти полномочия были завуалированы добавлением двусмысленной фразы «в рамках данных мной инструкций». Устные инструкции, данные Витингофом Швайницу, относились, в частности, к желанию германского командующего избежать интернирования его армий в союзнические лагеря для военнопленных. Он желал добиться от военного руководства союзников соглашения, по которому армии, находившиеся под его командованием, были бы демобилизованы в Северной Италии, и личный состав был бы в кратчайшие сроки отпущен в Германию. Еще одной уступкой, которой следовало добиваться эмиссарам, было разрешение офицерам сохранить личное оружие.

Теперь, после первой встречи, было не похоже, что союзники пойдут на такие уступки. Капитуляционные документы были написаны в рассудительном и требовательном стиле победителя. Это было настоящим шоком для обоих немцев.

Вторая встреча началась точно в девять вечера. На этот раз на ней присутствовали генерал-майор А.П. Кисленко, представлявший русский Генеральный штаб, и его переводчик, лейтенант Ураевский.

Германским эмиссарам была предоставлена возможность выставить любые возражения, и они обратились с настоятельной просьбой о демобилизации германских армий на месте без интернирования в лагеря военнопленных. Они также повторили свое требование, чтобы немецким офицерам было разрешено сохранить личное оружие – по их утверждению, это было необходимо для поддержания дисциплины в ходе исполнения капитуляции.

Условия соглашения о капитуляции предусматривали, что немцам не будет дозволено пользоваться каким-либо автомобильным транспортом после того, как они сложат оружие. Эмиссары отметили, что это невыполнимо, потому что полная сдача войск займет две-три недели, а в это время немецкие части надо снабжать продовольствием.

Еще одним поводом для споров стали суда в портах. Швайниц отметил, что эти корабли не подконтрольны армейской группировке, а подчиняются приказам германского военно-морского флота. Поэтому он мог гарантировать только сдачу портов, но не кораблей.

Важное возражение немцев касалось портов Триест и Пола. Они объясняли, что не могут брать на себя обязательства относительно этих знаменитых портов, последний из которых когда– то был военно-морской базой Австро-Венгерской империи. Недавно Триест, Пола и вся территория к востоку от реки Изонцо были переданы в ведение генерала Лёра, германского командующего на Балканах. Он не был вовлечен в переговоры генерала Вольфа о капитуляции. Британский адмирал, присутствовавший на заседании, был явно разочарован тем, что ускользает перспектива поднять «Юнион Джек» и заполучить сдавшийся германский военный флот.

Командиры союзников выслушали соображения немцев и пошли на уступки по некоторым незначительным позициям. Они согласились на дальнейшее использование немецкого военного автотранспорта. Они допустили возможность оставить немецким офицерам личное оружие до завершения процесса капитуляции. Однако в отношении главного требования немцев о демобилизации германских войск и их скором возвращении в Германию союзники остались непреклонными.

Поэтому, когда заседание было завершено, немцы, особенно Швайниц, были недовольны. Они пригласили меня к себе, поскольку желали дополнительно обсудить условия капитуляции и, в частности, дали указания, касающиеся радиообращения, которое они намерены были направить в германский штаб в Больцано. Наши переговоры длились почти всю ночь.

Скоро стало ясно, что майор Веннер, представитель от СС, в душе уже сдался и, похоже, имел указания подписать акт о капитуляции в любой представленной форме. Однако Швайниц, выступавший от имени вермахта, считал, что не может отступать в вопросе с интернированием. Он заявил, что хочет избавить немецких солдат от длительной изоляции в союзнических лагерях для военнопленных на чужой земле. Вновь и вновь он ссылался на устные инструкции, полученные им по этому вопросу от командующего, которые не позволяли ему принять условия капитуляции в представленном виде.

В конце концов я выдвинул аргумент, который, кажется, возымел действие. «Неужели вы не осознаете, – сказал я, – что каждое наше слово может стоить жизни сотням солдат? Каждую минуту, пока мы здесь спорим, происходят новые разрушения, новые авианалеты на германские города, гибнут люди».

Здесь сопротивление Швайница стало угасать. Но он все еще настаивал на том, что его начальник, Витингоф, должен быть информирован относительно условий капитуляции и у него следует получить окончательное согласие на подписание документов. Вместе мы набросали черновик телеграммы, которую следовало направить Витингофу. Было четыре часа утра.

