Обугленная атомным огнем почва Хиросимы по всем прогнозам была не в состоянии поддерживать растительную жизнь семьдесят пять лет. Но громадные камфорные деревья и олеандры, которые неожиданно расцвели следующей весной, символизировали стойкость жизни. Что же касается человека, то он не сдается даже перед лицом апокалипсиса. Как только Сталинград был освобожден, жители начали селиться в подвалах под грудами обломков, а вскоре после войны город был восстановлен.

В Варшаве аппарат запугивания был нацелен на уничтожение гражданского духа и солидарности, как раз того, что позволяло городам бороться. Собственно, и этот город был кандидатом на уничтожение, но сначала из его населения надо было выжать все соки на фабриках по производству снаряжения для Восточного фронта. Но даже в таких условиях параллельно с городом, который контролировали нацисты, существовала тайная Варшава. Когда были запрещены университеты, немедленно возник подпольный Университет западных земель, в котором работали 250 преподавателей; рискуя собственными жизнями, они выдали около двух тысяч дипломов. Учителя продолжали наставлять школьников, несмотря на урозу Освенцима. Печатали листовки, заменявшие газеты; из подвалов вещало радио; литературные встречи на квартирах – крайне опасное мероприятие! – сохраняли жизнь польской культуры и дух города. В трамваях люди обменивались шутками и слухами. «Вагон был на нашей стороне, – вспоминал один из варшавян, – разделял нашу ненависть и презрение». Многие знали о том, что планировалось вооруженное восстание, и готовы были его поддержать.

Урбанистическая жизнь заявляла о своем праве на существование, все ее пороки и достоинства были видны даже посреди отчаяния и нищеты варшавского гетто. В конце концов, гетто было городом в городе с населением около 400 тысяч человек. Грязь, унижения и страх вызывали у многих почти тюремную апатию, но другие были настроены жить достойно и целеустремленно. Юденрат, административный орган еврейского самоуправления, организовывал вывоз мусора, следил за порядком и оказанием медицинской помощи, помогал искать работу. Многочисленные благотворительные общества по мере возможности обеспечивали продуктами и средствами для жизни нуждающихся; около двух тысяч домовых комитетов помогали заботиться о детях и о чистоте. В гетто были клиники, сиротские дома, библиотеки, детские сады, гимназии и учреждения дополнительного образования. А если вернуться к параллельной жизни, то и там, по некоторым сведениям, выходило сорок семь подпольных газет. Политика также присутствовала: имелись активные левые юношеские группы сионисткой направленности и нелегальные профсоюзы; потом все это эволюционировало в движение вооруженного сопротивления.

Чтобы заботиться о потребностях города, деловые люди открывали разного рода предприятия. Трудно поверить, но летом в Варшаве появился усыпанный песком пляж, где в купальном костюме можно было понежиться на солнце; вход стоил два злотых. Работали кафе и рестораны; те, у кого были средства, носили модную одежду, сшитую портными. Процветали импресарио, даже в гетто имелся симфонический оркестр, а у профессиональных еврейских актеров была возможность выступать на сцене. (Как вспоминал один из жителей гетто, «каждый наш танец был протестом против угнетателей».)

Однако в гетто, этом городе внутри города, выпячивались экстремальные проявления урбанистической жизни. Если верить одному из выживших, «ни один город в мире не мог похвастаться таким количеством красивых женщин, работавших в кафе, например, в Cafés des Arts, Splendide, Negresco и других; но прямо перед витринами бродили орды истощенных людей, которые иногда падали от недоедания». В гетто процветали криминал и проституция; правили бал неравенство и спекуляция. Совет гетто и его полиция вынуждены были иметь дело с нацистами, что усиливало напряжение внутри сообщества. Постоянный приток депортированных со всей Европы усиливал голод и ухудшал трущобные условия.

