6
Города войны
Любек, 1226–1491 годы

Воды рек Траве и Вакениц отражали полную луну ясной морозной ночью 28–29 марта 1942 года. Серебристая рябь помогла штурманам 234 бомбардировщиков Королевских ВВС без труда найти цель. В ту ночь средневековое ядро порта Любек приняло на себя 25 тысяч зажигательных бомб.

Любек стал первым городом, который ощутил вкус массовых бомбардировок со стороны Великобритании; преднамеренно выбранная легкая мишень, не имевшая особого стратегического значения. Нацисты ответили так называемым Бэдекер-блитцем, воздушными атаками на города, которые представляли историческую, но не военную ценность. В их числе помимо иных оказались Эксетер, Бат, Йорк, Кентербери, Норвич, Ипсвич и Колчестер. В мае 1942 года Кёльн стал первым городом, который атаковала тысяча бомбардировщиков. Средневековое городское наследие Европы оказалось в пламени.

Очень маловероятно, что Гитлер уронил хотя бы слезинку утром 29 марта. Наверняка он вспомнил 1932 год, выборы, когда сенат Любека запретил выступать нацистским ораторам, – единственный город во всей Германии, где произошло нечто подобное. Вынужденный произносить речь в пригороде, в деревеньке Бад-Швартау, Гитлер с тех пор именовал Любек «тот маленький город рядом с Бад-Швартау».

Подобного унижения он не мог ни забыть, ни тем более простить, и придя к власти, немедленно лишил «маленький город рядом с Бад-Швартау» независимого статуса, который сохранялся, несмотря на войны, завоевания и восстания, целых 711 лет, заодно приказав казнить городских лидеров.

Центр Любека восстановили после войны, сейчас это один из красивейших городов Северной Европы, сплетение узких средневековых улочек с величественными образцами готической архитектуры. Туристы посещают знаменитые винные магазины, рестораны с морепродуктами и кондитерские. Последние специализируются на марципане, и город претендует на то, что это лакомство изобрели именно тут.

Вино, селедка и марципан: как бы невероятно это ни выглядело, но эти вещи позволяют объяснить не только то, почему Любек ухитрился стать одним из богатейших метрополисов Европы, но и почему Европа из долгого застоя перешла к урбанистическому взрыву XII века.

Любек предлагает идеальный образец «свободного города»: небольшой, эффективной, процветающей и военизированной самоуправляемой общности, той самой, что заложила фундамент для того, чтобы Европа поднялась до глобального доминирования. Подобно многим другим европейским городам, родился и закалился он на наковальне войны.

Исходно поселение на месте Любека именовалось «Любице», что значит «любимая». Укрепленный городок западных славян, он располагался на самой границе, где шли постоянные войны язычников и христиан. Сам Любек начал жизнь в четырех километрах от Любице в 1143 году, основал его Адольф II Голштейн на защищенном рекой острове, и все это в рамках кампании по вытеснению славян, по замещению их немецкими и датскими колонистами. Славянские земли были богатыми и лежали на важных торговых маршрутах, которые использовали еще в эпоху викингов. Там имелись большие возможности для стремительно растущего населения германских королевств, для фламандцев, фризов и голландцев, которым не хватало пахотной земли. Через четыре года после основания Любека кампания на этой территории стала формальным крестовым походом, и только что родившийся городок оказался в самом центре событий. Папа Евгений III издал буллу, в которой отпустил крестоносцам грехи, а заодно предписал им сражаться без жалости, чтобы покорить язычников и заставить их креститься.

Любек тогда состоял в основном из замка, чьи укрепления были деревянными и земляными; «город», вероятнее всего скопление хижин, сгорел дотла в 1157-м. Подъем к величию начался, когда через два года Генрих Лев, герцог Саксонии и Баварии, перестроил поселение и даровал ему Iura civitas honestissima, то есть «наиболее почетную грамоту городских прав». Будучи главной силой в крестовых походах против славян, Генрих Лев был энергичным строителем, он основал и развивал не только Любек, но и Мюнхен, Аугсбург и Брауншвейг. Говорили, что во всех его многочисленных крестовых походах «никогда не упоминалось христианство, зато всегда упоминались деньги». Свежие города давали ему – и другим князьям – то, чего они так жаждали: быстрый возврат вложений.

Священная война и возведение городов шагали в ту эпоху рука об руку. Основанные на границе поселения из мигрантов были опорой для дальнейших завоеваний, обращения неверных и колонизации. Поэтому Генрих Лев не колебался, предоставляя пионерам, заселявшим Любек, широкие права автономии. Упомянутая выше Iura civitas honestissima давала возможность устанавливать собственные законы и управляться самостоятельно. Генрих отправлял посланцев в Данию, Швецию, Норвегию, Россию и на Готланд, предлагая торговцам свободный доступ в Любек без взимания каких-то податей. Он учредил монетный двор и рынок. Но самое важное, что торговцам из Любека было дано важное право торговать на Балтике. «С этого времени, – заметил германский хронист, – началась все более заметная активность в городе, и число его жителей значительно выросло».

В первые годы жизни, будучи пограничным городом, Любек преуспевал, обслуживая крестовые походы. Он обеспечивал проходящие мимо отряды провиантом, оружием и транспортом. Он был своеобразным трамплином, откуда для многих вояк, мигрантов и купцов начинался Drang nach Osten – «Натиск на восток». Десятилетия и века непрерывного кровопролития и этнических чисток, которые вели рыцари Тевтонского и Ливонского орденов против славян и балтов, привели к тому, что возникла цепочка сильных немецких городов; они тянулись от современной Германии через Польшу, Литву, Латвию и Эстонию.

Существовала интимная связь между священной войной и урбанистическим взлетом в Европе, который начался в XII веке и приобрел значительный масштаб в веке следующем. Во второй половине XIII столетия около 300 новых городов возникало в Европе каждое десятилетие. Жаждой освоения новых земель, неукротимой энергией в строительстве и быстрыми темпами продвижения тогдашние колонизаторы новых территорий напоминали пионеров, двигавших границу США на запад в XIX веке.

Великое разрушительное событие, крестовые походы, положило начало этому процессу. Кампания по отвоеванию Святой земли у мусульман и возвращению ее в лоно христианства началась в самом конце XI века. Она привела к тому, что множество воинственных европейцев из Нормандии, Франции, Фландрии, Германии и Англии вступили в контакт с архипелагом исламских городов; они столкнулись с неведомыми ранее урбанистической утонченностью, интеллектуальным богатством и ошеломляющим изобилием базаров.

