– Присаживайтесь, товарищ Братов, – директор кивнул лобастой головой, продолжая просматривать бумаги, под которыми, казалось, без остатка погребен его рабочий стол.

Иван сел на стул, уместил дипломат рядом, но тот, столь же перегруженный бумагами, зашатался и упал, что почти оглушительно прозвучало в тиши кабинета директора НИИ электричества и перспективных источников энергии НПО «Глобус». Собственно, именно так и расшифровывалась почти нечитаемая аббревиатура НИИЭПИЭ, золотом горящая на табличке, украшавшей неприметное здание на кольце Мира.

– Вы уже где-то устроились? – Директор поднял глаза на посетителя. – Или все еще лежите без сознания в болоте?

Последняя фраза прозвучала как-то странно, но Братов не смог уловить – а в чем, собственно, странность. Поэтому ответил:

– Сразу к вам с самолета. Обустройством займусь позже.

Скорее всего, директор невнимательно читал его личное дело, если вообще ученые такого уровня читают личные дела будущих сотрудников. Решения они принимают на основании иных критериев. Например, научных достижений кандидата. Что и подтвердилось:

– Мне понравилась ваша статья в «Проблемах электротехники». Любопытственно, любопытственно. Хотя, далеко не бесспорно. Вернее сказать, совершенно возмутительно!

– Поэтому её опубликовали в рубрике «Мнения», – терпеливо сказал Иван. Подобную реакцию из уст корифея он ожидал.

– Знаю-знаю, – махнул рукой корифей. – Мол, мозгов сотрудников журнала не хватает разобраться, но что-то в этом может быть. Собственно, я выступал рецензентом вашей работы.

Иван помолчал, потом осторожно сказал:

– Благодарю. Наверное.

– Так вот, батенька… – директор пожевал губами, – Гарпии вас не слишком донимают? Вы с ними поосторожнее. Там есть Юнона, постоянно голодная тварь. В рот тащит, что ни попадя. Будете так валяться, она и вас затащит, ха-ха, – корифей промокнул глаза платком. – А если серьезно, что вы думаете о перспективах вечного двигателя?

Братову почудилось, будто он ослышался.

– Простите… вечного двигателя?

– Ну, да, – профессор Козырев легко поднялся, прошелся по кабинету. – Признайтесь, вы ведь понимали, что ваша работа ведет именно к этому – получение практически неограниченного источника энергии? – Николай Александрович подошел к окну. – Братская ГЭС на сегодня – крупнейшая гидроэлектростанция в стране. Четыре с половиной гигаватта установленной мощности. Двадцать гидроагрегатов. Именно здесь, на Ангаре, берут начало могучие электрические реки, которые растекаются по всей Сибири и Дальнему Востоку. Но сколько труда, средств, жизней, гм… пришлось затратить на ее возведение… А сколько пришлось затопить земель… Только вдумайтесь – пять с половиной тысяч квадратных километров!

– Земли в Сибири много, – усмехнулся было Иван, но осекся под тяжелым взглядом Козырева.

– Расскажите тем, чьи деревни ушли под воды Братского моря, – Николай Александрович достал сигарету, закурил. Закурить Ивану не предложил. – Это какой-нибудь Марчук, понимаешь, может плыть по нему на теплоходе и песенки распевать… У меня вот мать всю жизнь в Матёре прожила, деревенька такая маленькая на одном из островков Ангары… Была маленькая деревенька… И сплыла. А точнее – затонула, как тот Китеж-град. А сколько таких Китеж-градов по всей стране? Их будет еще больше, потребность в энергии растет. Читали последние постановления партии и правительства по активизации народнохозяйственной деятельности в Сибири и на Дальнем Востоке?

– Нет, – кратко ответил Братов. Ему и в голову не приходило по собственному почину открывать все эти скучные официальные документы.

– Добро. Пойдемте, – Козырев загасил сигарету в пепельнице, облачился в темный пиджак, висевший на спинке кресла. Вид у него получился какой-то траурный, – мелькнуло у Ивана. – Посмотрите свою лабораторию.

