15

Утрата соплеменника кроликов не отпугнула. Поутру не меньше дюжины скачут по полю у Кела, будто это их владения, завтракают мокрым от росы клевером. Кел наблюдает за ними из окна спальни, ощущая, как сквозь стекло просачивается в него холод. Что б ни творили люди, вплоть до убийства, природа все вбирает, затягивает брешь и продолжает заниматься своими делами. Поди пойми, утешительно это или печально. Грачиный дуб – всех оттенков золота, листья кружатся вниз, прибавляются к разливу внизу, подобному отражению кроны.

Сегодня среда, но Кел вполне уверенно предполагает, что Дони Макграт оплачиваемому труду этот день не посвятит. Предполагает он также, что Дони не из ранних пташек, а потому никуда не торопится. Устраивает себе щедрый завтрак: бекон, сосиски, яичница, кровяная колбаса – нравится ему последняя или нет, он так и не понял толком, но считает, что из почтения к местным обычаям есть такое иногда надо. Предстоящее дело может затянуться, а потому стоит приготовиться к тому, что ждать придется долго, а обеда может не случиться.

В начале двенадцатого Кел отправляется в деревню. Дом Дони чуть в стороне от главной улицы, где-то в сотне ярдов от лавки и паба. Это узкий несуразный двухэтажный дом в конце разнобойного проулка, окна натыканы густо, смотрят прямо на обочину. Серая каменная штукатурка облупилась целыми кусками, из печной трубы прет бодрый пучок травы.

Напротив дома Дони – розовый домик с заколоченными окнами, обнесенный низенькой каменной стенкой. Кел пристраивает задницу на эту стенку, поднимает воротник флисовой куртки от насыщенного влажного ветра и ждет.

Некоторое время ничего не происходит. Обвисшие кружевные занавески у Дони на первом окне не шевелятся. На подоконнике видны фарфоровые статуэтки.

Мимо шаркает тощий старик, которого Кел несколько раз видел в пабе, кивает Келу и бросает на него пронзительный взгляд. Кел кивает в ответ, старик идет в лавку. Через две минуты после того, как он уходит, появляется Норин с лейкой и встает на цыпочки, собираясь полить петунии в подвесном кашпо. Вытягивает шею, чтобы глянуть через плечо на Кела, он машет ей и широко улыбается.

К вечеру весь Арднакелти узнает, что он искал Дони. Хватит с Кела скрытности. Похоже, пришло время поворошить кусты и глянуть, что из них выскочит.

Продолжает ждать. Мимо проходят разнообразные старики, пара матерей с младенцами и маленькими детьми, а также толстый рыжий кот – он озирает Кела наглым взглядом, после чего усаживается на обочине и, чтобы показать свое отношение к Келу, принимается охорашивать себе причинные места. За мамочкиными кружевными занавесками у Дони что-то движется, складки колеблются, но не раздвигаются, дверь не открывается.

По улице скачет видавший виды “фиат-600” и останавливается напротив лавки Норин, из машины выходит женщина – судя по всему, аккурат Белинда. У нее обильная шевелюра, крашенная в рыжий и торчащая во все стороны, и пурпурный плащ, какой она запахивает на себе, прежде чем зайти в лавку. Выйдя обратно и тронувшись, она притормаживает напротив Кела, приветственно перебирает пальчиками и одаряет его широченной сияющей улыбкой. Он кратко кивает и извлекает телефон, как будто ему кто-то звонит, пока Белинда не решила остановиться и познакомиться. Кажется, Норин передумала сводить Кела с Леной.

Движения за занавесками учащаются, делаются все беспокойнее. В начале третьего Дони не выдерживает. Распахивает входную дверь и направляется через дорогу к Келу.

На Дони тот же белый спортивный костюм с глянцем, в каком он был в “Шоне Оге”. Пытается изобразить угрожающую походку вразвалочку, но мешает легкая хромота. А еще у него над бровью распухшая черно-синяя шишка с глубокой ссадиной посередке.

Кел не сомневается, что Дони Макграт способен заработать себе тумаков самыми разнообразными способами, но тут другой случай. Март, великий знаток Арднакелти и всех ее обитателей, в этом ошибся. Келу хотелось бы видеть лицо Марта, когда тот об этом узнает, – если не знает уже, что маловероятно.

