13

Первым делом поутру Кел пишет эсэмэску Лене. “Привет, это Кел Хупер. Подумал, нельзя ли сегодня среди дня прийти глянуть, как там тот щенок. Если неудобно, ничего страшного. Спасибо”.

Тучи ночью разверзлись. Даже во сне Кел слышал тяжелый неумолчный грохот капель по крыше, этот шум пробрался сквозь Келовы сны, казавшиеся важными, пока виделись, а сейчас он не в силах их вспомнить. Завтракает, наблюдая, как катятся струи по стеклам – да так плотно, что смазывают весь вид на поля.

Моет посуду, когда прилетает ответ от Лены. “Я все утро дома до полпервого. Щенок удвоился в размерах”.

При такой погоде Кел к Лене едет. Лобовое стекло заливает так споро, что дворники не справляются, из-под колес на ухабах разлетается веером жидкая грязь. Дух полей пробирается в приоткрытое окно, свежий от мокрой травы и насыщенный от коровьего навоза. Горы незримы; за полями все серо, тучи мешаются с туманом. Стадная скотина стоит неподвижно, сбившись в кучу, понурившись.

– Вы опять нашли дорогу, – говорит Лена, открывая дверь. – Ну вы даете.

– Я начинаю ориентироваться на этой местности, – отзывается Кел. Склоняется погладить Нелли, та, радуясь встрече, виляет всей кормой. – Мало-помалу.

Ждет, что Лена набросит куртку и выйдет на улицу, но она открывает дверь пошире. Кел чистит ботинки о коврик и идет за хозяйкой по коридору.

Кухня у Лены большая и теплая, в ней все предметы очень пожившие, но крепкие, выдержали долгую жизнь. Серые каменные плиты пола местами вытерты до гладкости, деревянные шкафы выкрашены в неровный сливочно-желтый, длинному деревенскому столу, может, не один десяток лет – или веков. День сумрачен, и здесь горит свет. Чисто, но не прибрано: по столу разбросаны книги и газеты, в двух креслах дожидаются утюга груды неглаженого. По всему здесь сразу видно: тот, кто живет в этом доме, старается ради себя одного.

В здоровенной картонной коробке в углу поскуливают и возятся.

– Вот они, – говорит Лена.

– Все-таки переехали в дом, а? – спрашивает Кел. Собака-мать поднимает голову и басовито, утробно рычит. Кел переключается на Нелли – та принесла ему пожеванный тапок.

– Ее заморозки давеча пригнали, – отвечает Лена. Опускается на колени, берет в ладонь пасть собаки-матери, чтобы успокоить ее. – В полночь пришла с щенком в зубах скрестись под дверь – собралась их всех перетаскать в тепло. Придется их выселить по новой, когда начнут носиться, полы за ними мыть я не намерена. Но еще несколько дней им тут будет шик.

Кел садится на корточки рядом с Леной. Собака-мать не возражает, хотя настороженного взгляда с Кела не сводит. В коробке толстым слоем мягкие полотенца и газеты. Щенки громоздятся друг на друга и повякивают, как стая чаек. Даже за эти несколько дней они успели подрасти.

– Вон ваш парень, – говорит Лена. Кел уже заметил драный черный флажок. Лена лезет в коробку, выхватывает щенка и подает Келу.

– Здоров, парнишка, – говорит Кел, держа щенка, а тот извивается и лягается всеми лапами. В нем видны перемены – и по весу, и по мускулатуре. – Крепчает.

– Это да. По-прежнему самый мелкий, но ему это совсем не мешает. Вон тот черно-рыжий громила всех расталкивает, но с вашим парнем шутки плохи, так сдачи даст, что мало не покажется.

– Ай маладца, – с нежностью говорит Кел щенку. Тот уже уверенно держит голову. Один глаз начинает открываться, в щелочку видно мутную серо-голубую капельку.

– Чаю выпьете? – спрашивает Лена. – Вы вроде как собираетесь побыть тут.

– Еще б, – отвечает Кел. – Спасибо.

Лена встает и отправляется к кухонной стойке.

Щенок начинает вырываться. Кел устраивается на полу, прижимает щенка к груди. В тепле и под стук сердца тот расслабляется, делается мягким и тяжелым, слегка тычется носом. Кел оглаживает собачье ухо между пальцами. Лена хлопочет у стойки, наполняет электрический чайник, вынимает из буфета кружки. Пахнет тостами, глажкой и мокрой псиной.

Кел прикидывает, что у Норин найдется какая хочешь коробка. Можно взять одну подходящего размера, обложить ее старыми рубашками, чтоб его запах утешал щенка. Можно поставить коробку рядом с матрасом и класть ночью на щенка руку, пока тот не освоится и не привыкнет без мамы. Эта мысль воздействует на Кела мощно. Даже в воображении это меняет его ощущение от дома.

– Я-то думала, ко мне детвора гурьбой повалит, полно будет желающих повозиться с ними, – говорит Лена поверх нарастающего шипения чайника. – Помню, когда были маленькие, мы бежали к каждому, у кого щенки или котята. А в итоге мало кто пришел.

– Остальные с головой в гаджетах?

Лена качает головой.

– Нет никаких остальных. Мы про это говорили уже. Дело не только в том, что это поколение двинуло в города. С тех пор как девчонкам стала доставаться приличная работа, они тоже уезжают. Парни задерживаются, если им землю оставляют, но большинство местных девчонкам землю не передает. Вот они и уезжают.

