3
Космополис
Афины и Александрия, 507–30 годы до н. э.

Сингапур, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Амстердам, Лондон, Торонто, Ванкувер, Окленд и Сидней имеют одну общую черту: от 33 до 51 % их жителей родились в других странах. Список этих глобальных «центров влияния» возглавляют Брюссель, в котором 62 % жителей родились за границами Бельгии, и Дубай – там иностранцы составляют 83 % населения.

Но эти цифры сами по себе не в состоянии рассказать нам полную историю городского разнообразия. Они не говорят о том, какую часть населения составляют дети и внуки иммигрантов, например; они не дают сведений о количестве национальностей и их взаимном статусе в пределах мегаполиса. Меньшинство жителей Дубая, рожденных вне ОАЭ, – маленькие группы высококвалифицированных богатых специалистов со всего мира; но большинство – удивительно низкооплачиваемые работники из Пакистана, Индии, Бангладеш, Шри-Ланки и Филиппин. По контрасту иммигранты в Торонто – 51 % от всего населения – происходят из 230 национальностей, и доминирующей группы нет. Кроме того, еще у 29 % жителей этого города по меньшей мере один родитель приехал из-за пределов Канады.

Динамизм больших городов в значительной степени обусловлен постоянным притоком идей, товаров и людей. Успешные города во все эпохи могли похвастаться ордами приезжих, стучащихся в ворота. Экспатриаты не только импортируют новые идеи и способы делать разные вещи, но они привозят и тесные связи с собственной родиной. Портовые города всегда были инновационными, поскольку, если даже в них не имелось большой колонии иностранцев, они постоянно контактировали с людьми, товарами и идеями, странствующими по земному шару. Ошеломляющий успех Афин в V веке до н. э. в немалой степени объясняется открытостью этого города внешним влияниям, и тем, что примерно треть населения в нем составляли иностранцы. О навязчивом афинском эклектизме тогда говорили: «Слушая все диалекты, они взяли что-то из каждого; другие греки обычно использовали собственный диалект, образ жизни и стиль одежды, но афиняне пускали в ход смесь всего, что можно было найти у всех греков и варваров».

Когда греческого философа Диогена спросили, откуда он, тот ответил, что он космополит, гражданин мира. В IV веке до н. э. это было радикальное утверждение, поскольку тогда властвовали города-государства, отличавшиеся крайней ксенофобией. Диалог Платона «Государство» начинается в доме метека – иностранца, живущего в Афинах; дом расположен в портовом районе города, Пирее, и тем самым философские изыскания ассоциируются с иммиграцией, торговлей и большим миром за пределами города.

Городской антураж самого космополитического района самого космополитического города Греции говорит нам о том, что сделало греческую урбанистическую цивилизацию, и Афины в особенности, такой инновационной. Это был новый тип урбанизации – урбанизация мореплавателей. Сложная география прибрежной зоны Средиземного моря, где пересекалось множество культур и торговых путей, где всегда циркулировало множество идей, привела к возникновению городов, значительно отличающихся от тех, что тысячелетием ранее возникли в глубине материка. Греки были наследниками процесса городского строительства, который начался в Юго-Западной Азии. В греческой мифологии дочь царя Европа была похищена с побережья Леванта Зевсом и перенесена им на Крит. История мифологизировала реальность: урбанизацию Юго-Западной Азии и Египта перенес на Крит не похотливый бог, а моряки левантийского порта Библ.

Находящийся на пересечении торговых путей, что соединяли Египет, Месопотамию и Средиземноморье, порт Библа был одним из крупнейших в древнем мире. Известный экспортом папируса, город дал греческому языку слово для книги – biblios, откуда произошло название Библия. Торговцы-ханааниты из Библа обеспечивали две великие цивилизации, Месопотамию и Египет, разными товарами, в том числе и древесиной кедра с Ливанских гор. Это был беспокойный, любопытный народ предпринимателей и моряков. Парусники из Библа, отправлявшиеся на запад в начале II тысячелетия до н. э., добрались до Крита. Новая городская цивилизация, первая на континенте, который позже назовут Евразией, зародилась там около 2700 до н. э.; эти люди известны как минойцы. Они, в свою очередь, перенесли концепцию города в материковую Грецию, а именно в Микены.

По морю перемещались товары и идеи, но волны также приносили и опасность. Около 1200 года до н. э. таинственные «народы моря» нанесли серьезный урон цивилизациям Средиземноморья. Микенская культура была сметена этой конфедерацией беспощадных пиратов, остались только руины дворцов. Позже греки прославили предков той эпохи как героев Троянской войны. Греция же вступила тогда в свои «темные века», период распада, когда существовали только небольшие общины.

За падением городов и всеобщим крушением последовала новая волна урбанизации. Порты Леванта занимали узкую полосу земли между Средиземным морем и горами в современных Турции, Сирии, Ливане и Израиле. Их обитатели были известны как финикийцы, хотя Финикия не была государством или неким единством; она представляла собой конфедерацию семитских городов-государств, объединенных языком, культурой, религией и выдающейся предприимчивостью. Библ, Тир и Сидон были тремя главными центрами. Пророк Исайя писал, что Тир был «ликующий город, которого начало от дней древних. Ноги его несут его скитаться в стране далекой<.> Кто определил это Тиру, который раздавал венцы, которого купцы были князья, торговцы знаменитости земли?» Города вроде Тира не выделялись по площади и населению (около 40 тысяч), но влияние их было куда сильнее, чем у государств несравнимого размера.

Прекрасные навигаторы, моряки и торговцы, финикийцы прошли дальше к западу по Средиземному морю, чем кто-либо еще. И в своих путешествиях они разносили семена урбанизации, прихваченные из Юго-Западной Азии. Городской мир начал расцветать на берегах Африки и Европы с появлением там финикийских торговых постов и колоний. Самая известная из них получила имя «Новый город», ее основали в нынешнем Тунисе как копию Тира и заселили его гражданами. Это поселение больше известно как Карфаген, финикийская франшиза, и через столетия этот город сражался с Римом за контроль над Средиземноморьем. Финикийцы основывали торговые поселки в Италии, Иберии и на Сицилии, они прошли через Геркулесовы столбы в Атлантику и исследовали побережье Марокко. Будущие Кадис и Лиссабон родились благодаря торговой империи Финикии. Внутри нее циркулировали оливковое масло, благовония, ткани и ювелирные украшения, которые можно было продать в Ниневии и Вавилоне; серебро, золото, медь, олово, свинец, слоновая кость, соленая рыба, китовое мясо, а также раковины багрянки.

Эти моллюски были ценным ресурсом, ради которого торговцы рисковали отправиться в неизвестность Атлантики. Из слизи багрянки получали краску, известную как «тирский пурпур» – ее использовали для изготовления царской и жреческой одежды в Вавилоне и других больших городах. Чтобы окрасить хотя бы край одеяния, вам требовалось извлечь содержимое двенадцати тысяч моллюсков; ничего удивительного, что унция этого вещества стоила как минимум в двадцать раз больше унции золота. Готовность покупать пурпур со стороны богатой Месопотамии толкала финикийцев все дальше, так что они оставили позади «след» из поселений общей длиной в две тысячи миль.

