Глава одиннадцатая

Как же он боялся встречи с собственным ребенком! И хоть никому бы в этом не сознался, вечером в пятницу умирал от страха, подруливая к автовокзалу, где должен был встретить свою дочь. Вокзал был расположен вблизи еврейского кладбища, где пару дней назад он велел задержать почитателей национал-социализма. А все же странно, что после выхода из заключения никто из них не нарисовал ему на дверях Звезду Давида или просто-напросто не набил морду.

Хеля выскочила из автобуса, хохоча и ликуя, истосковавшаяся по отцу, полная восхищения и сочувствия. Сочувствия, поскольку повязка на его руке все еще выглядела внушительно, а восхищения, потому что в буйном воображении девочки телевизионные репортажи создали образ героя, который, невзирая на опасность, встал на борьбу со злом.

Они провели очень милый вечер за пиццей и чудесное время до обеда на следующий день. Главными пунктами программы были прогулка по набережной Вислы (тут и бег наперегонки, и игра в бадминтон), а также завтрак в «Малютке» с кофе, шоколадом и сладкими блинчиками. Прокурор Теодор Шацкий смотрел на погруженную в чтение комиксов каштановую головку девочки, которая из очаровательного малыша превращалась в бесформенного подростка, и впервые за много-много времени ощутил покой. Не усталость, а покой. А Хеля, каким-то шестым дочерним чувством улавливая, что у ее родителя в последнее время выдались тяжелые деньки, не устроила ему сцен с капризами, истерикой и душераздирающим плачем — мол, ей хочется, чтоб все было по-прежнему, иначе она уже никогда не будет счастливой.

А потом они поехали в гости к Басе и Анджею Соберай.

Сама идея навестить Басю и ее мужа, мало того что с ребенком, так еще и после вчерашнего чудного вечера, представлялась ему забавной и привлекательной. Мешало ему наслаждаться этой извращенной ситуацией только одно: впереди маячил допрос Леона Вильчура. Он бы с удовольствием перенес его на понедельник, но не мог.

Впрочем, он временно оставил мысль о Вильчуре и, смеясь, перекинул визжащую от удовольствия девчушку через низкую ограду участка Баси и Анджея Соберай, после чего и сам перемахнул через нее — заборчик был ему по колено.

Хеля и Анджей Соберай тут же нашли общий язык — в основном благодаря садово-огородным штуковинам. Девочка, выросшая в блочных домах, ни разу такого не видела. Она уже познакомилась с секатором и газонокосилкой, и теперь пришла очередь поливального шланга, который, судя по ее восторженной реакции, был в мире детских игр чем-то в роде Святого Грааля.

— Наконец-то ты не выглядишь как чиновник.

Что верно, то верно, он не оплошал, как на прошлой неделе, и заявился к ним в джинсах и серой водолазке, костюм же, который он собирался надеть позднее, когда пойдет на допрос, остался зачехленным в машине.

— Наконец-то ты не выглядишь как харцерка, — огрызнулся он.

Вместе с Басей они сидели за столиком на террасе.

— Копи деньги на дом с участком! — крикнул из сада Соберай. — У этой девчушки все задатки хозяйки сада и огорода!

— Да, пап, хочу косилку!

— Разве что для волос!

Хеля подбежала к столику.

— Ты что, не помнишь, я хочу отращивать длинные волосы. Вот такие, — и она провела ребром ладони по талии.

За Хелей, явно запыхавшись, приковылял Соберай. Прокурор смотрел, как тот пьет пиво из банки, и прикидывал, занимались ли они вчера супружеским сексом. С одной стороны, он бы и впрямь удивился, но, с другой — ему уже пришлось убедиться, что, вопреки расхожему мнению, средоточием всяческого разврата являются вовсе не столичные города.

— Пойдем, поможешь мне отнести все это хозяйство на кухню, — бросила Соберай мужу.

— Помилуй…

— А танцующий цветочек? — невинно поинтересовалась Хеля.

— Конечно-конечно, покажу тебе и танцующий цветочек, — встрепенулся Соберай. — А с кастрюлями тебе поможет прокурор. Ребенок из города приехал, пусть хоть немного развлечется.

Вместе с Хелей они вернулись на участок, чтобы там задействовать танцующий цветочек, чем бы тот ни оказался, а Шацкий с Басей Соберай собрали тарелки и пошли целоваться в дом. Лишь когда радостные крики возвестили успех операции «цветочек», они остановились и, прихватив противень с пирогом, вернулись на террасу.

Танцующий цветочек танцевал на самом деле, вода из головки шланга разбрызгивалась во все стороны. Хеля стояла возле цветочка, пищала, подпрыгивала и неумело увертывалась от брызг, а Соберай вернулся к столику.

— Потрясающая у тебя дочка, — сказал он и поднял банку с пивом. — За твои гены!

Шацкий поднял свой стакан с колой. В ту же минуту он вспомнил: как-то Соберай рассказывала, что они не могут иметь детей. Значит ли это, что она не принимала никаких противозачаточных и привыкла к тому, что секс для нее ни в коем случае не связан с продолжением рода?

— Когда вы сообщите газетам о Вильчуре? — шепотом спросил мастер танцующего цветочка. Они заранее договорились, что при девочке не будут обсуждать дела.

— О том, что задержан полицейский, — в понедельник. Все же остальное — как можно позднее, — объяснил Шацкий, по старой отцовской привычке не спуская глаз с дочери. — В общих словах расскажем о мотивах, опровергнем сплетни о серийном убийце, прикроемся тайной следствия. Истерия утихнет, а потом все вернется на круги своя. Следствие продлится не один месяц, а к моменту, когда уже можно будет открыть дело и узнать мотивы Леона В., этим заинтересуются немногие. На процессе, да, возникнет шумиха, но это уже вряд ли наша проблема.

— Почему?

— Мы уже заканчиваем дело, это наши последние денечки. — В отличие от убеленного сединами коллеги Соберай не страдала по этому поводу, наоборот, казалась счастливой. — Тео осталось допросить Вильчура, а потом подать ходатайство об аресте, но документы уже сейчас будут переданы в другую прокуратуру, я думаю — в окружную в Жешуве.

— Жалко. — Соберай сплющил банку и бросил ее в корзину с мусором. — Хотелось бы от вас узнать, как оно было на самом деле.

Шацкий влезал в костюм дольше, чем шел сам допрос. Леона Вильчура ввели в комнату, он подтвердил свои персональные данные и заявил, что отказывается давать показания. Прокурор Теодор Шацкий с минуту обдумывал, что делать дальше, после чего подсунул ему протокол для подписания. Вильчур был опытным полицейским, он прекрасно знал свои права, и ни просьбы, ни угрозы, ни взывание к совести ничего бы не дали. Молчание было идеальной стратегией, и, будь Шацкий его адвокатом, он, даже не заглянув в материалы следствия, порекомендовал бы то же самое. Дело было запутанным, опирающимся только на улики, мотивировка исключительно туманная, поэтому следователей ждала тяжкая работа по сбору доказательств и поиску свидетелей, но сначала надо было повторить все ранее проведенные полицией процедуры, поскольку участие в них Вильчура автоматически лишало их силы.

Тем не менее, прежде чем позвать конвоира, он остановился в дверях.

— А может, все-таки? — спросил он. — Три убийства. Три жертвы. Столько лет в полиции, столько расследованных дел, столько пойманных преступников, и после этого вы не считаете нужным признать себя виновным? Чтобы справедливость восторжествовала. Всего-навсего.

— Вы ошибаетесь, пан прокурор, — заскрипел Вильчур, даже не повернув головы в его сторону.