Я чувствовал, что удалось добиться значительного прогресса. На рассвете с черновиком телеграммы в кармане я ехал в автомобиле вдоль отражающих лунный свет водопадов Королевского парка в офис генерала Лемницера в огромном здании королевского дворца.

Генерал работал за своим столом. Он был весьма ободрен продемонстрированным проектом телеграммы и приказал немедленно его зашифровать. Так как Уолли, наш радист, еще не занял свой пост в штабе Вольфа в Больцано, послание было отослано в наш офис в Берне, откуда его должны были переправить с курьером в штаб Витингофа в Больцано. Такой затяжной метод доставки означал, что ответ можно будет получить самое раннее через два– три дня.

Нам удалось несколько часов поспать. Следующая неформальная встреча между генералами Лемницером и Эйри, немецкими эмиссарами и мной состоялась утром. Это заседание Эйри открыл заявлением, что нет времени ждать ответа Витингофа. Он настаивал на том, чтобы капитуляция была подписана сегодня же, а эмиссары могли бы днем отбыть и попытаться на следующий день добраться до Больцано. Вот тогда стало ясно, что долгие дебаты предыдущей ночи принесли свои плоды, потому что теперь Швайниц согласился поставить подпись без дополнительного согласия начальника.

Вслед за тем началось обсуждение и определение необходимых мероприятий для оформления капитуляции. Заставить сражающуюся армию сложить оружие во многих отношениях такое же кропотливое дело, как и мобилизовать ее. Самое важное – зафиксировать точное время прекращения военных действий и убедиться, что приказы дошли до фронтовых частей и выполняются. Не может быть ничего хуже варианта, когда одна сторона прекратит огонь, а другая будет продолжать сражаться. Чтобы предотвратить какое-либо взаимонепонимание и синхронизировать действия, было решено установить время капитуляции по гринвичскому времени.

Почти столь же важным было установление радиосвязи между штабом союзников и вражеским штабом. Коды, а также длины волн для обмена сообщениями между армиями были переданы немцам для доставки в их штабы.

Днем и временем капитуляции были назначены 2 мая, полдень по Гринвичу, т. е. 2 часа пополудни по местному времени. Было 29 апреля, и мы полагали, что эмиссарам понадобятся примерно сутки, чтобы вернуться в свои штабы. Таким образом, оставалось 48 часов, чтобы отдать приказы о капитуляции и довести их до фронтовых германских частей. Мы сознавали, что уложиться в срок – 72 часа – можно только решая быстро вопросы. Было совершенно необходимо, чтобы команда, доставляющая акт о капитуляции, покинула Казерту на самолете в тот же день, не позднее трех часов. Тогда самолет успел бы приземлиться на швейцарско-французской границе до наступления темноты. Не оставалось даже времени перепечатать акт о капитуляции, в котором было около 30 страниц, чтобы внести в него изменения, на которые согласилось командование союзников. По предложению генерала Лемницера я вставил эти изменения от руки, а сам генерал наблюдал за мной из-за спины, следя, чтобы формулировки были верными.

В два часа дня все было готово для подписания. Для этой цели была организована третья и последняя встреча командования союзников с немецкими эмиссарами в торжественной обстановке Королевского летнего дворца. Бывший бальный зал был превращен в кабинет генерала Моргана. Это огромное помещение украшала большая стратегическая карта долины По, а вторая карта показывала все Средиземноморье, арену древних и нынешних сражений, на которое теперь, благодаря тому, что совершалось в этой комнате, возвращался мир.

Хотя подписание первой германской капитуляции во Второй мировой войне по-прежнему оставалось сверхсекретным мероприятием, тем не менее оно было ярко освещено в прессе. Чтобы запечатлеть это историческое событие, небольшая группа выбранных по жребию британских и американских газетных и радиорепортеров прилетела сюда из Рима. Были установлены кинокамеры и осветительная аппаратура. У прибывших журналистов взяли обещание сохранять абсолютную секретность, пока не будет официального объявления о капитуляции, которое могло появиться, лишь когда она произойдет реально, то есть 2 мая. Эту договоренность репортеры честно выполнили.