Греки не особенно любили финикийцев, Гомер рассказывает, как Одиссей едва не лишился имущества и жизни благодаря ушлому финикийскому купцу. Греки смотрели на моряков Тира, Библа и Сидона как на конкурентов, которых необходимо одолеть любой ценой. Но в то же время греки получили от финикийцев два несравненных подарка. Вместо того чтобы использовать неуклюжие, требующие много времени на написание иероглифы или клинопись, практичные финикийские дельцы придумали буквы. Финикийский алфавит – первый в своем роде – был сокращенным, эффективным инструментом странствующих торговцев; он стал основой греческого, латинского, да и практически всех остальных алфавитов, возникших после. Он распространился по мере того, как щупальца торговой империи тянулись по побережью Северной Африки в сторону Атлантики и в Эгейское море. И там его наследником стал греческий, появившийся благодаря взаимодействиям между купцами в районе 800–750 годов до н. э.

Изобретение греками их собственного алфавита оказало глубокое влияние на урбанизацию. Поселенцы из материковой Греции освоили острова, берега Малой Азии, основали новые города, такие как Фокея, Милет и Эфес. Они принесли с собой мифы, истории, песни, игры, спортивные и ритуальные практики – то, что связывало греков через огромные расстояния, так, что они не теряли идентичности. Они также взяли с собой яростный дух конкуренции, унаследованный от соперников в торговле, финикийцев. Как и последние, они основали сотни городов от Крыма до Южной Испании, похожих друг на друга, насыщенных тем же самым этосом и духом самоуправления, как и материнские города, и со временем эти города объединились в урбанистическую сеть.

История наглядно иллюстрирует этот процесс. Греки из Фокеи, большого города на берегах современной Турции, искали место, чтобы основать торговую базу, и наткнулись на бухту, в которую впадала речушка; произошло это там, где ныне Южная Франция. Прибыли они точно в тот момент, когда местное лигурийское племя устроило пир, на котором дочь вождя выбирала мужа. Явно восхищенная необычным видом чужаков, девушка вручила церемониальный кубок предводителю греческих колонистов, обозначая тем самым выбор. Плодом этого союза стал город, который мы зовем Марселем.

В Южной Италии VII века до н. э. торговцы-этруски столкнулись с греческими колонистами. В результате племена этрусков начали основывать собственные города-государства в долине реки По и в том регионе, который позже назвали Тосканой. Немного южнее, на реке Тибр, носители латинского языка, жившие в деревушке на Палатинском холме, осушили болотистую низину под холмом и начали заполнять ее тоннами земли. Латиняне находились под влиянием соседей-этрусков и греческих купцов, у которых могла быть собственная колония рядом с Палатинским холмом. Город же, ими основанный, именовался Римом, и он не был результатом медленной эволюции по пути «деревня – поселок – город»; он появился в результате идей, прибывших на корабле по Средиземному морю.

Греческая цивилизация эволюционировала в созвездие из тысячи городов, которые располагались на берегах и островах по всему Средиземноморью, точно лягушки вокруг пруда, как заметил Платон. Столкновение с самыми разными людьми – как в описанных выше случаях Марселя и Рима – открыло грекам глаза на множество разных культур. Анатолия позволила им заимствовать азиатские идеи и технологии; они были открыты к финикийским, месопотамским и египетским влияниям, и к традициям многих народов, среди которых селились колонисты. Ничего удивительного, что центром интеллектуальной жизни греческого космоса стали ионические города западной Анатолии, мегаполисы, имевшие тесные связи с Азией. Работы Гекатея Милетского и Геродота демонстрируют сильный интерес к другим культурам, они являются продуктом цивилизации, жившей в окружении многих других на берегах Средиземного моря, заимствуя и улучшая чужие теории в области навигации, астрономии, медицины и философии. Демокрит, известный тем, что он сформулировал атомистическую теорию Вселенной, родился во Фракии и провел жизнь в странствиях, перемещаясь между греческими городами, по Азии и Египту, и только потом он осел в Афинах.

В сердце греческого общества лежал полис. Позже это слово попало во многие термины, связанные с урбанистикой – метрополия, метрополис, космополитический – и в другие, относящиеся к организации человеческого общества: политика, политики и политический. Политическая философия выросла из попыток создать рациональный город. Полис можно понимать банально, как город или город-государство, но его полное определение, очевидное грекам, нельзя перевести так кратко. Упрощая, можно сказать, что полис был политическим, религиозным, военным и экономическим сообществом свободных граждан (мужского пола), организованных в урбанистической среде.

Полис в его политическом смысле не существует в эпосе Гомера, составленном в VIII–VII веках до н. э., но его концепция широко распространилась в VI веке. Другими словами, идею начали использовать в эпоху широкой греческой экспансии. Возможно, что колонисты вдали от родины разработали описание автономных сообществ граждан в то время, когда они работали над тем, чтобы основать поселение и выжить во враждебных землях; а уже из колоний оно вернулось в Грецию. Или концепция полиса стала результатом быстрой урбанизации дома и за границей, ответом на некую проблему. Создание полиса было названо синойкизмом – «собрание вместе домашних хозяйств».

Когда Аристотель писал, что «человек по природе своей есть существо политическое», он вряд ли имел в виду, что мы любим наблюдать за деталями политической драмы. Лучше было бы перевести эту фразу иначе, что человек – «городское животное»; мы имеем тенденцию собираться вместе, чтобы удовлетворять наши потребности и формировать культуру. Для греков город был естественным состоянием человечества и сам по себе являлся священным. Фактически он стоял неизмеримо выше природы, поскольку только он мог обеспечить условия для хорошей жизни и правосудия. Для греческого мыслителя полис был в первую очередь не физическим местом, он был сообществом. Греки говорили «афиняне», когда хотели сказать о городе, а не пускали в ход слово «Афины». Это черта очень красноречива.

Греческая самоидентификация не сводилась только к предпочтению городской жизни, к последней добавлялись персональная независимость и ненависть к единоличной власти. Большинство греческих городов-государств избавились от царей в IX и VIII веках до н. э. Причастность к институтам полиса позволяла грекам смотреть на себя как на более свободных людей, более полноценных, чем варвары. Греки разделяли не только язык и культуру, как они сами говорили, но и уникальный способ жить в городах, который был одним и тем же что на берегах Черного моря, что в Испании; «существует только одна Эллада, – сказал поэт Посидипп, – но большое количество полисов».

Греческий мир не был империей, контролируемой из единого центра; он был цивилизацией, состоящей из сотен самоуправляемых полисов, население которых варьировалось от 1 до 50 тысяч. Именно в этих городах теории того, как необходимо жить в урбанистическом обществе, проверялись на практики. Имелись разные формы олигархий, монархий, тираний, аристократий и демократий; они менялись в ответ на новые потребности и угрозы. Этот период напряженного экспериментирования в многочисленных городских лабораториях заложил основания для политической науки. Одновременно он оказал влияние и на физический облик города.