Процветание итальянских республик вроде Венеции и Генуи возникло благодаря крестовым походам; предоставляя корабли и обеспечивая поддержку с моря, они получали баснословную выгоду. Портовые города обретали не только мягкое свечение благочестия, но и бесценные коммерческие привилегии в виде прямых торговых маршрутов с Восточным Средиземноморьем. Взятие Антиохии (1098), Эдессы (1099), Яффы (1099), Иерусалима (1099), Акры (1104), Триполи (1109) и Тира (1124) дало итальянским торговцам базы, чтобы торговать напрямую с еврейскими и мусульманскими купцами, чьи интересы тянулись далеко на восток, через Красное море к муссонной коммерческой системе. Предметы роскоши – специи и ткани – начали импортировать в итальянские города-государства, а уже оттуда развозить по всей Европе, в Германию, Нижние Земли и Англию.

Итальянские города-государства оказались вовлечены в лютое соперничество, каждый из них стремился стать монополистом. В 1099 году венецианцы утопили 28 пизанских кораблей в битве у Родоса. Пиза дважды брала штурмом конкурировавший с ней Амальфи в 1130-х. Голодные и жадные итальянские города тогда все еще находились в тени величайшего города христианского мира и доминирующей империи Средиземного моря. Ревнуя к успехам друг друга и желая подмять всю торговлю с востоком под себя, венецианцы, генуэзцы и пизанцы сражались друг с другом прямо на улицах Константинополя.

Отношения между великим метрополисом и агрессивными итальянцами были напряженными. В 1170-х византийцы обрушились на венецианцев и посадили в тюрьму купцов из этого города. На два десятилетия прекратилась торговля между Венецией и Византийской империй. Но месть не заставила себя долго ждать. По пути на Святую землю в 1203 году в рамках Четвертого крестового похода венецианцы ухитрились так направить христианскую армию, что она осадила Константинополь под предлогом участия в династических спорах.

Грубые и дикие крестоносцы «смотрели на Константинополь долгое время, поскольку едва могли поверить, что такой огромный город может существовать на земле». В то время в Западной Европе не было города с населением более 200 тысяч, даже 10 тысяч встречалось не так часто. Константинополь же был домом для полумиллиона. Крестоносцы с изумлением разглядывали его: толстые стены и огромные башни, исполинские церкви, дворцы, мощенные мрамором улицы и древние колонны, и само собой, возносящийся к небесам эфирный купол Святой Софии.

«О Город, Город, око всех городов, похвала Вселенной, чудо нашего мира… обиталище всякой доброй вещи! О Город, испил ли ты из руце Господа чашу гнева Его?» – восклицал фригийский историк Никита Хониат, находившийся в Константинополе во время взятия. Некоторые из величайших сокровищ имперской столицы были увезены, чтобы украсить собой растущие итальянские города; много больше было сожжено и разрушено опьяненными победой солдатами-мародерами. Женщины, включая монахинь, были изнасилованы, детей оставляли умирать на улицах. Когда закончились грабежи, резня и насилие, треть из 400 тысяч уцелевших жителей оказались лишены дома. Метрополис пережил быструю депопуляцию, от которой никогда так и не оправился. Вцепившись в труп Византийской империи, великий итальянский город оторвал стратегически важные территории, острова и базы, с помощью которых можно было повелевать морями.

Хоть Константинополь был сравнительно незначительным игроком в глобальной экономике, магия азиатской роскоши бросила отблеск на всю Европу. Урбанизация, столь долго дремавшая в этом недоразвитом, малонаселенном уголке мира, проснулась в Италии, когда межконтинентальная торговля переместилась туда. Если бы не импорт предметов роскоши вроде тканей и специй, то Венеция и Генуя так и остались бы рыбацкими деревушками. Но вышло так, что в XIII веке они начали обретать величественный облик. Население Генуи выросло до 60 тысяч, Флоренции – с 30 тысяч в середине века до 120 тысяч в начале четырнадцатого. К 1300 году каждый кусочек свободной земли в Венеции был застроен, мосты соединили все до единого островки. Население перевалило планку в 100 тысяч человек.

Фасад собора Святого Марка был украшен колоннами, капителями и фризами, привезенными из Константинополя. Византийское влияние изменило Венецию, но большей частью ее урбанистический вид и архитектура были заимствованы из исламских городов. Новые палаццо с их внутренними двориками, винтовыми лестницами, подземными цистернами и местной версией окон-mashrabiyyah, и это не говоря о внешнем дизайне, имитировали здания Леванта. Город с его узкими улочками напоминал базар. Дворец Дожей, который строили начиная с 1340-х, позаимствовал многое у мечети Ибн-Тулун в Каире. Знаменитый Венецианский арсенал, государственный комплекс верфей и оружейных мастерских, получил имя от арабского dar al-sin’ah («дом изготовления»). Реконкиста, которую в Испании вели христиане против мусульман, обогатила жителей Западной Европы новыми сокровищами. Знания, что накапливали в Багдаде с IX века, а потом хранили и изучали в Толедо, Кордобе и Гранаде, распространились по Европе вместе с технологией изготовления бумаги.

В 1252 году банкиры из Генуи и Флоренции начали чеканить золотую монету. Примерно миллиард таких монет был выпущен на континенте за пять столетий. Золото, кредиты и глобальная торговля стали предвестниками оживления европейской экономики и возрождения городов.

Слово «буржуазный» происходит от немецкого burg, означающего «крепость». Если вспомнить Англию X века, то там Альфред Великий строил укрепленные поселки, называемые burhs, чтобы защищаться от набегов викингов; отсюда произошел термин «боро», административная единица в Соединенном Королевстве, Австралии, США и многих других местах. На Британских островах места, чьи названия заканчиваются на – бург, – боро, – бери и – бро (например, Эдинбург, Кентербери или Мидлсбро) напоминают нам об этом. Французское bourg имеет то же самое происхождение (Страсбург, Люксембург), что и скандинавское borg, итальянское borgo и иберийское burgo. Есть вероятность, что слово «гетто» происходит от borghetto, по-итальянски «маленький город» или «городок». Названия и термин «буржуазный» напоминают нам о заре урбанизации в Европе, которая начиналась в эпоху постоянных войн и конфликтов. Ничего удивительного, что обозначение для города связано с корнем, относящимся к защитным сооружениям.

Если вы были «буржуа» в Средние века, то это значило, что вы обитали внутри бурха, бурга, бурже или боро, внутри укрепления: вас называли горожанином, гражданином самоуправляемого сообщества в противоположность крестьянину, который являлся собственностью феодального лорда. Разделение между городским и сельским в условиях жизни, ее качестве, в занятиях, уровне личной свободы и возможностей было очень заметным в Средневековье.

Любек – отличный образец нового типа урбанизации. Stadtluft macht frei: «городской воздух освобождает», как поговаривали в Германии в Средние века. Высказывание имело особое юридическое значение: любой серв, проживший в городе год и день, автоматически становился свободным. Но оно несло и общее значение. Избавившись от власти маркграфов, графов, герцогов, епископов и королей, Любек расцвел с 1226 года, когда он стал вольным имперским городом. Он был обязан повиноваться далекой Священной Римской империи; власть, согласно конституции, находилась в руках Совета (Rat), который состоял из двенадцати советников (Ratshern), каждого назначала одна из купеческих гильдий. Клирики и рыцари не только лишались права присутствовать в Совете, им было запрещено приобретать землю в городе. Совет передавал исполнительную власть четырем бургомистрам. Бургомистры Любека несколько столетий находились в числе ведущих политических фигур Европы, они обладали большим влиянием, чем многие короли, чьи имена так хорошо известны истории.

