Дмитрий Федотов. Угра – река тихая
Лето 6980-е. Червень
– Кистью работай, Митька, кистью!.. – Василий Замятня, кряжистый, седоголовый, но всё ещё крепкий сорокалетний муж, сокрушенно покачал головой, глядя на то, как сын пытается делать смертельную «восьмёрку» клинком сабли. Одиннадцать вёсен парню – пора бы уж освоить основные приёмы сабельного боя. Не ровен час, татары в набег пожалуют – отбиваться придётся всем, от мала до велика.
Димитрий стиснул зубы и пошел в очередную «атаку» на соломенного болвана с торчавшими в стороны руками-палками. Запястья он давно уже не чувствовал – онемело всё, от кисти до локтя. Только что с того? Татары ждать не станут, пока у русича руки отдохнут. Клинок тихо шелестел, описывая сверкающую петлю перед Димитрием, и когда достиг цели, легко отсёк обе палки-руки болвана по самое туловище.
Димитрий облегченно остановился и почти уронил саблю, вонзив ее в траву перед собой. Повернулся и встретился с одобрительным взглядом отца.
– Неплохо, сынок, неплохо!.. Только ведь в бою одним татарином дело не кончится, смекаешь?..
Замятня подошел и обнял Димитрия за крепкие не по годам плечи: вырос сын за последнее лето, ох, вырос! Ростом всего на полголовы пониже отца, а силушкой – Бог даст! – сровняется совсем скоро. Вон как сегодня саблей работал – хоть сейчас в дружину.
Так, в обнимку, они и направились через луговину к воротам крепости. Глядя на высокие и ровные стены родного Олексина, Замятня в который раз помянул добрым словом нового воеводу, боярина Беклемишева – дай Бог ему здоровья! Именно с его назначением тихий Олексин стал быстро обрастать стенами, башнями, новыми посадами. За посадом дальше в степь поползли узкие языки обработанных полей – рожь, пшеница, ячмень, – зазеленели огороды. Русичи везде быстро приспосабливаются – это у них в крови.
Они почти достигли ворот, как сзади послышался дробный стук копыт по пыльной дороге. Верховой едва не сбил пеших, буквально влетев в приоткрытую воротину.
– Не к добру!.. – проворчал Замятня, отряхиваясь. – Идем-ка быстрее, сынок!..
– Никак княжеский вестник, а, тятя?.. – забеспокоился Димитрий. – Неужто татары пожаловали?
Они почти побежали, проскочив под носом у стражников, нацелившихся закрыть ворота. Это тоже показалось странным и тревожным – на полях и огородах полным-полно оратаев, занятых повседневными и необходимыми делами.
– Ну-ка, Митька, беги до дому, посмотри там, где кто – мать, сестра, брат, дед… Собери всех, и ждите меня. – Замятня произнёс это таким тоном, что Димитрий и не подумал возражать, хотя очень хотелось самому отправиться на площадь, к дому воеводы, и разузнать, что за весть привёз княжеский гонец.
Отрок послушно свернул на первом перекрестке и помчался по узкой улочке, молясь про себя, чтобы никто из близких не вздумал отлучиться из крепости.
Замятня же направился прямиком к воеводе. Он, хотя и не состоял уже на службе у князя – годы и раны сделали свое дело, отправив некогда могучего и опытного воина на покой, но в крепостной дружине оставалось немало тех, кого он учил в разное время премудростям сабельной схватки. Василий надеялся через них получить свежие новости. О том, что Большая орда собралась в поход на Русь, стало известно ещё весной, и великий князь Иван Васильевич тогда же бросил клич во все княжества и уделы Московской земли: собирайтесь, други, опять татары идут поганить землю нашу!.. Но шли недели и месяцы, а ордынцы всё не появлялись. Кое-кто из князей возвратился в родные уделы, люди вновь приступили к повседневным делам – жить-то надо! Уже и лето на осень повернуло, и великий князь решил было, что обойдется, ан нет!
