14

Ночью что-то происходит. До Кела оно добирается сквозь сон – сбой в мерных ночных ритмах, возмущение. Кел просыпается и слышит откуда-то с полей надсадный дикий вой боли, ярости или и того и другого.

Подходит к окну, приоткрывает, выглядывает. Тучи вроде рассеялись, но месяц тощ, и видно очень мало что, не считая темноты, разнообразной по плотности и на ощупь. Ночь холодна и безветренна. Вой стихает, но остается движение, далекое и резкое, от него по самой кромке слышимости идет рябь.

Кел выжидает. Минута, еще минута, звук нарастает, заостряется, и вот глаза уже различают в траве на поле некую фигуру. Она скачет к дороге довольно прытко, но по-странному неуклюже, словно существо ранено. То ли крупное животное, то ли сгорбленный человек.

Когда это непонятное исчезает из виду, Кел натягивает джинсы, заряжает ружье и выходит в заднюю дверь. Попутно включает свет. У Марта дробовик, есть такой и у Пи-Джея, видимо, а у этого пришельца может быть что угодно. Застать кого бы то ни было врасплох Кел не стремится.

Обводит поле фонариком, но света хватает лишь на мелкую вмятину во тьме. Сгорбленной фигуры нигде не видно.

– Я при оружии! – кричит Кел. Голос разлетается далеко. – Выходи, руки держи на виду.

Мгновение длится пронзительная тишина. А затем откуда-то из владений Пи-Джея задорный голос кричит в ответ:

– Не стреляй! Сдаюсь!

Узкий луч мерцает и прыгает через поле, приближается. Кел не двигается с места, ружье наставлено, пока фигура не вваливается в бледный разлив света из окон и не взмахивает рукой. Это Март.

Кел идет ему навстречу по полю, обмахнув окрестности фонариком еще несколько раз.

– Божечки, Миляга Джим, убери это, – говорит Март, кивая на Келово ружье. Лицо взбудораженно сияет, глаза блестят, словно он пьян, но Кел видит, что Март трезв как стеклышко. В одной руке у него фонарик, в другой клюшка для хёрлинга. – Знаешь, как оно у тебя выходит? Как из программы “Легавые”. Гарда из тебя получился бы что надо, ей-бо. Лечь на землю небось прикажешь сейчас?

– Что происходит? – спрашивает Кел. Ставит ружье на предохранитель, но палец не убирает. Кем бы та тварь ни была, она куда-то делась.

– Прав я был насчет того, что эта хрень за овцой к Пи-Джею явится, вот что происходит. А ты еще во мне сомневался. В другой раз умнее будешь, а?

– Что это было?

– Ой, с этим загвоздка, – горестно вздыхает Март. – Не успел я глянуть хорошенько. Занят был другим, как говорится.

– Ты его пришиб? – спрашивает Кел, вспоминая хромоту того существа.

– Пару раз вдарил как следует, это да, – отвечает Март со злорадством, постукивая клюшкой себе по ноге. – Сижу такой в твоем лесочке, затаился тихо-славно и размышляю о том, что мне опять не свезло. Честно скажу, я там чуть не закемарил. Но тут слышу – шебуршит кто-то среди Пи-Джеевых овец. Не видать впотьмах-то нихера, но овца точно полегла, и что-то там над ней нависло. И так оно там занято было, что не услышало, как я подобрался. Врезал мощно, а оно как взвоет – чисто банши. Слыхал?

– Это меня и разбудило, – говорит Кел.

– Я собирался его прибить, но, видать, промахнулся. Зато настиг внезапно, уж точно. Еще одну плюху успел влепить, пока оно соображало, что к чему. – Март взвешивает клюшку на руке, наслаждается ее тяжестью. – Боюсь, растерял уменье обращаться с клюшкой, за столько-то лет, но это ж как с велосипедом – ни в жисть не забудешь. Кабы разглядел ту тварь, башку снес бы ей начисто. Летела б она полдороги до твоей двери.