Убийство полицейскими 15-летнего юноши Александроса Григорополуса вывело на улицы тысячи протестующих афинян. В декабре 2008 года ответом на это убийство стали многочисленные бунты и грабеж магазинов. После бунтов и перед самым началом финансового кризиса в Греции группа активистов мирно заняла бывшую парковку в районе Экзархия в центре города, неподалеку от места, где застрелили Александроса.

Участок был оставлен для того, чтобы стать общественным пространством, еще в 1990-м. Но городское правительство так и не смогло приобрести его до 2009 года, и земля ушла под застройку. Захватчики немедленно сняли асфальт, посадили деревья и цветы; организовали гражданской праздник, и некоторые остались, чтобы охранять Наварину-парк от властей. За месяцы и годы, прошедшие с тех пор, лежащие рядом кварталы решили, что парк должен остаться. Он стал зеленым драгоценным камнем в сердце Афин, местом для отдыха, восстановления и расслабления, публичных дискуссий и многочисленных общественных событий.

История Наварину-парка – часть более широкого глобального движения, в рамках которого протестующие забирают и меняют общественные пространства и здания в городах, и происходит это по всему миру. В 2011 году демонстранты заняли площадь Тахрир в Каире и Пуэрто-дель-Соль в Мадриде. Движение «Захвати Уолл-стрит» организовало лагерь в Зукотти-парк в Нью-Йорке, после чего схожие протесты начались по всему миру. В 2013-м протестующие на месяцы оккупировали Гези-парк в Стамбуле.

Все эти примеры гнева, обращенного против властей, имеют многочисленные и разнообразные причины. Но у них можно также разглядеть и нечто общее: они говорят нам много о том, как города изменились за последние десятилетия. Во многих аспектах общества стали более интровертными, частное пространство получило приоритет над общим, гражданским. Эпоха, начавшаяся событиями 11 сентября, отмечена тем, что безопасность и всеобщий контроль стали ключевыми чертами городских центров, мест, где происходит наблюдение за всякой активностью. По всей планете публичные ареалы во многих случаях подверглись приватизации, очистке и регуляции. Моллы, торговые центры, финансовые районы и торговые улицы нельзя назвать ни полностью общественными, ни частными, они находятся где-то посередине. Оккупация и трансформация Наварину-парка – а также других парковок и строений в Афинах – случились после долгого периода, в который публичное пространство в городе эродировало. Турецкие протесты 2013 года вспыхнули, поскольку правительство президента Реджепа Эрдогана захотело уничтожить один из последних зеленых парков Стамбула, заменить его торговым центром.

Площадь Тахрир в Египте, что в переводе значит «площадь Освобождения», служила центральной точкой многочисленных протестов долгие годы. Однако при режиме Хосни Мубарака «общественное пространство» стало равняться «пространство, принадлежащее правительству»: его стали жестко контролировать, а всякая политическая активность оказалась запрещена.

В 2011-м на площади Тахрир собрались люди различных религиозных и политических воззрений, с разным культурным багажом и доходом. «Площадь была постепенно трансформирована в город внутри города. За три дня возникли кемпинги, медпункты, помещения для работы СМИ, проходы, сцены, туалеты, тележки с едой и напитками, киоски с прессой, а также выставки». Каждый день протестующих развлекали «концертами, соревнованиями, дискуссиями и речами заметных медиаперсон».

Оккупация площадей и парков, развернувшаяся по всему миру, была критическим проявлением самосознания современного мегаполиса, попыткой воссоздать идеальный, утопический город в пределах существующего. Попыткой восстановить места, где политические споры происходили бы рядом с представлениями, сталкивались бы сатира, отдых и возможность поесть, пообщаться и купить что-то на рынке, – и все это в эпоху, когда урбанистическая социальная жизнь сдалась под натиском требований безопасности, коммерции и автомобилей.

Временная оккупация мест рядом с эпицентрами финансового могущества (как в случае с Зукотти-парком в Нижнем Манхэттене) или политической власти (площадь Тахрир) и трансформация их в места демократического протеста служили идеологическим целям. В Гези-парке люди подчеркивали разными способами, что Стамбул был изменен против воли его жителей. Однако во многих местах общественные городские пространства были изменены жителями, поскольку они хотели вернуть общественную жизнь в сердце метрополиса. Например, в Мадриде жители района Ла-Латина захватили строительную площадку и решили, как ее использовать. Летом El Campo de Cebada (Ячменное поле), как назвали место, наполнили надувными бассейнами; там были встречи жителей квартала, дебаты каждые две недели, завтраки, игры и кинотеатр на открытом воздухе; аборигены построили баскетбольную площадку и разбили сады. Десятилетиями в Гонконге тысячи трудовых мигрантов с Филиппин по воскресеньям заполняли улицы вокруг городских банков, бутиков и пятизвездочных отелей, чтобы устраивать пикники, танцевать, общаться и протестовать. Альтернативный город за несколько часов появлялся внутри обычного, когда его беднейшие жители захватывали в собственность роскошный финансовый центр и адаптировали под свои нужды.

Общественное пространство – это пространство конкуренции. В автократических режимах, от месопотамских городов до средневековых монархий и коммунистических государств, открытые территории в центре использовались в первую очередь или же исключительно для демонстрации мощи государства, его военной силы, они были аренами, где граждане могли скорее наблюдать, чем участвовать. В городах, построенных под влиянием конфуцианства, публичное пространство было священным, им управляли обязательные ритуалы, что также оставляло мало места для повседневных социальных взаимодействий. Раздраженный тем, что постоянно приходится кланяться благородным верховым на Джонг-ро, главной улице Сеула, простой народ предпочитал узкие переулки, шедшие параллельно, во все время правления династии Чосон (1392–1897). Известные как pimagol («улицы для избегания лошадей»), эти проходы с их ресторанами и магазинами стали местом, где собирались, говорили и общались, то есть неофициальным публичным пространством вдали от правил, которым подчинялась официальная часть метрополиса.

Уличная активность – показатель публичной, общественной природы больших городов. Но при этом всегда существовали расхождения по поводу того, как использовать улицы. Это место для социализации, для бизнеса, для прогулок, для игр или для чего-то еще? Для уличного движения и социального контроля? Расхождения в ответе на этот вопрос существовали на протяжении всей истории городов. Для Джейн Джекобс улица, где доминируют пешеходы, используемая разными способами, лежит в самом центре урбанизма. Как она не раз заявляла, спонтанный порядок, наблюдаемый в городах, основывается на многочисленных видах деятельности и крошечных интеракциях на уличном уровне. Она писала свои работы в 1950-х и 1960-х, когда уличная жизнь на тротуарах Манхэттена оказалась под угрозой из-за скоростных автомагистралей. Ничто не было столь омертвляющим для социальной улицы, чем появление доступных автомобилей. Сражение против нашествия автомашин на городские улицы является частью более масштабной битвы за городскую душу, что развернется в нашем столетии.