Аккурат на Ивана Купалу татарские разъезды объявились сразу в нескольких местах на правом берегу Оки – от Каширы до Тарусы. Иван Васильевич вынужден был вновь созывать дружины и рассылать разведчиков по Заочью, дабы не проворонить появления орды. И вот теперь – княжеский гонец средь бела дня!..
Замятня поспел вовремя. Едва шагнул к калитке воеводского дома, как оттуда буквально наскочил на него молодой холоп.
– Василий Гаврилович, меня за вами-то и послали! Воевода лично повелел, мол, без Замятни не возвращайся!
– С чего бы Семену Ивановичу про отрезанный ломоть вспоминать? – нахмурился Василий, а у самого сердце захолонуло: неужто всё так плохо, что понадобились даже старые и битые?
Он пошел за холопом в дом. В просторной горнице за столом уже сидели сам Беклемишев, оба его старших сына, сотники Егор Бодун и Василий Хлыст и, конечно, княжеский гонец – молодой сын боярский в пропылённом плаще поверх походного кафтана. Перед Семеном Ивановичем лежала на столе развернутая княжеская грамота со сломанной печатью.
Увидев Замятню, Беклемишев слегка приподнял от удивления брови – дескать, не успел позвать, а ты уж тут? – и сделал приглашающий жест. Василий скромно присел с краю стола на скамью, положив ножны с саблей рядом.
– Да не жмись там, Василий! – поморщился Беклемишев. – Садись ближе, разговор больно серьёзный – твое мнение не лишним будет…
* * *
Домочадцы ждали главу семейства, чинно сидя в ряд на лавке в горнице. Замятня вошёл, оглядел всех по очереди и сказал:
– Орда пришла под Тарусу. Хочет перейти Оку. Броды охраняют полки воеводы Челядина и князя Белозерского, но их слишком мало. Потому великий князь повелел отправить им в помощь дружину Олексина.
Он замолчал. Домочадцы тоже молчали, ожидая продолжения. Не дождались. Димитрий, не утерпев, осторожно спросил:
– А что же нам делать, тятя, если татары сюда пожалуют? Кто крепость держать будет?
– Мы, – коротко бросил Василий. – Все, кто сможет!..
– Неужто воевода бросит нас? – Дед Силантий поскреб свою белую, клочкастую бороду, покачал головой. – Семен Иванович всегда правильно поступал…
– И теперь правильно поступит, – твердо сказал Замятня. – Нельзя татар за Оку пропустить! Беда всем будет. Ты, дед, лучше поди да собери по дому всё, что сгодиться может.
Силантий понятливо кивнул и вышел.
– Для чего? – не поняла Любава, старшая дочь.
– Для отпора нехристям окаянным! – рассердился Василий. – Не ваше это бабье дело! Ваше дело – дома в подполе сидеть, как мыши, пока татар не прогоним. Димитрий, – повернулся к сыну, – остаёшься за старшего – дом стеречь, родных беречь!
Вернулся Силантий, неся в охапке пару сабель, сулицу и лук без тетивы. Замятня осмотрел сабли и отдал одну Димитрию – ту самую, с которой он тренировался на лугу. Затем надел свой старый боевой пояс, прицепил к нему вторую саблю в деревянных ножнах, взял сулицу и шагнул к двери. В тот же миг жена, доселе как воды в рот набравшая, сорвалась с лавки, кинулась мужу в ноги и заголосила навзрыд:
– Ой, Васенька, миленький! Христом-Богом прошу, не ходи никуда – пропадешь ведь! Старый ты мечом махать!..
– А ну цыц, Матрёна! – посуровел Замятня, рывком поднял с пола жену, заглянул в глаза. – Если по домам сидеть станем, татары всех порубят, а кого и в полон заберут. Ты этого хочешь?
Жена, продолжая реветь, только головой помотала, потом вцепилась обеими руками в мужнины плечи, мелко потрясла и вдруг сказала громко и ясно:
– Только посмей погибнуть – вовек не прощу! – Отвернулась и ушла за печь, загремела горшками, застучала посудой.
Замятня несколько секунд постоял, глядя в пол перед собой, потом резко повернулся и вышел, задев сулицей за косяк.