– Тебе оно ничего не сделало?

– Даже не пыталось, – с презрением отвечает Март. – Овец калечить – на большее оно не годно, а как только возник противник, хвост поджало – и дёру. Я рванул за ним, но против правды не попрешь: я не Ти-Джей Хукер. Спину только потянул.

– Надо было клюшкой в него кинуть, – говорит Кел.

– Оно в твою сторону бежало, пока я его видел. – Март глядит на Кела, на лице наивный прищур. – Ты, часом, не разглядел его, а?

– Так близко не подбегало, – отвечает Кел. Что-то в том, как Март выглядит, не дает Келу покоя. – Крупное, это я разобрал. Может, собака.

– Знаешь, на кого оно, по-моему, было похоже? – говорит Март, наставляя клюшку на Кела. – Я б решил, что на кота. Не на домашнего котика, не. На пуму прям.

По тому, как оно двигалось, Келу оно кота не напомнило.

– Главное, что я заметил, – оно вроде как хромало. Ты, видать, приложил его крепко.

– Приложу еще лучше, если вернется, – мрачно заверяет Март. – Да только не вернется. Свою пайку получило.

– Чего ты решил вот это взять? – спрашивает Кел, кивая на клюшку. – Я-то сам бы ружье с собой взял.

Март хихикает.

– Барти насчет вас, янков, прав. Вы б ружье и на мессу с собой таскали, как пить дать. На что мне вообще ружье-то? Я спасти овец Пи-Джеевых пытаюсь, а не расстрелять их, бедных, – я ж не вижу дальше ярда в этих потемках. А вот эта хрень что надо для такого дела. – Удовлетворенно оглядывает клюшку. У конца ее темный мазок – то ли грязь, то ли кровь. Март плюет на него, вытирает клюшку о штаны.

– Видать, да, – соглашается Кел. – Что овца?

– Убита. Горло вырезано. – Март на пробу выгибает спину. – Пока меня совсем не заклинило, пойду-ка доложу новости Пи-Джею. А ты ступай спать давай. На сегодня с приключениями всё.

– Я рад, что ты не зря караулил, – говорит Кел. – Передай Пи-Джею мои соболезнования насчет овцы.

Март козыряет и уходит, Кел возвращается к дому. У калитки в сад выключает фонарик и заходит в густую темень под грачиным дубом.

Ночь такая тихая, что пятна звезд и туч в небе неподвижны, а у холода есть кромка, что насквозь режет толстовку, в которой Кел привык спать. Через несколько минут в доме Пи-Джея загорается свет. Еще через минуту лучи двух фонариков, прыгая и пересекаясь, движутся через поле, останавливаются и сходятся на чем-то на земле. Кел слышит – или ему кажется, что слышит, – беспокойную возню растревоженных овец. Затем два луча возвращаются к дому Пи-Джея, неспешнее. Март и Пи-Джей волокут мертвую овцу за ноги.

Кел не двигается с места, наблюдает за окрестностями. Немногие поздние мотыльки вьются в свете окон. В остальном теперь тишь да гладь, только привычная возня мелюзги в изгородях да случайный крик козодоя или совы на охоте, но Кел все равно выжидает, высматривает – на всякий случай. С чем бы там Март ни столкнулся, оно могло затаиться, когда появился Кел, и, вероятно, оно терпеливо.

Тревога, возникшая от невинной любознательности Марта, наконец приобрела очертания. Март знал, что из всех овец в Арднакелти это существо нападет именно на Пи-Джеевых.

Чем больше Кел об этом думает, тем меньше ему нравится клюшка для хёрлинга. Только дурак станет рисковать, приближаясь вплотную к чему-то, что вырывает у овец мягкие места, когда есть исправный дробовик, позволяющий оставаться на безопасном расстоянии. А Март не дурак. Ружье он мог оставить дома по одной простой причине: он ожидал появления того, в кого стрелять не будет. Март сидел в том лесочке, поджидая человека.