Корпоративный гражданский идеал Любека был буквально выписан в кирпиче. Граждане получившего независимость города возвели собственную приходскую церковь, Мариенкирхе, в центре купеческого квартала, рядом с рынком и складами. Это была не просто приходская церковь, это был крупнейший храм, когда-либо сложенный из кирпича. Парящий шедевр кирпичной готики, с дизайном, позаимствованным из Франции и Фландрии, но с характерным балтийским колоритом. Двойные башни фасада поднимаются на 125 метров над равнинами Северной Европы; церковь несколько веков оставалась одним из высочайших зданий мира.

Она заставила расположенный неподалеку романский собор, местопребывание епископа Любека, выглядеть жалким и маленьким. Мариенкирхе была словно приветствие из двух пальцев для прелата, с которым горожане постоянно находились в разногласиях. Это приветствие сообщало: вот тут теперь находится власть в этом городе. Кафедральный собор оказался на окраине, а построенная гражданами церковь – в самом его центре. Мариенкирхе соединялась с городской ратушей, центром управления всей торговой мощью Любека, фокусом общественной гражданской жизни и другим зрелищным экспериментом кирпичной готики; ратуша занимала северную часть рынка. Сама церковь прекрасно служила мирским, торговым целям; в ней хранили зерно, она использовалась как биржа в непраздничные дни. Многочисленные зеленые шпили, воткнувшиеся в небо над Любеком, говорили о том, что город, только что появившийся на периферии христианского мира, был центром для всего нового и бесстрашного.

Любек, подобно очень многим другим европейским городам, начал жизнь в качестве пограничной крепости. И подобно американским городам XIX века, он был построен первопроходцами и мигрантами, которые искали богатства и славы. Купцы и ремесленники, создавшие его могущество в начале XIII века, много путешествовали и торговали во Франции, Фландрии и Италии. Они принесли с собой самые свежие идеи в области урбанизма, городского планирования и гражданской архитектуры. Ратуша напоминала схожие здания, которые возводили повсюду, но в паре с готической церковью она была больше и выглядела красивее.

Это один из лучших образцов средневековой ратуши, впечатляющее строение, украшенное круглыми шпилями; его начали строить как кирпичную готику, а потом дополнили в стиле Ренессанса. Люди, которые собирались здесь и отмечали свои праздники, были не воинами, аристократами или королями, они были купцами, городскими чиновниками и членами гильдий; именно их статуи и гербы украшают комплекс. Здесь торговали всяческими простыми товарами, в том числе и одеждой. Заседания Совета проходили в специальном помещении с полуцилиндрическим сводом, тут принимались законы и определялся курс города; муниципальный суд заседал в Длинном доме, в камере над сводчатой аркадой, где торговцы и ремесленники, в том числе и ювелиры, вели свои дела.

Сильнее всего впечатляет последовательность обширных подвалов, где хранили ткани и другие товары. Самым важным и старейшим подземным помещением был Ratsweinkeller, винный погреб Совета. Тут, под наблюдением двух советников, имеющих звание Weinmeister, то вино, которым торговали в Любеке, пробовали, оценивали и награждали призами. Но помимо того тут находилось место для общественных праздников: пиров, различных торжественных собраний и возлияний. Гильдии, корпорации и сообщества мореходов встречались в винном погребе, и среди них было Zirkelgesellschaft, или «Общество циркуля», также известное как «Братство купцов, торгующих с далекими странами», клуб, куда входила элита городских патрициев. Они общались, заключали браки в своем кругу, затевали совместные предприятия и управляли городом.

Четыре раза в год бургомистр или канцлер выходил на сенатский балкон ратуши для церемонии, известной как Burspraken. Это слово – немецкий эквивалент латинского civiloquium, или «гражданская речь». Но церемония в Любеке была более глубокой, а слово из нижненемецкого означает диалог, который ведут с низами городских жителей на таком языке, который они могут понять. Во время Burspraken зачитывались статуты Любека, сообщались новости, имевшие отношение к повседневной жизни: свежие законы, запреты, юридические решения, постановления Совета, налоги, сообщения по поводу торговли и мореплавания и многое другое. Burspraken вовсе не означала представительной демократии, нет, это был клей, скреплявший урбанистическое сообщество – буржуа, – набор постоянно менявшихся правил, которые относились ко всему, от иностранной торговли до обращения с мусором.

Такой непрерывный процесс воссоздания внутренних связей был очень важен для успеха городов, подобных Любеку. Отличным примером того, как все работало, служит госпиталь Святого Духа, один из старейших и наиболее значительных институтов социального обеспечения в Европе, созданный в 1286-м; он был даром жителям города от его богатейших купцов. Благодаря госпиталю сохранилась память об одном из его основателей, Бертраме Морневеге, купце и городском советнике. Он был сиротой, и его усыновил один из граждан Любека, после чего Бертрам преуспел в мирских делах, создал настоящую бизнес-империю, протянувшуюся от Новгорода через Ригу до порта Кингс-Линн в Англии. Путешествуя как купец, он долго отсутствовал на родине, но все равно участвовал в городской жизни Любека и уделил немало из своего богатства на госпиталь. Его вдова Гертруда увеличила семейное состояние, ссужая деньги городу и жителям Любека под непревзойденные 6,5 %. Их сын Херманн, подобно многим молодым купцам, освоил хитрости международной торговли, пройдя жесткую школу в чужой стране, в торговой фактории. Он работал в Кингс-Линн, а когда вернулся домой, стал советником и позже бургомистром. Бизнесмены международного уровня, гражданские чиновники, дипломаты и городские патроны, Морневеги продолжали украшать Любек и служить в его Совете из поколения в поколение.

Благосостояние и гражданский дух, которые сделали Любек одним из богатейших городов мира, до сих пор можно видеть: они воплощены в элегантных многоярусных зданиях со ступенчатыми фронтонами, острыми крышами в виде буквы «А» и декоративными окошками, построенных бюргерами после большого пожара в 1276-м; воплощены и в здании Salzpeicher, государственных соляных складов, которое также богато украшено. Подобный стиль архитектуры очень красив, но это североевропейская красота: внешняя скромность, под которой прячутся могущество и деньги. Симпатичные здания в центре Любека были жилыми особняками, конторами и складами в одном лице. Позже Амстердам, во многом наследник Любека, использовал почти идентичную архитектуру. Позади импозантных купеческих домов располагались дворы и переулки, куда можно было попасть через узкие проходы. Именно тут в небольших помещениях обитали простые работники.

