Полина Матыцына. Истинное желание
На Русь надвигалась беда, какой давно не видели. По Москве ходили слухи, будто Орда вышла с великой силой в поход на Московское княжество. Великий князь Иван Васильевич велел своим полкам выходить на Оку, и по летней порерусская конница потекла на юг. Новые слухи: вот Ахмат уже не на Оке, он свернул к Угре, он ближе, ближе… И на берег Угры стекались теперь московские полки – под руку великокняжеского сына и наследника, Ивана Молодого.
Евдокия, проведя детство в приграничном селе, даже теперь, в Москве, жила в вечном страхе перед ордынцами. Отражая один из ордынских набегов, погиб их с Тимофеем отец, а вскоре и мать, не выдержав горя, ушла следом за ним, оставив детей на дальнюю родню. Отныне девушка безумно боялась потерять то немногое, что у неё оставалось – младшего брата. Как назло, Тимофей жил мыслями о мести: в ополчение, к оружию, бить Орду! Евдокии удавалось отговорить его, но с каждым разом это становилось труднее. Он не мог простить ордынцам смерть родителей и не хотел, чтобы дурное произошло с сестрой. А битва с ордынцами становилась всё ближе и неизбежнее.
Девушка не верила в победу русских войск. Война…Новые бессчётные смерти… Восемь лет назад пришла весть о гибели жителей Алексина и его полном уничтожении. Евдокия уяснила: война не принесёт освобождения. Она означает лишь утраты. Орда – скала, Орду не опрокинешь, не разрушишь. И пусть ордынцы стоят не у Москвы, а где-то под Калугой, не так уж много времени пройдёт, прежде чем они – в который раз?! – захватят Москву.
Тимофей не разделял настроения сестры. Он ждал только победы. Наконец-то, как сто лет назад, русские покажут свою мощь и освободятся от многолетнего рабства. Он даже недоумевал: почему столько лет великие князья терпят над собою власть проклятых ханов?
Боярин, у которого служил дядя Евдокии и Тимофея, казался отроку врагом и предателем. Ведь этот человек говорил, будто не готова Русь к войне: слишком много врагов у неё и помимо ордынцев, слишком мало обученных ратников, слишком велик разлад между князьями. А когда и Евдокия соглашалась с ним, пытаясь объяснить брату, что ведомо боярину больше, чем им, простым людям, гневался и обижался Тимофей. Ему казалось, будто храбрости и веры достаточно для победы. Ведь Русь под защитой самой Пресвятой Богородицы… Не оставит Та людей своих!
А Евдокия в это не верила:
– Ежели присматривает Царица Небесная за нами, Тимошка, то как рабство многолетнее наше объяснить? И почему погибло столько православных? Чем-то прогневали Её мы, люди русские, и значит, остаётся нам лишь на себя надеяться.
– Неправа ты, Дунька! – возмущался Тимофей. – Разве ж она человек со страстями мирскими, разве может гневаться? Доброта Её границ не ведает, ибо Матерь Она Божия!
– Тогда почему Она нас оставила? – настаивала сестра. – Почему столько бед дозволила? Нет, Тима, лишились мы защиты Божией. А почему – не спрашивай, мне то неведомо.
– Верю я, испытание это, – утверждал Тимофей. – И должны мы пройти его, не потеряв веры.
Качала Евдокия головой и спор прекращала. Какое там испытание! Она сама не знала, во что верила, и это пугало её. Да, Евдокия послушно ходила в церковь, послушно отстаивала богослужение, послушно выполняла все обряды… но сердце оставалось немо. И в душе не жила та беспредельная искренность, какая была у тёти её и друзей, соседей. Почему все остальные верят, не сомневаясь нисколько? Они верили безоговорочно, и так же верил Тимофей. Евдокии приходилось скрывать свои чувства даже от брата, ведь и он не понял бы её.
Да что же с нею неправильно? Почему она так сильно отличается от остальных людей? Не внешне, нет – обычная русая светлоглазая девочка, таких десяток на дюжину. Но внутренне… Не так думает, не так чувствует…
Это заставляло Евдокию ощущать себя одинокой. Чужой.
Родственники не поняли бы её: жива, здорова, сыта, при деле, и слава Богу. Чего ещё желать? Коли мысли глупые одолевают – в доме приберись, еду сготовь, младшими детьми займись, порукодельничай – приданого и без того мало, а ведь замуж пора, пятнадцатый год пошёл! Свахи уже присматриваются, и не дело перед ними себя бездельницей выставлять. А приходской священник – слишком строгий… поймёт ли он? Верно, скажет: «Что за глупости тебя одолевают?!»
Даже страх перед ордынцами не объединял Евдокию с окружающими. У них была вера, а у Евдокии – только страх. Страх за брата. Слишком уж безрассуден мальчишка.