Кел понимает, что боится. Сперва ощущает страх, а сознает это лишь постепенно. Страх связан с Треем – с тем, что люди вокруг держат и самого пацана, и его семью за отбросы, с тем, как мальчишка бешено, отчаянно заметался из-за исчезновения брата. Связан с тем, с какой невозмутимой, хладнокровной аккуратностью – она казалась поначалу хорошим качеством – малой убил и разделал того кролика. Страдание причинять он явно не намеревался, но овца и не страдала, в общем, – ну, может, секунду или две.

Кел размышляет: “Малой хороший пацан. Он бы не стал”. Но понимает, что никто ни разу не втолковал Трею, что означает “хорошо” и “плохо” или почему важно знать границу между ними и оставаться по правильную сторону от нее.

Чуть погодя длинный луч фонарика проделывает путь из владений Пи-Джея к дому Марта. А затем свет у Пи-Джея гаснет, гаснет он наконец и у Марта. Округа темна.

Кел уходит в дом. По дороге через сад светит фонариком на пень. Кто-то забрал останки кролика – начисто, ничегошеньки не осталось.

Когда Кел оказывается у места встречи – к трем двадцати и долгим путаным маршрутом, – Трея еще нет. Склон до того пустынен, что Кел чувствует себя незваным гостем. Пока он шел сюда, овцы на пастбищах крутили головами ему вслед, попадались развалины испятнанных лишайниками стен между полями, но здесь единственные знаки человеческого присутствия – грунтовка, по которой он топает, с высоченной травой посередке, и редкие темные шрамы в вереске, где кто-то когда-то резал торф.

Тревога прошедшей ночи крепнет. Не явиться на эту встречу малой может, только если ранен слишком сильно и не способен ходить.

Кел поворачивается на месте, осматривает гору. С тихим неумолчным шорохом ветер прочесывает вереск и дрок. Есть у запаха ветра сладость – такая холодная, что едва уловима. Небо мелкозернисто-серое, где-то в его вышине чисто и неприрученно насвистывает какая-то птица.

Когда взгляд Кела возвращается на дорогу, малой уже стоит на ней повыше, словно был там все это время.

– Опаздываешь, – замечает Кел.

– Домашку задали, – отзывается Трей с тенью нахальной ухмылки.

– Ну еще бы, – говорит Кел. Ни ушибов, ни порезов. – Домой вчера нормально добрался?

Трей смотрит на него с подозрением, будто вопрос этот кажется ему странным.

– Ну.

– Я слышал шум, позже. Как будто, может, ранили какое-то животное.

Малой пожимает плечами, подразумевая, что такое и вероятно, и не беда, и устремляется вверх по дороге. Кел всматривается в его походку. Длинные пружинистые шаги такие же, как всегда, малой не хромает, не бережется, как если бы что-то болело.

Беспокойство частично отпускает Кела, но что-то остается. Он более-менее доволен, что овец портит не малой, но это уже не кажется главным – вернее, не единственным. До него основательно дошло, что доподлинно ему не известно – да вообще никак не известно, – на что Трей способен, а на что нет.

За поворотом Трей сходит с тропы в вереск.

– Под ноги смотрите, – бросает он через плечо. – Заболочено.

Кел следит за тем, куда Трей ставит ноги, и старается ступать в след, чувствуя, как то и дело проседает под ним земля. Малой знает эту местность лучше – и лучше, чем Кел, к ней приспособлен.

– Бля, – бормочет Кел, когда болото присасывается к его ботинку.

– Быстрей надо шагать, – вновь через плечо говорит ему Трей. – Не давайте ему себя ухватить.

– Я быстрее не могу. Не у всех телосложение как у зайца.

– Скорее, как у лося.

– Ты забыл, что тебе насчет вежливости говорено? – сурово спрашивает Кел; Трей фыркает и идет дальше.