* * *
Они пришли на рассвете. Предутренний туман с Оки затянул почти всю широкую луговину и посад перед крепостью. И вот из молочного марева начали медленно выныривать строй за строем всадники на коренастых мохнатых лошадях. Они не кричали и не размахивали саблями и копьями, молча двигались сквозь туман к стенам Олексина и вдоль них, как бы обтекая преграду. Много повидавший степняков за время службы у князя, Замятня покачал головой:
– Эко их понапёрло!.. Да тут не одни татары…
– А кто ж ещё?.. – с опаской спросил кто-то сзади.
– Вон те, в малахаях, кажись, кыпчаки. Стрелки они отменные!.. А те, с длинными пиками и хвостами на шеломах, похоже, ногайцы. Не приведи Господь с ними в поле чистом сойтись!..
Василий осекся. Не то бы надо сейчас сказать, да само вырвалось. И добавил бодрее:
– А, всё едино – нехристи! Бивали мы и тех, и энтих!.. Сладим и теперь, с Божьей помощью!
Ополченцы на стенах таращились на незваных гостей – кто с ненавистью, кто со страхом. Страха было больше. Да и как без него, когда воочию видишь этакую мощь!..
– Сомнут они нас, – со вздохом проворчал стоявший рядом с Замятней на стене кузнец Михайло Подкова. – Их же десять против одного! А то и больше!..
– Авось не сомнут, – откликнулся слева молоденький стражник, один из немногих, кого оставил воевода Беклемишев, уводя дружину за реку. – На эти стены ещё забраться надобно, да живым желательно!..
Замятня, взявший на себя командование обороной южной стены, вполголоса произнёс:
– Пахоня, лучников на стену! Быстро!..
Парнишка за его спиной сорвался с места и исчез в жидком молоке, просочившемся за стену и потихоньку затоплявшем крепость.
А татары всё шли и шли. Первые ряды давно скрылись в тумане по левую сторону крепости, а новые продолжали неспешно проявляться справа. Замятня насчитал уже пять бунчуков – это ж целая «рука», пять тысяч воинов!.. И впрямь – по два десятка на каждого.
Позади затопали по лестницам, задышали неровно, напряженно. Замятня оглянулся. Все на месте – почти четыре дюжины стрелков. Да и то сказать – не лучники-воины, одни охотники… Выстроились вдоль края стены. Василий прошелся перед ними, внимательно оглядывая снаряжение, всматриваясь в лица, ловя взгляды – нет ли опаски или худшей слабины. Да, на стену явились не воины!.. Но ведь пришли! Сами!..
– Други мои, – заговорил он негромко, – пришел наш черёд стоять за землю русскую! Нехристи татарове хотят перейти Оку и сжечь наши грады и веси. Так не пропустим их! Не сдадим Олексин на поругание и разрушение!.. В общем, бейте их, братья, нещадно!.. Как полезут, подпускайте поближе и – насмерть!..
Ждать долго не пришлось. Едва солнце поднялось из-за окоёма и брызнуло умытыми лучами по степи, загоняя туман в распадки и овраги, татары пошли на приступ. Они с гиканьем проносились вдоль стен и башен, осыпая защитников градом коротких, толстых стрел. И хотя большинство их не причиняло никому вреда, но не давало и толком прицелиться в юркого неприятеля.
После короткой перестрелки Замятня скомандовал прекратить бесполезный огонь и беречь стрелы для приступа. Решение оказалось правильным. Татары, помыслив, что противник слаб, решились приступить к стенам с лестницами, даже не укрываясь за щитами!
Замятня выжидал. Но вот лестницы заполнило гогочущее и орущее разноплемённое воинство, и Василий дал отмашку. Коротко пропели тетивы, и на степняков устремился рой красноперых стрел.
Эффект был впечатляющим. Татары посыпались с лестниц, как горох, и большинство их подняться уже не смогли. Часть лестниц рухнула и сломалась. Уцелевшие степняки опрометью бросились назад, под прикрытие своих лучников.