Но, как ни берегла она Тимофея, он всё-таки сбежал. И ведь продумал всё так хорошо! Обнаружился побег лишь на следующий день.
Тётя, поняв, что Тимофей ушёл из дома, лишь устало вздохнула да сказала:
– Знать, судьба у него такая, Дуня. Вернётся, Бог даст…
Но впервые в жизни Евдокия не желала смириться с Божьей волей, твёрдо решив: она не позволит брату погибнуть. Он – всё, что у неё осталось! Найти его, вернуть домой! Она не позволит мести и ненависти разрушить её семью!
Тётя лишь головой покачала.
– Всё в руках Божьих, и не человеку спорить с волей Его. Коли не смогла удержать брата, и впредь не удержишь.
Евдокия хотела в тот же день присоединиться к обозам, идущим в Кременец. Она думала, будто Тимофей отправился именно туда, в ставку княжеского сына, ведь там собиралось ополчение.
Она уже стояла на крыльце, сжимая в руках узелок с самым необходимым, когда вышла тётя.
– Не торопилась бы ты, Дуня. Слыхала ведь, икона чудотворная не сегодня завтра в Москву прибудет. Помолилась бы ты ей перед дорогой, всяко пути ваши легче станут.
Евдокия растерялась. Ей нельзя терять времени, с каждым часом Тимофей всё дальше от неё, но вот так, напоказ, отказаться от благословения?
– Дальше Кременца не уйдёт Тимофей, – неспешно говорила тётя, – в ополчении его в бой не пустят, мал он ещё. Оставят при обозе гонцом иль прислужником. А мы с мужем договоримся пока, чтобы за тобой в дороге присмотрели. Не дело девице одной без пригляда странствовать. Молитва же полезней страха будет.
– Но ведь неизвестно, когда именно привезут икону… – пыталась сопротивляться Евдокия, уже понимая – тётя права. Десятилетнего отрока просто не пустят в бой без крайней беды. Скорее домой отправят, а коли солжёт, будто нет у него родных, – при войске оставят, но, опять же, опасности не подвергнут.
– Со дня на день, Дунюшка, – повторила тётя. – Беды не будет, коли задержишься. И коли остаться решишь – тоже.
– Не останусь! – вскинула голову Евдокия.
– Твоя воля, – согласилась тётя.
– Я боюсь за него…
– Уберечь ты его не сможешь. Не в людских это силах.
Евдокия вздохнула и вернулась в дом. Положила узелок на лавку, села – и разрыдалась.
Скорее бы пойти следом за братом, скорее, скорее…
Чудотворную Владимирскую икону Божией Матери привезли на завтрашний день. Встречать ее собралась, наверное, вся Москва. Евдокия никогда, даже на ярмарках, не видела столько народу. Тёте и Евдокии с трудом удалось протиснуться в толпу, но в храм, на службу, они не попали, лишь смотрели издалека. Зато к крестному ходу присоединились.
Вернувшись домой, Евдокия рухнула на лавку. Она надеялась, что молитва поможет ей… но не верила. Не верила! Ведь стольким людям молитвы не помогли, почему вдруг Евдокия станет исключением? Впрочем, неважно. Уже до рассвета она должна быть на пристани, где ждут лодьи. Она сама справится. Со всем справится. Ей не нужна ничья помощь!
Только вот Антип Захарович, которого попросили присмотреть за Евдокией, так не считал. Юница ведь совсем, младше его младшего сына, да ещё и сирота. Родные, конечно, хорошо, да только отца с матерью никто не заменит.
День шёл за днём. Двигались неспешно и основательно. Лодьи плавно скользили по рекам. Мимо плыли заросшие лесом берега. Евдокия пробовала смириться с медленностию плаванья, но её подгоняло странное нетерпение. Она ёрзала и злилась. Старалась быть полезной и помогала на привалах с едой и обустройством, но беспокойство продолжало грызть её, и всё валилось из рук.
Наконец показались стены Кременца. Нетерпение, снедавшее Евдокию, стало нестерпимым, она готова была броситься в воду, лишь бы скорее достичь берега, который, казалось, совсем не приближался, словно бы лодьи стояли на месте.
Но вот и пристань. Евдокия одной из первых ступила на неё и готова была бежать… только вот куда? Она стояла, сжимая в руках узелок с вещами, и не знала, что ей делать. Почему-то она была уверена: прибыв в такой небольшой городок, как Кременец, сразу найдёт брата – не Москва ведь! Её толкали, обходили, просили не мешать, даже отодвигали, а она всё стояла, только теперь начиная осознавать, сколь безнадёжна её затея. И ведь её предупреждали – Антип Захарович не раз спрашивал, как именно она станет искать брата, и пытался давать ей советы, да только Евдокия, вежливо кивая, пропустила всё мимо ушей.