Они минуют кусты дрока, обходя старые торфорезные шрамы, под голой скалой, где из трещин между валунами торчат пучки травы. Кел начеку, высматривает соглядатаев, но на склоне все неподвижно, лишь ветер ерошит вереск. Нечаянно сюда не забредешь. Что бы Брендан тут ни делал, он хотел заниматься этим уединенно.

Трей ведет их вверх по склону до того крутому, что у Кела перехватывает дух, а затем спускается в густой ельник. Деревья высокие, посажены упорядоченно, земля усыпана многолетними слоями хвои. Ветер сюда не забирается, но макушки теребит с непрестанным беспокойным бормотаньем. Келу не нравятся яркие контрасты этого места. Ощущение от них такое же, как от погоды, – ощущение непредсказуемости, рассчитанной на то, чтобы всегда на шаг опережать тебя.

– Вон. – Трей показывает, когда они выходят из ельника.

Схрон Брендана прямо под ними, укрыт от злых ветров в неглубокой ложбине, задней стеной к горе. Не такого Кел ожидал. Представлял себе каменные руины здания, ну, может, с остатками крыши, не одно поколение назад брошенного на волю неспешной природы. А тут приземистый белый домик не старше того, какой у него самого, и примерно в том же состоянии, в каком был дом Кела, когда он в него въехал. На двери и оконных рамах даже красная краска почти вся уцелела.

От увиденного Келу беспокойнее, чем от той картинки, которую он себе рисовал. Заброшенный домик в ладу с природой, ему лет двести: у всего свой срок, а потом все распадается. Когда бросают относительно новый и пригодный для жизни домик, это подразумевает некое противоестественное событие, необратимое и острое, как гильотина. Вид этого места Келу не нравится.

– Погоди, – говорит он, вскидывая руку, чтобы не дать Трею двинуться ближе.

– Чего?

– Подожди минуту. Давай убедимся, что ни у кого не возникла та же мысль, что и у твоего брата.

– Брен поэтому сюда и ходил. Потому что никто вообще…

– Подожди, и все, – говорит Кел. Тихо и осторожно отступает обратно в ельник. Трей закатывает глаза, но тоже отходит.

Из домика никто и ничто не возникает – ни движения, ни звука. В высокой траве под стенами дома вытоптана тропа к входной двери. Окна без стекол, черепицы много где не хватает, но кто-то пытался подлатать дыры, причем совсем недавно. Один участок крыши заделан рубероидом, в выбитых окнах фанера.

– Ты говорил, что бывал здесь после того, как Брендан исчез, – говорит Кел. – Так?

– Ага. Через пару дней после.

Это значит, что на труп Брендана они вряд ли наткнутся. Пара стрижей вылетает из-под ската крыши и ныряет обратно, неспешно – акробатика в студеном воздухе.

– Вроде нормально, – говорит наконец Кел. – Пойдем глянем.

Внизу, в ложбине, после открытого простора наверху звук поражает своей густотой. Шаги по камешкам резки и громки. Стрижи разражаются сердитым чириканьем и устремляются в укрытие.

В двери, почти внизу, здоровенная занозистая брешь: кто-то пнул ее, удачно сочетая прицельность и преднамеренность. Не так давно – дерево на сломе едва начало выгорать. Стальной засов с висящим на нем замком болтается на одной петле; там, где его оторвали, в двери виднеются дыры. Кел натягивает рукав куртки на руку и толкает дверь.

– Когда ты сюда приходил последний раз, вот так же было?

– Как?

– Выбито. Замок выломан.

– Ага. Просто зайти можно было. – Трей идет за Келом по пятам, дрожа от нетерпения, как едва выученная охотничья собака.

Внутри ничто не шелохнется. Где-то в дальней комнате пробивается блеклый свет, но забитый фанерой остальной дом слишком темен, ничего не видно. Кел извлекает карманный фонарик, осматривается.