– Чего, бля, тебе надо, чувак? – спрашивает Дони, останавливаясь посреди дороги, от Кела на безопасном расстоянии.

– А что у тебя есть? – задает Кел встречный вопрос.

Дони оценивает его.

– Иди нахер, – отвечает он.

– Так, Дони, – говорит Кел, – это невежливо. Я никому не мешаю. Сижу себе, наслаждаюсь видами.

– Ты мать мою нервируешь. Она боится в магазин выйти. Ты, бля, сидишь тут и пялишься, как извращенец.

– Даю тебе честное слово, Дони, – говорит Кел, – мне твоя мама без всякой надобности. Уверен, она милейшая дама, но жду я тут тебя. Садись-ка и потолкуй со мной немножко, и я тогда пойду.

Дони смотрит на Кела. У Дони плоское лицо и блеклые глазки, выражение в них невнятно.

– Мне тебе нечего сказать.

– Ну, я могу тут сидеть до морковкина заговения, – добродушно говорит Кел. – Никуда не спешу. А ты? У тебя отгул?

– Ага.

– Ага? Чем на жизнь зарабатываешь?

– Всем понемножку.

– Этого вроде как недостаточно, чтоб мужика занять, – замечает Кел. – Фермерством заниматься никогда не думал? Тут в округе навалом такой работы.

Дони фыркает.

– Что, овец не любишь?

Дони пожимает плечами.

– Кажется, у тебя к ним типа обиды, – говорит Кел. – Какая-то овца не дала тебе, что ли?

Дони оценивает Кела взглядом, но Кел гораздо крупнее. Дони сплевывает.

– Кто это тебя так? – Кел кивает на бровь Дони.

– Дрался.

– Но видал бы я того другого парня, да?

– Ага. Типа.

– Должен сказать тебе, Дони, – сообщает Кел, – что если на мой глаз, он смотрелся вполне. Я тебе больше скажу: доволен он был как слон. Что грустно, поскольку весит тот парень вполовину меньше тебя, да и старше вдвое.

Дони таращится на Кела. Затем улыбается. Мелкие зубки.

– Я б тебя сделал.

– Ну, могу поспорить, что дерешься ты по-блядски, – говорит Кел. – Правда, я тоже. Повезло нам обоим, я в настроении разговаривать, а не драться.

Келу заметно, что мозги у Дони работают сразу по двум дорожкам. Небольшая и неторопливая поверхность впитывает сказанное – более-менее. В основном же трудится та часть, которая глубже и гораздо способнее, она оценивает, что в этом положении можно извлечь и в чем состоит угроза, если она есть. Хотя сейчас, когда Дони трезв, эта часть беззвучна, исходит от него этот скверный, непредсказуемый фон, который Кел и уловил сразу: общее впечатление, что нет у Дони никаких обычных процессов, соединяющих его мысли и действия, и мысли у него совсем не те, какие возникают у большинства людей. Кел готов поспорить, что, допустим, в целом затею с овцами мог предложить и не Дони, зато особенности исполнения – точно его.

– Сигаретку дай, – говорит Дони.

– Не курю, – говорит Кел. Похлопывает по стенке рядом с собой: – Ноги не казенные.

– Я арестован? – требует ответа Дони.

– Ты – что?

– Птушта если я арестован, без адвоката ничего не скажу. А если нет, я пошел домой и ты мне не помеха. По-любому нахер отвали от моего дома.

– Считаешь, я легавый?

Дони прыскает, радуясь выражению у Кела на лице.

– Ой, чувак. Да все знают, что ты из Отдела по наркоте. Из Америки тебя заслали, чтоб ты нашим помог.

Келу пора б уже привыкнуть к необузданному задору местной фабрики слухов, но врасплох она застать способна все равно. Эта конкретная байка лучше б не укоренялась.

– Сынок, – лыбясь, говорит он, – ты себя переоцениваешь. Нет во всей Америке такого полицейского, кому было б не насрать на тебя и твои жалкие делишки с наркотой.

Дони взирает на него недоверчиво.

– А чего ты тогда тут делаешь?

– “Тут” в смысле “в Арднакелти”? Или типа у твоего дома?

– И то и то.