– И не упрекнешь их, – говорит Кел, вспоминая Каролайн. У щенка режутся зубы. Он хватает Кела обеими передними лапками за палец, ухитряется запихнуть его сбоку в пасть и теперь старательно пытается загрызть деснами насмерть.

– Я и не упрекаю. Я б и сама уехала, если б не влюбилась в Шона. Но, значит, парням не на ком жениться. И нет теперь детишек, некому посмотреть на щенков, и уйма бобылей по фермам.

– Сурово для здешних мест, – замечает Кел.

Чайник бурлит и выключается, Лена наливает чай.

– Как ни кинь, да, – говорит она. – Мужики без детей когда стареют – не чувствуют себя в безопасности. Мир меняется, а у них нет молодежи, чтоб показала, что все шик, вот старикам и кажется, будто на них нападают. Типа надо все время быть готовыми к обороне.

– Когда дети есть, все бывает так же, – говорит Кел. – Чувствуешь, будто надо с чем-то бороться.

Выбрасывая чайные пакетики в мусорное ведро, Лена вскидывает на Кела взгляд, но не переспрашивает.

– Тут другое дело. Если дети есть, смотришь в мир, чтобы проверить, не надо ли с кем воевать, потому что детям там жить; не баррикадируешься дома и не прислушиваешься, не нападают ли индейцы. Нехорошо для жизни здесь, когда слишком много бобылей сидят по своим владениям и не с кем им поговорить, зато кажется, что надо защищать свою территорию, пусть даже и непонятно от чего. Молоко надо?

– Не-а. Пью прям так.

Она достает молоко из холодильника для себя. Келу нравится, как она двигается по кухне, – деловито, но без спешки, непринужденно. Размышляет о том, каково это – жить в таком месте, где твои личные решения жениться, заводить детей или уезжать влияют на целую округу. За окнами дождь продолжает лить все так же густо.

– А что будет, когда перемрут все холостяки? – спрашивает он. – Кто займется фермами?

– Племянники или двоюродные, кто-то из таких. Остальное одному Богу известно.

Она приносит чашку с чаем Келу на пол и садится сама, опершись спиной о стену и подтянув колени. Какой-то щенок скребется в стенку коробки. Лена выгребает его, берет на руки.

– Нравятся они мне в этом возрасте, – говорит она. – Можно возиться с ними сколько влезет, а потом класть на место, когда потетешкаешь вдоволь. Еще неделя-другая – и вот так спокойно они уже не полежат, начнут путаться под ногами.

– Такие они мне нравятся, – говорит Кел, – но и когда чуть-чуть подрастут – тоже. Когда с ними уже можно играть.

– Им тогда все время что-то надо. Даже просто смотреть, чтоб не наступить. – Отводит чашку подальше от щенка – тот пытается вскарабкаться по Лениным ногам. – Как вылезут из корзины, так я уже жду не дождусь, когда у них хоть чуток ума прибавится. Вот почему я себе брала собаку-подростка, а не щенка. А теперь вы только гляньте.

– Остальных пристроите?

– Двоих. Остальных возьмет Норин, если больше никто. Говорит, что не возьмет, но возьмет.

– Ваша сестра хорошая женщина, – говорит Кел.

– Это да. Иногда с ума меня сводит, но без таких, как она, далеко не уедешь. – Улыбается. – Я иногда ее подкалываю, что младшенькая ее, Клиона, вся в мать, но, если по правде, я этому рада. Не окажись кого-то, кто возьмет на себя Арднакелти, когда Норин состарится, деревня развалится.

– Клиона – это та, которой лет десять-одиннадцать? – уточняет Кел. – Рыженькая?

– Верно.

– Она мне помогала разок, когда я заходил в лавку. Сказала, что беру не то мыло для посуды, оно мне руки высушит и посуда от него не блестит, влезла по лестнице и достала мне то, которое сама рекомендует. А потом спросила, чего я переехал и почему не женат.

Лена смеется.

– Вот видите. Мы в надежных руках.

Кел устраивается так, чтобы одной рукой держать щенка, а другой – кружку с чаем; чай крепкий, славный.

– Я тут порасспрашивал о Брендане Редди.

– Я знаю, да, – говорит Лена. Ее щенок, устав от усилий, развалился у нее на коленях. Она щекочет ему крошечные подушечки на лапах. – Зачем?

– Познакомился с вашей старой подругой Шилой Редди. Она прямо-таки места себе не находит из-за того, что сынок ее пропал.

Лена бросает на него веселый взгляд.

– Рыцарь в сияющих доспехах?

– Просто наткнулся на вопрос, который ждет ответа, – отзывается Кел. – Сосед мой Март, он считает, что мне скучно и я ищу, чем бы занять мысли. Может, и прав.

Лена дует на чай и смотрит на Кела поверх кружки, в уголке рта по-прежнему ехидная ухмылка.

– И как дело движется?

– Да не очень, – признается Кел. – Я много чего услыхал о Брендане, но никто не желает разговаривать о том, куда он мог сбежать и почему.

– Может, им невдомек.

– Я потолковал с его мамой, двумя приятелями и девушкой. И каждому сказать нечего. Если не знают они, кто же знает?

– Может, никто.