Передняя половина дома – одна средних размеров комната, и в ней никого. Кел тут же замечает, что здесь чисто. Когда он впервые вошел в свой дом, там все было в паутине, пыли, плесени, дохлых насекомых, дохлых мышах и прочей дряни, какую Кел затруднился даже определить. А тут голые половицы, лишь слегка припорошенные пылью. Обои в вертикальных полосах из причудливых розовых и золотых цветов испятнаны сыростью, но все обвисшие куски оборваны.

В углу – пропановый походный примус, новехонький, рядом несколько запасных баллонов. Под забитым фанерой окном – термоящик, тоже новый. У задней стены притулился паршивенький кухонный белый шкаф из ДСП, не новый, тут же веник, совок, швабра, ведро и ряд больших пластиковых бутылей для воды. На половицах царапины, где что-то втаскивали или, возможно, вытаскивали.

Они проходят в дом; по-прежнему ни звука.

– Жди здесь, – говорит Кел и быстро пробирается вглубь.

Там, где прежде были кухня и спальня, порядок наводить не стали. Полы завалены отвалившейся штукатуркой и кое-какой ветхой мебелью, с потолка тяжкими кружевными завесами свисает обросшая густой пылью паутина. Задние окна не забиты, за ними колышутся травы в желтых цветочках, но горный склон совсем рядом, и свет сюда почти не пробивается.

– Видите? – говорит Трей у него за плечом. – Никого.

– Значит, потеряли две минуты, – говорит Кел. – Всяко лучше, чем нарываться.

Возвращается в переднюю комнату, присаживается у термоящика – малой не отстает ни на шаг – и открывает, по-прежнему не высовывая пальцы из рукава. Пусто. Осматривает примус, готовый к использованию, но, кажется, его так ни разу и не разжигали. Покачивает запасные баллоны с пропаном: один полон, два пусты. Переходит к шкафу, открывает двери за уголки, направляет внутрь луч фонарика.

В шкафу три упаковки резиновых перчаток, три бутылки домашних чистящих средств, горка грязных посудных мочалок и ветоши, несколько пластиковых пищевых контейнеров, большой пакет кофейных фильтров, свернутый резиновый шланг, две пары лабораторных очков, пачка лабораторных масок и закатившаяся в угол батарейка.

Сердце у Кела заходится. Секунду он не шевелится. Сам же хотел, чтобы что-то выжгло все смутные вероятности и показало ему, что́ есть среди них осязаемого. И вот оно у него в руках, но теперь Кел понимает, что нисколько такого не желает.

Он ошибался в Брендане. Представлял себе шебутного пацана, помчавшегося за первой попавшейся простейшей затеей, что возникла у него в уме, накрученном обидой и перспективой показать всем, как сильно они его недооценивали. Но Брендан взялся за дело последовательно, систематично, не торопясь, все расставляя по местам. Недалекий юнец от обиды способен увязнуть в дерьме глубоко. Юнец, действующий последовательно, в дерьме увязнет с меньшей вероятностью, но уж если увязнет, дерьмо будет гораздо гуще.

Кел чувствует, что Трей, присевший рядом и наблюдающий за любой малостью, какая отражается у Кела на лице, улавливает этот миг неподвижности.

– Хм. Ну-ка, подержи, – выпрямляясь, непринужденно говорит Кел. Вручает малому фонарик.

– Зачем? – спрашивает Трей. Он скручен туго, как пружина, едва сдерживает свое электричество.

Кел достает телефон, включает камеру.

– Когда расследуешь – документируй. Кто его знает.

Трей не двигается. Взгляд вперен Келу в лицо.

– Вот здесь начни, – говорит Кел, кивая на входную дверь. – И двигай вокруг комнаты, спокойно, не торопясь.