И снова закружилась лихая круговерть под стенами. И как бы ни были не прицельны татарские стрелы, но всё же они находили своих жертв, и ряды защитников города понемногу таяли. Голова Замятни гудела, ровно заутренний колокол, – и ему пару раз досталось стрелой по шелому.
Неизвестно, сколько бы ещё продержались защитники – наверное, пока все бы не полегли на стенах, но татарам надоела суетливая стрельба, и они неожиданно перенесли огонь со стен внутрь крепости. Да ещё горящими стрелами!..
Что может быть опасней запалённой стрелы, если на улице жара и вёдро? Соломенные и тесовые крыши вспыхнули, как свечки. А тушить огонь нечем да и некому. Вдобавок в крепости из-за быстро растущего пожара началась паника. Замятня понял, что это конец, и приказал отступать к северным воротам, выходившим прямо к броду через Оку.
Люди – старые и малые – метались туда-сюда, ища спасения, мешая друг другу. Замятня и ещё несколько опытных воинов пытались вразумить и навести хоть какой порядок, чтобы направить жителей к реке, но – тщетно. В разгар суматохи раздался оглушительный грохот и треск – рухнули прогоревшие главные ворота крепости, и татары хлынули внутрь, убивая всех подряд.
Василию удалось собрать вокруг себя пару дюжин уцелевших стрелков и копейщиков. Они перегородили главную улицу телегами, и когда по ней понеслась улюлюкающая волна победителей, успели дважды дать залп почти в упор. Ошеломленные татары заметались, ища выход из ловушки, а русичи неспешно продолжали расстреливать нехристей, пока не кончились стрелы. К тому же в конце улицы появились конные лучники, и обстановка сразу изменилась. Теперь уже Замятне с дружиной пришлось срочно искать укрытия и путей отхода. Но они потеряли время!.. И когда выскочили на площадь перед домом воеводы, поняли, что окружены.
* * *
Димитрий очнулся от боли. Болело всё тело, каждая косточка, каждая мышца. И голова. Она особенно сильно давала о себе знать от тряски, что преследовала Димитрия в забытьи.
Он плохо помнил последние события. Какие-то отрывки. Вот закричали и побежали по улице люди, вот загорелся соседний дом – кузнеца Михайлы. Потом раздались топот копыт и гортанные крики. Вот дверь дома содрогнулась от тяжёлых ударов. Димитрий встал перед ней с обнаженной саблей в одной руке и деревянным щитом в другой.
Дальше ещё отрывочнее…
Чьи-то свирепые скуластые лица… лязг стали… крики, мать, сползающая по стене, и кровавый след от нее на белом… Любава на полу, цепляется руками за лавку, а ее за ноги тащат двое узкоглазых… убегающая Любава… сабля в руке, со стекающей по клинку чужой кровью… и – удар!..
Димитрий с трудом разлепил веки. Оказалось, что он лежит поперек седла, связанный по рукам и ногам, а лошадь под ним неспешно трусит по пыльной степной дороге. На мгновение пришел страх, оттеснивший боль в голове: «Господь Всемогущий, я в плену?!..» Димитрий сделал над собой усилие – как учил отец: страх убивает быстрее меча, но его может прогнать гнев. Однако вместо гнева в душу заглянули отчаяние и стыд.
«Я не защитил семью!.. Не уберег матушку, сестру… Отец, я подвёл тебя!.. Теперь плен – мое наказание за грех…» Стыд рос, заполняя душу. И вдруг: «Любой грех можно искупить, сын мой, если готов пройти путь испытания и покаяния…» – эти слова протодиакона Алексия из церкви Живоначальной Троицы, что под Калугой, куда они с отцом ездили однажды торговать мёд, сами всплыли откуда-то из глубины сознания и прочно закрепились в голове.
Теперь Димитрий воочию представил свой путь: он постарается стать воином – отец не раз говорил, что татары любят делать из пленных юношей новых воинов для ханского войска; а когда придёт время, он отомстит за каждого убитого в Олексине, за свою семью, за отца…
На первой же остановке Димитрий, старательно припоминая наставления деда Силантия, побывавшего в ордынском плену, чудом вернувшегося домой спустя десять лет и взявшегося учить внука вражьему языку, жалобным голосом попросил проходившего мимо степняка:
– Сорыйм, әфәнде! Су бир эчәргә!..