– Что ж, – говорит Кел, – так я тоже прикидывал. Но тут давеча Март предостерег меня, чтоб я сдал назад. Считает, что я нарываюсь на неприятности. Сдается мне, кто-то что-то знает – или думает, что знает.

Лена все еще смотрит на него искоса, отхлебывает чай, держа кружку подальше от щенка.

– Вы из тех, кого не угомонить? Если нет у них в жизни бед, они их себе находят.

– Это не про меня, – отвечает Кел. – Я искал как раз тишины и покоя. Просто беру, что в руки идет. Как и вы.

– Со щенками этими просто хлопоты. Но не беда.

– Ну, никто ж не объяснил мне, с чего это Брендан Редди может быть бедой. Кого боится Март?

Лена отвечает:

– Не думаю, чтобы Март Лавин когда-нибудь кого-нибудь боялся.

– Может, и так. Зато он считает, что мне надо.

– Тогда, вероятно, вам и надо.

– Я по природе своей упрямый, – поясняет Кел. – Чем больше народу пытается меня отогнать от чего-то, тем сильнее я упираюсь. Всегда таким был, даже мальчонкой. – Щенок ослабил хватку на пальце, Кел смотрит вниз и видит, что малыш уснул, свернувшись в чашке ладони у него на груди. – Видать, – продолжает он, – во всей округе вы одна и способны дать мне прямой ответ о Брендане Редди.

Лена откидывается к стене и вглядывается в Кела, попивая чай и поглаживая щенка свободной рукой. Наконец произносит:

– Я не знаю, что приключилось с Бренданом Редди.

– Но могли бы предположить.

– Могла б. Но не стану.

– Вы же вроде не из тех, кого легко напугать, – говорит Кел. – Как и Март.

– Я не боюсь.

– Почему ж тогда?

– Я не ввязываюсь. – Она внезапно расплывается в улыбке. – Это всех добивает. Вечно кто-то пытается втянуть меня то в Ассоциацию деревенских женщин, то в “Чистые города”. Народись у нас дети, я б, может, и влезла – в родительский комитет, спортклубы и все остальное. Но детей мы не завели, и мне поэтому незачем. Норин зато отдувается за нас обеих.

– И то верно, – соглашается Кел. – Некоторые под это заточены, а некоторые нет.

– Вы это Норин втолкуйте. Она такая с рождения и сатанеет от того, что я другая получилась. Вот почему и она сама, и все остальные без передыху меня сватают. Думают, вот найду я себе классного мужика, чтоб был по самую шею в местных делах, так он и меня втянет. – Лена еще раз улыбается Келу, прямолинейно и хитро, без всякого стеснения. – А вы какого сорта?

– Мне нравится быть из тех, кто не ввязывается, – говорит Кел. – Это мне подходит лучше некуда.

Брови у Лены приподнимаются, но говорит она лишь:

– Это можно, никто вас доставать не будет. Люди тут чтят мужчин, желающих держаться особняком. Людей, как кошаков, нервируют только женщины.

– Ну, я ж не прошу вас ввязываться, – говорит Кел. – Я только о ваших соображениях спрашиваю.

– А я не собираюсь ими делиться. Вы вполне способны добыть себе свои. – Поглядывает на часы на стене. – Мне пора на работу. Скажите-ка, вы берете этого щенка или вам нужен был предлог, чтоб спросить меня про Брендана?

– И то и другое.

Лена опускает своего щенка в коробку и протягивает руки взять щенка у Кела.

– Значит, берете этого парня, – говорит.

Кел осторожно опускает ей в руки песика, стараясь его не разбудить, и напоследок гладит его по белому сполоху на носу. Щенок, все еще сонный, приподнимает мордочку и лижет Келу палец.

– Дайте еще неделю-другую. Чтоб наверняка.

Лена на миг останавливает на нем взгляд, не улыбается. Затем говорит:

– Годится. – Отворачивается и бережно укладывает щенка к остальным.

Трей объявляется ближе к вечеру. Дождь наконец утомился, и Кел сидит на заднем крыльце, потягивает пиво и наблюдает за грачами. Их день, похоже, клонится к концу. Двое делят между собой сучок, еще двое по очереди прихорашивают друг дружку, с ленцой, докладывая, кто что нашел. Еще один отлетел под сыплющую каплями изгородь, зарывает там что-то, поглядывая через плечо.

Кел оборачивается на шаги по мокрой траве. Трей выходит из-за дома и кидает Келу на крыльцо упаковку кексиков в сахарной глазури.

– Кончай этим заниматься, – говорит Кел. – Норин на тебя легавых натравит.

– Эти не от Норин, – говорит Трей. Вид у него опять напряженный и худосочный. Келу, прищурившемуся с крыльца, он кажется еще и чуточку выше, словно у малого начался этап бурного юношеского роста. – Вы на стук не ответили.

– Не слышал, – говорит Кел. – Задумался.

– Я и раньше. И вчера. Вас не было дома.

– Не-а.

– Чем занимались? Нашли что-нибудь?

Кел допивает пиво и встает.

– Давай по порядку, – говорит он, отряхивая зад, напитавшийся влагой от ступенек. – Возьму ружье, попробуем еще разок с кроликами.

Трей идет за ним по пятам.

– Хочу знать.

– И я расскажу. Но если хотим попытать счастья с кроликами, устроиться надо до того, как они вылезут ужинать.