Наконец она решительно тряхнула головой. Не дело сдаваться вот так. Она преодолела долгий путь, так неужели теперь попусту рыдать с досады? Тимофей – такой же, как местные мальчишки. Верно. Но для них он – чужой, и они точно заметили бы его. Вот их-то Евдокия и расспросит.
В шумной толпе она не сразу поймала одного из шустрых разносчиков, вихрастого и щекастого паренька.
– Здравствуй, – торопливо сказала Евдокия, – не поможешь ли? Я брата ищу. Он должен был прибыть четыре-пять дней назад, не подскажешь ли, у кого спросить?
– И тебе не хворать, только это не ко мне. Ополченцы…
– Он твоего возраста, вы не могли его не заметить. Отроки ведь не так часто появляются?
– А не помню такого.
Подождав, пока прохожий купит у парня кружку сбитня и пирог, Евдокия умоляюще сказала:
– Здесь ведь есть тот, кто за порядком следит? Чтобы не попрошайничали и бесчинств не творили? Они точно новенького заметить должны были.
– А зачем твой брат сюда стремился? Попрошайничать или беспорядки учинять? – прищурился паренёк.
– В ополчение решил поступить, – горестно вздохнула Евдокия. – Только, думаю, не взяли его.
– В ополчение точно не взяли, – важно кивнул паренёк. – Но при войске немало помощников крутится. Лишних рук не бывает, особливо сейчас. Так вот, спроси-ка ты Макара…
Объяснив ей, как добраться до нужного дома, паренёк потерял к Евдокии интерес. Вздохнув и стиснув похолодевшие руки, Евдокия отправилась искать дом Макара, одного из тех, кто отвечал за сборы ополчения, за обозы, за дела хозяйственные.
Дом нашёлся легко: около него стояли подводы, телеги, повозки и сновало множество людей. Шум тут не уступал шуму на пристани. Протискиваясь между подводами и людьми, Евдокия смотрела по сторонам – не мелькнёт ли где Тимофей?
Удалось найти и Макара, но тот не смог помочь. За последние дни ни один отрок к ополчению не прибился и в помощники к нему не поступил.
Евдокия устало побрела прочь. Что делать теперь, она не представляла.
– Евдокия Игнатьевна! – услышала она вдруг хорошо знакомый уже голос Антипа Захаровича. – Что же убежала-то, девонька? Торопливость, она ведь ни к чему хорошему не приводит.
Евдокия чудом не расплакалась. Только всхлипнула и сказала подошедшему мужчине:
– Нет, говорят, Тимофея в отроках при ополчении.
– Конечно, нет, – согласился Антип Захарович. – Ты же сама говорила, ратником он хочет быть. Уверен, он в тот же день в сторону Калуги отправился. Узнал, паршивец, что здесь обозы только, а основные рати да́лей будут. К Угре войска ордынские идут.
– Как? – только и смогла выговорить Евдокия, не понимая, когда и как мужчина сумел узнать всё это.
– Знать надо, кого спрашивать, Евдокия свет Игнатьевна! – хохотнул мужчина, поглаживая бороду. – Не уверен я, но, говорят, будто десятка три отроков самостоятельно к Калуге отправились, и подсказывает мне сердце, среди них твой Тимофей. Не волнуйся ты так, девонька, под Калугой воеводы тоже не глупого десятка, не пустят отроков в бой, иное дело для них отыщут.
– Я иду на Угру, – решительно заявила Евдокия.
– Евдокия Игнатьевна, – положил руку ей на плечо Антип Захарович, – не дело это. Ни жилья там не найдёшь, ни работы для девицы. Кременец – и то место уже воинское, а в Калуге и вовсе чужакам делать нечего. Уходят оттуда, кто могут, а ты туда собралась?
– Я должна присматривать за Тимофеем. Вернее, должна вернуть его домой!
– А если он откажется возвращаться? Найдёт себе дело при войске?
– Он ещё слишком мал…
– Десять лет ему уже, девонька. Век у юбки не удержишь.
Евдокия поджала губы, весь вид её выражал упрямство.
– Война отняла у меня родителей, я не позволю ей отнять ещё и брата.
– На всё воля Божья, Евдокия Игнатьевна. Не в наших руках судьбы людские, – покачал головой Антип Захарович. – Коли суждено – вернётся Тимофей…
– Антип Захарович! – умоляюще посмотрела на него Евдокия. – Пожалуйста, помогите мне до тех мест угорских добраться, где войско стоит.
– Эх, – крякнул в бороду тот, – не переубедить тебя, девонька?
Евдокия замотала головой.
– Бедовая ты девица, Евдокия Игнатьевна, ох, бедовая…
Наверное, тётя крепко молилась за неё. Как ещё объяснить, что Антип Захарович, человек занятой, не оставил её, а принялся хлопотать, пособляя ей?
Уже к вечеру её пристроили к семейной паре, которая направлялась на Угру.