В этот момент я предложил генералу Эйри скрыть имена немецких эмиссаров, так как я боялся, что их могут убить, как предателей, нацистские подпольщики, которые, как полагалось, могли в это время действовать в поверженной Германии. Немцы, не подозревавшие о публичных мероприятиях, были шокированы, когда вошли в зал, утопающий в слепящем сиянии восьми огромных «юпитеров», увидели микрофоны и услышали стрекочущий звук кинокамер.

Американские, британские и русские офицеры стояли по одну сторону комнаты. Всего здесь было одиннадцать высокопоставленных американских и британских генералов и адмиралов, один русский генерал со своим переводчиком, трое высших офицеров-союзников, небольшая группа журналистов и радиорепортеров и я.

Длинный полированный стол для заседаний был размещен посередине комнаты. Генерал Морган один стоял у конца стола. Обоих немцев провели к другому концу.

Генерал Морган, стоя за спинкой своего кресла, открыл мероприятие следующим вопросом: «Как я понимаю, вы готовы и уполномочены подписать условия акта о капитуляции. Это так?» Я перевел.

Швайниц ответил: «Ja».

Тогда генерал повернулся к Веннеру и повторил вопрос. Представитель СС ответил: «Jawohl».

Генерал Морган продолжил: «Я уполномочен подписать этот акт от имени Верховного союзного командования, условия капитуляции вступят в силу в полдень 2 мая по Гринвичу. Теперь я прошу вас поставить подписи, и затем акт подпишу я».

В этот момент представитель германской армии выкинул неожиданный номер. Швайниц, которого вновь одолели сомнения по поводу его полномочий, вставил по-немецки: «Могу ли повторить перед подписанием то, о чем говорил на предварительных переговорах? А именно – что я лично действую за пределами своих полномочий. Я предполагаю, что мой командующий, генерал фон Витингоф, примет эти условия, но я не могу нести за это полной ответственности».

Я медленно и тщательно перевел его слова на английский. Мы с генералом Лемницером обменялись полными сомнений взглядами, по залу прошел трепет. Это заявление могло обесценить подпись офицера германской армии в глазах союзников. Но у генерала Моргана, похоже, таких сомнений не было. Он твердо произнес: «Я принимаю ваше заявление».

Упомянув еще раз, что условия капитуляции вступают в силу в полдень по гринвичскому времени 2 мая, генерал Морган вновь попросил германских эмиссаров подписаться.

Перед началом церемонии были тщательно проверены ручки и чернильницы на столе. Некоторые репортеры, уже положившие глаз на ручки, которым было суждено стать прекрасными сувенирами исторического значения, были здорово разочарованы, когда другой охотник за сувенирами, один из младших офицеров, выполнявший роль секретаря на заседании, вручил немцам для подписи свою личную авторучку. Вслед за тем оба германских эмиссара подписали пять копий акта, а потом генерал Морган поставил свою подпись.

Было 14 часов 17 минут, когда генерал Морган закрыл заседание. Немцев вывели из зала, и прожектора погасли. Зал внезапно стал темным и скучным, как сцена после конца пьесы.

Документ был подписан. Но теперь предстояло выполнить еще одно, последнее, сложное дело. Факт сдачи следовало довести до германских армий через их высших командиров. Это значило, что эмиссаров с документами о капитуляции нужно было вновь тайно переправить через Францию, нейтральную Швейцарию и контролируемую немцами Австрию в немецкий штаб в Больцано. Завершающий этап путешествия должен был проходить по территории, которую патрулировали и агенты гестапо, и партизаны.

Наша команда покинула аэродром Марчианезе близ Казерты в 3 часа дня. С момента нашего прибытия прошло 24 часа. Благодаря способностям генералов Лемницера и Эйри дело было сделано с поразительной эффективностью и скоростью.

Мы приземлились в Аннеси в 19 часов 15 минут по французскому времени, что соответствовало 18.15 по швейцарскому времени. Мы надеялись, если не возникнет трудностей с пересечением швейцарской границы, успеть на последний поезд Женева – Берн, уходивший за несколько минут до восьми. Это было бы чересчур большим везением: когда удачно выполняются большие дела, жизнь отравляет всякая мелочь. Наша база УСС в Аннемассе, прямо возле французско-швейцарской границы, еще не получила из Казерты информации о том, чего там удалось добиться, и о времени нашего прибытия в Аннеси. Похоже, мы оказались быстрее радио. Соответственно, не было принято никаких мер для нашего приема и пересечения границы.