Чаша весов качнулась в конце 1941 года. На совещаниях, состоявшихся между 7 и 18 декабря, Гитлер заявил, что евреи должны понести наказание за войну. Перед жителями Европы еврейского происхождения замаячило «Окончательное решение еврейского вопроса». В начале 1942-го условия в варшавском гетто начали быстро ухудшаться, и уже за первые шесть месяцев года 39 719 человек умерли от голода и болезней. Двадцать первого июля вышло распоряжение о вывозе всех евреев, кроме тех, кто работает на немцев и в принципе пригоден к работе. На следующий день, в праздник Девятого ава, 7200 евреев насильственно доставили в Umschlagplatz, эвакуационный пункт. На протяжении следующих восьми недель немцы ежедневно зачищали определенные секции гетто, перемещая в Umschlagplatz по 5–10 тысяч человек.

«Гетто превратилось в ад, – писал Хаим Каплан в дневнике летом 1942 года. – Люди стали животными». Еврейская полиция гетто, вынужденная обеспечивать установленные нацистами «эвакуационные квоты», сражалась с собственными родичами, находила и вытаскивала людей из убежищ, чтобы доставить в Umschlagplatz. Чтобы сбежать, люди карабкались по стенам и крышам, они умоляли, торговались и предлагали взятки; женщины готовы были отдать свое тело, чтобы только спастись. Некоторые из тех, кто оставался, грабили опустевшие квартиры. Жажда выживания становилась основой для индивидуальной битвы, в которой общественные связи, вера, дружба и семейные узы распадались. Иногда полицейские, испытывавшие отвращение к тому, что им приходилось делать, дезертировали или совершали самоубийство. К середине сентября в Umschlagplatz были перемещены 254 тысячи человек; оттуда их перевозили в лагерь смерти Треблинка и убивали.

Тридцать шесть тысяч евреев, оставшихся в Варшаве в качестве рабов, страдали от чувства вины и стыда, зная, что их близкие погибли. И единственное, что осталось выжившим, – сопротивляться. Они начали запасать продукты. Zydowska Organizacja Bojowa (Еврейская боевая организация) и Zydovski Związek Wojskowy (Еврейский боевой союз) обустраивали бункеры, где было электричество и туалеты. Всеми правдами и неправдами добывали оружие и изготавливали коктейли Молотова.

Восстание в гетто продолжалось с 19 апреля по 16 мая 1943 года и было жестоко подавлено нацистами. Бойцы сопротивления знали, конечно, какая участь их ждет; но для них было важно выбрать то, как они умрут, – им хотелось спасти свой народ и сохранить свою собственную идентичность. Даже после того, как нацисты взорвали дома и коллекторы, «бункерная война» продолжалась месяц.

После восстания нацисты вывезли из гетто еще 53 667 евреев, большинство из них были отправлены в Треблинку и Майданек. Само гетто превратилось в груды битого камня. Следующий акт трагедии развернулся, когда евреи, привезенные со всей Европы, были вынуждены расчищать пространство, пока не осталось даже следа от города внутри города. На этом месте собирались устроить концентрационный лагерь.

Через год после событий в гетто восстала Варшава. Обстоятельства в этот раз выглядели совершенно иначе – Красная армия шла вперед после ошеломляющего успеха операции «Багратион», и польские лидеры чувствовали, что должны принять участие в определении будущего страны до того, как та окажется под контролем СССР.

Бойцы польского сопротивления поднялись в 17:00 1 августа 1944 года. «За пятнадцать минут наш город, миллион человек, присоединился к битве», – писал Тадеуш Бор-Коморовски, командир Армии Крайовой. Варшава оказалась в руках поляков в первый раз за почти пять лет. Громкоговорители, так долго использовавшиеся для того, чтобы транслировать пропаганду, угрозы и приказы, играли польский национальный гимн, который люди не слышали с 1939 года. Польский флаг вился над Пруденшиал-Билдинг, третьем по высоте небоскребом в Европе. Настроение было эйфорическое, мужчины, женщины и дети строили баррикады, копали туннели между зданиями и изготавливали коктейли Молотова.

Когда Гитлеру сообщили о восстании, он в ярости вскинул кулак. «Он почти орал, его глаза выглядели так, что вот-вот вылетят из головы, а вены выступали на висках». Но Гиммлер успокоил фюрера, заявив, что восстание – это «благословение». «Пять-шесть недель мы должны подождать, – сказал Гиммлер. – Но затем… Варшава будет уничтожена».