Публичное пространство – общая территория, доступная для всех, именно там гражданское общество обретает форму. Города всегда были лабораториями для политических экспериментов и время от времени местами, где начинались радикальные перемены; именно поэтому за право попасть в большой город шла борьба. Что отличало полисы Древней Греции от городов, существовавших ранее, и что делает их заметным явлением в истории урбанизации – то, как именно политическое развитие полиса определяло физический план города. Греческие слова «я покупаю» – agorázo и «я говорю на публике» – agoreúzō пришли от термина «агора». Бьющееся сердце полиса, агора была тем пространством, где коллективная энергия полиса – торговля, развлечения, слухи, легальные процедуры и политика – сливались, образуя единый поток общения. Одновременно можно было видеть в одной ее части танцы и пение, в другой выступал глотатель мечей, соперничавший за внимание публики с жонглером. На рядах табличек, выставленных на солнце, городские финансисты отражали сегодняшние операции, стараясь услышать друг друга через крики продавцов рыбы и фруктов. Магазинчики и рыночные палатки обеспечивали все, в чем мог нуждаться цивилизованный человек. Китай, Мезоамерика, Вавилония, Египет и Месопотамия по контрасту отличались тем, что там сердце города было местом для актов священной власти, а не для людей.

Поэт Эвбул сумел ухватить прославленный беспорядок афинской агоры, где смешивались общественное и частное, коммерческая и политическая жизнь: «Ты найдешь, что все продается в Афинах в одном и том же месте: фиги, свидетели для вызова в суд, корзины винограда, репа, груши, яблоки, люди, готовые подтвердить все что угодно, розы, мушмула, овес, медовые соты, горох, судебные обвинения, молозиво, пироги, мирт, инструменты для полевых работ, ирисы, ягнята, водяные часы, законы и постановления». В комедии «Облака» Аристофан шутил, что афиняне ходили на агору, чтобы «отпускать грубые шутки по поводу сексуальной жизни других». Они также обсуждали там новости и политические события, имевшие место в городе. Разговоры и публичный обмен информацией – от семейных измен до административных постановлений – были главной составляющей городской жизни.

Пространство в тридцать семь акров, где находилась агора Афин, было расчищено популистами тираном Писистратом и его сыном Гиппием, которые правили Аттикой в 561–510 годах до н. э. Они намеревались возвести там нечто величественное, способное прославить их на века. В правление Клисфена, радикального аристократа, захватившего власть в 507 году, агора стала более демократичной, если не сказать хаотичной. Под влиянием демократии рыночные палатки и магазины расползлись по пустующим окрестностям. Колоннады, известные как stoa, предлагали убежище от летнего солнца и зимнего ветра. Появились новые общественные здания, среди них резиденция правительства, а также суды. Гражданское управление сливалось с неряшливой, шумной повседневной жизнью сообщества.

Большинство греческих полисов были небольшими, там все сталкивались лицом к лицу и знали друг друга. Афины, где насчитывалось 40–50 тысяч взрослых мужчин при общей численности населения в 250 тысяч, были явлением иного масштаба. Во время реформ Клисфена традиционное племенное общество Аттики было уничтожено, на его место пришли десять искусственно созданных триб, очищенных от клановой и местечковой лояльности. Этот демократический полис был городом незнакомцев, которым приходилось сотрудничать для управления государством. Система такой сложности была создана посредством изменения самой ткани города.

Пятьсот человек, входивших в городской совет, избирались ежегодно по жребию из числа всех граждан, и у них было свое здание на агоре. Отсюда они управляли городом. Суды, однако, были совершенно иными. Судебное здание не имело крыши вообще, а стены его были очень невысокими. Любой гражданин имел право стать членом жюри, и состав выбирали по жребию каждый день. Жюри состояло как минимум из 201 гражданина в случае обычного процесса, но когда затрагивалось государственное дело, то минимум был 501 человек, а максимум определялся только вместимостью помещения – полторы тысячи. Суд был преднамеренно открыт хаосу и драмам агоры; судебные процессы несомненно становились главной темой бесконечных дискуссий на площади, а чтобы быть в курсе, люди постоянно входили в суд и выходили из него. Разговоры, разбирательства в суде и работа коммерсантов сталкивались и сосуществовали в городе, случайное без шва состыковалось с официальным, так что публичная и приватная жизнь гражданина сливались, одно не отличалось от другого. У человека, у которого не имелось общественных дел, не было причины находиться в городе.

В большинстве полисов общественное собрание проводилось тут же, на агоре. Однако сам размер афинского демократического эксперимента потребовал инноваций в политической топографии. В десяти минутах ходьбы от агоры, у подножия холма в форме чаши, ремесленники вырубили ступени в скале, создав платформу. Холм стал «залом», способным вместить (примерно) шесть тысяч граждан; каждый имел право занять место на платформе оратора и обратиться к остальным. Это место известно под названием Пникс. Именно тут с 508 года до н. э., с начала реформ Клисфена, проводились общие собрания, воплощавшие в физической форме реальность народного суверенитета и демократии.

На таких собраниях граждане произносили последнее слово по поводу законопроектов; избирали полководцев и правителей и выслушивали их выступления; голосовали по поводу внешней политики, войны или внутренних дел города. Кворум в шесть тысяч требовался, чтобы собрание могло заниматься обычными делами, и Пникс заполнялся народом раз в неделю, чтобы обсудить и ратифицировать главные документы. Само имя означает «давка». В таком большом полисе, где публичные обязанности разделялись между незнакомцами, важность личной и публичной визуальной доступности и прозрачности нельзя переоценить. Пникс позволял людям видеть, как сограждане реагируют на некую речь, как они голосуют и как ведут себя.

Полководец и государственный деятель Перикл в знаменитой речи, произнесенной в 431 году до н. э., побуждал жителей Афин любить родной город. Но он не использовал слово «любовь» в общем смысле или даже в значении патриотического рвения, он пустил в ход слово erastai, эротическая страсть между любовниками.

Все греки были страстно привязаны к своему городу, от мужчин-граждан ожидалось, что они будут сражаться и умрут за полис. Соперники на Олимпийских играх представляли свой полис; привязанность к городу была основанием личной идентификации, и, как на это намекнул Перикл, она была делом глубоко эмоциональным. Как еще мог функционировать полис? В мире, где долгое время доминировали тираны, жрецы и военная аристократия, самоуправление выглядело чем-то новым; афинская демократия была более чем радикальной. Создание соответствующего публичного пространства помогало взрастить коллективную энергию, которая требовалась, чтобы город работал. Понятно, что существовали институты муниципального республиканства: гимназия, театр и стадион, места, где люди могли встречаться и смешиваться. Но тот род страсти, о котором говорил Перикл, генерировался с помощью других средств. Критик демократии жаловался, что общественные дела Афин часто тормозятся, поскольку «они привыкли отмечать больше праздников, чем любой другой город Греции». Каждый третий день на улицах Афин случалось празднование, процессия, спортивное событие или религиозный ритуал.