– В Арднакелти я потому, что пейзажи шибко красивые, сынок, – отвечает Кел. – А у твоего дома, потому что живу по соседству и тут кое-что происходит интересненькое.

Он улыбается Дони и предоставляет ему решать. С бородой, шевелюрой и всем прочим Кел куда больше похож на байкера или экстремала-робинзона, чем на легавого. Дони оценивает Кела и прикидывает, какой вариант нравится ему меньше прочих.

– На твоем месте, – советует ему Кел, – я бы присел, ответил на несколько простых вопросов, не особо выкобениваясь, и занялся бы дальше своими делами.

– Про наркотики я ничё не знаю, – говорит Дони.

Именно с тем, что ему больше не придется вести вот такие блядские разговоры с говнюками как раз такого сорта, Кел и поздравлял себя недавно.

– Ты уже сам признал, что знаешь, блядский ты долбоеб, – говорит Кел. – Но и ладно, потому что и мне насрать на твои жалкие делишки с наркотиками. Я просто добрый южный парняга, в котором воспитали хорошего соседа, и вот у моих соседей происходит кое-что, в чем я желал бы разобраться.

Дони сейчас самое время убраться в дом, но он не уходит. То ли оттого что он тупой или ему скучно, а возможно, по-прежнему выискивает, как бы нажиться на этом. Или ему необходимо выяснить, что именно Келу известно.

– Мне покурить надо, – говорит он. – Дай десятку.

– Бумажник дома оставил, – говорит Кел. Даже если б склонен он был дать Дони денег, то получил бы за это воз выдуманной херни, какой хватило б не на одну неделю, и вымогательство еще бо́льших денег в придачу. – Садись.

Щерясь узенько, по-звериному, Дони прикидывает еще с минуту. Затем усаживается на стенку – так, чтобы Кел не мог дотянуться. Пахнет от Дони какой-то едой – капустой и чем-то сильно зажаренным, приготовленным несколько дней назад.

Кел говорит:

– Ты убиваешь овец моих соседей.

– Докажи. – Дони достает пачку сигарет из кармана, закуривает, не заботясь о том, чтобы дым несло не на Кела.

– У тебя необычные наклонности, сынок, – говорит Кел, – но поскольку я не мозгоправ, то на это мне тоже насрать. Вопрос у меня всего один: когда ты вырезаешь овцам половые органы, ты это для собственного удовольствия или у тебя планы масштабнее?

– Не беспокойся, чувак. Никаких овец больше убито не будет.

– Радует, – говорит Кел. – Но вопрос остается.

Дони пожимает плечами, курит. Норин вновь поливает петунии. Дони сутулится спиной к ней – можно подумать, так она его не узнает.

– У меня примерно тот же вопрос, – произносит Кел, – касающийся Брендана Редди.

Голова Дони резко повертывается, он вперяется в Кела. Кел приветливо смотрит на Дони. Даже эта вот чахлая челочка, в целях экономии сил и времени навеки прилепленная ко лбу чуть ли не месячной давности кожным салом, нешуточно действует Келу на нервы.

– Какой вопрос? – переспрашивает Дони.

– Ну, мне, в общем, нет дела, что там с ним стряслось. Но я очень хотел бы знать, это какая-то мелкая личная история или же часть того, что можно было б назвать более масштабной картиной мира.

– “Масштабной картиной”, – повторяет Дони и фыркает.

– По-моему, я правильно подобрал оборот, – поразмыслив, говорит Кел. – Если у тебя есть получше, слушаю тебя, затаив дыхание.

– Какая тебе разница, что там случилось с Бренданом?

– Любому разумному человеку хочется понимать, что к чему, – говорит Кел. – Не сомневаюсь, у тебя так же. Неймется тебе, когда не знаешь, что к чему, верно, Дони?

– Ты в деле?

– В каком я деле, значения не имеет, сынок, – отвечает Кел. – Значение имеет то, что я б хотел не лезть в дела других людей. Мне очень нравится вот так. Но чтобы оно так было, мне надо понимать, в чем состоят эти дела других людей.

– Ты на рыбалку сходи, – говорит Дони и выдувает на Кела дым. – Кур заведи. Поможет не лезть в чужие дела.

– Все в этих краях считают, что мне нужно хобби, – замечает Кел.

– Нужно. И Брену Редди нужно было.