Миг спустя Трей кивает, принимая уговор. Кел забирает ружье из сейфа, набивает карманы тем, что может понадобиться, – патроны, охотничий нож, бутылка с водой, пластиковый пакет, – и они отправляются к выбранному месту с видом на кромку леса. Небо – сплошная неподвижная мазня насупленной серой тучи с полосами блеклого желтого под западным краем. Трава тяжела от дождя, земля проседает под ногами.

– Промокнем, – предупреждает Кел. – И изгваздаемся.

Трей пожимает плечами.

– Лады, – говорит Кел, опускаясь одним коленом на траву. – Все помнишь, что я тебе на днях показывал?

Трей бросает на него взгляд “во недоумок-то” и протягивает руку к ружью.

– Лады, – повторяет Кел, вручая пацану “хенри”. – Поглядим.

Трей проверяет ружье, щелкает предохранителем и заряжает – неспешно, аккуратно и последовательно, без ошибок. Поднимает взгляд на Кела.

– Годится, – говорит Кел.

Трей продолжает смотреть на него, не мигая.

– Кролики еще не вылезли.

– Хорошо, – говорит Кел. Усаживается в мокрую траву, забирает у Трея ружье, кладет его себе на колени. О том, что у Брендана имелся некий замысел, хотелось сообщить малому, когда станет ясно, в чем замысел состоял, но, похоже, этими сведениями никто с Келом делиться не намерен, а как-то добыть их необходимо. – Вот тебе новости. Я потолковал с несколькими людьми. Проясняется вот что: Брендана порядком достала нищета, и он продумал некий план, который мог бы, как он считал, все исправить. Это совпадает с тем, что он обещал тебе велик на день рождения. Когда у тебя день рождения?

– Третьего мая. – Малой не сводит с Кела напряженного взгляда, словно Кел проповедник и сейчас провозгласит Слово. Келу от этого не по себе. Добавляет в голос еще немножко непринужденности.

– Значит, он думал, что наличка появится довольно скоро. Есть у тебя соображения, какой у Брендана мог быть план?

– Он, бывало, натаскивал. Мож, побольше решил. Там экзамены близко.

– Сомневаюсь. Он о каникулах на Ибице заикался и о том, чтоб показать, что он далеко пойдет. Репетиторством со школьниками столько не выручишь. Он мыслил масштабнее.

Трей вскидывает плечи, растерян.

– Ничего в голову не приходит?

Малой качает головой.

– А еще я слыхал, – продолжает Кел, – что твой брат нервничал насчет полиции – в ту неделю, когда исчез.

– Брен не жулик, – мгновенно и пылко, горя глазами, откликается Трей. – Только потому, что он Редди, все считают…

– Я не говорю, что он жулик, малой. Просто пересказываю, что услышал, причем от людей, которым на него не наплевать. Тебе не идет в голову никакая причина, с чего Брендану бояться полиции?

– Может, чуток гаша при нем было. Или еще какой хрени.

– Он боялся сильнее, чем за такое. Это не фиготень мелкая, с какой он возился. Я ж говорю, твой брат мыслил масштабно. А если план у него был беленький-чистенький, чего ж тогда мне никто не может сказать, в чем он заключался?

– Мож, удивить всех хотел, – помедлив, говорит Трей. – Типа, вы все думали, что я паразит, а хер там.

– А ты сам считал его паразитом?

– Нет!

– Тогда зачем ему тебя удивлять?

Трей жмет плечами.

– Так захотелось, мож.

– Спрошу-ка я у тебя вот что, – говорит Кел. – Когда Брендан планировал, чем собирается заниматься в колледже, он тебе выкладывал?

– Ну.

– А когда задумывал репетиторством заниматься?

– Ну.

– Затею с билетами для Каролайн на какого-то певца под Рождество?

– Ну. На Хозиера. Они перед этим разбежались, и он продал билеты Юджину. А что?

Кел говорит:

– То есть Брендан выкладывал тебе все свои затеи, когда не было никаких особых причин скрывать их.

– Ну. Всё так.

– Значит, каким бы ни был его грандиозный замысел, имелась причина, почему тебе о нем не рассказали.

Трей молчит. Кел тоже – пусть малой обмозгует и уложит все у себя в голове. На кромке леса ветки тяжелы от застрявшего в них дождя. Над ними рисуют дуги ласточки, крошечные и темные против облаков, доносится их высокий щебет.

Через миг-другой Трей произносит внезапно и истово:

– Я ж его не заложу!

– Понимаю, – говорит Кел. – И он это понимал наверняка.

– Тогда чего он…

– Хотел тебя поберечь, малой, – бережно объясняет Кел. – Во что уж он там ввязался – он знал, что могут возникнуть неприятности. Нехилые неприятности.

Трей вновь помалкивает. Выдергивает нитки из прорехи на коленке джинсов.

– Думаю, разумно предположить, – продолжает Кел, – что когда Брендан уходил в тот день из дома и вел себя при этом так, будто ему надо быть где-то по важному делу, оно так или иначе было связано с его замыслом. Нельзя утверждать, что точно так и было, но я собираюсь поработать с этим допущением. Либо Брендан смывался отсюда, потому что его спугнули, либо же собирался предпринять что-то на пользу этому своему плану.

Малой все еще ковыряет джинсы, но голову склоняет к Келу. Слушает.

