Пронес, но не для всех.

Прежде на ту же криницу пожаловал воевода Сторожевого полка, что стоял на бродах. Боязно стало и ему помирать. Вот он, его конец света. Свой собственный. Не далекий. Не для всех.

Обычно Лев Петрович смерти не боялся. Сколько раз видел у других. На себя примеривал. Бывало, что и мучительно. Бывало, что и грязно. Но все равно же потом кончается. Чуток потерпеть – и твое новое начало. Не помер – родился. И то, и другое – в скорбях.

А вот Суда боялся. Знал, что если Бог справедлив, ему – в ад. Одна надежда, что Он милосерден.

Может, и ему грехи смыть? Может, святой Тихон его боль на себя примет? Хоть выслушает.

Еще матушка, Царствие ей небесное, учила маленького Льва, что вода нам сестрица, все ей можно рассказать, она унесет в дальние дали твою тоску-печаль. Только отдай. «Нешто попробовать?»

И поехал себе. Но до криницы, где Борис Андреевич с Егоркой окунались, не добрался. По ручью правил путь. По берегу. И, недалеко от устья, обрел глубокую вымоину. Остановился, примерился. На глаз, дно вроде совсем близко. Но он, бывалый человек, знал, что водоросли и трава только кажутся близко. На деле можно с копьем уйти.

Коня привязал к дереву. Долго возился, снимая доспех. Тут чужая помощь кстати. Но и сам справился. Скинул рубашку и побежал, знобко переступая ногами по земле. Лето еще, а утром пробирает до костей, и изморось на листьях, как осенью.

Пара шагов, и надо прыгать. Но прежде попросить. О чем? О чем просить-то?

«Очисти меня!»

Кажется, больше не о чем. Не о жизни. Не о жене, чтобы стала поласковее и бросила ворожбу. Не о победе над погаными. «Дай чистоты и покоя! Измаялся я!» Вот вся просьба.

Вода сомкнулась над его головой. По детской деревенской привычке князь согнул ноги, затаил дыхание и, пока не дышал, быстро-быстро выговаривал свои грехи.

Молит об избавлении. От чего? Да от всего сразу. Бежал бы из дому со всех ног. Что держит? Приличия? Ворожба? Дети? Да, дети. Как ни смешно. Выросли уже. Обзавелись своими семьями, нарожали ему внучат. И, конечно, норовят настоять, чтобы отец с матерью жили ладно. Ну, хоть не лаялись бы друг с другом, как собаки!

Да он бы и рад. Не он вяжется – к нему. Всего ей мало! Денег, подарков, разговоров. Неутолимая прорва!

Высасывает из него все силы. «Избавь!»

А в душе: «Избавь от нее!»

Но разве он сам ни в чем перед женой не виноват? Разве прежде ее ворожбы не мучил изменами? Казалось, на что жаловаться? Он мужик, ему положено. Она считала иначе.

Да уж давно в тех изменах покаялся, как стал его Бог бить. Так все понял и покаялся. Слезно просил у Бога прощения. Но не снизошел, чтобы повиниться перед ней, перед той, о кого вытирал ноги. Дождался, что сама справилась. Да как! Согнула его в бараний рог. Он вечно должен.

Всплыл. Поднял голову. Перекрестился. Ноги стояли на песчаном дне. Воды по шею. Тело свело от холода. «Дурак я, святой Тихон. Думал, раз скоро Страшный Суд, так греши направо и налево. Все равно скоро помирать».

Но скоро помирать – это скоро и отвечать за себя. Грешить-то не надо бы. Пожить бы в чистоте. Хорошо, татарва пожаловала. Кто сложит голову за други своя, тот Богу и мил. Одна осталась дорога к прощению.

С этой мыслью князь и вынырнул.