– Вообще-то рыбачить мне нравится, – говорит Кел, – но я хочу, чтобы ты вот что усвоил, сынок: очень дорого оценил бы я прояснение ситуации.

– Да? Почем оценил бы?

– Зависит от того, сколько ясности получу.

Дони качает головой и лыбится.

– Лады, Дони, – говорит Кел. – Поработаю-ка я за тебя. Брендан Редди облажался. – Показывать, что ему известно про метамфетаминовую лабораторию, он не намерен. Нежелательно, чтобы тот дом спалили, он еще может пригодиться. – Твои дружки из Дублина так или иначе от него избавились. Мои соседи это обнаружили. А тебе поручили их предупредить, чтоб держали рот на замке.

Дони не сводит глаз с Кела. Ухмыляется.

– Ну как, у меня получается?

– Ты задарма дохера чего хочешь, чувак.

– Я вежливо прошу, – говорит Кел. – Пока что. Оно ж должно в зачет идти, даже в наше время.

Дони встает и отлепляет спортивные штаны от задницы.

– Ебись ты конем, – говорит он. Бросает окурок на дорогу, вразвалочку хромает к дому и захлопывает за собой дверь.

Кел выжидает несколько секунд, машет на прощанье кружевным занавескам и отправляется домой. Прохлаждаться тут дальше без толку. Далее с мертвой точки Дони удастся сдвинуть либо ништяками, либо тумаками. Что угодно более затейливое подействует на Дони не сильнее, чем на росомаху.

Но он в любом случае не ждал от Дони ничего особенного. Добивался, в общем, одного – намеревался выяснить, связан ли Дони с тем, что случилось с Бренданом, – оказалось, что связан, – и пошуршать в тех кустах. И это, к добру или к худу, удалось.

Разговор тем не менее взбудоражил Кела и лишил покоя. Упрятывать таких вот ребят, как Дони, было на службе одной из любимых его задач. Эти парни не тоскуют по ружью, лошади или стаду – им все это можно дать, и уже через неделю их подстрелят за жульничество в картах, или за конокрадство, или за изнасилование чужой жены. Пользу им можно принести лишь тем, что упечь за решетку, где они никому, кроме друг дружки, не в силах навредить. Такой возможности у Кела нет, и потому возникает это же ощущение, как тогда в пабе, когда Дони попер на Марта, – странной подвешенности. С Дони надо что-то делать, но обстоятельства не дают понять, что именно.

В конце концов Кел прислушивается к совету Дони и отправляется на рыбалку. Собственный дом от беспокойства кажется тесным и докучливым, тут дохрена всяких дел, а взяться за это не получается. И вообще дома быть не хочется, чтобы Трей, если вдруг у него кончится терпение, не застал его тут, явившись за новостями.

Келу уже не очень интересно, куда девался Брендан. Легавый в нем по-прежнему машинально дергается от мысли о брошенном деле, сулящем еще много печенек, но есть кое-что поважнее: по крайней мере в обозримом будущем Трею необходимо прекратить поиски.

Река сегодня ленива, в ней ходят мускулистые, вязкие на вид буруны. Листья падают на поверхность воды, скользят несколько секунд, и их утаскивает вглубь – ни завитка, ни следа. Кел подумывает, не сказать ли малому, что Брендан кончил здесь – несчастный случай. Можно было бы придумать убедительную историю: Брендан-де подбирал подходящие точки для рыбного туризма по историческим местам или укромные уголки дикой природы для конторской публики, возрождающей в себе первобытного человека, – хотя то или другое малой, нахер, должен был предположить с самого начала.

Может, и проканает. Трей доверяет ему уж как умеет. И хотя малой воспротивится мысли, что Брендан погиб, его порадует, что брат не сбежал намеренно, оставив Трея без единого слова. Порадует его и возможность думать о Брендане как о крепком добропорядочном предпринимателе на заре карьеры. Возможно, он всему этому так обрадуется, что не задумается, зачем Брендану понадобилось брать с собой свои сбережения ради проверки подходящих мест под строительство домиков на деревьях для бухгалтеров – или зачем актуариям лабораторные маски.

Кел никак не сообразит, должен ли он поступить именно так. Вроде бы такое надо понимать тут же, инстинктивно, но он совсем не врубается, правильно это или нет. Это беспокоит его до самых потрохов. Выходит, что на каком-то рубеже он утратил навык поступать правильно – вплоть до того, что правильное даже по виду не распознаёт.

