Воро́ны… во́роны
Сон ушел вместе с дождем, что укачивал, шумя в открытую форточку.
Методы давно апробированы – и не столько сладко-крепкий кофе, сколько ушат (тазик) холодной воды, чтобы тело проснулись, а голова заработала. Хотелось бы еще соответствующей музыки – Терентьев походя крутнул резистор радиоприемника, но там из бодрого только голос советского диктора.
Пошлепал босо по квартире.
«Все в этом мире подчиняется общей гармонии ритма – чистим ли зубы, позвякиваем ложечкой в чашке, мерим шагами или темпом утренней пробежки, биением пульса. Недаром ритмика нас так… недаром музыка нас так заводит и является источником вдохновения (а кажется, что беспричинно). И даже это мерно отзвучавшее, оставшееся за порогом ночи мокрое сито казалось основополагающим всего во вселенной (что так и есть, в едином и делимом H2O)».
О! И радиоточка, наконец, точно откликнувшись, запела в тему: «Мне приснился шум дождя», и что-то там про «…уходящие в бесконечность».
Голосом солистов «…вернемся мы к тебе, Земля» еще преследовало, когда, уже захлопнув дверь, он спускался лестничным пролетом на улицу.
* * *
Неизменная «Волга» у подъезда, сонные головы внутри – видно сквозь припотевшие стекла, как позевывают, даже ладонями не прикрывают ради приличия.
Фырхнул «восьмицилиндровый», пустив сизый выхлоп… Машина вяло покатилась вслед трусцовой разминке. Вслед убегающим мыслям…
«А ведь песенка эта (еще один эдакий негласный гимн советских космонавтов) как раз родом из детства… И надо же, навеяла. Сколько мне было в восемьдесят втором? Тринадцать?»
Жизнь в тринадцать с «пятидесятилетней колокольни» виделась сочным весенним побегом, всегда невыразимо солнечным и цветным букетом юности, не ведающей долгих остановок для размышлений и сомнений (все дурное память стащила в чулан).
«По-моему, даже родители (взрослые люди!), отягощенные провинциальной рутиной хлеба насущного, понятия не имели и не представляли всех проблем, в которых погрязла страна. Так себе… – поругивали на кухне партийное правительство, обсуждали цены и дефициты, пересказывали слышанные анекдоты… под портвешок.
Самое удивительное (с чем столкнулся воочию), не все сейчас в правительственном аппарате до конца понимают эти самые существующие и тем более назревающие проблемы».
* * *
Парк по раннему часу оказался совсем пустым – ни человечка. Что немудрено, учитывая едва отступившую непогоду.
Не оглядываясь, зная, что «наружка» снова закатила на территорию, заняв уже «набитую» удобную позицию для присмотра (сам все это отметил в силу военной привычки к порядку), побежал обычным маршрутом, огибая, перепрыгивая через накопившиеся лужи.
«Вот раскаркались… орут как оглашенные!» – Голые, точно обглоданные, ветви деревьев обросли новой черной «листвой» – стаями рассевшегося воронья.
«Надо держаться по центру аллеи, где кроны не нависают. А то закидают пометом, с них станется – вездесущее, паразитирующее племя. Впрочем, и немало умное».
Тут же вспомнилась песчаная полоса Ейского лимана в поздний осенний сезон, раскиданные то тут, то там цельные, колотые на половинки грецкие орехи, нередко все еще не сбросившие почерневшую перезрелостью шкурку. Сначала думал – «неужели это люди прутся на берег погулять, заодно поразвлечься-полакомиться (орех уродился в том году особенно знатно)».
А потом увидел: да это же вороны! Видимо, срывают с деревьев, летят подальше от людей, садятся на бережку и колупают клювом, извлекая ядра.
А увлекшаяся память продолжала подкидывать любопытные зарисовки городской орнитологии: идешь, бывало, по тротуару в частном секторе, усыпанному листвой и, как оказывается, не только… Случайно наступаешь, слышишь – раскалывается под подошвой скорлупа.
Уж отойдя, оборачиваешься – с ветки слетает поджидающая каркуша – подхарчиться на готовенькое.
Изумляясь: «Надо ж, использовала меня в качестве щелкунчика! Продуманная бестия!»
И еще на закуску.
Навещая могилы, приезжая на кладбище (нередко в малолюдье), подмечал все тех же черных пернатых, облепивших деревья – ждали, знали, что двуногие уйдут, оставив на холмиках и плитах что-нибудь поживиться: печенье, конфеты, поминальные яйца.
«И чего это меня так похоронно? Это все чертовы вороны – дурные предвестники!»
Взгляд сюрпризом цепляет что-то знакомое, угадываемое в сотне метров по дорожке…
«Да это ж… она!»
Выскочила шало, показалось – стрельнула оглядом и вильнула на боковую тропинку.
«Эй, куда?!»
Догнать! …припустил вслед!
«Ну да! Она – деваха-загадка – тот же русый хвост и костюмчик спортивный знакомой расцветки». Додумывая неожиданным в спину догоняемой фигуре (вдруг нахлынуло): «А что я о ней знаю? Да ничего! Я ее, по сути, выдумал, исходя из пары ответных реплик, из пары ответных улыбок, одарив и тем и тем – умом и пониманием… и другими добродетелями.
Как и вообще, имеем мы такое свойство – наделять людей некими качествами, руководствуясь только своим мнением, порой лишь по визуальной оценке… и скорей всего, невежественно.
Хм… могу сделать ее такой, могу сякой, как мне заблагорассудится».
Приходит запоздалое понимание: поднажала?!