Целый ряд германских городов, подобно Любеку, были основаны на руинах славянских поселений или рядом со стенами крепостей крестоносцев, а потом заселены колонистами из Рейнланда, Вестфалии и Саксонии. Сотни больших и малых поселений приняли законы Любека, адаптировав к своим условиям; среди них Рига (1218), Росток (1218), Данциг (1224), Висмар (1229), Штральзунд (1234), Эблинг (1237), Штетин (1243), Грайфсвальд (1250) и Кёнигсберг (1255). Вместе с законами они взяли от материнского города еще одну отличительную черту: Кирпичную готику и зеленые шпили, которые служили ориентиром для моряков. Эти города, подобно их прародителю, строились большими – больше, чем кто-либо осмеливался ранее (и не рисковал потом до эпохи небоскребов), заявляя тем самым о своем новообретенном могуществе и появлении на международной арене. Церковный шпиль Мариенкирхе в Штральзунде достигал 151 метра; это выше, чем Большая пирамида в Гизе, и всего несколькими метрами ниже, чем Линкольнский собор, долгое время остававшийся самой высокой постройкой в мире.

Для тех, кто путешествовал на большие расстояния, эти города с почти идентичным обликом, готической элегантностью, многоярусными домами и высокими шпилями были отрадным зрелищем. Урбанистическая цивилизация, основанная на общем языке – средневековом нижненемецком, на похожих законах, архитектуре и купеческих ценностях, появилась на северных торговых маршрутах.

Немецкие купцы объединялись в гильдии, с помощью которых координировали свои усилия по эксплуатации менее освоенной и более опасной Восточной Балтики, а также помогали друг другу защищаться в дальних морях. Во враждебных землях они собирались в закрытые национальные сообщества, обитали вместе, защищаясь стенами и оружием. Немецким словом для гильдии такого рода было Hanse, термин, который исходно означает вооруженный конвой. Торговля и меч шли рука об руку в мире, где никакое государство не могло обеспечить безопасности купцам-«дальнобойщикам». Члены Ганзы, разбросанные по всей Северной Европе, объединенные узами братства, снижали издержки дальней торговли, разделяя риск и вознаграждение.

По Индийскому океану и Средиземному морю возили специи и шелка, предметы роскоши, прибыльные, но не занимавшие много места. Купцы из Любека и других торговых городов-государств занимались совершенно иными товарами. Русь поставляла пчелиный воск, которого требовалось много, чтобы было что сжигать в церквях и соборах в виде свечей, а также меха в огромных количествах. Торговцы Ганзы пользовались самыми большими торговыми кораблями в Европе, которые именовались «когами»; дешевые, вместительные, способные выдерживать длительные путешествия. Они использовались для масштабной торговли: воск, меха, древесина, смола, лен, пшеница и рожь с Восточной Балтики; шерсть, ткани, вино, соль, масло, специи, медь и железо из Скандинавии и Западной Европы. Не самые гламурные товары, но совершенно незаменимые в обычной жизни. Коги Ганзы везли крестоносцев и колонистов, оружие и припасы, благодаря которым те и другие могли выживать во время «Натиска на восток».

Любек проявил себя в качестве ведущего игрока в этой быстрорастущей торговой сфере, в эксплуатации Балтики. Первый немецкий город на побережье Балтийского моря, он смог благодаря внутренней силе и законному праву первородства занять позицию гегемона среди более молодых поселений. Если кто-то осмеливался выступить в качестве конкурента, то его быстро подавляли; такая судьба ждала амбициозный Штральзунд, который был сожжен дотла воинами Любека в 1249-м. Отдельные купцы начали создавать систему Ганзы, но очень быстро в дело включились целые города. Любек вступил в альянс с Гамбургом в 1241-м, они начали координировать торговую и военную активность.

Любек контролировал торговлю на Балтике, через него поток товаров устремлялся внутрь Германии и за ее пределы; Гамбург имел прямой доступ к Северному морю (или Немецкому морю, как его называли). Два великих города располагались неподалеку от соляных шахт Люнебурга. Доступ к морю и к соли превратил их в настоящие метрополисы, поскольку Любек и Гамбург поставляли остальной Европе соль, настоящее топливо для реактивной урбанизации.

Города просто не могут существовать без круглогодичного подвоза продовольствия. Скромная, но питательная селедка, соленая и сложенная в бочки, обеспечивала средневековым городам на холодном севере Европы возможность существовать и расти. Соль из Люнебурга доставляли в Любек, оттуда ее экспортировали в Скане, в Южную Швецию, у берегов которой сельдь мечет икру. В 1360-м только в Любек пришло 250 кораблей, груженных серебристым деликатесом. Оттуда селедку перевозили в урбанистическое сердце Северной Европы, в растущие города с текстильными мануфактурами вроде Гента, Ипра, Арраса и Брюгге, которые зависели от поставок консервированных продуктов.

Импорт селедки дополнялся импортом трески, выловленной в больших количествах у берегов Норвегии, Исландии и Гренландии и привозимой в тот же Любек. Засоленная треска находила спрос не только на рынках региона, но и на Иберийском полуострове, и в Средиземноморье. Средневековый Любек напоминал современное богатое нефтью щейхство, разве что топливом была не нефть, а рыба и соль.

Торговцы из Любека специализировались на объемных, массовых товарах; они работали с тем, без чего невозможна обычная жизнь, с тем, что кормит целые города. Селедка была только одним из пунктов в списке. Ржаной хлеб, до сих пор основной продукт питания в Северной Европе, напоминает о грузах ржи и пшеницы, которые привозили из только что завоеванных земель на востоке Балтики. Древесина, что требовалась для строительства, также поставлялась из этого региона. Пиво, деликатес Северной Европы, перевозилось опять же немецкими кораблями, чтобы удовлетворить жажду все большего числа горожан. Вина из Рейнланда меняли на различные товары. Английская шерсть и русские меха обеспечивали тепло и элегантность на улицах европейских городов; очевидный знак того, что уровень жизни рос.

Любек почти наверняка не является родиной марципана (хотя претендует на обратное), который состоит из миндаля и меда, но здесь до сих пор производят это лакомство очень высокого качества. Когда вы едите марципан в кафе Niederegger напротив ратуши, то проходите исторический урок гастрономии и вспоминаете о том, насколько богатым был средневековый Любек. Миндаль привозили из Брюгге, а в Брюгге корабли шли из далекого Средиземноморья. Начиная с конца XIII века, перец, имбирь, мускус, гвоздика и, конечно, миндаль поставлялся из Генуи, Венеции и Флоренции, из Каталонии и Португалии. Мед привозили по торговым маршрутам, которые начинались в районе Финского залива.