– В тот вечер он обещал тебе велик, а за несколько дней до этого одолжил наличных у Фергала и сказал, что вернет. Не похоже, что он собирался сбежать насовсем. Возможно, планировал залечь на дно буквально на несколько дней, пока то, что его спугнуло, не затихнет, но тогда должен был прихватить зарядку для телефона, дезодорант, смену шмоток. Исходя из того, что взял он с собой только деньги, вероятнее всего, он отправился что-то купить или отдать кому-то деньги.

Трей произносит, тихо и напряженно:

– И они его забрали.

– Могли, – говорит Кел. – Но мы пока недостаточно глубоко продвинулись, чтобы принять этот вариант. Что-то могло пойти наперекосяк, возможно, и Брендану пришлось сбежать. Где он мог бы с кем-то встретиться? Есть у него какое-нибудь особое место, куда ему нравилось уходить?

Трей сводит брови.

– Типа в паб?

– Не. Где укромно. Ты говорил, что когда ему надо было побыть одному, он уходил в горы. Какое-нибудь конкретное место знаешь?

– Ага. Раз он сказал, что пойдет погулять, я – за ним, от скуки. Но он там просто сидел. Устроил мне взбучку и велел отвалить, птушта хочет побыть один. Типа такого?

– Вроде да, – говорит Кел. – Это где?

Трей дергает подбородком в сторону гор.

– Старый дом. Пустой, типа того.

– Давно дело было?

– Несколько лет как. Но туда он потом еще ходил. Птушта я еще пару раз… тоже скучно было.

На минуту Кел видит, как малой бредет по этим голым обветренным склонам вслед за единственным человеком в своей жизни, за кем считает достойным идти.

– Проверял там после того, как Брендан куда-то делся?

Трей отвечает:

– Везде.

– И ничего?

– Не-а. Чисто старый мусор. – Взгляд малого ускользает в сторону. Воспоминание тяжкое. Он ходил туда, надеясь, что найдет либо Брендана, либо что-то им оставленное – может, сообщение, – и опасался найти что-нибудь скверное.

Кел говорит:

– Есть причины, почему ты мне про то место не рассказывал?

Трей в очередной раз одаряет его взглядом “во недоумок-то”.

– С чего бы? Он же не туда ушел.

– Ясно, – говорит Кел. – Я б глянул на это место сам. Можешь объяснить, как туда добраться?

– Вверх мимо нашего дома где-то с милю. Потом сойти с дороги, вверх в горку чуток. Через деревья.

– Ага. Поисковую партию отправишь, если я не вернусь через несколько дней?

– Я знаю, как туда идти. Могу отвести. – Малой даже приподнимается с колена, в полуготовности, как бегун на старте, будто скажи Кел хоть слово и бросится стремглав.

– Лучше б никто не видел, как мы с тобой шастаем вдвоем, – говорит Кел. – Особенно в тех местах.

Лицо у Трея загорается.

– Я могу в одиночку. Меня никто не заметит. Дайте телефон, я поснимаю, принесу обратно.

– Нет, – говорит Кел резче, чем собирался. – Держись подальше от того дома. Слышишь?

– Почему?

– На всякий случай, вот почему. Ты меня понял?

– Не заберут меня. Я не тупица.

– Вот и молодец. Но все равно не лезь.

– Хочу делать чё-та.

– Ты меня для этого привлек. Чтоб делать. Вот и дай мне делать.

Малой открывает рот, чтобы продолжить спор. Кел говорит:

– Хочешь пользу принести – добудь нам ужин. – Кладет ружье в руки Трею и кивает на кромку леса. Кролики вышли кормиться.

Секунду помедлив, Трей оставляет спор. Вдумчиво выбирает позицию, пристраивает ружье к плечу и щурится в прицел.

– Не спеши, – приговаривает Кел. – Мы не торопимся.

Ждут, смотрят. Кролики ведут себя игриво: несколько молоденьких, высоко скача, гоняют друг дружку по траве в длинных косых лучах золотого света, выскальзывающего из-под облаков. Пи-Джей поет своим овцам, озирая их, – плывут над полями обрывки какой-то старой жалобной баллады, слишком дробно, не разобрать.

– Вон тот здоровяк, – тихонько говорит Кел. Кролик, повернувшись к ним широким боком, жует пучок травы с белыми цветочками. Трей самую малость сдвигает ружье, прицеливается. Кел слышит долгий шепот его дыхания, а затем грохот выстрела.

Кролики полошатся и улепетывают в укрытие, доносится высокий визг. Будто пытают ребенка.

Трей резко оборачивается к Келу, рот открыт, но слов не возникает.

– Попал, – говорит Кел, вставая и забирая ружье у Трея. – Придется его прикончить.

Шагая через поле, достает из кармана охотничий нож. Трей едва не бежит, чтобы не отставать. Глаза горят чистым животным страхом непоправимости того, чему он только что стал причиной. Говорит:

– Может, получится его вылечить.

– У него все плохо, – говорит Кел тихо. – Надо прекратить его страдания. Я сейчас.

– Нет, – говорит Трей. Весь белый. – Мой был выстрел.

Передняя лапа у кролика наполовину отстрелена, кровь выходит быстрыми ярко-красными толчками. Животное лежит на боку, подергивается, спина выгнута, в глазах белая кайма, рот открыт, губы задраны, видно сильные зубы в кровавой пене. Все заглушает крик кролика.

– Уверен? – спрашивает Кел.