Панафинеи, «праздник всех афинян», был наиболее священным и роскошным днем в городском календаре, это событие приводило столицу Аттики в состояние эйфорического единства. Столь же возбуждающими, если не более, были Дионисии, происходившие весной. Все части афинского общества принимали участие, многие приносили пищу, огромные хлеба и мехи с вином для намеченного на вечер пира. Граждане-мужчины несли деревянные, золотые и бронзовые фаллосы на шестах, огромные эрегированные пенисы везли на тележках. После процессии начинался отмеченный лютым соперничеством конкурс хоров между большими группами граждан. Они исполняли дикие, экстатические песни и танцевали в честь Диониса, в каждом представлении могло участвовать до 500 человек. Дальше стартовал пир и ночная процессия, известная как komos, беспорядочная пирушка в масках и костюмах на освещенных факелами улицах, которая продолжалась до самого утра.

И точно в тот момент, когда вступало в действие похмелье, случалось главнейшее событие Дионисий. С 440 года до н. э. оно происходило в Одеоне, или Песенном зале, построенном Периклом. Там один из старших городских чиновников представлял три пьесы, которые были выбраны для постановки на следующие дни. Каждая из пьес должна была показать три серьезных трагедии и непристойную, нарушающую табу, полную грубых шуток сатиру. В последующие дни пьесы исполнялись одна за другой в Театре Диониса. На протяжении десятилетий афиняне видели премьеры эпохальных пьес таких авторов, как Эсхил, Еврипид, Аристофан и Софокл.

«Дорога в Афины приятна, – рассказывает философ Дикеарх, описывая свое прибытие в прославленный город мудрецов, поэтов и государственных деятелей, – она бежит между возделанными полями долго-долго». Но в самом городе не хватало воды, улицы были «ужасающими старыми проулками», дома большей частью – ветхими и неприметными, даже у богатых горожан. Тот, кто попал сюда впервые, как отмечает изумленный Дикеарх, «вряд ли поверил бы, что это те самые Афины, о которых он так много слышал». Археология поддерживает это мнение: дома были грубо построенными, маленькими и грязными. Они теснились, словно в трущобах, узкие улицы переходили в слепые переулки. Не было дренажной системы, так что дождевая вода бежала по ухабистым улицам.

Афины были очень густо населены и очень задушевны, частная жизнь в них лежала много ниже общественной. Шумный хаос улиц и бедлам агоры бросали людей друг к другу, вынуждали их общаться. Естественный рост Афин, иррациональный и беспорядочный мог быть источником силы города. Афиняне, как говорит Геродот, «ослабели и увяли» под властью тиранов. Но после Клисфена и рассвета демократии, продолжает он, они стали большой силой: «Не в какой-то одной области, а во всех сразу они показали себя, давая живое свидетельство того, что равенство и свобода речи могут достигнуть». Для того чтобы демократия работала, она сама по себе и ее рабочие инструменты необходимо превратить в фетиш. Свобода самовыражения и возможность без ограничений размышлять над смыслом жизни – большой вызов для человеческого общества, поскольку они опасны, влекут за собой дестабилизацию. Но они были приняты в Афинах, поскольку они работали. Город взлетел очень высоко в V веке до н. э., он стал экономической, военной сверхдержавой, настоящей империей. В тогдашних Афинах, кишащих идеями и не боящихся проникать мыслью куда угодно, философия процветала.

Писавший много позже Цицерон замечал, что Сократ прилагал философию к «обычной жизни», «направляя свои вопросы в сторону достоинств и грехов». Базовые истины по поводу человеческой жизни можно было обнаружить в хаотичном, запутанном существовании «обычных» людей. Улица и рынок в изобилии давали озарения подобного рода – особенно в Афинах с их разнообразной культурой и богатой уличной жизнью. Сократ часто посещал район Керамейкос – расположенное у подножия холма обиталище гончаров и проституток. Поскольку молодые мужчины не допускались на агору, он слонялся по мастерским на ее окраинах, где ремесленники работали и торговали, где сапожники вбивали гвозди в кожаные сандалии. Он упражнялся в не лучшем гимнасии Киносарга за пределами городских стен, где «незаконные отпрыски граждан», мальчики и мужчины, у которых один из родителей был иностранцем, имели разрешение тренироваться. Сократ двигался по городу, задавая вопросы и вступая в дискуссии с людьми, которых он встречал, с высокими и низкими, свободными, женщинами и рабами; а когда он вошел в возраст, то говорил перед толпой на агоре.

Молодой Сократ встречался с философом Парменидом и его компаньоном Зеноном в том же непритязательном Керамейкосе, где и остановились мыслители, приехавшие из Южной Италии. Афины в тот момент еще не были славны своими литераторами, философами или учеными; бо́льшая часть интеллектуальной и художественной энергии Греции приходила из Малой Азии и колоний. Взлет Афин – экспериментальная демократия, военные успехи и нарастающее благосостояние – привлек людей со всего эллинистического мира. Отцы истории и медицины – Геродот и Гиппократ – были иностранцами, обитавшими в Афинах, как и ученый Анаксагор, политический философ Протагор, математик Феодор Киренский, ритор Горгий, поэт Симонид и философ Аристотель. Много большее число людей из других городов вносили вклад в успех Афин, будучи скульпторами, художниками, ремесленниками, механиками и купцами. «Наш город широко открыт миру, – хвастался Перикл. – Поскольку он велик, то плоды всей земли текут к нам; так что мы наслаждаемся товарами других земель точно так же, как нашими собственными».

Динамизм Афин в первой половине V века до н. э. был в значительной степени результатом того, что число граждан взлетело с 30 тысяч в 480 году до 50 тысяч в 450 году до н. э. благодаря иммиграции, что обеспечило заметный приток свежих идей. Космополитическая атмосфера, с которой Сократ сталкивался во время своих паломничеств по городу, создалась благодаря тому, что Афины разрешили доступ множеству новых граждан не только в общественное пространство, но и в органы власти. Плотно насыщенная, задушевная городская среда облегчала циркуляцию новых мыслей, обмен теориями и практиками; коктейль из политики, философии, искусства и торговли, бурливший на улицах, обеспечивал Афинам бурное кипение.

Обстоятельства начали меняться в середине столетия: в 451–450 годах до н. э. законы Перикла определили создание новой категории жителей, свободных иногородних или метеков. Иммиграция стала слишком обширной, и права граждан были сохранены только за теми, кто родился в Афинах от двух граждан Афин. Иммигрантов по-прежнему встречали дружелюбно – они требовались для того, чтобы город оставался могущественным, – но новички и их потомки не могли более участвовать в политической жизни и пользоваться правами граждан; они даже не могли вступать в брак с представителями «коренного» населения. Граждане Афин составляли в тот момент всего 15 % от числа обитателей. Однако даже среди них было значительное число бедных маргиналов. (Есть много общего между Афинами V века до н. э. и современным Дубаем. В последнем только 15 % населения родилось в ОАЭ, а также существует своя версия метеков – привилегированные экспаты, наслаждающиеся правом делать и тратить деньги. Кроме того, имеется громадное количество бедных, не уверенных в завтрашнем дне мигрантов, которые строят и поддерживают город, удовлетворяют нужды его богатых жителей. В Афинах, как и в Дубае, существовало два города: город граждан и город бесправных.)