В 1356 году представители нескольких немецких городов встретились в ратуше Любека. Этот момент отмечает рождение одной из самых мощных политических сил в Европе, Ганзейской лиги, и расцвет ее фактической столицы, Любека. Но истоки Ганзейской лиги, или Ганзы, следует искать в союзе между Любеком и Гамбургом 1241 года; этот союз показал, какую силу могут получить объединившиеся города. Член городского Совета Любека Херманн Хойер и городской нотарий Гамбурга выторговали коммерческие привилегии в Брюгге в 1252 году. В 1266 году Генрих Третий Английский даровал Любеку и Гамбургу грамоту, позволяющую без податей торговать на его землях. Другие города, само собой, были рады присоединиться к тем, кто обладает такими льготами, и вскоре в рядах союза оказались Висмар, Росток, Кёльн, Бремен, Штетин (Шецин), Рига, Ревель (Таллин) и Штральзунд… в конечном счете около 200 городков, городов и городов-государств.

Коллективной силы этих образований хватало, чтобы установить торговое эмбарго против Фландрии в 1280-м и против Норвегии в 1284-м; оба раза оно оказалось успешным, Ганза получила торговые привилегии. Ей также удалось изгнать основных конкурентов, англичан, фризов и фламандцев. Ганзейская лига, имевшая гибкую структуру, была адаптивной конфедерацией одинаково мыслящих городов, не обладавшей формальным единством до 1356 года, даты первого Hansetag (Ганзейского съезда или ассамблеи) в Любеке.

Чтобы поддерживать торговые пути в рабочем состоянии, требовалось почти постоянно вести переговоры и заключать сделки. Это был предпочтительный метод, но если он не срабатывал, то в ход шла сила. Во второй половине ХХ века после падения колониальных империй несколько небольших, но активных городов, таких как Гонконг, Сингапур и Макао, оказались в состоянии за несколько десятилетий обогнать большинство крупных стран региона, стать финансовыми и торговыми центрами. Ганза схожим образом смогла прорваться на рынки и получить важные льготы на некоторых богатейших рынках Европы – Фландрия, Россия и Англия – благодаря господству в международной коммерции. Могучие королевства выкидывали белый флаг перед союзом небольших немецких городов.

Лига победила в войне против Дании в 1360-х, разрушив Копенгаген и получив полную монополию в торговле сельдью. Военная машина Ганзы была развернута против пиратов, которые бесчинствовали на Балтике, в Северном море и проливе Ла-Манш. Пятнадцатый век видел долгую войну между Англией и Ганзой, и закончилось все тем, что стороны сели за стол переговоров в Утрехте в 1474 году. Хинрих Касторп, бургомистр Любека, Йоханнес Остхузен, синдик Любека, и Хинрих Мурместер, бургомистр Гамбурга, продиктовали условия сдачи королю Англии. Англичане были вынуждены заплатить 10 тысяч фунтов компенсации; им запретили торговлю на Балтике, и они дали купцам лиги многочисленные привилегии и возможность основывать фактории. Ганза была не той силой, с которой кто-то мог шутить.

Естественно, Ганзу ненавидели, поскольку она держала Англию в экономическом подчинении почти два века. Ее мощь только выросла во второй половине XV столетия. Одним из самых сочных плодов, который лига получила благодаря своему невероятному умению договариваться, стала возможность создавать конторы (буквально «стойка» или «прилавок») – торговые представительства в иностранных городах. Название звучит непритязательно, но фактические конторы были окружены стенами, они представляли собой город-в-городе, независимую коммуну с собственными особняками, церквями, банками, весовщиками, портами, ткацкими мастерскими, гильдейскими домами, стражами и винными подвалами. Немецкие купцы, обитавшие в одной из ганзейских контор, пользовались одновременно защитой лиги и теми привилегиями, которая она для них получила, обычно в форме свободного доступа к рынкам и сниженных налогов.

После капитуляции Англии в войне с лигой лондонская контора была отстроена заново там, где сейчас находится вокзал Кэннон-стрит. Она была известна под именем Stalhof (Стальной двор) и являлась одним из крупнейших торговых комплексов в Европе, большой, огороженной стенами зоной свободной торговли в центре лондонского Сити, откуда товары можно было грузить прямо на немецкие корабли. Ошеломляющее богатство ганзейских купцов, ведших операции из Стального двора, можно видеть на серии портретов, написанных Гансом Гольбейном в 1530-х. Торговцы выглядят как принцы: мрачные и властные, облаченные в дорогущий алый сатин и окруженные признаками состоятельности вроде бронзовых часов, венецианского стекла и турецких ковров.

Из Лондона и портов Северного моря Ганза контролировала торговлю главным источником богатства Англии, ее белым золотом – шерстью. Коги из Любека и прочих городов экспортировали этот важный товар, продавая его в промышленных центрах Фландрии, где шерсть превращали в ткань. Самоуправляемый Стальной двор с его коллекциями предметов искусства, причалами, видимым богатством и высокой башней, увенчанной голубым куполом, был ежедневным упреком амбициозным английским купцам, которые с охотой сами, напрямую, торговали бы со Скандинавией, Пруссией и Россией.

Шерсть в то время была одним из самых ценных ресурсов в Европе, но другие тоже не оставались без внимания. Контора Ганзы в Бергене на побережье Норвегии позволяла Любеку контролировать торговлю высоко ценившейся треской. Еще одна, расположенная в Новгороде, обеспечивала доступ на Русь и дальше, к Великому шелковому пути. Четвертая главная контора, в Брюгге, являлась, вероятно, самой важной из всех, поскольку этот город давал Ганзе возможность оперировать в самом урбанизированном и промышленно развитом регионе материка.

Ганза завистливо охраняла свой анклав в Брюгге, главном рынке специй и тканей в Европе, мосте между Средиземноморьем и Северной Европой. Но речь шла не только о предметах роскоши, поскольку через этот порт можно было поставлять товары промышленным городам Фландрии, которым требовались сельдь, пиво, рожь и шерсть. Именно там появились новые отрасли торговли. Первый капиталистический центр Северной Европы, Брюгге стал первым же значимым денежным рынком к северу от Альп, домом для переехавших сюда итальянских банкиров, которые привезли новые идеи по поводу обмена валюты и обращения с долгами.

Перемены, атаковавшие Европу начиная с XII века, являлись из урбанистической реальности, в первую очередь из небольших, укрепленных городов вроде Любека, которые пользовались политической автономией и были построены вокруг торговли и войны, а заодно служили бастионами против хаоса. Что касается материальных условий жизни и гражданских прав, то горожане намного опережали сельское население, которое составляло 90 % всей популяции.

Бомбы, опустошившие Любек в 1942-м, также уничтожили одно из величайших произведений искусства позднего Средневековья, тридцатиметровый фриз, на котором была изображена Пляска Смерти. Нарисованный в 1463 году Бернтом Нотке, фриз демонстрировал в деталях облик тогдашнего Любека, лес шпилей, богатые дома, стены, защищавшие его, и корабли, приносившие ему богатство. На первом плане Смерть, воплощенная в облике улыбающихся, скачущих скелетов, ведет представителей разных слоев общества в веселой танцевальной процессии, которая направляется к могиле. Присутствуют римский папа, император, кардиналы и епископы, короли и графы, бургомистр и советники, ростовщики и купцы, врачи и священники, клерки и ремесленники, крестьяне и монахини, девушки и дети.