В частности, из-за этого ощущения Кел и ушел с работы. Он связывает это – хоть и знает, что действительность и близко не так проста, – с худосочным черным пацаном по имени Джеремайя Пейтон, который за несколько месяцев до увольнения Кела ограбил, вооружившись ножом, круглосуточный магазинчик и нарушил поручительство. Кел с О’Лири выследили его в доме его девушки, и тут Джеремайя выскочил в окно и дал деру.

Кел и старше О’Лири, и грузнее. Он на три шага отстал, выворачивая из-за угла. Услышал, как О’Лири кричит: “Покажи руки!” – и тут Джеремайя повернулся к ним, одну руку поднимая, вторую опуская, и пистолет у О’Лири выпалил, Джеремайя рухнул ничком на тротуар.

Когда они подбежали к парню, Кел уже вызвал по рации “скорую”, но Джеремайя, завидев их рядом, закричал в тротуар:

– Не стреляйте!

Кел заложил ему руки за спину и надел наручники. Кто-то завопил.

– Ты ранен? – спросил Кел Джеремайю.

Тот качнул головой. Кел перевернул его и проверил на всякий случай: крови нет.

– Я промахнулся? – спросил О’Лири. Сделался капустно-зеленым и вспотел так, будто тает. “Глок” все еще был у него в руке.

– Ага, – сказал Кел и следом спросил Джеремайю: – Есть что при тебе?

Джеремайя беззвучно пялился на него. Кел не сразу понял, что парень не в силах разговаривать, – решил, что ему конец.

О’Лири сказал:

– Он полез в карман. Ты же видел, как он полез в карман.

– Я видел, что он опустил руку, – сказал Кел.

– В карман, бля. В карман штанов. Богом клянусь… – О’Лири нагнулся, пыхтя, и полез в карман к Джеремайе. Вытащил оттуда выкидушку. – Я думал, у него там пистолет, – сказал О’Лири. – Вот же мать твою. – Он осел на бордюр, будто ему отказали ноги.

Келу хотелось сесть рядом, но женщина вопила все громче, вокруг начал собираться народ.

– Все будет нормально, – сказал Кел бессмысленно, оставил О’Лири, отменил “скорую” и огородил место поимки.

Кел тогда был уязвим – от него только что ушла Донна. Почти весь предыдущий год он пытался выпутаться в потемках изо всяких осложнений и последствий этих осложнений и не понимал, когда оно кончится. Совершенно не сомневался: О’Лири был уверен, что Джеремайя лезет в карман за пистолетом, чего многим ребятам хватило бы. Но для Кела над и под этим фактом столько других слоев, что не разберешь, важен сам факт или нет. Важно было то, что им с О’Лири полагалось охранять безопасность других людей. Они всегда считали себя хорошими легавыми – теми, кто старается со всеми поступать по-честному. Очень старались, даже когда многие их на дух не выносили, даже когда другие ребята день ото дня вели себя все гнуснее, а некоторые были злыми, как гремучие змеи, с самого начала. Они с О’Лири прошли этот чертов тренинг восприимчивости. Но в итоге так сложилось, что они чуть не убили восемнадцатилетнего пацана. Кел понимал, что это невыразимо скверно – Джеремайя на том тротуаре оказался на волосок от смерти, смотрел на них и ждал гибели, – но сколько бы Кел ни копался в себе, не получалось отыскать точку, в которой удалось бы все сделать правильно. Мог бы остаться сторожить под окном у Джеремайи и не дать ему сбежать, но вряд ли это бы что-то исправило.

Доложил в Отдел служебных расследований, что Джеремайя полез в карман. Послужной список у Кела был хороший, жалоб на него было меньше, чем на большинство других легавых, в ОСР ему верили. Может, это и правда – Кел так считает, он думает, что, наверное, именно это О’Лири и видел. Но неизменно вот что: он сказал так в ОСР не потому, что считал это правильным. Сказал, потому что знал: все вокруг считают, что это правильно, – а сам-то понятия не имел. Кела так оглушило саранчовое стрекотание гнева, неправоты и последствий, что он перестал слышать ровный пульс собственного кодекса и обнаружил, что вынужден обращаться за подсказкой к другим людям, а это само по себе было фундаментальным и непростительным нарушением Келова кодекса.