Женщины в Афинах не имели права на образование, и даже если они были успешными и уважаемыми, то все равно оставались в изоляции от большей части общества. Женщины появлялись в хаосе агоры, но это были рабыни, метеки и представительницы низших слоев, покупавшие, продававшие и исполнявшие поручения. Празднества и частные пиры не обходились без женщин, но это были танцовщицы и проститутки, готовые явиться по зову мужчин. Это был мужской город, и город, в котором активно угнетали женщин.

Золотой век Афин не продлился долго. Все более бесцеремонный и дома и в дальних землях, город нажил врагов. В 430 году до н. э. столицу Аттики опустошила эпидемия, она пришла морем, через загруженный порт Пирея и славно порезвилась, пользуясь отсутствием санитарии, высокой плотностью населения и его привычкой к постоянному общению. Погибло от трети до двух третей населения, и все это во время затяжной войны. В 404 году до н. э., всего через сто лет после реформ Клисфена, с которых начался путь к величию, могущество Афин пало, а городское устройство было изменено.

«Каждый город, – писал Платон, – находится в состоянии естественной войны с другими, не обязательно объявленной глашатаями, но длящейся вечно». Долговременная конкуренция между греческими городами-государствами позволила некоторым из них добраться до величия. Но подобный напор конфликтующих, не способных объединиться городов нес в себе семена своей же слабости. Войны между полисами были постоянными. Как самоуправляемая единица, город-государство предлагал гражданам множество преимуществ. Но он не мог защитить их от больших, густонаселенных территориальных держав.

Филипп Македонский пронесся через Грецию, сокрушая последние независимые полисы, в 338 году до н. э. Под управлением его сына греческие идеи и города продолжили развиваться, и на этот раз за счет Азии. Александр Великий уничтожил Персидскую империю, взял Вавилон и добрался с войском до Индии. По дороге были основаны дюжины новых городов, на пространстве от Балкан до Пенджаба появились греческие колонисты и ветераны македонской армии, несущие идеологический и физический отпечаток древнего полиса. Амфибийные города-государства поползли вглубь материка.

Греки собирали древние знания в таких местах, как Вавилон и столица Ахеменидов Сузы. Возможно, самым интересным образцом эллинистической гибридизации являлось Греко-Бактрийское царство, которое появилось далеко не сразу после смерти Александра. Раскинувшееся восточнее Каспийского моря на значительной части современного Ирана, Туркменистана, Узбекистана, Афганистана, Таджикистана и Пакистана, во время расцвета во II–I веках до н. э. оно рассматривалось как одна из самых богатых частей мира и как «империя тысячи городов». Ай-Ханум, чьи руины находятся в Северном Афганистане, мог похвастаться дворцом, где смешивались персидская и греческая архитектура, а храмы, посвященные Зевсу, строили по зороастрийским образцам. Тут, в двух с половиной тысячах миль от Афин, имелась агора, один из крупнейших гимнасиев древнего мира и театр на шесть тысяч человек. Греческая архитектура и искусство повлияли на Индию и в меньшей степени на Китай. Самые первые изображения Будды создавались под впечатлением греческих изваяний Аполлона. Пьесы Софокла и Еврипида ставили в Персии и долине Инда, в то время как «Илиада» помогала сочинять ранний эпос на санскрите; труды Аристотеля читали и обсуждали в Центральной Азии.

Память об Александре Великом была «отпечатана» на всем пути его завоеваний. Александрия Буцефала в современном Пакистане была названа по имени любимого коня полководца; Александрия Профтазия (между Гератом и Кандагаром) переводится как «Александр в предчувствии» (в смысле «предвидения»), поскольку именно в этом месте он обнаружил заговор против себя. Александрия на Инде была задумана как один из величайших портов мира. Александрия Эсхата, основанная группой ветеранов в Ферганской долине нынешнего Таджикистана, переводится как «Александрия самая дальняя», и она обозначает крайнюю точку проникновения полиса в Центральную Азию. Александрия Никея в Пенджабе значит «Александрия Победоносная», и она располагалась восточнее всех.

Но дольше всех просуществовала Александрия в Египте. После завоевания этой древней земли в 332 году до н. э. Александру приснился сон: к нему пришел Гомер и декламировал часть «Одиссеи». Строчки имели отношение к острову Фарос на Средиземном море, неподалеку от берега. Полководец отправился на этот скалистый островок и вообразил, что тут будет находиться самый величественный из городов мира. Динократ с Родоса, градостроитель Александра, выложил полосками из зерен планировку улиц, похожую на решетку. Когда налетели птицы, чтобы склевать зерно, то некоторые сказали, что это дурное предзнаменование. Но прорицатель Александра был другого мнения: однажды расположенный тут город накормит всю планету.

Запутанная сеть проходов и переулков, лежащая в основе Афин и сделавшая этот город столь динамичным, ассоциировалась с анархией демократии, которая в итоге разрушила город. Платон жил в тени афинского величия, когда слава века Перикла осталась уже позади. Он воображал создание Идеального Города с нуля, основанного на философском понимании человеческой природы и на математических принципах разметки городского пространства. Тот город, который представлял великий философ, держался на жестком порядке – порядке закона, порядке сильной власти и порядке геометрической правильности исходного плана.

Жесткая и монотонная прямоугольная планировка может выглядеть современной, но стремление к геометрическому порядку не моложе городов самих по себе. В Китае города возводили согласно принципам геомантии, или фэншуй, утверждавшим, что город должен располагаться гармонично согласно неким природным законам. Города проектировали так, чтобы максимизировать потоки природной энергии ци, жизненной силы, пронизывающей космос. Мастера фэншуй определяли, где нужно построить город, и выбирали для него планировку. Улицы выравнивали по кардинальным направлениям, чтобы удерживать ци, для чего приходилось создавать квадратные города, разбитые на одинаковые кварталы решеткой улиц, и окружать их стеной. Наиболее важные места в пределах города – окруженные дополнительной стеной храмы или дворцы, колокольни и барабанные башни, административные здания и архивы – располагались в самом центре или в северной части города, там, где ци концентрировалось прежде, чем истечь наружу. Такой план типа «квадрат-в-квадрате» создавал городскую топографию, организованную вокруг строгой иерархии, которая распространялась от священного центра к периферии. Как и в организованных, автократичных обществах в Мезоамерике, Египте и Месопотамии, китайские города воплощали в кирпиче мощь государства.

С V века до н. э. планировка в виде решетки появилась и в греческом мире. Только для эллинов, по контрасту с городами майя или конфуцианского Китая, решетка была предназначена скорее для того, чтобы решить социальные и политические проблемы, а не для того, чтобы город соответствовал неким космологическим теориям. Первым городским технократом, чье имя нам известно, был Гипподам Милетский, тот человек, который планировал Пирей, портовый район Афин, и построил множество новых городов вокруг Средиземного моря. Для Гипподама физическая форма города и характер управления этим городом были неразделимы: построй хороший город, и ты избавишь его жителей от сложностей и заодно раскроешь их потенциал.