И пока их ведут к месту упокоения, они все молят о последнем шансе искупления. «Я очень далек от того, чтобы быть готовым к смерти, – умоляет купец из Любека. – Я всегда очень рьяно трудился, чтобы получать товары по земле и воде, через ветер, дождь и снег. Никакое путешествие не казалось слишком тяжелым для меня. Но я еще не расплатился. Сначала я расплачусь, а затем охотно пойду с тобой». Наверняка он был хорош в том, что касается ведения счетов, но куда хуже в том, чтобы оценивать дебет и кредит своей бессмертной души. Вот оно, послание: сколь бы велик и богат ты ни был, ты обречен на то, чтобы разделить судьбу слабейшего и ничтожнейшего, когда придет время.

Черная смерть зародилась в Центральной Азии и по Великому шелковому пути добралась сначала в Китай и Индию, и только потом оправилась на запад. Достигнув Кафы (Феодосия в Крыму), она поплыла на генуэзской галере, что вышла из города в 1347 году. Ее дальнейшее продвижение можно отслеживать по карте европейских торговых маршрутов той эпохи. Из Генуи и Венеции болезнь перекинулась в Марсель, потом в города на атлантическом побережье Иберийского полуострова и Франции, из Кале она перепрыгнула в Англию. Затем оказалась на территории Ганзы, появилась в Брюгге и Любеке, а из последнего распространилась до Бергена, Копенгагена и по всей Балтике до Новгорода. Точно так же чума двинулась по немецким торговым трактам и на суше, в Кёльн и дальше в глубь материка.

Сильнее всего пострадали процветающие, густонаселенные торговые города. Население Флоренции упало со 120 до 50 тысяч, в Венеции уменьшилось на 60 %, погибла половина из 100 тысяч жителей Парижа. Любек тоже потерял одну вторую. Умерли 25 миллионов человек – больше трети европейцев.

Смерть насмехается над людской глупостью в Danse Macabre из Любека, и зрителям было предложено посмеяться вместе с ней, когда они видели фриз в церкви Мариенкирхе. Вот продажный бургомистр, забывший о долге, вот ленивый аристократ, унижающий крестьян. Никакое богатство, даже самое огромное, не в силах спасти тебя. Смерть, болезнь и благосостояние находились тогда бок о бок. Это образец искусства нестабильной эпохи, периода непрерывных войн и эпидемий. Это также искусство для купца: жизнь рискованна, и самое большое состояние может исчезнуть, как пыль на ветру. Первая известная нам Danse Macabre была изображена в Париже в 1424–1425 годах, а шедевр из Любека датировался 1463 годом и принадлежал к числу наиболее знаменитых. Его воспроизводили в многочисленных печатных книгах, меняли согласно вкусу эпохи, и в число фигур среди других попадали студенты, подмастерья и ученики ремесленников.

Фриз демонстрировал хрупкость городской жизни. До 1800-х ожидаемая продолжительность жизни в Европе была на 50 % выше в сельской местности, чем в городе. Подобной высокой цены за право стать горожанином не наблюдалось в Китае; горожане там, в среднем, жили дольше родственников в деревнях. Европейские города были смертельными ловушками из-за грязи; китайские рядом с ними смотрелись образцами чистоты. Европейцы любили мясо, жили чуть ли не в обнимку со свиньями и домашней птицей; азиаты довольствовались в основном вегетарианской диетой и не забивали городскую территорию шумной живностью. Первые находились постоянно на грани войны, поэтому их поселения щетинились укреплениями, которые физически мешали городам расти и увеличивали плотность застройки к вящей радости микробов. Во время войны армии маршировали по континенту, перенося заразу из страны в страну. В Китае сильная центральная власть уменьшала количество конфликтов, что позволяло городам выбираться за стены, а людям – селиться на более обширном пространстве. Жители Восточной Азии имели лучшее представление о личной гигиене: отбросы вывозили для того, чтобы удобрять поля. Европейские горожане буквально купались в собственных испражнениях.

Но распространение Черной смерти, чумы, оказало гальванизирующий эффект на градостроение в Европе. Коллапс урбанистической популяции, особенно среди ремесленников, побудил крестьян, готовых с охотой убежать от сельского феодализма, мигрировать в города в поиске высокооплачиваемой работы. Уменьшение населения привело к тому, что цены на жилье упали, а зарплаты выросли. В Любеке верхний слой ремесленного класса – пивовары, мясники, резчики по янтарю, кузнецы, перчаточники и ткачи – жили обособленно от династий купеческой элиты и не допускались к власти. Но в то же время они жили богато. Элерт Штанге, оружейник, исполнявший обязанности бургомистра в период суматохи, когда ремесленникам ненадолго позволили заседать в городском Совете, мог похвастаться городским особняком, складом, еще пятью домами в городе и двумя жилыми помещениями в домах. Ремесленники вроде Штанге процветали благодаря торговому оживлению, которое началось после Черной смерти.

Сельское население уменьшилось, а городам требовалось больше продуктов вроде сельди и трески, ржи и пшеницы, пива и вина. К XV веку более тысячи кораблей с зерном покидали Данциг каждый год, чтобы не оставить без еды города Нидерландов. Выжившие во время чумы и их потомки ели лучше, одевались красивее, строили более прочные дома и имели более высокие стандарты жизни, чем предки. Прибыль вкладывали в дворцовые здания – бо́льшая часть роскошных строений Венеции или Любека, которые мы знаем, возникли как раз в результате этого бума – и великолепные произведения искусства. Любек, один из главных поставщиков таких необходимых ресурсов, как воск, пиво, зерно, сельдь, ткани и меха, продолжал получать выгоду.

«Пляска Смерти» отражает мрачную реальность, полную двусмысленности. Приезжай в город, чтобы разбогатеть, – говорит она, но переполненный, грязный город – место, где резвится Смерть. Но все же не отчаивайся: танцуй, пока можешь, и Смерть будет танцевать вместе с тобой. Это было искусство для сравнительно нового класса в Европе: образованной, повидавшей мир аудитории. Громадный фриз отражал живой опыт города, на нем танцевали жители Любека. Город, кстати, был известен карнавалами, во время которых социальная иерархия переворачивалась с ног на голову, правили нищие и дураки, а общественные представления высмеивали жадность богатых купеческих семей. Карнавальный период давал возможность появляться многочисленным пьесам и поэмам. Представления давались на любой вкус: моральные аллегории и грубый юмор – выбирай, что хочешь. Сезон карнавалов заканчивался ночным танцем и обильными возлияниями. Бургомистр и советники вели граждан по освещенным факелами улицам, мимо рядов барабанщиков, которые задавали яростный ритм.