Миг спустя Трей беззвучно повинуется. Ровно смещает фонарик, пока Кел снимает комнату на видео, затем держит неподвижно, пока Кел фотографирует термоящик, шкаф, примус, баллоны с пропаном, бутыли с водой. Затем Кел снимает задние комнаты, уже без фонарика. Не забитые задние окна – правильное решение. Если собираешься заниматься тем, чем собрался заниматься Брендан Редди, лучше оставить хорошую вентиляцию.

Пахнет здесь исключительно сыростью, дождем и елками. Брендан так и не приступил. У него почти все было, а может, и вообще все, и тут что-то пошло не так.

Дофотографировав, Кел забирает у Трея фонарик и возвращается в переднюю комнату, упирая луч в пол.

– Что ищете? – спрашивает Трей, не отставая ни на шаг.

– Все, что подвернется, – говорит Кел. – Но тут ничего. – Он высматривает пятна крови. Не видит, но это не значит, что их здесь нет. Похоже, пол мыли недавно, хотя никак не узнать, мыли до того, как Брендан исчез, или после. Люминол кровь показал бы, но люминола нету. – Осмотрись кругом хорошенько. Отличается ли тут что-нибудь от того, как здесь всё было, когда ты сюда приходил последний раз?

Трей пристально разглядывает все вокруг, не торопится. Наконец качает головой.

– Лады, – говорит Кел. Убирает телефон. – Пошли осмотримся снаружи.

Трей кивает и направляется к двери. Кел понятия не имеет, что́ малой из всего этого понял. Не разберешь, потому ли это, что малой такой, какой есть, или потому что он сознательно держит мысли при себе.

Они обходят заросший участок – бывший двор, но здесь ни удобной нычки, ни признаков раскопок. Обнаруживается лишь мусорная куча тех времен, когда дом был обитаем, – небольшая горка битой посуды и стеклянных бутылок, полупогребенная под многолетними наносами почвы и травы.

Трей подбирает палку и лупит ею по крапиве.

– Перестань, – говорит Кел.

– Чего это?

– Лучше не сообщать всему белу свету, что здесь кто-то был.

Трей глядит на него, но помалкивает. Бросает палку на мусорную кучу.

Здешняя тишина отличает это место от равнин. Внизу всегда есть богатая смесь птичьей возни и игр, овечьих и коровьих разговоров, криков фермеров, а здесь воздух пуст; ничего нет, лишь ветер и одинокий холодный клич, словно вновь и вновь стукаются друг о друга камешки.

Они прочесывают склоны ложбины, проверяют заросли травы, прилежно снуют туда-сюда, чтобы уж точно ничего не упустить. Им попадается заржавленная садовая тяпка с половиной ручки и клубок колючей проволоки, тоже ржавой. Выбравшись наверх, они хрустят по ельнику, пиная горки опавшей хвои и прищуриваясь на ветки – не попадется ли заначка. К паре старых гнезд приглядываются особо.

Кел с самого начала понимал, что все это без толку. Слишком много тут места, чтоб один взрослый и один ребенок смогли его обшарить. Тут нужно, чтобы следственная бригада облазила весь дом, а кинологический расчет прочесал склон. Кел чувствует себя дураком мирового уровня – в чужой стране играть в легавого без бляхи и без оружия, с тринадцатилетним пацаном и сотрудником Гарды Деннисом в поддержку. Пытается вообразить, что сказала бы Донна, но, если по-честному, Донна не сказала бы ничего – уставила б на него взгляд, в котором незамутненное изумление борется за первенство много с чем еще, а затем всплеснула бы руками и ушла. Даже Донниного несусветного запаса слов и звуков не хватило бы, чтобы выразить все это.

– Ну, похоже, все, что тут можно было увидеть, мы увидели, – говорит он наконец. Пора уходить. Свет начинает смещаться, тени от елей тянутся вниз по склону к домику.

Трей смотрит на него остро, вопросительно. Кел не снисходит и углубляется в ельник. Рад убраться отсюда.