Как и большинство лабораторий союзных НИИ эта являлась девичьим царством. Среди приборов, столов, электрических щитов скользили ловкие фигурки в туго затянутых белых халатах, больше похожие на волшебных и бесплотных духов. С именами под стать:

– Юнона, – сказала плотненькая и облизнулась.

– Церера, – в крепком рукопожатии слегка оцарапала длинными, с красно-вызывающим лаком, ногтями.

– Ирида, – смутилась глазастая девушка и запунцовела, прикрывшись лабораторным журналом.

– А я – Миранда, – сказала самая красивая среди них. – Очень рада, что папа все же вас завлек в болота наши.

– Миранда, – смутившись пробормотал Братов. – Миранда – значит чудная.

– Я девушка простая, – улыбнулась Миранда. – Я не чудо. Главное наше чудо – вот, – она показала в центр лаборатории, где на монтажном столе возвышалось нечто, опутанное проводами.

Более нелепого электротехнического устройства Братов в своей жизни не видел.

– Что это?

– Темпест, – Козырев подошел к столу и разве что не погладил громоздкое сооружение от полноты обуревавших чувств. – Хотя предпочитаю называть его «Буря – два».

– «Буря – один» – прототип и практически не работал, – пояснила Миранда. – Мощности хватало только на лампочку от фонарика.

– Знакомы с аббревиатурой? – Николай Александрович постучал пальцем по прикрученной к столу табличке: «TEMPEST».

– Transient Electromagnetic Pulse Emanation System, – расшифровал Братов. – Конечно. Система побочных электромагнитных наводок. В своей статье я…

– Вы правильно нащупали путь, куда идти, но, позвольте уж раскрыть секрет, – по этому пути мы дошли до опытного образца. Псевдовечный двигатель собственной персоной, – и Николай Александрович сделал широкий жест рукой, словно представляя Ивана Братова своему изобретению.

Миранда тронула Ивана за рукав:

– Вы не слишком расстроились? Я тоже читала вашу статью.

– Значит, я изобретал велосипед?

– Бывает и так, батенька, – усмехнулся Козырев. – Работаешь, работаешь, а в итоге – велосипед. Но не беда. Не каждому и это дается. Теперь перед вами задача изобрести автомобиль. То есть сделать так, чтобы эта громоздкая и нелепая по виду штука из экспериментальной разработки превратилась в промышленный образец. Представляете фурор? Что будут говорить на Западе? Советские ученые изобрели вечный двигатель! Или пункт в пятилетнем плане – обеспечить выпуск вечных двигателей в количестве десяти тысяч штук общей мощностью в четыреста гигаватт?

– Папа, – прервала его Миранда. – Ты не забыл? Траурная церемония…

– Нет-нет, – заторопился Николай Александрович. – Конечно. Я и черный костюм надел.

– Кто-то умер? – спросил Братов. – Извините, что занимаю ваше время…

– Иван Иванович Наймухин, директор Братскгэсстроя, – как-то даже буднично пояснил Просперов. – Трагическая случайность. Летел на вертолете со своими сотрудниками, осматривал трассу ЛЭП пятьсот. Точно не известно, что произошло. Кажется, летчики не справились с управлением, вертолет разбился. Ну и…

Иван нащупал стул и сел.

– Что с вами? – над Братовым озабоченно склонилась Миранда. – Вы знали Ивана Ивановича?

– Это мой… мой… мой отец, – с трудом проговорил Иван. – Родители не жили вместе… я с матерью… и вот…

– Вы сын Наймухина? – Козырев недобро прищурился. – Вот так оборот… Миранда, тебе здесь не место. Уходи немедленно.

Все вокруг плыло, в глазах темнело. Сердце ухало молотом. Братов вспотел так, будто лежал в мокром. Да и воняло – болотом. Откуда в стерильной лаборатории такие запахи?

– Папа, не делай ему ничего! Ты обещал! – отчаянный крик Миранды.

– Вам плохо, батенька? Ай-ай-ай, зачем так надрываться? Нужно отдыхать, дорогой товарищ. Это архиважно – вовремя отдыхать! – Картавый голос назойливо пробивался сквозь дремоту.