Сначала Гитлер хотел окружить город и разбомбить в пыль. Но с военной точки зрения это было неразумно. Вместо этого Гитлер и Гиммлер выпустили приказ от 1 августа: «Каждый гражданин Варшавы будет убит, включая мужчин, женщин и детей. Варшава должна быть сровнена с землей, чтобы дать ужасающий пример остальной Европе».

Дальше произошло то, что можно назвать систематической деструкцией целого города. Отвоевание и разрушение Варшавы осуществлялось под командованием обергруппенфюрера СС Эриха фон дем Бах-Зелевски, человека, который надзирал над массовым истреблением евреев во время операции «Барбаросса» и за операциями по уничтожению партизан. Гиммлер отправил на усмирение восставших самые кровавые подразделения СС со всего рейха. Среди головорезов были солдаты Оскара Дирлевангера, почти все – уголовники из немецких тюрем, слишком опасные для регулярной армии, дезертиры из Красной армии, азербайджанцы и мусульмане с Кавказа. Бригада Дирлевангера грабила, насиловала, пытала и убивала по всей Восточной Европе, истребляла евреев, тех, кого заподозрили в помощи партизанам; за ней оставался след из одуряющего количества трупов.

Этих насильников и убийц напустили на варшавский район Воля 5 августа с приказом уничтожать все и всех. Жилые здания окружались, внутрь летели гранаты, а потом дом поджигали. Операция повторялась раз за разом… но это требовало много времени. Поэтому тактику изменили: толпы гражданских стали сгонять на места казней – в трамвайные депо, на фабрики, к железнодорожным виадукам, где расстреливали скопом.

Modus operandi бригады Дирлевангера был таков – насилуй прежде, чем убить; ничего странного они не видели и в убийствах детей. К тому времени, когда немцы взяли Волю под контроль, было уничтожено 40 тысяч поляков.

Одновременно столь же жестокая Русская освободительная армия, набранная из подонков, антикоммунистов-русских, служивших нацистам, творила примерно то же самое в районе Охота. В онкологическом центре Марии Кюри опьяневшие от крови убийцы из РОА насиловали персонал и пациентов, включая тех, кто находился в терминальной стадии рака, а затем людей обливали бензином и поджигали. Закончив в центре Кюри, убийцы переместились в другие госпитали.

Приказания Гитлера и Гиммлера исполнялись: сначала убивали жителей Варшавы, затем разрушали их дома. Но неограниченная вакханалия разрушения в конце концов все же остановилась. Нацистские лидеры решили, что оставшее население города им пригодится в качестве рабов. Колонны пленников отправили прямиком в концентрационные лагеря.

Когда головорезы Дирлевангера и отщепенцы из РОА сделали свое дело, по распоряжению Гитлера в город были брошены подразделения вермахта. Военная ценность расправы была не очень большой, однако Гитлер чувствовал себя мессией-крестоносцем, который должен ликвидировать метрополис любой ценой. Чтобы устроить бойню, он отозвал едва ли не лучшие силы с фронта.

В Варшаву были доставлены четыре огромные мортиры Karl-Gerät, способные стрелять снарядами весом в 1577 килограммов – любой из них мог без труда обрушить здание. Это оружие специально было разработано после Сталинграда для ведения городской войны. Чтобы бомбардировать Старый город, по рельсам подошел бронепоезд, к нему присоединились шесть стационарных ракетных установок и множество тяжелых гаубиц. А кроме этого – десять самоходно-артиллерийских установок SturmPanzer IV; два громадных штурмовых «Тигра» и девяносто управляемых на расстоянии танков «Голиаф», способных пробивать стены. И самым ужасным оружием были шестизарядные ракетные пусковые установки Nebelwerfer, способные очень быстро выбрасывать большое количество зажигательных снарядов. Поляки называли их krowy, «коровами», поскольку они издавали звуки, напоминающие полное боли мычание стада. Вся мощь нацистской осадной технологии использовалась для того, чтобы разрушать здание за зданием. Артиллерия и пикирующие бомбардировщики «Штука» (Юнкерс Ю-87) превратили Старый город в руины. Затем в дело вступили «Голиафы», чтобы уничтожить баррикады и свалить оставшиеся стены. Далее – штурмовые «Тигры», а за ними пехота и огнеметчики. Ну и в самом конце опять появились головорезы Дирлевангера и другие подразделения СС.