Еще больше усложнило ситуацию то, что майор Вайбель, обычно спокойно и умело организовавший деликатные мероприятия по пересечению границы в обоих направлениях, в это время получил разрешение своего начальства прибыть к нам в Казерту. Не сообразив, что опаздывает на подписание капитуляции, той самой, для которой он так много сделал, Вайбель вылетел из Швейцарии на специально предоставленном Лемницером самолете за несколько часов до нашего возвращения. Вполне возможно, что мы разминулись в воздухе, и его самолет как раз садился в Казерте, когда нам была так нужна его помощь в Аннемассе на французско-швейцарской границе.

Поскольку ничего другого не оставалось, я сам отправился на пограничный пост в надежде уговорить швейцарских пограничников впустить в страну двух немцев. Я уверял, что они выехали из Швейцарии всего день назад, чтобы по своим делам ненадолго посетить Францию. К сожалению, я не мог рассказать пограничникам, что эти два немца спасли от гибели почти миллион немецких и итальянских солдат и одновременно защитили Швейцарию от вторжения с юга дезорганизованных орд из остатков разбитой немецкой армии.

Швейцарские чиновники были любезны. «Как их имена?» – спросили они. К моему великому смущению, я забыл выдуманные имена, которыми немцы назвались на границе при выезде из страны, да и боялся, что они и сами их забыли. В любом случае я не мог выбежать из помещения и спрашивать у немцев, как их зовут. Я ответил, что могу показать подтверждение того, что мои компаньоны выехали только вчера для недолгой отлучки, по регистрационному журналу. Пограничники как-то наивно согласились на это предложение, и мы вместе стали просматривать список фамилий в их гроссбухе. После быстрого просмотра я указал на две фамилии. Когда я затем намекнул, что офицеры швейцарского генерального штаба были особо заинтересованы в поездке этих двух джентльменов и организовали вчера их выезд из Швейцарии, пограничники смягчились и согласились впустить наших эмиссаров назад в страну.

Но серия неудач только начиналась. В Женеве последний поезд на Берн выполз со станции, как раз когда мы туда приехали. Представителя УСС в Женеве, которого тоже еще не информировали о нашем прибытии, этим вечером на месте не было. Нанять автомобиль было невозможно, поскольку бензин отпускался по жестким нормам. Поэтому нам оставалось только с нетерпением ждать в окружении неторопливо прогуливающейся воскресной толпы швейцарских буржуа, сидя в открытом ресторане на железнодорожном вокзале Женевы со сверхсрочными документами о капитуляции в карманах. Каждые 15 минут я звонил домой представителю УСС, надеясь, что он вернулся. Наконец это произошло, где-то около 9 часов, после еще одного потерянного часа, и он обеспечил нас автомобилем, в котором мы выехали в Берн».

Так кончается отчет Гаверница.

Вернемся к моему рассказу. Рано утром 29 апреля генерал Лемницер передал мне в Берн по телеграфу условия капитуляции. Лемницер был убежден, что Швайниц и Веннер подпишут акт до конца дня. Он отчетливо понимал, что сейчас, когда военная ситуация в Италии становилась все более хаотичной, когда мы почти добились того, к чему так страстно стремились с конца февраля, нельзя терять ни минуты для подготовки условий для реального прекращения военных действий. Для немедленного осуществления капитуляции было необходимо, чтобы германское командование, расквартированное в Больцано, как можно скорее получило документы от своих представителей. Любое промедление в их доставке означало новые бессмысленные потери с обеих сторон.

Поскольку радиосвязь с Маленьким Уолли в Больцано еще не была установлена, Лемницер предложил нам поискать другие средства отправки курьера к Витингофу. Я поручил эту курьерскую миссию капитану Барнсу и передал ему только что полученный экземпляр текста с условиями капитуляции. Барнс немедленно отправился в Люцерн, чтобы связаться с одним из людей майора Вайбеля, капитаном швейцарской армии. Оттуда они должны были доехать до Бухса на австрийской границе, найти там Циммера и передать ему бумаги, чтобы он переправил их через границу и каким-то образом доставил в Больцано. Так я думал.