Муж, Григорий, был ратником, оправившимся от ран и ехавшим в полк, а жена, Василиса, не пожелала оставлять его, сказав, «куда муж, туда и жена». Посмеиваясь над собой, Василиса уверенно говорила:
– Кухарка и на войне пригодится. Человек, что еду готовит, чай, человек не последний.
– Это верно, – соглашался Григорий.
– И помощница мне всегда пригодится, – добавляла Василиса, успокаивающе похлопывая Евдокию по руке.
– Тоже верно, – не спорил Григорий.
Он предпочитал во всём соглашаться и с Василисой, и с другими людьми, и Евдокии это казалось признаком слабости душевной. Ратников она представляла себе другими. Более… свирепыми? жёсткими? А тут ей иногда чудилось, будто верховодит в семье Василиса. Ведь именно Василиса решила помочь Евдокии, Григорий лишь согласился с женой.
И вот снова цепь лодий скользит по водной глади. Снова проплывают мимо лесистые берега, да сонно плещется вода… Мерещится, будто река тянет лодьи назад, против течения, путешествие выйдет долгим-долгим-долгим-долгим… до бесконечности… И потому прибытие к месту, где стоят полки великого князя, оказывается внезапным.
На этот раз Евдокия не одна – Василиса крепко держит её за руку. И это успокаивает Евдокию. Верится ей: всё сложится хорошо, найдётся и вернётся в Москву Тимофей, не пустят ордынцев на землю русскую ратники, не будет пожаров и смертей.
Евдокия печально улыбнулась сама себе: глупая вера! Ордынцы сильнее. Не выстоять Руси и на этот раз. Не защитит воина Григория и прочих ратных людей русских Богородица. Раньше ведь не защитила?
Несколько хлопотливых часов: поиск жилья и обустройство на новом месте, расспросы, суета… и вот уже Евдокия – помощница при Василисе и ещё нескольких женщинах, которые готовят еду ратникам.
И вдруг перед нею оказывается Тимофей, комкает в руках старую шапку, в глаза не смотрит. Григорий же, что привёл Тимофея, лишь улыбается в усы.
Евдокия думала: накричит на брата, заругается, высказывая всё, что накипело, однако лишь бросилась к нему, обняла крепко-крепко и расплакалась от облегчения. Живой, здоровый!
– Прости, Дуня, прости, – повторял Тимофей. – Ну, прости…
Наконец она успокоилась, вытерла слёзы и утащила брата в угол.
– Мы должны вернуться, – сказала Евдокия. – В Москву. А лучше – на север куда податься. В Новгород или в Псков… Туда ордынцы не дойдут.
– Дуня! – рассердившись, вывернулся из её объятий Тимофей. – Что ты говоришь! Я не для того сюда пришёл, чтобы бежать. Я хочу помочь. Защитить нашу землю.
– Как ты её защитишь? Как, Тимошка? Много ли от тебя толка? Ты и оружие держать не умеешь, и отрок ещё совсем. Не будет от тебя прока, и от меня тоже не будет. Зря князь великий отпор дать решил, сильнее ордынцы, только погубит он души русские.
– Не тебе, Дуня, за князя великого решать! – вспылил Тимофей.
– Не мне, – согласилась Евдокия. – Но за нас двоих я решать могу. И мы возвращаемся. Со дня на день ордынцы к бродам и перелазам подступятся, опасно нам здесь оставаться…
– Если так страшно тебе, зачем сюда пришла? Бежала бы в Новгород свой или в Псков!
– Но я же не могла тебя бросить… – растерялась Евдокия. – Ты – всё, что у меня осталось, Тима. Не могу я тебя потерять!
– А я не могу уйти, – вскинул голову Тимофей. – Не могу землю родную в беде оставить и бежать, как последний трус. Если есть дело, которое только я смогу исполнить – выполню я его. И не уйду я, как ни упрашивай, Дуня. Сама беги, а меня на предательство не толкай.
– Какое же это предательство, Тимошка? Бережёного и Бог бережёт. Коли погибнешь ты бессмысленно, какую пользу это принесёт?
– Если моя гибель поможет кому-то другому – бессмысленной она уже не будет, – уверенно отозвался Тимофей. – Если моя жизнь окажется той каплей, которая чаши весов в нашу пользу качнёт, как могу я бежать?
Долго ссорились Евдокия и Тимофей, но так и не смогли переспорить один другого. Даже расплакалась Евдокия, но и это на Тимофея не подействовало. Верил он, будто должен остаться и, коли уж не сражаться наравне с воинами, так помогать им во всём.
Что оставалось делать Евдокии? Она могла покинуть стан русских воинов и уйти в безопасное место, но страх перед ордынцами оказался слабее страха оставить брата. Она тоже осталась, надеясь всё же переубедить Тимофея.