– Ага, – напряженно отвечает Трей и протягивает руку за ножом.

– Сзади по шее, – говорит Кел. – Вот тут. Надо перерезать позвоночник.

Трей пристраивает нож. Губы сжаты так, словно малой крепится, чтоб его не стошнило. Вдыхает и выдыхает долго, будто собирается выстрелить. Дрожь в руке унимается. Малой с силой проводит ножом, налегает всем весом, и крик затихает. Кроличья голова повисает.

– Лады, – говорит Кел. Копается в кармане, извлекает пластиковый мешок, чтобы убрать кролика с глаз малого. – Готово. Ты молодец. – Берет кролика за уши и укладывает в пакет.

Трей вытирает нож о траву и возвращает его Келу. Дышит все еще тяжело, однако паники в глазах не осталось, на лице вновь появляется цвет. Невыносимым было именно страдание.

– Давай сюда руки, – командует Кел, берясь за бутылку с водой.

Трей смотрит на свои ладони. Они в узких красных полосках от капель крови – брызг из артерии.

– Иди сюда, – говорит Кел. Льет воду Трею на руки, тот оттирает кровь, розовая вода льется в траву. – Так сойдет. Хорошенечко отмоешь, когда со всей грязной работой разберемся.

Трей вытирает руки о джинсы. Смотрит на Кела, все еще слегка потрясенный, будто ждет указаний, что делать дальше.

– На. Твоя добыча, – говорит Кел, вручая малому пакет.

Трей смотрит на пакет, и до него наконец доходит.

– Ха! – выдает он нечто среднее между зычным выдохом и торжествующим смешком. – Получилось!

– Получилось, верно, – широко улыбаясь, подтверждает Кел. Ощущает порыв похлопать малого по плечу. – Пошли, – говорит он вместо этого и направляется к дому. Низкое солнце озаряет его бледным золотом, яркий сияющий прямоугольник против серого неба. – Отнесем домой.

Кролика они разделывают на кухонной стойке. Кел показывает Трею, как отре́зать лапы, рассечь кролику спину и подцепить пальцами так, чтобы снять шкурку, открутив вместе с ней и голову, как затем вскрыть брюхо и вынуть потроха наружу. Кел рад обнаружить, что навык этот восстанавливается так запросто, после стольких лет. Памяти об этом в голове не осталось почти никакой, зато руки по-прежнему знают, что делают.

Трей смотрит внимательно и следует указаниям Кела – с той же сосредоточенностью, с какой возился с бюро и с ружьем; Кел показывает, как аккуратно извлечь мочевой пузырь и проверить, нет ли в печени следов болезни. Они вместе убирают пленки и жилы, отделяют изувеченную переднюю лапу, затем срезают три остальные лапы, брюхо и филе.

– Вот это мясо годится в еду, – поясняет Кел. – В следующий раз из остального сварю бульон, но сегодня вернем часть добычи туда, откуда взяли. – Так они с дедушкой поступили с первой белкой Кела давным-давно – те части тушки, которые им были не нужны, вернули в природу. С первой добычей, похоже, так правильнее всего.

Потроха они выносят в сад и оставляют на пне грачам или лисам – кто доберется первым. Кел свистит грачам, но те обустраиваются у себя на дереве и не обращают на Кела внимания, если не считать пары вялых хамских реплик.

– Ну, мы предложили, – говорит он. И Трею: – Есть хочешь? Или все это притупило тебе аппетит?

– Жуть как хочу, – поспешно отвечает Трей.

– Хорошо, – говорит Кел и поглядывает на небо. Полоска бледно-желтого погасла до отчетливого зеленого. – Я собирался рагу делать, но на это нужно время. Просто обжарим тогда. – Надо, чтоб Трей оказался дома не чересчур поздно. – Чеснок любишь?

– Наверное.

Судя по отсутствию выражения у малого на лице, он, может, и не знает.

– Сейчас выясним. Готовишь?

Трей жмет плечами.

– Бывает. Типа.

– Лады. Сегодня будешь готовить.

Хорошенько моют руки. Кел ставит им в помощь что-то из Уэйлона Дженнингза, Трей лыбится.

– Что?

– Стариковское музло.

– Лады, диджей Круть. Сам-то что слушаешь?

– Вы такое не знаете.

– Умник, – говорит Кел, добывая ингредиенты из маленького буфета со сломанной петлей. – Угадаю. Оперу. – Трей фыркает. – “Одно направление”. – За это предположение Кел получает возмущенный взгляд, от которого расплывается в улыбке. – Ну и на том спасибо. Хорош ныть, лучше послушай. Может, научишься ценить годную музыку.

Трей закатывает глаза. Кел делает еще громче. Показывает Трею, как трясти куски мяса в пакете вместе с мукой, солью и перцем, а затем жарить в масле с полосками сладкого перца, лука и чеснока – это Кел закупил в городе.

– Будь у меня помидоры и грибы, – говорит, – можно было б и их добавить, но помидоры у Норин на неделе смотрелись не шибко бодро. Так тоже сойдет. С рисом.

Он варит в микроволновке фасованный рис, пока Трей, напряженно хмурясь, переворачивает мясо на сковородке. В кухне тепло, окна запотели от конденсата, попахивает вкусным. На миг Кел подумывает, что сумерки за окном густеют, вспоминает о страхе в глазах у Шилы и у Каролайн, но выбрасывает это из головы.