Барнс был молодым и смелым человеком, как и сотрудник Вайбеля. У него был друг, швейцарец, имевший собственный самолет. Барнс был тренированным парашютистом. Во время войны он совершил множество успешных прыжков, выполняя опасные задания для УСС. Поэтому эти двое решили, не советуясь со мной, позвонить владельцу самолета и попросить его помощи. План состоял в том, что Барнс перелетит из Цюриха через Альпы в Больцано, а там спрыгнет с парашютом, имея условия капитуляции в кармане. Потом Барнс как– нибудь пешком доберется до германского высшего командования и доставит бумаги.

Это была блестящая, хотя и опасная, затея. Нет смысла рассуждать о том, что могло бы случиться с Барнсом по пути к генералу Витингофу. Слава богу, к середине дня погода стала такой плохой, что о полете не могло быть и речи. Пока Барнс ждал, чтобы небо прояснилось, из Казерты пришли два сообщения. Была установлена радиосвязь с Уолли. Условия капитуляции были напрямую переданы ему, и он подтвердил прием сообщения. В другом послании мне сообщали, что капитуляция подписана и что парламентеры и Гаверниц возвращаются в Швейцарию.

Гаверниц с двумя немецкими эмиссарами добрались до моего дома в Берне незадолго перед полночью 29 апреля. Мне редко доводилось видеть столь измотанную троицу.

Я выставил одну из последних бутылок из наших тающих запасов шотландского виски. Был сварен горячий кофе, сделаны бутерброды, и капитуляционная команда принялась оттаивать возле огромного камина. Капризная швейцарская погода обернулась против нас. Было холодно, и в воздухе даже носился снег. Я постарался ободрить их беседой, так как понимал, что у немецких эмиссаров впереди трудное и опасное путешествие. Поездка на автомобиле из Берна в Больцано, даже при самых лучших условиях, требовала не менее двенадцати часов трудного пути, а там уже оставалось всего двое суток до 2 мая, предельного срока капитуляции.

Немцы не могли долго мешкать, и вскоре после часа ночи уехали, пока еще, до границы в Бухсе, сопровождаемые Гаверницем. В автомобиль положили одеяла и подушки, чтобы они могли поспать в дороге.

Я лег спать в надежде, что далее процессу капитуляции ничто не помешает. Жизненный опыт должен был меня научить тому, что на такие вещи надеяться нельзя.

Примерно в семь утра зазвонил телефон. Звонил Гаверниц из Бухса. Парламентеры прибыли на границу, но здесь их остановили. Швейцарское правительство, официальным актом, полностью закрыло границу страны. Никто не мог въехать или выехать без специального разрешения. Обычные визы силы не имели, и даже не действовали специальные меры, предпринятые офицерами швейцарской разведки по команде Вайбеля. Нам могло помочь лишь прямое указание швейцарского правительства.

Нельзя было терять время. Я немедленно позвонил домой исполняющему обязанности министра иностранных дел Вальтеру Штуки. До этого момента ни перед одним членом швейцарского правительства я не раскрывал, чем занимаюсь, и, насколько мне известно, этого не делал Вайбель. Но теперь пришло время открыть карты. Я сказал Штуки, что должен с ним немедленно увидеться. Он ответил, что примет меня в здании МИДа, как только я туда приеду.

Я знал, что Штуки был отважным человеком действия. Он на редкость успешно представлял швейцарское правительство на многих дипломатических постах, и его всегда выбирали для особо трудных заданий. Он вернулся со своего поста в Виши, где исполнял особые поручения, и поэтому летом 1944 г., когда пришло время немцам отступать, а французам занимать злосчастную петеновскую столицу, Штуки организовал мирную передачу ее из рук в руки.

В нескольких предложениях я обрисовал Штуки возникшую проблему. Два парламентера с подписанным актом о капитуляции германских армий в Северной Италии ждут на швейцарской границе. Если они быстро и безопасно доберутся до немецкого штаба в Италии, война в Северной Италии кончится – без дальнейших разрушений и кровопролития. Удастся избежать партизанской войны в горах, окружающих Швейцарию. Швейцарцы будут избавлены от многих тысяч доведенных до отчаяния немцев и фашистов, которые в противном случае хлынут на ее территорию, пытаясь пройти через Швейцарию в Германию и либо найти убежище, либо оказаться интернированными в нейтральной стране с тем, чтобы не попасть в плен. Для формальных консультаций времени нет.