«Замануха?!» – сработала в голове тревожная сигналка! Сработала и была изгнана прочь. Не разумом. Чем? Дурью… той, что в штанах? В голове? Или на сердце? Или…
Внезапно… сзади, с боков, откуда ни возьмись, без «пройдемте с нами»…
Подхватили, зажали как клещами-тисками руки, не рыпнуться…
Двинув по бедру – мышцу свело, потащили на руках – ноги волоком на весу… Шипел от боли! «Суки!» Матом…
Матово блеснул черный лак автомобиля в кустах – распахнулась дверь салона. Втолкнули на заднее сиденье, стиснули с двух сторон, прижав холодное к шее… «Шприц? Нож? Пистолет? Или нет?»
– Сиди, не дергайся!
«Кто это? КГБ? Внутренняя проверка? Или?..» – Еще теплилось, что это все же «отработка на бдительность» – мысль выскочила и упорхнула птахой-ошибочкой:
«Нет – не КГБ… и не конкуренты из МВД иль ГРУ!» – затылок с «переднего пассажирского» повернулся, явил, вперился с прищуром – рожа знакомая… Фото показывали всех известных из московской резидентуры…
«ЦРУ! – свалилось стремительным домкратом, пригвоздив. – Приплыли!»
– Мы знаем – кто вы, – проговорил американец.
И то не дождь на лбу каплями, то холодный пот прошиб… от мыслей-паникеров. Вот тут и убедился в превосходстве инстинкта выживания, что, как и страх, имеет три ипостаси и буквально построит тебя по струнке, навытяжку… если, конечно, не взбесишься, не взбрыкиваешь: «а будь что будет!»
Не будет!
Сердце давно вырвалось из груди и стучит где-то рядом, снаружи, отражаясь пульсом в висках, выискивая выход из ситуации (машина плавно, не ревя движком, тронулась, уходя вглубь, явно не на центральный выход).
Лихорадило, скакало в голове, пытаясь собрать в цепочку логики пока несобираемое.
«Эй, притормози, время, растяни минутки в часы, дай им потикать – успеть сообразить, обдумать, пока в тебя не вогнали шприц, не закинули в багажник или что там они намереваются… а кстати, что? Что сделают? Вывезут в посольство? За рубеж?!»
Припертый к стенке рассудок, наконец, тащит из закоулков мозга трезвую оценку, отдавая себе отчет: «Их интерес к моей персоне вызван не чем иным, как… понятно чем – крейсер-пришелец! Откуда информация? Скорей, утечка где-то здесь, в коридорах Лубянки или Кремля. И я однозначно им нужен живым. Черт! Вывезут за рубеж – никуда уже не денешься, вытрясут всё!
Способы есть – от гуманных до… наоборот. А просто поставят перед фактом, что лучше сотрудничать. Кстати! Почему сразу не вырубили?»
Мысль проваливается в воронку сознания, чтобы всплыть неожиданным «вдруг»: «Вот! Будь я проклят! Сотрудничать!»
«Что они конкретно знают обо мне? Кто я? Предположим худшее – знают, что я командир крейсера. Что я могу знать и рассказать? Будущее, которое политически будет уже иным? Ха-ха! Так получите…»
Огорошить! Бросив наудачу – как крючок без червяка… Прохрипев, не узнавая собственный голос (показное облегчение далось с трудом):
– Поторопились вы. Рано или поздно при удобном случае я и сам готов был бы пойти на контакт.
«И что он – оторопел? …удивился? – Терентьев вспомнил (надо ж!) имя этого типа: – Бертон Гербер – целый шеф резидентуры!»
Перейдя на английский, завернув адреналин в усмешку… наверняка вымученную – главное найти достоверные аргументы: «черт, придется толкать тему террора… только накрутив ужастиков для пущей увесистости».
– Поверьте, не за горами времена, когда СССР будет рука об руку с США бороться против общей угрозы.
Теперь поприбедняться:
– Я военный человек… морской офицер… кстати, не состою в коммунистической партии. А тот, кто в экипаже, истинно был наделен информацией, из Лубянки не вылезает.
Потянуть время (вдруг поспеет «кавалерия»), сбить американца с толку, главное не «пересолить» – в меру:
– Мир изменится. А кремлевская верхушка продолжает цепляться за старые устои.
Наобещать с три короба, лишь бы вырваться из этого пата:
– И будет больше конструктива, если я останусь в Москве, при структурах власти.
Фразы подбором нужных английских слов лились из Терентьева рвано, порывисто, тогда как в голове повторялось дурацким: «Не хочу в Америку!»
Было видно – настала очередь цэрэушника лихорадить. Это тот момент, когда от твоего решения зависит всё – когда не позвонить начальству, не связаться с посольством, ни тем более с Вашингтоном. Мобильников еще нет.
Синица в руке или журавль в небе?
Было видно – шеф резидентуры думал, наверно, и сам не заметив, как извлек «мальборинку», сунув в рот – видимо, так лучше думалось. Огонек со спички перетек на сигарету, едва уловимо затрещал, поглощая тлением табак. Вкусный табак. Огонек, наверное, был доволен.
«Ну, что ты, рожа американская, уши развесил? Под лапшу…» – в надежде ворочалось в голове Терентьева. И подкинул, чтоб соображал быстрей:
– Время. Сейчас меня хватятся.
– Вас пока на пробежке заменил двойник, – в этот раз янки говорил по-русски, будто во́рон немецким акцентом каркнул. И очень спокойно (холодно) поинтересовался, теребя, стряхивая пепел прямо на коврик, что выдавало обратное – не спокоен: – А вы, говорят, симпатизант западным ценностям…
Хрюкнула рация.
Все же были у них какие-то средства связи.
Цэрэушник прижал трубку к уху, слушал бормотание динамика, старательно не меняясь в лице…