До нашего времени ортогональные метрополисы, такие как Манхэттен, построены в соответствии с «гипподамовой решеткой» или «гипподамовой системой». Но на самом деле Гипподам вовсе ее не изобретал, он просто радикально изменил способ организации урбанистического пространства. Город с решеткой улиц был эгалитарным, верил градостроитель, поскольку делился на равные кварталы, которые могли заселить жители. В отличие от хаотичных, без плана выросших городов вроде Афин, решетка вносила порядок в реальность, она позволяла мегаполису выделять функциональные ареалы. Гипподам и его последователи считали, что большой город должен распадаться на публичное пространство, частную, торговую, ремесленную, религиозную и жилую зоны. Центр обязана занимать агора, с ее смесью политики, закона и бизнеса.

Город Гипподама был вдохновлен не только демократией, но и греческими представлениями о математической и геометрической гармонии. В «Птицах» Аристофан высмеял новое поколение градостроителей, вооруженных линейкой и компасом, мечтавших о симметричном идеале: «Потом линейкой отношу прямую. Круг теперь подобен четырехугольнику. Посередине – рынок. От него ведут прямолинейно улицы. Бегут они во все концы от круга серединного, как от звезды сияющей лучи».

В Александрии это стремление к упорядоченности – если не сказать, что к элегантности, – достигло пика. Улицы были проложены под прямыми углами, чтобы по ним мог гулять бриз. Прямые улицы, все девятнадцать футов шириной, также помогали циркуляции импортных товаров и разделению этнических групп. Александрия в конце концов была самым загруженным портом мира, поэтому грузы требовалось проводить без задержки и селить людей из разных земель. Обитатели занимали пять районов, названных по буквам греческого алфавита: Альфа, Бета, Гамма, Дельта и Эпсилон.

Александру не суждено было увидеть, как город его мечты воплощается в камне, император умер во дворце Навуходоносора II в Вавилоне. Один из его полководцев, Птолемей Сотер, похитил тело, когда его отправили в Македонию. С Александром Великим, лежащим в украшенной гробнице в центре города, носящего его имя, Александрия обрела отблеск божественности. Но она и без него отлично преуспевала. Городской порт, настоящее произведение искусства – с маяком, вошедшим в число семи чудес света, – открывал Египет миру. Он стал центром очень денежной торговли, соединявшей Китай, Индию, Аравию, земли по Нилу, Африканский Рог и Средиземноморье. Александрия выросла и стала величайшим городом в мире, в ней обитало уже 300 тысяч человек всего через 70 лет после того, как македонский завоеватель заложил ее основу.

План города, регулярный и упорядоченный, демонстрировал архитектуру автократии. Длинные широкие улицы обеспечивали идеальную сцену для того, что позже стало характеристикой Рима: для триумфа государственного уровня. В правление Птолемея II Филадельфа, в 270-е годы до н. э., Александрия видела невероятный праздник. Огромную статую Диониса на повозке по усыпанным цветами улицам тянули 180 человек. Затем явились жрецы, молодые мужчины и женщины в красивых одеждах, золотые колесницы, музыканты и вереница телег, на которых везли каменные стелы со сценами из мифов. Телеги влекли за собой слоны, верблюды и буйволы; также были показаны экзотические животные – леопарды, гепарды, пантеры, львы, медведи, страусы, носороги, жирафы и зебры. За этой кавалькадой проследовало напоминание о том, на чем, собственно, покоится мощь династии Птолемеев: 50 тысяч пеших воинов и 25 тысяч всадников. Греческие традиции были к услугам македонского бога-царя, который правил наподобие фараона. Вся процессия была устроена в честь Диониса, но в отличие от афинского праздника в честь того же бога, где акцент делался на участии всего сообщества, это было срежиссированное государством масштабное представление.

Даже в обычное время атмосфера, облик и дух Александрии напоминали о том, сколько тут намешано всего. С востока на запад, от Врат Луны до Врат Солнца, город рассекала прямая Канопическая дорога в 8000 ярдов длиной и сто футов шириной. Стоящие на ней величественные здания, храмы, статуи и мраморные колонны демонстрировали смесь всех возможных архитектурных стилей; дворцы и церемониальные проходы, театры и гимнасии, храмы Зевса и египетских божеств вроде Изиды и Осириса, еврейские синагоги, греческие изваяния, сфинксы и египетские древности. Священным центром города был мавзолей, где покоилось тело Александра. Располагался он на пересечении двух главных артерий, Канопической дороги и улицы Сома, которые были осями мегаполиса.

Афины могли выглядеть «открытым миру» рынком, где можно найти товары и идеи отовсюду. Но с той же Александрией в этом отношении они сравниться не могли. Громадный торговый город являл собой великолепный спектакль человечества на своих буйных базарах: греки, евреи, египтяне, персы, месопотамцы, вавилоняне, анатолийцы, сирийцы, италийцы, иберийцы, карфагеняне, финикийцы, галлы и эфиопы, а также, возможно, многие другие, например индийцы и африканцы из земель южнее Сахары. Александрия стала, согласно историку Диону Хризостому, «рынком, который в одном месте соединяет все виды человека, показывает их друг другу и, насколько это возможно, пытается сделать их братьями». Добро пожаловать в коммерческий космополис.

Ветра, приносившие в Александрию представителей самых разных народов, также пригоняли туда величайших ученых эпохи. Самыми известными были Евклид и Архимед. В число их собратьев по науке входили еще два великих мыслителя той эпохи, Конон Самосский и Эратосфен Киренский. Герофил из Халцедона перевел наш уровень понимания собственных тел на новую высоту. До него сердце считалось контролирующим органом тела, этого мнения придерживался Аристотель; но Герофил определил, что эту функцию выполняет головной мозг, он нашел его соединения со спинным мозгом и нервами. Схожим образом долгое развитие астрономии и географии, совершавшееся на протяжении столетий, достигло кульминации в лице Клавдия Птолемея, жившего в Александрии в I веке н. э. Как и работы Евклида в математике и геометрии, так и учения Птолемея определяли наше понимание мира более полутора тысячелетий.

Они приезжали в Александрию, поскольку она была единственным местом, где находились все написанные когда-либо труды. Птолемей I и его наследники сознательно пытались сделать свою столицу величайшим городом, когда-либо существовавшим на земле. Ключевым компонентом этого амбициозного плана было создание в нем несравненного интеллектуального и исследовательского центра. Вооруженные бесконечными денежными резервами, агенты Птолемеев прочесывали весь известный мир в поисках свитков, на которые можно наложить руку. Под руководством Деметрия Фалерского, беглого государственного деятеля из Афин и бывшего ученика Аристотеля, Александрийская библиотека впервые за всю историю начала систематизировать накопленное человечеством знание. Грамматик Зенодот приехал из Эфеса, чтобы редактировать сохранившиеся тексты Гомера; Каллимах, плодовитый поэт и писатель, был вызван из Кирены, чтобы каталогизировать греческую литературу. Величайшие труды, поэтические, научные и философские, которые в ином случае могли исчезнуть, были аккуратно сложены в архивы для потомков.