Штуки сработал мгновенно. В течение нескольких минут на границу был отправлен приказ пропустить Швайница и Веннера.

Вольф послал из Больцано машину, которая ожидала эмиссаров на австрийской стороне границы. Он также направил им послание, в котором писал об огромной важности успешного завершения всего предприятия. Гофер, гауляйтер Тироля, присутствовавший на решающей встрече с Витингофом 22 апреля и заявлявший тогда о поддержке идеи капитуляции, теперь изменил свое мнение и встал на сторону Кальтенбруннера, против Вольфа. Кальтенбруннер и Гофер вместе пытались остановить процесс капитуляции и доложили о самодеятельных действиях Вольфа и Витингофа Кессельрингу. Они понимали, что парламентеры собираются возвращаться в Больцано через Австрию с документами о капитуляции, и сигнализировали в гестапо, что их надо арестовать, когда они будут проезжать Инсбрук, чтобы попасть в Больцано. По этой причине Вольф посоветовал парламентерам избрать более длинную южную дорогу через перевал Решеншейдек, минуя Инсбрук, даже если эта более длинная дорога еще кое-где покрыта снегом. Единственный автомобиль, который Вольф мог им предоставить, был отнюдь не вездеходом, но тем не менее эмиссары проскользнули мимо ловушки Гофера и поздно вечером прибыли в Больцано с документами о капитуляции.

Утром того же дня мы получили собственное независимое подтверждение того, что Кальтенбруннер отчаянно пытается сделать все возможное, чтобы добиться своего рода мировой сделки с нами, и потому, несомненно, не остановился бы перед арестом посланников от Вольфа. Это было подтверждено моим помощником по австрийским делам, который несколькими неделями ранее виделся с Хёттлем, пользующимся плохой репутацией шефом австрийской разведки Кальтенбруннера. Он передал мне, что Хёттль только что встречался с ним в Цюрихе, прибыв в Швейцарию явно по поддельным документам. Хёттль сообщил, что Кальтенбруннер сейчас в Австрии и желает приехать к швейцарской границе, чтобы обсудить проблему в целом. По словам Хёттля, он, от имени Кальтенбруннера, встречался не только с генералом Витингофом, но и с фельдмаршалом Кессельрингом на Западном фронте, генералами Рендуличем и Лёром из балканского и адриатического командования, гауляйтером Тироля Гофером и всеми другими гауляйтерами Австрии. Вольфа Хёттль даже не упомянул. Было очевидно, что Хёттль и Кальтенбруннер стремились лишить законной силы капитуляцию Витингофа. Также было ясно, что Хёттль, в своих предыдущих посланиях уже пытавшийся сыграть на американском страхе перед «редутом», снова дул в ту же дудку. Он обещал предоставить нам всю Австрию, включая «редут». Кальтенбруннер сам был австрийцем и одним из первых в списке военных преступников. Трудно понять сейчас и трудно было понять тогда, как он мог вообразить, что союзники захотят иметь с ним дело, что они поверят его явной лжи и заявлениям или примут идею сепаратной капитуляции Австрии, которая несколько лет была неотъемлемой частью великого германского рейха.

Радиограммы, которые в первые сутки после начала работы в Больцано присылал Маленький Уолли, вновь были тревожными. Утром 30-го он радировал, что предыдущей ночью американские бомбардировщики атаковали Больцано, несколько бомб упали примерно в пятидесяти метрах от здания, в котором располагался штаб Вольфа. Вольф сообщал, что некоторые из офицеров СС были вне себя от ярости, а его жизнь будет в опасности, если бомбежки повторятся и если в результате бомбардировок он будет раскрыт. Мы связались с Казертой, потребовав, чтобы ВВС было дано указание не атаковать эту цель, и информировали об этом Уолли. Однако на следующую ночь все повторилось, правда, на этот раз бомбы упали далеко от здания. Во время бомбежек Уолли оставался на своем посту.