Кел ждет, что Трей опять заговорит о Брендане или о заброшенном доме, но нет. Некоторое время это его настораживает: похоже, малой строит планы, но делиться ими не намерен. Однако затем, проверяя, как там кролик, вскидывает взгляд и видит, что малой возится со сковородкой, кивает в такт “Я так долго не живу”, подсвистывает, потешно сложив губы, щеки розовеют от жара плиты. Смотрится он на несколько лет младше своего возраста и чувствует себя совершенно непринужденно. До Кела доходит, что вот сейчас мысли у пацана не заняты беспокойством о Брендане. Он вознаграждает себя за кролика, позволяя себе не думать ни о чем – хоть недолго.

Когда они усаживаются за стол, Трей смотрит к себе в тарелку искоса, но после первого же съеденного куска все сомнения исчезают. Набрасывается на еду так, будто голодал не одну неделю. Едва ли не утыкается носом в тарелку.

– Похоже, чеснок тебе нравится, а? – замечает довольный Кел.

Малой кивает, держа на весу очередную вилку с горкой.

– Весь ужин целиком на твоем счету, – говорит Кел. – От начала и до конца. Никаких фермеров, никаких мясников, фабрик или Норин – всё сам. Как оно тебе?

Трей улыбается особо, сокровенно, и это, как Кел уже успел понять, означает, что малой необычайно счастлив.

– Неплохо, – говорит.

– Будь по-моему, – говорит Кел, – так было бы с каждым куском мяса, какой я ем. Оно труднее и хлопотнее, чем купить гамбургер, зато честнее. Поедание живого существа не должно даваться легко.

Трей кивает. Некоторое время едят молча. За окном крепнут сумерки, тучи потихоньку расседаются и показывают клочки неба светозарной лавандовой синевы, окаймленного кружевными черными силуэтами древесных крон. Где-то вдали резко взлаивает лиса.

– Могли б жить в горках, – говорит Трей. Он явно размышлял об этом. – Если у вас получается вот это. И никогда оттуда больше не спускаться.

– Джинсы на охоте не подстрелишь, – возражает Кел. – Или обувь. Если только не шить себе одежду из шкур, иногда спускаться все же придется.

– Раз в год. Запасаться.

– Можно, наверное, – соглашается Кел. – Но одиноко же станет. Мне надо иногда с кем-нибудь разговаривать.

Малой, зачищая тарелку, бросает на него взгляд, означающий, что в этом они расходятся радикально.

– Не, – говорит.

Кел встает, чтоб положить Трею добавки. От плиты говорит:

– Хочешь – приводи с собой друзей, когда в следующий раз охотиться пойдем.

Меньше всего ему надо, чтоб у него дома болтались какие-то непонятные дети, но он почти не сомневается в ответе, просто хочет подтвердить одно подозрение. И действительно, Трей вперяется в него так, словно Кел предложил позвать к ужину бизона, и качает головой.

– Сам решай, – говорит Кел. – У тебя же есть друзья, так?

– А?

– Друзья. Приятели. Компаньерос. Люди, с которыми ты тусуешься.

– Были. Иногда с ними болтаюсь.

Кел ставит перед ним тарелку и возвращается к своей.

– А что случилось?

– Им больше нельзя со мной дружить. Но вообще-то им плевать, они все равно. Мне просто… – Дергает плечом, отпиливает себе кусок крольчатины. – Не сейчас.

Некоторое напряжение вернулось. Кел говорит:

– Чего это им нельзя с тобой дружить?

– Мы кое-что вместе устроили, – объясняет Трей с набитым ртом, – типа украли пару бутылок сидра и напились. Типа такого. Нас там было четверо, и сидр не моя затея даже. Но их предки решили, что это все моя вина, потому что я паршивый ребенок.

– Ты мне паршивым ребенком не кажешься, – говорит Кел, хотя непохоже, что Трея это все как-то расстраивает. – Кто такое сказал?

Трей пожимает плечами.

– Да все.

– Ну кто?

– Норин. Учителя.

– А что ты такого сделал паршивого?

Трей дергает уголком рта, что подразумевает избыток примеров. Кел говорит:

– Ну например.

– Училка сегодня на меня гнала. За то, что отвлекаюсь. А мне насрать, говорю.

– Ну, это не паршивое, – замечает Кел. – Это невежливо, и так делать не надо. Но это не вопрос нравственности.

Малой опять делает лицо.

– Дело не в невежливе. Вежливо – это жевать с закрытым ртом.

– Не-а. Это просто этикет.

– А какая разница?

– Этикет – это как себя надо вести, потому что так себя все ведут. Типа вилку держать в левой руке или говорить “будь здоров”, если кто чихает. Вежливо – это обращаться с людьми уважительно.

– Я не всегда, – говорит Трей.

– Ну и вот. Может, тебе вежливость стоит подтянуть. Да и рот закрытым держать, когда жуешь, тоже неплохо б.

Трей не обращает на это внимания.

– А что тогда вопрос нравственности, ну?