Поляки сражались отважно, собираясь устроить «второй Сталинград», но перед суперорудиями устоять было невозможно. Сопротивление, однако, продолжалось, и уличные схватки достигали невероятной ожесточенности. Весь Старый город оказался опустошен, под миллионами кирпичей остались 30 тысяч человек. Лишь немногим удалось уйти через канализационные тоннели.

В центральном районе города в подвалах находились 250 тысяч поляков. Здания разрушались самолетами и артиллерией – «сверху вниз, кусок за куском, или разбивались вдребезги одним прямым попаданием».

Чтобы вернуть себе контроль над городом, немцам понадобилось шестьдесят три дня. Второго октября, когда стало ясно, что Красная армия не придет и не спасет, поляки капитулировали. Выходя из бункеров, варшавяне в последний раз смотрели на свой город: «Это было ужасное зрелище, обширные выгоревшие кварталы… передо мной было нечто невероятное, бесконечная череда людей с багажом и другими странными вещами вроде велосипедов и ручных тележек».

На момент начала восстания в Варшаве оставалось около 700 тысяч человек; число погибших гражданских оценивается в 150 тысяч. Из выживших 55 тысяч переправили в Освенцим и другие концентрационные лагеря, 150 тысяч – в рейх, чтобы сделать из них рабов, 17 тысяч поместили в лагеря для военнопленных; 350 тысяч расселили по Польше. Как сказала романистка София Налковска, Варшава стала «одним из многих мертвых городов истории», а ее жители «новыми обездоленными».

«Этот город должен совершенно исчезнуть с поверхности земли, – отдал приказ Гиммлер. – Ни один камень нельзя оставить на своем месте. Каждое здание должно быть стерто до самого фундамента». Все, что удалось забрать, погрузили в 40 тысяч железнодорожных вагонов и отправили в Германию. Брали без разбору, от сокровищ и предметов искусства до веревок, бумаги, свечей и кусков металла. Затем принялись за работу особые подразделения, именуемые Verbrennungskommandos (команды аннигиляции). Остатки города методично ликвидировали: саперы поджигали здания с помощью огнеметов и динамита; танки расстреливали опустевшие строения. Библиотеки Красинских и Залуских, Национальный архив, Национальный музей, Варшавский университет, королевский замок, дворцы, церкви, памятники, госпитали, жилые кварталы, школы – уничтожали всё. К январю не существовало 93 % города.

Когда советские части вошли в Варшаву 17 января 1945 года, то они оказались в «городе призраков». «Я видел много разрушенных городов, – сказал генерал Эйзенхауэр, – но нигде более не сталкивался с такой степенью осознанного уничтожения, осуществленного с подобной звериной жестокостью».

Война против нацистской Германии достигла финала, на страну опустились «Сумерки богов», Götterdammerung. В апреле городская война охватила Берлин, Красная армия прорывалась через город, а тот уже и так был опустошен постоянными налетами и артиллерийскими ударами русских. Тридцатого апреля пал Рейхстаг. Ночью Гитлер покончил с собой в бункере. Второго мая немцы капитулироали. «Полная луна сияла в чистом небе, – писал представитель Красного Креста, – так что мы могли видеть чудовищные разрушения. Призрачный город обитателей пещер – все, что осталось от метрополиса мирового уровня».

Берлин мая 1945-го – это 55 миллионов кубических метров битого камня; Гамбург – 35 миллионов. Невозможно было представить, когда все это удастся восстановить. Но история Второй мировой войны – это также история невероятной стойкости городов даже в самых тяжелых обстоятельствах.

Судьба, с которой встретилась Варшава, находится за пределами всего, что пережил любой город в современной войне. Если Берлин выглядел пусть постапокалиптическим, но все же городом, то столица Польши представляла собой 700 миллионов кубических метров битого камня. Около 81 % Берлина было уничтожено, но стерто полностью – всего 11 %, а повреждено – 70 %. В Варшаве же более 80 % строений полностью исчезли с лица земли.