Когда подал заявление об уходе и сержант спросил его о причинах, Кел о Джеремайе не заикнулся. Сержант решил бы, что у Кела поехала его достославная крыша, раз он распсиховался насчет случая, в котором никто увечий не получил, если не считать ссадин на коленках. Кел не смог бы объяснить, что дело не в том, что он больше не в силах нести службу. Дело в том, что либо ему, либо службе нельзя доверять.

Из своего нескончаемого своенравия река решила сегодня быть обаятельной. Окуни мелки, но всего за полчаса Кел ловит их столько, что хватит на добрый ужин. Продолжает рыбачить – даже после того, как холод пробирается внутрь и ноет у него в суставах, от чего Кел чувствует себя стариком. Собирает снаряжение, только когда свет в ветвях начинает тускнеть и сжиматься и вода от этого делается зелено-черной и насупленной. Возвращаться сегодня домой впотьмах Келу не хочется.

Шагая по тропинке к себе, он видит Марта у своей калитки, тот глядит через дорогу на разросшуюся изгородь и поля, где тут и там лежат рулоны сена, смотрит на золото небес. Тонкая кудель дыма сочится у него изо рта и плывет над дорогой. Рядом с ним Коджак выкусывает из шерсти блоху.

Кел подходит ближе, Март поворачивает голову и бросает окурок себе под сапог.

– А вот и наш смелый охотник, – лыбясь, говорит он. – Как добыча?

– Стая окуней, – говорит Кел, поднимая мешок с уловом. – Хочешь?

Март отмахивается.

– Не йим я рыбу. У меня от ней депрессия. Каждую пятницу у нас она всю жизнь бывала, пока матушка не преставилась. Йил ее столько, что до гроба хватит.

– Мне оно так должно быть с мамалыгой, – говорит Кел. – Но нет. Я б мамалыгу ел хоть каждый день и два раза в воскресенье, если б дали.

– А это что, блить, за мамалыга такая? – интересуется Март. – Какую фильму ни возьми, везде ковбои ее едят, но никто не снисходит объяснить, что это такое. Манка это, что ли, или какое вообще?

– Из кукурузной муки делается, – поясняет Кел. – Варишь и подаешь с чем нравится. Лично мое любимое – мамалыга с креветками. Если разживусь, приглашу тебя попробовать.

– Норин бы заказала такое спецом для тебя. Если ты ей блюзца закатишь.

– Может быть, – говорит Кел. На ум приходит, как Белинда сегодня поздоровалась с ним в окошко. Вряд ли Норин сейчас в настроении заказывать спецом для него что бы то ни было.

– Ты мне тут, что ли, ностальгию развел, братец? – спрашивает Март, пристально вглядываясь в него. – Я на тебя двадцать фунтов поставил в “Шоне Оге”, что ты тут задержишься не меньше чем на год. Не подводи меня.

– Я никуда не собираюсь съезжать, – говорит Кел. – С кем поспорил?

– Не твоя печаль. Они все там орава старых дураков, хорошую ставку не учуют, даже если она их стукнет.

– Может, мне самому стоит чуток поставить на себя же, – говорит Кел. – Какие у меня шансы?

– Не бери в голову. Если поможешь мне выиграть, я тебе немножко отсыплю.

– Выглядишь хорошо, – говорит Кел. Это правда. Март, может, не шибко свеж, но бодрость и движения сейчас даются ему без тех усилий, каких ему все это стоило в последние дни. Свое присутствие у калитки Кела он, похоже, объяснять не собирается. – Отоспался для красоты в этот раз?

– Ох батюшки, это да. Дрых без просыпу. Что бы там за хренотень ни была, больше она никому мешать спать не будет. – Март тыкает в пакет с уловом клюкой. – Молодец ты. Что будешь делать с тем, что сам не съешь?

– Да вот думаю, – говорит Кел. – В морозилку ко мне не поместится. Знай я, как найти Малахи, дал бы ему – за радости той ночи.

Март обдумывает это, кивает.

– Может, и неплохая мысль. Малахи, правда, в горах живет. Ты его не найдешь. Отдай мне, я прослежу, чтоб ему доставили.