К огорчению Евдокии, Василиса во всём соглашалась с Тимофеем. Они мыслили одинаково, и оба жили верой, которой так не хватало Евдокии. Да, она продолжала ходить в церковь, но ордынцы с каждым днём были ближе, то и дело приходили вести о новых схватках, и всё чаще она думала: вот погибнет русское войско – и Тимофей наконец поймёт, что сестра была права, а он – нет.
Нагрянула осень тяжкая, сырая, ветреная, с деревьев опала листва. Бои за переправы шли не переставая. Пока победы одерживали русские отряды, и войскам хана Ахмата не удавалось перейти Угру.
Евдокия не понимала, почему войска великого князя не пересекут реку и не обрушатся на противника, почему Иван Васильевич позволяет постоянным стычкам изматывать его людей? Или государь, как и она, знает – Орду не победить? Тогда почему он дозволил эту войну?
Вопросы, вопросы, на которые у Евдокии не имелось ответов. Больше всего на свете она хотела мира. И известие о том, что великий князь Иван Васильевич возвращается в Москву, обрадовало её. Значит, он понял, понял – всё бесполезно, значит, он попросит хана Ахмата о мире, и эта бессмысленная война закончится!
Василиса радости Евдокии не разделяла, наоборот, гневалась при одной мысли о возможности перемирия. Но верила, будто не струсит великий князь, не допустит нового позора.
– Разве это позор? – удивлялась Евдокия. – Это здравомыслие. Зачем сражаться, зря людей губить? Худой мир лучше…
– Дуня. Сколько лет уж мир этот худой между нами и Ордой – и сколько лет наших людей в полон уводят. Сколько лет дань мы платим, сколько лет города наши сжигают. Сколько лет мы в страхе живём. Нет, Дуня, пора нам свободу вернуть. С Божией помощью одолеем мы врага.
– И где раньше эта помощь была? – ворчала привычно Евдокия, на что Василиса устало качала головой. Как объяснить тому, кто слушать не хочет?
Тимофей тоже отказался покинуть берег Угры. Многие шустрые отроки, не подходящие по возрасту, помогали дружине и ополчению при конях и обозных телегах. То, что уезжает великий князь, Тимофея не интересовало, ведь оставался сын великого князя, Иван Молодой, и стычки отрядов на берегах не прекращались.
– У великого князя и иные дела да советы всякие, – сказал Тимофей, – а на то, чтобы здесь сражаться, у него сын есть и мы. Не вернусь в Москву, пока ордынцев навсегда не прогоним.
И хорошо бы только он так думал, да только все, с кем сталкивалась Евдокия, по-иному и не помышляли. Волновались, как бы не вздумал великий князь на попятную пойти, ибо понеслись слухи, будто и вправду хочет Иван Васильевич снова с ханом Ахматом замириться.
Евдокию эти слухи радовали, а остальных гневили. Люди устали. И ещё верили, будто должен прийти конец многолетнему гнёту. Когда-то на реке Непрядве войска ордынцев уже были разбиты, сумеют разбить их и снова, и на этот раз окончательно.
– Та победа при Непрядве ничего ведь не изменила, – жалобно сказала как-то Евдокия Василисе. – Почему же что-то переменится сейчас? Только люди погибнут.
– Та победа изменила многое, Дуня, – серьёзно ответила Василиса. – Ты не смотри, что мы под ордынцами остались, ты смотри, что люди увидели. А увидели, что ордынцы – не всесильны и Бог на нашей стороне. Увидели – только вместе мы победить сможем. А уж почему урок не сразу усвоили, почему так много лет на него понадобилось, это уже людская вина. Даже сейчас в ссоре с князем великим братья его! Война на пороге, они же враждовать вздумали. Сколько сил на примирение ушло, а ведь и сейчас могут они в любой момент уйти или восстать. Хоть и замирились они, боюсь, великий князь не доверяет им по-прежнему… А доверие – единственное, что сейчас нас выручить может. Доверие да молитва.
– Думаете, не перейдут татары реку? Спасёт нас молитва?
– До сих пор не перешли, – пожала плечами Василиса. – Сколько уже хан Ахмат на том берегу стоит, а броды Угры до сих пор не перешёл. Отбиваемся мы, Дуня.
– Но мы только защищаемся! Почему бы тогда не напасть самим?
– Наше войско слабее. А время на нашей стороне.
– Время? Скоро зима, реки замёрзнут, и перейти их станет легче лёгкого. Тогда точно спалят ордынцы наши города.
– Не думаю, – качнула головой Василиса. – Ордынцы зиму нашу не любят. Пришли-то они летом, одёжу тёплую навряд ли запасли… Коли до зимы продержимся, поддержкой холода нам станут. Видать, поэтому великий князь и тянет время.