Однако даже посреди тотального уничтожения сохранялись какие-то следы жизни. Когда Verbrennungskommandos разрушали здания, маленькие группы евреев и поляков закапывались глубже в бункерах и канализационных коллекторах. Их называли «пещерными людьми», «Робинзонами Крузо», а охотившиеся за ними немцы именовали «крысами». Одна из групп даже выпускала журнал с шутливой «рекламой для туристов»: «Зачем ехать в Египет, чтобы посмотреть на пирамиды, – ведь так много руин в Варшаве!» «Робинзоны» обитали в обстановке, которую одна из выживших, Хелена Мидлер, назвала «городом вечной ночи», спрятанным под урбанистической пустыней, где пищу и воду приходилось добывать в условиях смертельного риска. Многие голодали, замерзали до смерти или попадались в руки немцам, которые расстреливали всех без разбору. Когда Варшаву освободили русские, только небольшое количество людей вышло к свету.

Пианист Владислав Шпильман вспоминал, как он появился на улицах, ранее очень оживленных. Теперь ему приходилось карабкаться по горам булыжников, «словно по осыпям». «Мои ноги путались в месиве оборванных телефонных и трамвайных проводов, в обрывках ткани, которые некогда были украшением домов или одеждой людей, на данный момент давно мертвых».

Когда советский военный корреспондент Василий Гроссман прибыл в Варшаву 17 января, то повреждения были такими, что он был вынужден карабкаться, чтобы завершить маршрут: «Первый раз в жизни мне пришлось использовать пожарную лестницу, чтобы войти в город». Но он был вовсе не один такой: «Процессия старых и молодых мужчин в помятых шляпах, беретах, осенних пальто или макинтошах шагал, толкая перед собой маленькие тележки с толстыми шинами, нагруженные тюками, баулами и чемоданами. Девушки и молодые женщины шли, дуя на замерзшие пальцы, и глядели на руины полными печали глазами. Их были сотни и тысячи».

Жители Варшавы начали возвращаться в свой город в тот момент, когда стало ясно, что нацистов там больше нет. Поначалу они разбивали лагеря посреди пустошей. И уже само их присутствие означало, что самая агрессивная попытка убийства целого города в современной истории провалилась.

Приток беженцев вдохнул кислород в затухающие угли Варшавы; люди начали реконструкцию города сами, восстанавливая дома в центре. Они прибывали в то время, когда бушевали дебаты по поводу того, что делать с руинами. В правительстве мнения разделились: некоторые хотели переместить столицу в Краков или Лодзь, чтобы печальные развалины остались в качестве памятника преступлений, совершенных против Польши. Другие верили, что город должен быть восстановлен таким, каким он был до сентября 1939 года, считая, что это будет демонстрацией моральной победы и способом вернуть любимое и знакомое варшавянам, пережившим войну. У небольшого количества градостроителей и архитекторов, таких как Ян Хмелевский, только что сбежавший из концлагеря, вид разрушенной Варшавы вызвал не только шок, но и «облегчение»: появился великолепный шанс построить радикально новый город на месте иррационального хаоса старого мерополиса, исчезнувшего с лица земли.

Дилемма, с которой столкнулась Варшава, повторяла ту, с которой имело дело население других полностью или частично разрушенных городов – от Лондона до Токио, от Москвы до Гамбурга, от Киева до Ковентри. Прошли считаные дни с момента освобождения Варшавы, и было создано Biuro Odbudowy Stolicy (BOS, Бюро реконструкции столицы). Если аннигиляция Варшавы не имела прецедентов в современной истории, то их не имели также масштаб и скорость восстановления ее исторических памятников. Усилия требовались невероятные, учитывая жуткий уровень деструкции, убийство 60 % довоенного населения и бедность освобожденного государства. Были созданы фонды, пожертвования пошли со всей Польши, как и волонтеры, готовые трудиться бесплатно. К 1952 году почти весь исторический Старый город был восстановлен практически с нуля.