Через минуту или две видит, что разогнался, и малому, чтобы не отставать, приходится трусить.

– Ну что, – говорит Кел, сбавляя прыть. – Что думаешь?

Трей пожимает плечами. В прыжке отламывает ветку ели.

Кел ощущает могучую потребность хотя бы приблизительно понимать, что происходит у малого в голове.

– Ты знаешь Брендана, а я нет, – добавляет Кел. – Этот дом подсказал тебе, что Брендан мог затевать?

Трей хлещет веткой по стволу. Свист и стук глохнут в столпившихся вокруг деревьях. Ничто не хлопает крыльями и не удирает.

– Когда Брен исчез, – говорит малой, – казалось, что он, может, живет там. Птушта он же налаживал там все, крышу и прочее, и плитку, и термоящик. Их там раньше не было. Может, мы его достали и он сюда решил перебраться. Только он всю ночь не возвращался. А хотелось с ним попроситься. – Хлещет веткой по другому стволу, сильнее, но звук все равно гаснет неприметно. – До меня только утром дошло: ну и тупица же я. Тут ни матраса, ни спальника. Он здесь не жил.

Ничего протяженнее пацан при Келе до того не произносил. Немудрено, что Трей ни разу прежде об этом домике не заикался – после той долгой ночи и лютой оплеухи разочарования.

– Непохоже на то, – соглашается Кел.

Коротко помолчав, Трей говорит, глядя на Кела искоса:

– Вся та фигня в шкафу.

Кел выжидает.

– Для мытья. Брендан, может, собирался привести в порядок все остальное. Сдавать его типа через “Он зе кью-ти”. Походникам, туристам-дикарям. Но хозяева дома-то этого, они узнали, и их это напрягло. Вот с ними Брен и собирался повидаться. Чтоб разобраться. Денег им дать.

– Может, и так, – говорит Кел, ныряя под ветку. Чувствует, что малой наблюдает за ним.

– Вот они-то его и похитили.

– Ты знаешь, чей это дом? Кто в нем жил раньше?

Трей качает головой.

– Но кто-то из них в горах, они лютые.

– Похоже, придется глянуть в реестры собственников, – говорит Кел.

– Вы же найдете его, да? – спрашивает Трей.

– Собираюсь, – отвечает Кел. Найти Брендана Редди ему больше не хочется.

Трей начинает было говорить что-то еще, но спохватывается и продолжает лупить веткой по стволам. Ельник пройден, они спускаются по склону молча.

Оказавшись на тропе у поворота, где встретились, Кел притормаживает.

– Где живет Дони Макграт? – спрашивает он.

Трей пинает камешек перед собой, но на этом вопросе вскидывает взгляд.

– А что?

– Поговорить с ним хочу. Где он живет?

– Прям на этой стороне деревни. В сером доме, обшарпанном. С темно-синей дверью.

Кел этот дом знает. Деревенские своим жильем гордятся, окна держат чистыми, всю латунь начищают, а отделку подкрашивают. Неухоженный дом означает заброшенный дом. Жилище Дони – исключение.

– Один?

– С мамкой. Отец у них помер. Сестры повыходили замуж, а брат, кажется, эмигрировал. – С тропы слетает камешек. Малой выгребает его из вереска носком ботинка. – Дони с братом, они доставали Брена еще в школе. Излупили его так, что нашей мамке пришлось влезть, и Дониной тоже. Она такая: “Да мои мальчики ни за что б, они ж милые ребята, мы прыличная семья”, хотя все знали, что отец ихний был пьянь и паразит. Думала, что сама классная, птушта из города, а брат у нее священник. А школе насрать по-любому, птушта это ж мы. – Смотрит на Кела. – Так а что, Брен из этого мудачка гамно б вытряс с полпинка. Дони его не похищал.

– Я и не говорил такого. Просто потолковать хочу.

– Чего это?