Смерть может явиться в любую минуту; любое богатство преходяще; танцуй и делай деньги, пока можешь. Подобная неопределенность подтачивала разум горожанина. Всеми осознаваемая хрупкость города, возможно, действовала как его наиболее мощная объединяющая сила. В конце концов Любек начался как деловое предприятие и своему процветанию был обязан тем, что стал эффективной корпорацией. Его гражданский дух, выраженный в муниципальной архитектуре, церемониях Burspraken и карнавалах, привязывал людей к городским общественным предприятиям. Небольшой город с населением в 20 тысяч человек, внутри которого доминировали гильдии, представлявшие главные направления торговли и профессии: корабельщики, сапожники, оптовые торговцы сельдью, торговцы мануфактурой, купцы, плававшие в дальние страны, пекари, пивовары, портные, кузнецы и так далее. Имелись братства, в которых состояли торговцы, ходившие в Берген, Ригу, Новгород и Стокгольм. Опираясь на гильдейские здания и прочую собственность, организованные в братства, эти объединения доминировали в экономической, социальной и политической жизни города.

Чума и прочие болезни не отделяли богатых и преуспевающих от остальных, как видно по шедевру Бернта Нотке. Поэтому управлявший городом Совет никогда не становился заповедником для наследственной элиты – туда постоянно приходили новые люди, и родиться они могли где угодно. Архивы показывают, что в период с 1360 по 1406 год не случалось такого, чтобы большинство членов Совета были родственниками тех, кто уже заседал в нем ранее. И это были люди, к которым обращались «господин», и никто иной, как Карл Четвертый, глава Священной Римской империи, который посетил Любек в 1375 году.

Удача улыбалась смелому; смерть отбрасывала в сторону укоренившиеся привилегии. Предприимчивые купцы, разбогатевшие на дальних рискованных поездках, могли стать бюргерами, которые отвечали за управление городом и определяли политику Ганзейской лиги, «господами» от торговли и финансов. Служба в качестве советника давала статус, и его обретали многие из семей, где раньше никогда не знали вкус власти. Многие купцы из Любека, закалившись на опасных торговых предприятиях с русскими или на Восточной Балтике, становились дипломатами, посланцами и переговорщиками на шахматной доске политики Северной Европы; некоторые вели в бой ганзейские флоты. Дело всегда находилось на первом месте. Ганза сражалась за золото и прибыль, а не за Бога и страну; ее вели в бой не короли, графы и рыцари, но купцы, городские советники и бургомистры.

Спокойный и сдержанно красивый Любек процветал, поскольку имел возможность наслать голод на Норвегию и превратить в экономические руины Фландрию или Англию. Его ремесленники богатели, поскольку Любек и его союзники были достаточно могущественны, чтобы монополизировать торговлю и взять под контроль рынки основных товаров, подавляя любое соперничество с помощью экономических средств, политических жестов или в крайнем случае силой.

Урбанизация в Европе имела собственный вкус, сильно отличавшийся от того, что наблюдалось в других, более развитых частях мира. Индийский океан долгие столетия был исполинской зоной свободной торговли. Нет, там не царили мир и идиллия – встречались пираты, случались войны из-за огромных прибылей, – но это были моря, открытые для всех торговцев, рискнувших поднять паруса, для арабов или китайцев, мусульман или буддистов, евреев или индусов. Естественно, что города пропитывались духом свободы и космополитизма, который распространялся по торговым маршрутам; религиозные, этнические и политические разделения существовали, но подчинялись требованиям большого бизнеса. Мультикультурные метрополисы Юго-Восточной Азии не были огорожены стенами в отличие от европейских городов-государств, и они имели возможности расти и показывать роскошь.

«Во имя Господа и Прибыли» – так гласит девиз на сотнях бухгалтерских книг, принадлежащих известному итальянскому купцу Франческо Датини. Господь играл свою роль: средневековая урбанизация в Европе была тесно связана с войной, в особенности с религиозными войнами в Леванте, на Балтике и на Иберийском полуострове. Прибыль же указывала на склонность европейцев обеспечивать себе доход, уничтожая конкурентов любыми средствами. Дух свободной торговли, что царил в урбанистической сети на Индийском океане, был чужд Европе. Венеция и Генуя сходились в серии кровопролитных войн за контроль над Черным морем. Оба города верили, что имеют исключительное право повелевать на Адриатике (в случае Венеции) и в Лигурийском море (в случае Генуи), точно так же, как Ганза доминировала на Балтике, не допуская чужаков. Обе республики являлись наиболее сложно устроенными боевыми машинами на материке.

Торговля или не торговля, но присущая городам уязвимость побуждала их вооружаться. Средневековая Европа, разбитая на тысячи воюющих друг с другом городов, городов-государств, республик, маркизатов, епископств, графств, герцогств, принципатов, королевств и империй, очень хорошо научилась воевать. Венеция, Флоренция, Париж и Милан выглядели чудом с их населением около или более ста тысяч человек; никакой другой европейский город не достиг такого размера (довольно обычного для Китая, Юго-Восточной Азии и Мезоамерики) до XVII столетия.

В этом жестоком, беспощадном мире городам приходилось изучать и совершенствовать искусство войны. «Город должен в первую очередь обладать достаточной силой, чтобы защитить себя, чтобы избавиться от постоянного страха внешней агрессии, – писал историк и государственный деятель Франческо Гвиччардини. – Порядок внутри города и власть закона станут малополезными, если город окажется покорен внешней силой». Гражданская свобода, муниципальное богатство и военная сила шли рука об руку в разрываемой войнами Европе. Хрупкий город, сколь бы он ни был богат, всегда караулили соперники, готовые нанести удар.

Родина Гвиччардини, республика Флоренция, постоянно воевала с другими городами вроде Сиены, Лукки, Пизы и Милана, с императорами и римскими папами. Флоренции приходилось залезать в объемистые карманы, чтобы нанимать сливки европейского наемного воинства, профессиональных солдат: лучников, копейщиков, арбалетчиков, всадников и пехотинцев. Флорентийцы безжалостно сокрушили многие соседние города-государства, до того как те выросли в полноценных конкурентов. Состоятельная итальянская республика находилась на переднем крае в развитии военной тактики, архитектуры и техники, в создании огнестрельного оружия и артиллерии.

Но более всего средневековые европейские города преуспели в разработке самой сложной машины человечества до начала освоения космоса, а именно корабля. Эволюция большой венецианской галеры, ганзейского кога, португальских каравеллы и каракки, которые использовались как для войны, так и для торговли, происходила благодаря усилиям морских городов Европы. Средиземноморские города-государства первыми установили артиллерию на свои суда, и это радикально изменило картину войн на море. Величайший военно-промышленный комплекс мира до индустриальной революции принадлежал городу, а именно Венеции. Новый Арсенал (1320), где работали 16 тысяч человек, мог спускать на воду корабль в день, невероятный подвиг для эпохи, когда даже морские королевства вроде Англии не имели постоянных верфей, поскольку им не хватало ни финансов, ни организационных способностей, которыми располагали города. Арсенал нагляднее всего показывает, что европейский средневековый город был оплотом войны.