Келу от этого разговора неуютно. Вспоминается всякое, от чего во рту мерзкий привкус. За последние несколько лет он хорошенько усвоил, что границы между моралью, вежливостью и этикетом, которые раньше казались ему совершенно отчетливыми, окружающим могут видеться по-другому. Слыхал он разговоры о безнравственности нынешней молодежи, но ему кажется, что Алисса, Бен и их друзья уйму времени посвящают разбирательствам, что правильно, а что нет. Штука в том, что многие наиболее пылкие их убеждения, насколько Кел понимает, касаются того, какими словами допустимо или недопустимо называть разных людей в зависимости от того, какие у них трудности в жизни, какая у них раса или с кем они предпочитают спать. Кел согласен, что людей лучше называть так, как они сами хотят, чтобы их называли, но считает это вопросом вежливости, а не нравственности. Это как-то раз настолько вывело из себя Бена, что он демонстративно покинул дом Кела и Донны посреди десерта в День благодарения, Алисса в слезах выбежала за ним, и Бену понадобился целый час, чтобы остыть и вернуться к столу.

По мнению Кела, нравственность – нечто большее, чем терминология. Бен, к черту, чуть с катушек не слетел насчет важности применения подобающего определения к людям в инвалидных креслах и явно гордился собой в связи с этим, зато ни разу не заикнулся насчет пользы, которую принес хоть одному человеку в инвалидном кресле, и Кел поспорил бы на свою годовую пенсию, что этот паршивец, если бы такое случилось, уж не промолчал бы. А сверх того, правильные определения меняются раз в несколько лет, а потому всяк, кто думает, как Бен, должен вечно прислушиваться к другим людям и сообщать им, что нравственно, а что безнравственно. Келу кажется, что с правильным и неправильным в себе человеку нужно разбираться иначе.

Он попытался было списать все на то, что стареет и ворчит на нынешнюю молодежь, но тут и у него в участке стало так же. Ввели обязательный тренинг восприимчивости, и Кел не возражал – учитывая, как некоторые ребята обращались, скажем, со свидетелями из стремных районов и с жертвами насилия, – но занятия свелись в итоге к словам, которые можно и нельзя употреблять, а о том, что́ под всеми этими словами, о том, что́ люди делают и как делать это лучше, – ничего. Только и разговоров что о разговорах, и самым высоконравственным оказывался тот, кто орал на остальных за их неправильные разговоры.

Отвечать Трею он боится – а ну как направит малого не в ту сторону и втянет во всякие неприятности, – но кто ж еще ему ответит.

– Нравственность, – говорит Кел наконец, – это такая штука, которая не меняется. То, как ты поступаешь независимо от поступков других людей. Типа, если кто-то ведет себя с тобой как говнюк, ты с ним, может, вежливым и не будешь, возможно, нахер пошлешь, а то и в рожу заедешь. Но если увидишь, что он не может выбраться из горящего автомобиля, ты же все равно откроешь дверцу и вытащишь его оттуда. Каким бы говнюком он ни был. Вот в чем нравственность.

Трей жует и обдумывает.

– А если он маньяк-убийца?

– Тогда, может, не помогу ему, если он упадет и сломает ногу. Но в горящей машине все равно не оставлю.

Трей обдумывает и это.

– А я, может, и оставлю, – говорит. – Все зависит.

– Ну, у меня такой кодекс.

– И вы его никогда не нарушаете?

– Если у тебя нет своего кодекса, – говорит Кел, – тебя ничто не сдерживает. Плывешь, куда б ни понесло.

– А какой у вас кодекс?

– Малой, – с внезапно нахлынувшей усталостью отвечает Кел, – ни к чему тебе меня слушать на эту тему.

– Чего это?

– Никого не надо слушать на этот счет. Свой кодекс надо вырабатывать.

– Но ваш-то какой?

– Я просто стараюсь поступать с людьми порядочно, – отвечает Кел, – вот и все. – Трей молчит, но Кел чует, как зарождаются у малого в голове новые вопросы. – Жуй.

Трей пожимает плечами и подчиняется. Доев добавку, откладывает вилку и нож, откидывается на стуле, сложив руки на животе, и удовлетворенно вздыхает.

– До отвала, – говорит.

Келу жуть как не хочется возвращать мысли малого к Брендану, но если не объяснить следующий шаг, Трей, чего доброго, удумает свой. Убрав посуду со стола, Кел отыскивает ручку, открывает чистую страницу в блокноте и кладет все это перед Треем.

– Рисуй карту, – говорит. – Как добраться к домику, в котором Брендан тусовался.

Малой искренне пытается, но Кел уже через минуту понимает, что это безнадежно. Все ориентиры – чепуха типа “БОЛЬШОЙ КУСТ ДРОКА” или “СТЕНКА С ЗАГИБОМ ВЛЕВО”.

– Не годится, – говорит он наконец. – Придется тебе меня отвести.

– Сейчас? – Малой едва сидит на стуле.

– Нет, не сейчас. Завтра пойдем. Вот досюда, – Кел тычет пальцем в карту у поворота горной дороги, – мне понятно, что ты имеешь в виду. Там и встретимся. В три тридцать.

– Раньше. Утром.

– Не-а, – говорит Кел, – у тебя школа. А значит, сейчас тебе надо домой, делать уроки. – Встает, прячет блокнот и не обращает внимания на гримасу малого, означающую, что ничем подобным заниматься тот не будет. – Возьми кекс с собой, на десерт.

По дороге к двери Трей неожиданно оборачивается и через плечо одаряет Кела улыбкой от уха до уха, полкекса уже во рту. Кел улыбается в ответ. Порывается сказать малому, чтоб был осторожен, но понимает, что прока в этом нет.