НИИ ГЭС. Социо-техническая лаборатория, в которой все именно так, как того ожидаешь от научной лаборатории – приборы, огоньки, провода, задумчивые люди в белых халатах с паяльниками в руках. Загадочные реплики, еще более загадочные диалоги. Надпись на двери: «Не курить! Капля никотина губит эксперимент!» С любопытством осматриваюсь, обживаюсь взглядом в незнакомой обстановке. Самое необычное – модель Братска и Братской ГЭС в миниатюре. Сделано, насколько могу судить, с поразительной подробностью, даже крохотные машинки расставлены на улицах. Не хватает только миниатюрных копий людей.

– Наша гордость, – говорит завлаб, простирая руки над макетом, словно Яхве длани над сотворенном за рабочую шестидневку миром. – Уйму времени угрохали, и еще повозиться придется. Город ширится, поселки обустраиваются, на ГЭС сами знаете какая работа кипит. А нам важно соблюсти актуальность данных, без этого замеры не будут точны. По большому счету, тут и машины должны двигаться, они тоже дают значимый эффект, но… Если и машинки паять начнем, времени на эксперименты не хватит.

– А для чего все это? – Никак не могу взять в толк, чем же лаборатория занимается. Определенно – наукой. Но какой? На грубо сколоченных полках вперемешку толстые справочники по математике, физике, химии, там же, почему-то, словари Ожегова и Даля, разрозненные тома Большой Советской энциклопедии, мемуары, труды классиков марксизма-ленинизма, тонкие брошюрки.

– Для моделирования техноценоза, в границах которого осуществляется взаимодействие социума и субъектности, – отвечает завлаб. – Вы знаете, что такое субъектность?

– Нет, – честно признаюсь. – Она имеет какое-то отношение к субъекту?

– Ага, понятно. Тогда начну издалека, с вашего позволения, – завлаб подходит к полке с книгами, достает потрепанный, со множеством закладок томик из собрания сочинений Ленина. – Помните ленинскую формулировку: коммунизм – есть советская власть плюс электрификация всей России? Обычно ее понимают как необходимость создания материальной базы коммунизма, и тогда наступит эра братства и всеобщего счастья, не так ли?

– Ну, да, – соглашаюсь, удивленный столь внезапным уроком политпросвещения. – И на двадцать втором съезде сказано, что…

– Что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, – подхватывает завлаб. – А можете сказать – почему?

– Потому что к восьмидесятому году будет построена материальная база коммунизма. Мы перегоним США и весь остальной капиталистический мир в производстве… ну, чугуна, металлов, и так далее, – чувство, словно прорабатывают на парткоме – насколько глубоко изучил программные партийные документы перед очередной командировкой в капстрану. С трудом сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться.

– Так, да не так, – сказал завлаб. – То, что расплывчато именуется «материальная база коммунизма», и есть обыденное, так сказать, определение феномена субъектности. Некоторые исследователи предлагают использовать термин «техноценоз» по аналогии с биоценозом, или даже «социотехноценоз», но это, все-таки, более широкое, нежели субъектность, понятие. В мистических учениях субъектность – душа, демон или даже бог какого-то места, сооружения, святилища. Гений места, geniuc loci. Древние греки и римляне сооружали храмы в честь своих богов и богинь и были убеждены, что те живут в этих прекрасных архитектурных творениях, и чтобы обратиться к обитателям Олимпа с просьбой, надо прийти в один из храмов и принести им жертву. Или возьмите Храм древних евреев, в котором, как они верили, только и пребывал Яхве, и когда Храм был разрушен римлянами, их прямое общение с богом прервалось, а сам народ – рассеян. То есть, понимание, будто некая материальная субстанция является вместилищем трансцендентного, божественного, демонического, имеет глубокие исторические корни. Но лишь с развитием науки и, особенно, передового учения об обществе – марксизма, удалось перевести подобные мифы и суеверия на язык строгих научных закономерностей. Древнегреческий храм, несмотря на архитектурное совершенство, являл собой весьма примитивную субъектность, равно как и пирамиды в Гизе представляли социотехноценоз первого или даже второго уровня. Это дошедшие до нас цивилизационные попытки сконструировать социо-технические системы, заставить их работать на благо тогдашнего социума, а точнее – его правящей верхушки. Но в силу слабости тогдашних общественных формаций подобные субъектности зачастую брали верх над социумом, которое их и порождало. Возьмите тот же Египет. Техноценоз великих пирамид Гизы подчинил себе социум древних египтян, вытягивая из общества все соки, требуя чтобы с каждым разом возводимые пирамиды становились выше, крупнее. Субъектность пирамид в конце концов уничтожила древний Египет, превратила богатейшую и плодороднейшую страну в пустыню, в прямом и переносном смысле.