Чтобы каждая деталь была полностью аутентичной, усилий не жалели. Использовали картины, чертежи, почтовые открытки, фотографии, собранные со всего мира следы того, какой была Варшава. Существовал и другой источник данных. Невероятно, но во время оккупации множество архитекторов втайне собирали документы и делали зарисовки исторических зданий, предвидя, что все в конце концов разрушат. Рискуя жизнью, эти люди закодировали воспоминания города так, чтобы их нельзя было убить, вынесли за пределы Варшавы, сохранили в монастырях и лагерях военнопленных фрагментарные записи о том, каким был метрополис и каким он мог бы быть.

Старый город Варшавы – один из лучших мировых памятников тому, насколько живучими могут быть города, но также и тому уважению, с которым люди относятся к застроенной окружающей среде. Пока город существует на обрывках спрятанных чертежей и в человеческой памяти, он никогда не может быть полностью уничтожен. И по всей Европе происходило нечто похожее – в городе за городом центральные районы восстанавливали как монументы тому времени, когда варварство и геноцид еще не правили бал на континенте. Привязанность людей к старине, к знакомому и историческому очевидна в сотнях городов. Ганзейская слава Любека была медленно и скрупулезно восстановлена там, где она некогда родилась; наполовину деревянные дома во Франкфурте заменили своих предшественников, погибших в пламени.

«Целая нация строит себе столицу» – под таким слоганом проводили невероятную работу по реновации Варшавы. Масштабы работ были совершенно уникальными. Очень важным оказалось то, что для сохранения исторической части города выбрали барочный Старый город XVII и XVIII веков. Но так было не везде. В других районах на месте старых жилых зданий возникали монументальные новые структуры. Самым знаменитым стал небоскреб, исходно называвшийся Дворец культуры и науки имени Иосифа Сталина, дар от Советского Союза. Смоделированный на основе семи московских сталинских высоток, он использовал польские декоративные элементы и вырос посреди руин Варшавы как визуальное свидетельство коммунистического могущества. А пока шла работа по возведению этого пропитанного идеологией монстра, простые варшавяне жили в его тени, в хижинах, разрушенных зданиях и настоящих трущобах.

С возникшими в центре грандиозными символами коммунистической власти Варшава стала напоминать дюжины городов сталинской эпохи. Но она хотела отличаться. Многие из ведущих умов в BOS принадлежали к модернистам левого крыла, которые на протяжении периода между войнами держали свой город в авангарде архитектурного радикализма. Во время темной ночи нацистской оккупации они ушли в подполье, получая там научные степени и втайне планируя новый, современный метрополис, который появится после изгнания немцев. После 1945 года они захотели, чтобы Варшава вернула свой статус в центре Европы, вновь стала космополитичным, прогрессивным городом.

В городе, ждущем восстановления, они имели большое количество власти – как и радикальные архитекторы по всей Европе. На город XIX века – с его многоэтажными жилыми домами, переулками и бульварами – они смотрели как на ужасающий хаос. И их радикальный урбанизм способствовал появлению нового городского мира, более эгалитарного и коллективного, чем что-либо существовавшее ранее. Градостроители Варшавы хотели сконструировать обширные жилые массивы на месте старомодных улиц и районов.

Глава BOS верил, что с помощью архитектуры появится «новая форма сосуществования», более демократическое, равное общество, базирующееся на принципах коллективизма. Большие жилые массивы с их зелеными пространствами, школами, поликлиниками, магазинами и общественными учреждениями помогут выплавить самодостаточные урбанистические сообщества рабочего класса. Для польских архитекторов «жизнь, работа [и] отдых сегодня, от колыбели до могилы, эволюционируют в пределах архитектуры. Хорошая архитектура постоянно обучает нас упорядоченности, логическому и последовательному мышлению, развивает воображение, без которого в принципе ничего добиться нельзя». Современный город должен быть единым набором высотных зданий в парках, офисных кварталов и парковок; его должны пересекать шоссе, и он должен быть окружен кольцевой дорогой». Если верить модернистским архитекторам Симону и Хелене Сыркус, которые спроектировали многие послевоенные жилые массивы в Варшаве, новая форма массового строительства в метрополисах дает урбанизированным рабочим доступ к базовым удовольствиям жизни: «солнцу, зелени и воздуху».