– Ничего. А ты держись от него подальше. Очень далеко.

– Дони – подтирка, – с совершеннейшим презрением заявляет Трей.

– Лады. Держись от него подальше в любом разе.

Трей резко пинает свой камешек в вереск. Встает перед Келом и замирает, преграждая ему путь. Ноги расставлены, подбородок вперед.

– Я, бля, не младенчик.

– Я в курсе.

– “Держись подальше от этого, держись подальше от того, ничего не делай, тебе незачем…”

– Ты хотел, чтобы я в это влез, и я знаю, как это делается правильно. А если не можешь не путаться под ногами, пока я…

– Я хочу с Дони поговорить. Он пришлому ничего не скажет.

– А малому, выходит, скажет?

– Скажет, ага. А чего ж нет? Он думает, как вы, что я младенчик. Мне можно говорить что хочешь, я ж ничего поделать не смогу.

Кел говорит:

– Послушай меня. Если я узнаю, что ты даже подошел близко к Дони, меня в этом деле нету. Никаких вторых заходов. Ясно?

Трей упирается в него взглядом. На миг Келу кажется, что малой слетит с катушек, как тогда с бюро. Готовится увертываться.

Но лицо у малого захлопывается, как дверь.

– Угу, – произносит он. – Ясно.

– То-то же, – говорит Кел. – Завтра с ним поговорю. Заходи послезавтра, изложу. – Хочет сказать малому, чтоб по дороге не попадался никому на глаза, но совет кажется таким жалким, что Кел оставляет эту мысль.

Трей больше не спорит и не задает никаких вопросов. Кивает и шагает прочь в вереск, исчезает за бровкой горы.

Кел понимает, что малой осведомлен. В домике на горке что-то произошло, что-то сгустилось и сделалось явным, ставки подскочили. Малой знает, что вот тут все стало скверно.

Кел хочет позвать малого к себе, забрать его на охоту, накормить ужином или показать, как мастерить что-нибудь. Но тут дело непоправимое. Кел разворачивается и бредет домой той же вьющейся тропкой, какая привела его сюда. Под ним в полях желтеет осень. Тень горного склона падает на тропу, а когда Кел входит в эту тень, в ней – стужа. Кел размышляет, не получится ли так, что через неделю-другую малой возненавидит его до печенок.

По крайней мере, теперь он знает, что за имущество украли тогда в марте. Брендан со шлангом и пропановым баллоном отправился ночью – или парой ночей – и откачал у Пи-Джея аммиачного ангидрида. Но попался – может, повел себя неосмотрительно и оставил клочок изоленты на цистерне, где закреплял шланг, а может, Пи-Джей заметил, что медный кран позеленел. Так или иначе, Пи-Джей вызвал легавых. Келу хотелось бы знать, что Брендан сказал Пи-Джею, чтоб тот легавых отправил восвояси.

Может, и удалось бы раздобыть следственную бригаду и кинологов, подайся он в полицию, но не к любезному гарде Деннису, а к большим парням, к следователям из Дублина. Они б отнеслись к нему серьезно, особенно глянув на эти фотоснимки. Брендан в том домике не какую-то там точку по производству сраных полуфабрикатов задумал. Он собирался настоящим делом заняться, по чистой высокотехнологичной методике, и знаний химии ему бы для этого хватило. И вроде вполне разумно допустить, что имелись у него и связи, чтоб продавать мет, когда наварит его. Следователи тут херней страдать не станут.

Кел поджег бы фитиль на чем-то, что рвануло бы и сотрясло Арднакелти совершенно непредсказуемо.

Какое бы действие или бездействие Кел сейчас ни выбрал, он не понимает, как оно может кончиться добром. Вот что означал этот сдвиг в пространстве – тот, который они с Треем почувствовали, когда сели на корточки перед шкафом, этот холодный неумолимый сдвиг, такой знакомый по множеству расследованных дел. Счастливого конца тут не предвидится.