Евдокия вздохнула. Она ничего не понимала. Ей казалось, будто всё должно решиться, словно когда-то на реке Непрядве: выйдут друг против друга два войска, грянет сеча великая, и кто выживет, тот и победит. А это затяжное стояние двух войск друг напротив друга с постоянными стычками, в которых то и дело пробовались силы, но ни одна из которых не становилась решающей, только раздражало Евдокию. Скорее бы всё закончилось!
Об этом она и молилась во время частых крестных ходов. Хоть бы как-то всё разрешилось, лишь бы прекратилась эта выматывающая неопределённость. Как только Василиса ухитряется спокойно жить и улыбаться, наслаждаясь каждым днём, когда эти дни полны тревог? Как ей удаётся со спокойным сердцем отпускать Григория, словно и нет угрозы, что однажды он не вернётся?
Что даёт ей силы? Вера? Почему же саму Евдокию эта вера не поддерживает, не успокаивает, почему в сердце её только страхи и сомнения? Ведь она так же исправно молится, как и Василиса. Всё, чего желает она – чтобы всё разрешилось в битве, скоро и ясно…
Желание Евдокии сбылось: войско Ивана Молодого всё же столкнулось с войском хана Ахмата, когда ордынцы попытались пересечь Угру всей силой. Битва шла несколько дней. Евдокия и Василиса с ног сбились, помогая лекарям и монахам, как и другие женщины: слишком много было раненых и умирающих. Но когда отряды ордынцев были отброшены за Угру, ничего не изменилось. По-прежнему стояли два войска на двух берегах реки, по-прежнему ходили дозоры бродами, по-прежнему жили и молились люди на русском берегу – только раненых и убитых стало намного больше.
Евдокия окончательно запуталась: кто же победил? Разве не должно было определиться раз и навсегда, владеть или нет Ахмату Русью? Почему ничего не переменилось?
Известие о переговорах успокоило её. Теперь всё ясно, просто и правильно. Состоялось сражение, после него великий князь и хан переговорят, уладят дело. И ордынцы уйдут, а Евдокия с братом вернутся в Москву. Обнадёженная, Евдокия стала ждать.
Переговоры, однако, затягивались. Говорили, будто хан требует невозможного, будто великий князь не может пойти на уступки, будто судьба русская зависит от решения Ивана Васильевича. Евдокия не понимала: чего же такого требует хан Ахмат, почему нельзя пойти на мир? Почему медлит великий князь московский? И ведь все вокруг это понимали… и оттого Евдокия поделиться своими сомнениями ни с кем не могла. Она даже на исповеди ограничивалась рассказами о повседневны хмалых грехах, а о том, что творилось у неё на сердце, предпочитала умалчивать.
А люди вокруг жили надеждой. Говорили: уже на подходе полки братьев великого князя, раньше враждовавших с ним, а теперь помирившихся; говорили, будто не готовы ордынцы к холодам, будто болезни и голод свирепствуют на другом берегу Угры. Ходили слухи и о некоем отряде, который тайно пробирался к столице Орды, но большинство считало: нет, это лишь пустые разговоры… Коли было бы это правдой, толковали меж собой люди, никто бы не узнал о тайном отряде, а коли пересуды пошли, значит, нарочно слух пущен.
В сердце Евдокии, помимо её воли, тоже стала закрадываться надежда. Что если и вправду на этот раз ни с чем уйдут ордынцы? Ведь Алексин они уничтожили быстро, а здесь стоят уже долго и никак даже реку не перейдут.
Нет, нет, нет, она не станет в это верить. Больно будет видеть воинство Ахмата, когда он всё же переправится через Угру… Сейчас его сдерживают лишь переговоры. Хоть и сказывают, будто они безуспешны, а всё же худой мир покамест нерушимо стоит.
…Этот день не отличался от других. Разве что заметно похолодало, и печь в отведённых под лечебницу палатах едва справлялась с обогревом. Евдокия стояла около неё, тщетно пытаясь отогреть замёрзшие руки и даже не сдерживая слёзы: умер от ран ещё один ратник. Её переполняло чувство бессилия.
Наконец она не выдержала и, предупредив об отлучке, выбежала на улицу. Постояла, подставив лицо дождю, и направилась к ближайшей церкви. Евдокию терзала мысль тяжкая, неподъемная: почему Бог допускает все эти смерти? Почему не направит сердце великого князя Ивана к миру?
Шагнула в дрожащую от пламени лампадок и редких свечей темноту, опустилась на колени, стала едва слышно, одними губами, жаловаться. Но не ждала ответа.
Храм был почти пуст. Евдокия успокоилась немного и принялась вставать, но затёкшая нога подвернулась, и она едва не упала. Её успела подхватить под руку молодая женщина, оказавшаяся позади.
– Спаси Бог, – улыбнулась ей Евдокия, невольно отметив, что та ей незнакома: женщин в здешних местах оставалось не так уж много, и почти все они знали друг друга хотя бы в лицо.
Незнакомка тепло улыбнулась.
– Помочь тебе? – спросила она. – Кажется, худо тебе.