Март с Коджаком идут с Келом к его дому, чтобы получить пакет с рыбой, но внутрь не заходят. Март опирается плечом о косяк раскрытой двери – угловатый очерк, подсвеченный закатом. Коджак оседает у его ног.

– Особняк смотрится хорошо, – говорит Март, оглядывая гостиную.

– Долгая работа, – говорит Кел. – Много еще надо успеть доделать, пока зима не заявилась.

– Ты, я гляжу, себе подмастерье завел, – говорит Март, наклоняясь и вынимая веточку у Коджака из шерсти. – Это чуток ускорит дело.

– В смысле?

– Трей Редди тебе помогает.

Кел ждал этого не одну неделю, но совпадение по времени занятное.

– Ага, – говорит он, отыскивая в буфете большой пакет-струну. – Ребенок искал работу, ну я и прикинул, что мне не помешает.

– Я тебя не предупреждал разве насчет Редди? – укоризненно спрашивает Март. – Вахлачье. Подметки на ходу режут и тебе же назавтра продают.

– Предупреждал, – соглашается Кел. – Я ж не знал, какая у малявки фамилия, так и не сразу понял, кто это. И у меня вроде ничего не пропало.

– Следи за инструментами. Их можно загнать за пару фунтов.

Кел лезет в морозилку за ледницей.

– По-моему, вполне нормальный пацан. Этого хватит, чтоб рыба дождалась Малахи?

Март переспрашивает:

– Пацан?

– Трей.

– Трей Редди – девчонка. Ты не просек, что ли, братец?

Кел резко выпрямляется, ледница в руках, глаза нараспашку.

Марта пробивает на смех.

– Ты гонишь? – Март качает головой. Говорить он не в силах. Ржет так, что складывается пополам, стучит клюкой по полу. – Трей, бля, – мужское имя.

От Келова возмущения Март гогочет еще пуще.

– Краткое от “Терезы”, – с трудом выдает он сквозь смех. – Ты б поглядел на себя!

– Откуда мне было знать?

– Боже святый, – выговаривает Март, выпрямляясь и вытирая глаза костяшками пальцев, все еще хихикая. Судя по всему, ничего смешнее с ним не приключалось много недель подряд. – Тогда все понятно. А я-то голову ломаю, какого черта-дьявола тебе надо – девчоночку при себе держать, а ты, оказывается, ни ухом ни рылом, что она вообще девчонка. Куда там нахер Банахер, ну?

– Малой похож на мальчишку. Одеждой. Стрижкой, бля.

– Я б решил, что она, может, лесбиянка, – говорит Март, прикидывая возможности. – Подходящее время выбрала для этого, уж всяко, если так. Замуж может и все такое, теперь-то.

– Ага, – произносит Кел. – Везет.

– Я за это голосовал, – уведомляет его Март. – Священник в городе грозился на мессе, что отлучит любого, кто проголосует за, но я его слушать не стал. Хотел посмотреть, что дальше будет.

– Понятно. – Кел расслабляет голос. – И что же было дальше? – Первоначальное потрясение прошло, и ему не хочется показывать Марту, до чего сильно злится он на Трей. Более того, Кел даже не вполне понимает, почему так злится, если учесть, что Трей никогда и не говорила, что она мальчик, – но злится Кел все равно.

– Да мало что, – признает Март с некоторым сожалением. – В этих местах уж точно. Может, в Дублине геи бросились жениться и в мать, и в душу, а у нас тут я про такое не слыхал.

– Вот поди ж ты, – замечает Кел. Марта он слышит лишь отчасти. – Почем зря достал священника.

– Да нахуй его. Старый брехун, привык свое гнуть. Никогда он мне не нравился, башка как у Джаббы Хатта. Здоровее оно, когда мужики с мужиками живут, как-никак. Головы друг дружке не морочат. Пусть и женятся, раз уж на то пошло, чего мелочиться.

– Не помешает, – говорит Кел. Выстукивает ледницу о кухонную стойку, забрасывает кубики льда в пакет.

Март наблюдает за ним.

– Если Трей Редди у тебя не ворует, – говорит он, – тогда чего ей от тебя надо? Редди эти, им же вечно чего-то надо.