Афины и Александрия – превосходные образцы двух очень разных городов. Хаотичный афинский ландшафт и открытость столицы Аттики спровоцировали развитие дискуссий и дебатов на уровне улицы. Согласно Платону, Сократ не писал ничего, поскольку он видел философию как нечто такое, что возникает в диалоге с друзьями-согражданами в общественных местах города. Александрия, наоборот, с ее рациональным, прямоугольным планом улиц выглядела организованным местом, где идеи хранятся в специальных местах, отделенных от городской жизни. Если Афины были спонтанными и имели склонность к экспериментам, то Александрия имела склонность к энциклопедизму и конформизму. Афины достигли триумфа в философии, политике и театре, Александрия – в науке, математике, геометрии, механике и медицине.

Но даже если Александрия была задумана так, чтобы контролировать свое население и воплощать верховную власть, то она не могла делать то и другое бесконечно. Александрийская толпа становилась со временем все менее управляемой, но все более грубой и громкой. Египетский метрополис не был заключен в решетку собственной планировки; он был прославлен не только как место серьезных исследований, но и как место легендарного гедонизма, роскоши и городских волнений. Космополитизм этого имперского мегаполиса придавал ему определенный интеллектуальный характер. Афины образовывали единство, поскольку они превратились в некое сверхплемя, объединенное любовью к городу, военным патриотизмом, участием в демократии и чувством исключительности. Александрия же, обширная и разнообразная, более напоминала микрокосм, копию мироздания. Толерантность к инновационному мышлению – до той поры, пока оно не забредало в опасную область философских или политических теорий, – привлекала сюда лучшие умы со всего мира, чтобы они могли вступить в контакт с другими такими же умами. Компиляторы, сортировщики и редакторы Библиотеки не были ограничены шовинистическими идеями о том, из чего состоят и из чего не состоят культура и знание. Они работали с вавилонскими, финикийскими, египетскими и еврейскими текстами (помимо иных), а не только с греческими.

Александрия была насыщена жизнью, настоящий космополис, город из 500 тысяч человек, гибрид из различных традиций и рас, скрепляемых вместе жесткой автократией. Она позволяла и поощряла столкновения культур и цивилизаций таким образом и в таком масштабе, которые ранее были неведомы человечеству и которые были бы невозможны в условиях демократии, подозрительно относящейся к чужакам. Ее отравляющий экзотизм стал приманкой для поднимавшей голову мировой сверхдержавы.

Пока римляне неостановимо двигались по Средиземноморью, завоевывая новые и новые земли, государство Птолемеев клонилось к упадку. Но Александрия сыграла ключевую роль в политическом кризисе, охватившем Рим. Пьянящее влияние столицы Египта подействовало как наркотик на умы сразу нескольких выдающихся римских деятелей. Когда Юлий Цезарь вмешался в гражданскую войну между Птолемеями, он обнаружил не только таинственную культуру и самый богатый город мира, он влюбился. Вероятно, речь шла не о большой красоте; но Клеопатра была истинной дочерью Александрии. Умная и хитрая, хорошо образованная, бегло говорившая на греческом, латыни, еврейском, эфиопском, арамейском и египетском, она имела язык, по выражению Плутарха, «как инструмент со многими струнами».

Глядя в прошлое, на собственную историю, римляне позже верили, что Клеопатра и Александрия заколдовали величайшего полководца мира и ускорили гибель республики. Цезарь не просто влюбился в Клеопатру, его заинтересовал гибрид эллинистической и египетской культур, с которым он столкнулся. Не последним, что привлекло его внимание, стала концепция божественной монархии. После убийства Цезаря в 44 году до н. э. и последовавшей гражданской войны Клеопатра приняла сторону Марка Антония, одного из трех соратников Цезаря, правивших в Риме. Клеопатра и Антоний стали любовниками в Александрии зимой 41/40 года до н. э., отмеченной бесконечными увеселениями, пирами и оргиями. «Утомительным было бы перечислять все безумства Антония в Александрии», – писал устрашенный Плутарх. Как и Цезарь ранее, Антоний пал перед лицом легендарной роскоши великого города. Он правил восточной частью империи из Александрии; западная ее половина находилась под контролем Октавиана, приемного сына Цезаря. Римляне с ужасом и отвращением наблюдали, как Антоний погружается в политический мир Александрии, пытается создать собственное государство. Приняв культуру египетского мегаполиса, Антоний был прославлен как живой бог Дионис; Клеопатре поклонялись как воплощению Афродиты и египетской богини Изиды. Последней соломинкой стал так называемый Александрийский дар, документ, согласно которому восточная часть Римского государства была разделена между Клеопатрой и ее сыновьями: одним от Юлия Цезаря и тремя отпрысками от Антония.

Римский сенат отказался ратифицировать эти оскорбительные для народа планы. Октавиан в свою очередь не собирался поощрять признание законным сына Цезаря и Клеопатры, поскольку это превратило бы обитавшего в Александрии юного фараона в наследника Римского государства. Враги Антония говорили, глядя на него, что со своими божественными претензиями он поставил любовь к Александрии выше любви к Риму. Началась неизбежная гражданская война, и Александрия снова сыграла ключевую роль. Когда Октавиан победил Антония в битве при Акции в 31 году до н. э., Антоний и Клеопатра бежали в последнее убежище, в великий метрополис Птолемеев. И здесь, когда армия Октавиана овладела городом, они совершили самоубийство. Египет потерял независимость и стал частью Римской империи; Александрия из столицы превратилась в один из крупнейших городов на орбите Рима.

В момент триумфа в Александрии, когда его соперники оказались мертвы, Октавиан стал верховным правителем Рима. Со временем он добавил к своему имени сочетание «Цезарь Август». Как и другие римляне перед ним, Октавиан Август восхитился размером, красотой и величием Александрии. Он был известен тем, что превратил Рим из кирпичного в мраморный, и нет сомнений, что это произошло благодаря увиденному в Египте.

Александрия долгое время оставалась интеллектуальным центром Средиземноморья. Но Библиотека понемногу ветшала, ее коллекция папирусов уменьшалась из-за пожаров, войн, жадных императоров, сырости и сжигавших книги епископов. В 365 году то, что осталось от славы космополиса Птолемеев, было уничтожено цунами, порожденным подводным землетрясением.

Вселенским городом, центром мира, которым долго была Александрия, стал Рим. Недавние исследования ДНК тел, обнаруженных в окрестностях города археологами, показали, что в период роста до 27 года до н. э. римляне представляли собой смесь жителей Италии, Восточного Средиземноморья и Северной Африки. Но уже в имперскую эпоху город стал настоящим «генетическим перекрестком Европы и Средиземного моря», там встречались люди, рожденные от Скандинавии до Центральной Азии. Рим был, согласно высказыванию греческого ритора Элия Аристида, «твердыней, для которой все народы земные являлись не более чем селянами».