Евдокия хотела возразить, мол, чувствует себя отлично, однако тут закружилась голова. Мир вокруг поплыл, она крепче схватилась за подставленную руку.
Женщина вывела Евдокию на холодный свежий воздух и помогла сесть на скамью.
В голове немного прояснилось.
– Прощу прощения за беспокойство, – сказала Евдокия. – Сама не знаю, что со мной сегодня…
Женщина села рядом, запрокинула голову, глядя в низкое серое небо. Евдокия последовала её примеру. Какое-то время обе молчали.
– Знаете, – сказала внезапно для себя Евдокия, – я бы всё на свете отдала, любую цену заплатила, лишь бы нынешняя война закончилась. Я так устала от смертей…
– Любую цену? – повторила женщина. – Уже много лет мы платим за мир: данью, черной памятью, жизнями уводимых в полон людей. Но этот мир так и не настаёт.
– Да ведь мы то и дело сопротивляемся! Не желаем смириться…
– Смириться с вечным рабством? С тем, что снова и снова наши дети будут расти без родителей? С тем, что снова и снова на нашу землю будут приходить, разрушая всё, что нам дорого? Это не мир, девочка. Между рабами и хозяевами никогда не бывает мира, потому что мирятся с людьми, с равными, а не со скотом.
– Но мы никогда не станем для них равными. – Евдокия подышала на замерзающие пальцы.
– Станем, если добьёмся свободы. Именно поэтому сражаемся.
– Но мы слабее! И численно, и…
– У нас есть нечто большее, нежели число воинов. – Женщина достала из кармана тонкие варежки и надела их на руки Евдокии. – На нашей стороне правда. Правда и Бог.
– До сих пор они нам не особо помогали, – жалобно сказала Евдокия. – А как же вы? Это же ваши варежки…
– Возьми, тебе нужнее, – улыбнулась женщина. – И расскажи мне, отчего ты думаешь, будто раньше нам не помогали? Присмотрись: Русь жива. Жива, хотя была на грани исчезновения, едва не превратилась во множество мелких и чужих друг другу княжеств, а их так легко было бы захватить чужеземцам. Живы её люди и её душа. Мы боремся, хотя так просто было бы сдаться и исчезнуть. И будем бороться, пока силы есть.
– Лучше погибнуть за правое дело, чем жить во лжи, да? – вспомнила фразу Василисы Евдокия. – Но если погибнут все, то кто тогда отстоит правое дело?
– А кто его отстоит, если все его предадут? – ответила вопросом женщина.
– Предадут… – повторила Евдокия. – Получается, я предаю, хотя всего лишь хочу защитить? Я хочу только, чтобы все были живы и здоровы! Разве это плохо? Я… я запуталась.
– Загляни в своё сердце, – серьёзно сказала женщина. – Чего ты хочешь на самом деле? Каково твоё истинное желание?
Евдокия снова посмотрела на небо. Она хочет, чтобы они с Тимофеем жили в безопасности. Нет, не так. Она хочет, чтобы все дети были в безопасности. Чтобы не было постоянных ордынских набегов. Чтобы русские люди жили спокойно… нет, неправильно.
Свободно.
Ведь пока они данники Орды – не знать княжествам русским покоя. А жизнь без страха – это свобода.
Евдокия замерла. Неужели это и есть то, что понимали все и во что верили? Та истина, которую отказывалась понимать она, ослеплённая страхом и унынием?
Онаповернулась к незнакомке, желая спросить, желая спросить… ох… её уж нет. Скамья пуста.
Когда успела уйти? Как Евдокия ухитрилась не заметить этого? Неужели настолько увлеклась она своими мыслями?
Похоже, времени прошло немало: уже стемнело. Пора бы поспешить домой, небось начала волноваться за пропавшую Евдокию Василиса.
Весь вечер Евдокия была молчалива и задумчива. Тимофей пытался расспросить её, но она ограничивалась «да» и «нет», и то невпопад.
На следующий день она уже не чувствовала себя чужой. Бог не оставил Русь, Бог помогает. Молитвы не тщетны.
Евдокия по-прежнему со страхом ждала заморозков, но страх ныне стал иной. Прежде она не желала, чтобы войска сошлись, заранее уверенная в поражении русичей, а теперь, наоборот, боялась: а ну как откажутся великий князь Иван Васильевич и его сын сражаться, сдадутся, утратив силу духа?
Заморозки ударили, но по-прежнему лишь отдельные отряды ордынцев пытались пересечь реку по льду, и их отбивали отряды русские. Вдруг пролетела весть: московские полки отходят к Кременцу.
– Почему? – недоумевал Тимофей. – Мы отбиваем Орду, не прошла она!
– У Кременца оборону держать легче, – отвечал муж Василисы. – Коли перейдут реку ордынцы, здесь сложнее оборону держать станет. Разумнее, коли мы у Кременца их войско встретим.