Из всех преступлений, совершенных в Париже в 1410-х, только 7 % включали кражу; а чаще всего случались – более 76 % – спонтанные, импульсивные акты насилия между гражданами. Записи коронеров средневекового Лондона показывают, что насилие просто кипело в общественных местах, особенно на тесных рынках, где молодые вооруженные мужчины волей-неволей сталкивались в общей толчее. Пользуясь туалетом на Сент-Ведаст-Фостер-лэйн, Уильям Ро случайно забрызгал обувь другого молодого человека. Когда тот начал возмущаться, Ро его ударил. В дело вмешался Филип из Эшендона, начавший поносить Ро. Кончилось все тем, что череп Филипа оказался размозжен мясницким тесаком Ро. В другом случае драка случилась между Уолтером ле Клерком де Эдельметон и Александром де Стэнфорд на Грейсчерч-стрит, прямо у входа в банкирский дом Флорентина Барди; Уолтер умер, получив удар в голову окованной железом дубинкой. Горло Роберта Пончарда перерезал повар после того, как в таверне перед самым закрытием случилась ссора. Безрассудно скакавший по улицам, угрожая женщинам и детям, молодой сквайр убил горшечника, который умолял всадника ехать осторожнее. Священник, воровавший яблоки, заколол садовника, пытавшегося протестовать. Молодые люди сражались и убивали друг друга из-за женщин и «чести». Банды затевали драки в тавернах, и те выплескивались на улицы. Перечисление пустяковых ссор, которые переросли в кровопролитие, можно продолжать, так что получится настоящий каталог убийств.

Из всех убийств, совершенных в Лондоне между 1320 и 1340 годами, 56 % произошли с помощью ножей, 87 % случились между пятью вечера и двумя ночи, и 68 % имели место в общественных местах. Метрополисы были ареной буйного каждодневного насилия. Кузнец, трудившийся у наковальни на Порта-ди-Сан-Пьеро во Флоренции, весело пел за работой. Неожиданно в мастерскую ворвался человек и начал вышвыривать инструменты – молот, весы и прочее – на улицу.

– Какого черта ты делаешь? – закричал кузнец. – Ты свихнулся?

– А что ты делаешь? – ответил человек.

– Я пытаюсь работать. Но ты портишь мои инструменты и выкидываешь их.

– Ну, – сказал незнакомец, звали которого Данте Алигьери, – если тебе не нравится, когда кто-то портит твое, то не порти мое.

А дело все в том, что незадачливый кузнец напевал одну из поэм Данте, но обходился с текстом вольно – забывал одни слова, вставлял другие.

Другой образец городского уличного насилия, о причинах которого сам Данте писал: «Гордыня, зависть, алчность – вот в сердцах три жгучие искры, что вовек не дремлют».

Жестокое соперничество, процветавшее в городах вроде Флоренции, определенно укорачивало жизни, но из него также рождался огонь творчества. Данте и Бокаччо высказывались против смертельно опасной раздробленности. Городской котел, в котором бурлили шторма интриг, вываривались политические махинации и войны, принуждал людей исследовать природу себе подобных и сам политический процесс. Каков лучший способ приручить тигра вроде Флоренции с ее смертельной враждой, ее невероятно богатыми лидерами, вовлеченными в политику низшими слоями и республиканской приверженностью к свободе? Имея в распоряжении античных авторов, например Аристотеля и Тита Ливия, но также горькие уроки недавней истории, авторы вроде Макиавелли, наследники долгой республиканской традиции, заложили основания не только для современной политической мысли, но и для исторической науки в целом. Соперничество городов в Италии, конкуренция между ними помогла расцвету искусств, наступлению художественного и архитектурного золотого века.

Небольшие эффективные города вроде Любека – многие были республиками – достигли вершины могущества в XV веке, и вдруг обнаружили, что находятся в невыгодной ситуации по сравнению с централизованными национальными государствами с большими резервами людской силы. Когда-то неуязвимые стены не могли устоять против новомодной артиллерии. Франциск I, король Франции, взял Милан штурмом в 1515 году. Император Священной Римской империи Карл V отобрал город у Франции в 1525-м, захватил Рим через два года и осадил Флоренцию в 1530-м, сокрушив республику. Генуя сдалась французам, потом стала лишь сателлитом Испанской империи. Венеция, зажатая между Францией и Испанией в Италии и находящаяся под угрозой Османской империи на море, начала понемногу сдавать позиции. Ганзейская лига к XVI веку столкнулась с более сильными, лучше организованными королевствами Англии, Швеции и Дании. Многие из составлявших Ганзу городов потеряли автономию, поскольку оказались на территории консолидирующихся государств вроде Польши или Пруссии. К тому моменту, когда прошла последняя Ганзейская ассамблея (в 1669-м; ее посетили девять членов), лига уже не значила ничего.

Но города так и оставались на передовой европейской войны, поскольку в XVI–XVII веках военное искусство на континенте свелось к науке осады и контросады, началась гонка вооружений между пушкарями и военными инженерами. Вокруг городов строились огромные укрепления в форме звезд, чтобы сделать их неуязвимыми перед артиллерией. Длинные, изматывающие войны той эпохи сделали европейских саперов экспертами в искусстве осады; кампании на износ дали армиям континента технологии далеко за пределами того, что знали в других частях мира. Урбанизация в Европе началась, вне сомнения, благодаря предприимчивости ее жителей; но ее динамизм подпитывался не столь позитивными источниками: Черная смерть, крестовые походы, смертельная конкуренция между городами и постоянные войны.

Возникший в результате европейский метрополис значительно отличался от городов остального мира. В нем не было демократии в том смысле, как ее понимаем мы, но он позволял жителям куда активнее участвовать в политике и обеспечивал большую социальную мобильность, если сравнивать с королевствами или бюрократическими городами Китая или Японии. Грамотность не была вездесущей, но процент грамотных в европейских городах был выше, чем где-либо. Слабые и уязвимые, города Запада тем не менее породили военную и коммерческую революцию, которая в итоге изменила всю планету.

Упадок Любека, как и той же Венеции, в основном произошел благодаря драматическому сдвигу торговых маршрутов, начавшемуся с конца XV столетия. После открытия Америки и прямых путей в Восточную Азию для Европы открылись громадные новые рынки. А на Северном море торговое доминирование Любека было уничтожено городом совершенного нового типа, Амстердамом. Ганзейская лига достаточно быстро потеряла влияние, но ее наследие в виде деловых практик, монополистической торговли и тактики запугивания распространилось по миру.