– Плотницкому делу поучиться, – говорит Кел. – Оплаты не просил… не просила. Я подумывал, не дать ли ей пару дубов, но не уверен, что она это воспримет правильно. Что скажешь?

– Редди от денег никогда не откажется, – говорит Март. – Но ты гляди в оба все же. Незачем ей думать, будто ты рохля. Ты ей позволишь и дальше приходить, раз теперь знаешь, что она девица?

Ни за что на белом этом свете Кел не дал бы девочке болтаться у него во дворе – какое там в доме.

– Еще не успел про это подумать, – говорит.

– Зачем она тебе тут? Не надо мне про то, что тебе нужна помощь с этим клятым бюро.

– Она толковая. И мне веселее.

– Да уж конечно, с этим ребенком тебе веселее? Со стулом с ентим у тебя разговоров будет больше, чем с ней. Хоть два слова ты от нее слыхал?

– Не болтунья она, это да, – говорит Кел. – Время от времени сообщает, что проголодалась.

– Шли ее куда подальше, – наставляет Март. В голосе у него решительность, от какой Кел вскидывает взгляд. – Дай пару фунтов и скажи, что она тебе тут больше не нужна.

Кел открывает пакет с уловом и вылавливает пару окуней.

– Может, так и сделаю, – говорит. – Сколько Малахи съест? У него семья?

Март бьет по двери клюкой, резкий удар ошеломительно громко разлетается отзвуком в полупустой комнате.

– Слушай сюда, дядя. Я о тебе пекусь. Если здесь узнают, что Тереза Редди ошивается у тебя, пойдут разговоры. Я-то им объясню, что ты дельный человек и думал, что она парнишка, но сколько уж они меня будут слушать. Не хочу я, чтоб тебе всыпали – или подпалили тебя тут.

Кел говорит:

– Ты мне сказал, что можно не брать в голову местную преступность.

– Правильно. Если только ты сам не напрашиваешься.

– Боишься проиграть свои двадцать дубов? – уточняет Кел, но Март не улыбается.

– Ты о ребенке подумал? Хочешь, чтоб в округе болтали о ней так, как станут, если узнают?

Об этом Кел не задумался.

– Она просто ребенок, осваивает навыки, – говорит он старательно ровным голосом. – Вот и все. Если каким-то тупым уродам хочется, чтобы она ошивалась по улицам и хулиганила…

– Ошиваться по улицам она будет так и так, коли ты не образумишься. Они ее выловят еще до Рождества. Куда она подастся, как думаешь?

– И все это за то, что починила бюро да кролика зажарила? Какого ж хера…

– У меня от тебя давление будет как пить дать, – говорит Март. – Богом клянусь. Или сердцебиение. Вы, янки, слушать научитесь вообще хоть иногда, чтоб всем вокруг, бля, жилось спокойней?

– Вот, – говорит Кел, вручая ему пакет-струну. – С наилучшими пожеланиями Малахи.

Март забирает пакет, но не уходит.

– За всю эту хрень с браками я голосовал еще по одной причине, – говорит он. – У меня брат был гей. Не Шемас, который со мной жил, другой. Эмонн. Когда мы были молодыми, такое по закону запрещалось. Он в итоге уехал в Америку из-за этого. Я его спрашивал, чего он в священники не пойдет. Уж эти-то творят что хотят, и никто им козу не покажет; я б решил, половина друг друга в зад катает. Но Эмонн ни в какую. На дух их не выносил. Ну и уехал. Тридцать лет назад. Ни слуху ни духу от него с тех пор.

– Фейсбук пробовал? – спрашивает Кел, не вполне понимая, к чему все это.

– Пробовал. Там несколько Эмоннов Лавинов. У одного ни фотокарточки, ничего, ну я послал ему сообщение на всякий случай. Все равно не ответил. – Коджак обнюхивает пакет. Март ладонью отводит его нос в сторону. – Я думал, может, если геям разрешат жениться, он вернется домой, если еще жив. Но нет.

– Может, еще вернется, – говорит Кел. – Кто знает.

– Не вернется, – говорит Март. – Я ошибался. Дело не в законе. – Глядит на поля, в розовое небо. – Трудное оно, место енто. Лучшее место на свете, и меня отсюда за ноги не оттащишь. Но неласковое. И если Тереза Редди этого пока не смекает, скоро поймет.