Братов шевельнулся и ощутил боль во всем теле. Открыл глаза. Надо же, задремал. Низкое дождливое небо казалось на расстоянии вытянутой руки. Словно кто-то подвесил над головой вонючую тряпку, ту самую, какой моют полы в бараке, а заодно и отхожее место.

– В свое время, батенька, я написал, что электрон – неисчерпаем. Представляете? Сморозил такую глупость на свою плешь. И вот, понимаете, результат! Оппортунизм! Меньшевизм чистейшей воды! Из искры, дьявол ее побери, разгорелось пламя! Сейчас потеплеет. Вы, батенька, вставайте, поднимайтесь, неровен час детскую болезнь левизны схватите. Тут вам не Шушенское, тут вам Мокрушенское, хи-хи.

Человечек с хитрым прищуром, бородкой клинышком и лысиной возился около костерка. Костерок отчаянно чадил, но человек упрямо дул на кое-как уложенные веточки. Удивительно, что там хоть что-то тлело.

– Где я? – пробормотал Иван и поморщился. Ощупал отчаянно гудящую голову и обнаружил на затылке огромную шишку.

– На лесоповале, батенька, на лесоповале, – человек чихнул, да так крепко, что из костерка взметнулось облако пепла и осело на его огромной лысине. – Ничто так не стимулирует творческую активность, как труд на благо пролетариата. Кондратий Хват это доходчиво объясняет. Архидоходчиво! Ну, батенька, отдохнули? Пора и за бревнышко браться, будь оно неладно. Знал бы я к чему эти бревнышки приведут, разве позволил себя фотографировать? Нет, батенька, нет, в мои-то годы! Мне, батенька, не бревнышки таскать, а что поспокойнее – мандаты в каптерке выписывать… гм… да…

Бревно оказалось неподъемным. И мокрым. И скользким. Его сразу же хотелось сбросить с плеча обратно на землю, но оно словно прилипло к телу, впилось бугристой корой, сучками, остатками веток, от которых одуряюще пахло еловой смолой. Батенька, как прозвал человечка Иван, семенил рядом, не делая попыток помочь, но продолжая безостановочно болтать:

– Хват и говорит – поступило распоряжение из Главного управления лагерей сделать нашу «шарашку» ответственной за разработку и производство вечных двигателей. Представляете, батенька? Вечных! Двигателей! ГОЭРЛО какое-то. Я ему осторожно намекаю, мол, шаг вперед, два шага назад, таких двигателей быть не может, потому как противоречат материализму и эмпириокритицизму. А он мне – сомневаетесь во всесильности марксистского учения, гражданин зэка? Не вы ли про неисчерпаемость электрона писали? Дался ему этот электрон! Что только в пылу полемики с товарищем Малиновским не напишешь! А он продолжает – берите пример, гражданин, с народного академика Трофима Денисовича Лысенко, который с порога отмел реакционно-буржуазный вейсманизм-морганизм и принял на вооружение передовое мичуринское учение. Так что же, мол, мы? Арбузы на березах в Заполярье выращивать научились, а вечного двигателя создать не можем? Не пойдет, не пойдет! Вот и думайте как нам реорганизовать рабкрин и учиться коммунизму настоящим образом!

Иван со стоном сбросил бревно в кучу и поразился – неужели он столько перетаскал? Утерся и побрел за следующим. Батенька плелся следом и продолжал бубнить про вечный двигатель, неисчерпаемость электрона, мичуринскую генетику, про империализм как высшую стадию развитого социализма, но сил вслушиваться не хватало. От усталости начались видения. А за что еще принять сидящую на очередном бревне огромную птицу с головой прекрасной девушки? Тоже мне Сирин… Птица с жалостью смотрела на него, по куриному поводя изящной головкой из стороны в сторону.

– Брысь, – сказал Иван и ухватился за бревно.

– Я вас прошу, не тратьте столько сил, – проклекотала птица.

Вряд ли птица существовала где-то, помимо его воображения. Хотя, что там батенька толковал? Мичуринская генетика? Почему бы кур таких не вывести? Кура – птица глупая, клюет плохо. А с такой головой ей ума прибавится. И клевать не придется – вон рот какой. И губища.

Фердинандов остервенело дернул бревно.