И я вспоминаю, будто это случилось очень давно, слова египетской пирамиды, которые принял за свою поэтическую фантазию, за метафору. Пирамида обращалась к Братской ГЭС.

– Субъектностями являлись и греческие полисы, хотя здесь не все так однозначно, – продолжил завлаб. – Генезис древнегреческого феномена следует связать с изобретением и строительством трирем… знаете что такое трирема? Это весельный корабль, управление которым требовало от членов команды особого мастерства во взаимодействии между собой и самим кораблем. Весьма сложная социотехническая система, не случайно именно в это время конструируется так называемый антикитерский механизм, первое дошедшее до нас механическое астронавигационное устройство. Но это отдельная, обширная тема… На какой период человеческой истории мы не посмотрим, везде отыщем следы субъектностей, хотя до последнего времени, до работ Ильенкова и Петрова, подобные феномены ускользали от внимания исследователей.

– Постойте-постойте, – прерываю словоохотливого завлаба. – Вы хотите сказать, что всей жизнью в Братске управляет эта самая техноценозная субъектность в… гм, лице Братской ГЭС? – Невольно поворачиваюсь к окну, откуда открывается вид на Ангару. – И Братская ГЭС что-то вроде божества… эгрегора?

– Неслиянно и нераздельно, – сказал завлаб и, видя мое непонимание, поясняет: – В христианской религии дается подобная формулировка при описании человеческой и божественной сущностей Христа, которые существуют в нем неслиянно и нераздельно. Наверное, так можно охарактеризовать взаимосвязи внутри субъектности – то, что включено в нее, не теряет индивидуальности, но становится более совершенным, я бы так выразился.

Совершенным?

Вспоминаю тех, с кем встречался в Братске, на строительстве ГЭС, во время лесных блужданиях, тех, кто стали героями моей поэмы, и кто пока еще не стали ими, потому что поэма продолжает создаваться. И возникает еще вопрос, пожалуй, наиболее важный для меня, но я не собираюсь задавать его словоохотливому завлабу.

Я задам его ей. Субъектности. Братской ГЭС.

Лично.

Выхожу из здания института и оказываюсь на Красной площади. Меня это нисколько не удивляет. На какие еще чудеса способна ГЭС? Ей электрически подвластны и время, и пространство… Бал выпускников. Они все здесь. Мои герои. Живые и уже обращенные в строфы и строчки. Жизнь и память. Молодые, веселые, пьяные от ощущения множества путей, что лежат перед ними, когда все возможно, когда все в силах, как в стиляжьих танцах – твисте и рок-энд-роле. Я перехожу от одного круга к другому, смотрю, слушаю, вдыхаю свежесть ночного воздуха, пропитанного ароматом юности, пока не встречаюсь взглядом с еще одним человеком, который оказался здесь наверняка той же судьбой, что и я. Седой, пожилой, смутно знакомый, будто и он некогда был моим героем, совсем молодым, но время взяло свое, он возмужал, состарился.

– Петр, – протягивает руку и жмет той хваткой, которая требует столь же сильного ответного рукопожатия, если не хочешь, чтобы пальцы твои расплющились. – Помните меня? Азбука революции?

Киваю. Я не удивлен после того, что узнал от словоохотливого завлаба. Мы любим получать ответы на загадки нашей жизни, даже если ответы рождают все новые и новые тайны.

– Не прикидывайтесь, – отвечаю строго. – Я ведь понимаю, кто вы на самом деле.

Петр приглаживает ладонью ежик седых волос, достает папиросы, прикуривает, внимательно разглядывая танцующих твист. Без осуждения, без задней мысли о том, что в прошлом были настоящие танцы, не чета нынешним. Взгляд отческий, понимающий и принимающий.

– Вы и есть Братская ГЭС, – говорю. – Субъектность. Особая форма существования социо-технических систем. Симбиоз человека и его творения. Новая и высшая форма общественного техноценоза. Новый виток диалектической спирали исторического развития. От египетских пирамид к ударным стройкам коммунизма.

– Если все так, то при чём тут поэма, которую вы написали? – Петр хитровато прищуривается. – Или вы полагаете себя колдуном, который оживил глиняного болвана, положив тому в рот записку с заклинаниями? И куда вы хотите поместить рукопись вашей поэмы? Упаковать в капсулу и замуровать в тело плотины, как послание людям коммунистического завтра?

– Зачем такие сложности? – говорю. – Они здесь, вокруг нас. Люди коммунистического завтра. Танцуют и радуются жизнь.

– Вы многое поняли, – одобрительно сказал Пётр. – Пойдемте, скоро начнется. Лучше занять место поближе.

Хочу спросить: что начнется?

Но тут же понимаю.

Смена караула.