За несколько быстро пролетевших лет урбанистическое лицо Европы радикально изменилось из-за разрушений военного времени и той волны идеализма, которая последовала за войной. Например, в Варшаве бо́льшую часть того, что не уничтожили во время восстания, разровняли бульдозерами. Районы, обозначенные как «трущобы» или «пришедшие в упадок», расчищали, а их жителей переселяли в суперсовременные строения. Во Франции тысячи grands ensembles – больших многоквартирных домов из блочного железобетона – были построены на окраинах городов. В Британии объявили войну «уродливому, искажающему зеркалу человечества», столь очевидному в районах рабочего класса в центре, и «посредственности и хаосу XIX и XX веков». Все ради порядка, эффективности, простора и самодостаточности урбанистических сообществ, что было воплощено в новых многоэтажных зданиях из бетона, новых массивах и новых городках, созданных за пределами мегаполисов. Происходящее выглядело революцией, провоцировало воодушевление и оптимизм после самого темного часа истории человечества. Конец 1940-х и 1950-е отмечены тем, что города проходили через процесс быстрой радикальной перестройки, при которой некоторые избранные районы сохранялись как наследие, в то время как другие исторические кварталы и здания сносились во имя прогресса. Согласно бельгийскому социалисту-архитектору Ренаату Брэму, «это будет тотальная война, где урбанизм станет оружием, которое позволит создать освобождающую живую основу». Для градостроителей вроде Брэма тотальная война 1939–1945 годов расчистила дорогу «тотальной архитектуре», которая используется как средство реорганизации общества на рациональных, научных принципах.

Варшава – город-феникс, возродившийся из пепла неумолимой деструкции. Несомненно, осталась зияющая дыра в культуре города и городах по всей Европе. Еврейская община, составлявшая треть населения Варшавы, просто исчезла. До войны там насчитывалось около 400 тысяч евреев, после нее в город вернулись всего около пяти тысяч. Вред такого рода невозможно поправить.

История Варшавы также открывает нам кое-что еще – столица Польши обязана выживанию исключительно силе духа своих жителей, тех, кто сопротивлялся, и тех, кто вернулся, чтобы восстановить город. Горожане по всему миру показали эту разновидность решительности в различных обстоятельствах. Но, увы, полякам пришлось после войны вновь столкнуться с чужой волей, наложившей тяжелую руку и на городской ландшафт. Варшавяне хотели вернуть старый, знакомый город их улиц, переулков и зданий, но они получили сталинскую монументальность, однообразные жилые массивы из бетона.

Удивительный контраст между уютными улочками Старого города и суровыми новыми районами бросался в глаза, обозначал, что Польша застряла между Европой и СССР. Это был также чрезмерно выпяченный пример того, что происходило по всему миру. В Германии, Британии и повсюду возникло реальное напряжение между желанием людей вернуться в знакомую городскую среду и концепциями властей по поводу того, каким должен быть современный город в прекрасном новом мире после войны. Отстраненное восприятие из настоящего момента позволяет увидеть, что однообразие и универсализм модернистской архитектуры и ее яростное желание радикально изменить общество было на самом деле атакой на саму идею города и на урбанизм: стремление к порядку, что объявляет войну хаосу, непредсказуемости и индивидуализму, присущим городской жизни.

В Токио, по контрасту, традиции местного самоуправления и опоры на свои силы привели к тому, что реконструкцию в значительной степени оставили в руках людей. Бо́льшая часть нововведений в жилых районах была осуществлена домохозяевами; они использовали традиционные строительные методы, традиционную архитектуру и привлекали местных архитекторов. Лишенное плана, постепенное изменение и восстановление Токио заложило основания для подъема города из руин к статусу одного из величайших метрополисов мира второй половины ХХ века. Неформальные поселения и плотно заселенные хибары, созданные на месте руин, стали фундаментом урбанистического роста, и они обеспечили Токио его опьяняюще плотный, индивидуальный урбанистический облик. Это резко контрастирует с городами по всему миру – в особенности (хотя и не только) с Варшавой, где авторитаризм и патернализм лишили индивидуумов и городские микросоциумы всякой роли в определении будущего их среды обитания.