– Но до Кременца сколько всего они разрушат!
– Тимофей, не нам волю княжескую оспаривать.
– Я остаюсь. Я буду сражаться!
– Тима! – испугалась Евдокия, уже почти собравшая вещи.
– Ты уходи, Дуня. А я останусь, до последнего буду охранять русский берег.
– Тима!
Но мальчишка лишь натянул тулуп и выскочил из дома. Евдокия хотела броситься за ним, но Василиса удержала её.
– Проветрится, одумается. Да и утро вечера мудрее.
Тимофей действительно скоро вернулся, но с сестрой разговаривать не стал. Лишь завернулся в одеяло и притворился спящим. А утром ушёл задолго до рассвета. Евдокия проснулась с первыми петухами, но его уже не было. Даже не позавтракав, она поспешила на поиски.
Проходя мимо церкви, Евдокия увидела ту женщину, которая помогла ей несколько дней назад.
– Здравствуйте, – окликнула её Евдокия и подошла ближе, протягивая варежки. – Вот, хочу вернуть. Благодарю, они меня очень выручили.
– Я всегда рада помочь, – тепло улыбнулась женщина. – Но разве не должна ты уйти отсюда?
Евдокия прикусила губу… и внезапно выложила женщине все страхи свои и весь гнев свой: и про упрямство брата, и про беспокойство о русском береге и остающихся здесь людях, и про неправильное решение великого князя уйти в Кременец – ведь нельзя же ордынцев за Угру пускать! Нельзя, неправильно.
– Я раньше думала, будто так вернее будет, если сдадимся мы, а теперь понимаю, неправа я была! Вы мне словно глаза открыли, – пылко говорила Евдокия, стискивая пальцы. – И Тимошка, как назло, уходить не хочет, а одного я его не оставлю, хотя и не будет от меня проку никакого… Но ведь и в гибели нашей напрасной ничего полезного не будет, верно же? И не знаю я, как поступить… Коли уйдём в Кременец, сможем ещё пригодиться, а останемся – только погибнем, но разве это Тиме объяснишь? Он говорит, одна уходи, а как я его брошу? Я матушке с батюшкой слово давала его уберечь!
Она повторялась, спотыкалась, запиналась. Женщина понимающе смотрела на неё. Она коснулась сжатых пальцев Евдокии. Та, ощутив мягкое тепло её рук, немного расслабилась и жалобно взглянула в глаза собеседницы.
– Ордынские отряды не перейдут Угру, – уверенно сказала та. – Ничего не бойся. Всё будет хорошо.
– Вы уверены? – жалобно спросила Евдокия, хотя в душе её уже возникала необъяснимая убежденность, что женщина говорит правду. Неизвестно, откуда знает она о том, чему только предстоит быть, но Евдокия почему-то верила ей. На душу снизошло спокойствие.
– Уверена, – улыбнулась женщина и ласково поцеловала Евдокию в макушку.
Девушка разрыдалась и, утирая слёзы, не заметила, как женщина снова ушла, исчезнув в осенних сумерках. Евдокия направилась домой. Оставался всего лишь переулок, когда она увидела Тимофея. Брат сердито швырялся снежками в забор.
– Тима…
– Я поеду с тобой в Кременец, – буркнул он. – Не хочу, чтобы ты из-за меня пострадала.
– Никуда мы, Тима, не поедем, – обняла его Евдокия. – Я верю, ордынцы Угру не перейдут. Подождём, пока санный путь не установится, тогда и вернёмся в Москву. А до тех пор здесь останемся.
– Но войска почти все ведь ушли! Стан, почитай, брошен.
– Не Богом, Тима. Людьми, и то не всеми.
Тимофей вывернулся и пытливо посмотрел ей в лицо:
– Что это с тобой, Дуня? Сама на себя не похожа, совсем иное ты раньше говорила.
– Просто я поумнела, – улыбнулась ему Евдокия. – Пойдём домой?
Одиннадцатого ноября войска хана Ахмата отступили от Угры, так и не перейдя реку. Кто-то говорил, будто ордынцы испугались холодов и наступившего голода, кто-то приписывал их отход политическим и военным усилиям великого князя Ивана Васильевича. Но большинство верило: Русь защитила Богородица.
А Евдокия и вовсе в этом не сомневалась. И сидя в санях, увозивших её с Тимофеем в Москву, она снова и снова благодарила и Царицу Небесную, что сберегла и её, и Тиму, и других людей, и ту незнакомую женщину, которая подарила ей веру. Жаль только, Евдокия больше её не встретила… Впрочем, теперь она уже не ощущала себя одинокой. Отныне она знала: всегда найдётся человек, который поймёт и примет её. Ведь она не одна: Бог всегда с нею, и Он её защитит.
Как и Русь, которой отныне быть – свободной!