Татарин несколько мгновений удивленно смотрел на пленника, ушёл и вскоре вернулся с небольшим мехом, в котором оказался терпко-кислый кумыс. Димитрий от неожиданности поперхнулся, но всё же сделал полдюжины глотков, потом улыбнулся и снова сказал по-татарски:
– Бик зур рәхмәт!
Степняк одобрительно похлопал его по плечу и ушел. А Димитрий мысленно от всей души поблагодарил покойного батюшку, буквально заставлявшего сына учить ордынский язык.
* * *
В Сарай они прибыли лишь на десятый день пути. Всё время Димитрий изображал из себя сильно покалеченного. Когда на привалах его снимали с лошади, развязывали ноги, чтобы он мог походить, справить нужду, Димитрий всякий раз усердно хромал, морщился, даже постанывал и смотрел на охранявших обоз татар жалобно-испуганно. Из отдельных и не всегда понятных фраз и слов в их разговорах парень понял, что пленных везут на базар в столицу Большой орды – Сарай, и даже обрадовался – ведь там будет проще попасть на глаза какому-нибудь хану и показать ему свою не по годам хорошую сноровку и воинские навыки.
И он добился своего. Спустя три-четыре дня татары перестали пристально следить за Димитрием, уверившись, что мальчишка не сможет сбежать в таком плачевном состоянии. Конечно, если бы Димитрий нацелился удариться в бега, то теперь это не составило бы для него труда. Но он решил пройти свой путь до конца и потому продолжал изображать тяжко страдающего и всего боящегося подростка.
В Сарае пленных сразу отправили на базар, где недалеко от торжища располагались бараки для полонян, предназначенных к продаже. Путы наконец сняли совсем, и когда дощатые двери барака захлопнулись, Димитрий немедленно принялся приводить руки-ноги в порядок – растирал их, приседал, по многу раз прокручивал суставы, даже попробовал встать на руки. Но всё же не удержался и упал, вызвав своим поведением недовольство и ропот остальных узников.
– Ты бы, сынку, помолился лучше, – посоветовал пожилой, но жилистый оратай в изодранной рубахе. – А ну как завтра продадут тебя османам или куда подальше, так до конца дней своих святого креста и не увидишь боле…
– А он разве здесь есть?.. – заинтересовался Димитрий.
– А вона он, – кивнул в сторону оратай. – Подойди к той стене да выгляни в щелку…
Димитрий пробрался к дальней стене барака, прильнул к широкой щели и даже рот открыл от удивления. За стеной была просторная площадь, полная разномастного народа, а на противоположном конце ее между каких-то глинобитных строений скромно светила крестом на единственной луковке небольшая церквушка – деревянная!..
Справившись с изумлением, Димитрий счёл это знамением, что он на правильном пути, и вознёс горячую молитву Спасителю. Вовремя. Ворота барака распахнулись, и по проходам двинулись вооруженные татары, внимательно разглядывая пленных. Временами они тыкали скрученными плётками то в одного, то в другого, и всё – в молодых парней да крепких мужчин. Димитрий понял: вот он, случай!.. И встал прямо в проходе, чтобы его точно заметили.
Горделиво шедший впереди остальных татарин в расшитом узорами чекмене и с серебряными бляхами на поясе остановился перед загородившим дорогу юным русичем, несколько мгновений разглядывал его, потом небрежным жестом с зажатой в руке плёткой отодвинул Димитрия. Вернее, подумал, что отодвинул, потому что его плётка вдруг оказалась у русича, а в следующий миг она со свистом сбила с него шлем с острым серебряным навершием. Татарин опешил, а его помощники схватились за сабли. Но странный русич тут же улыбнулся и с полупоклоном протянул плётку владельцу.
Димитрий замер. Ему очень хотелось зажмуриться – так было страшно, но он пересилил себя и продолжал стоять в позе покорности, исподлобья поглядывая на степняка. Сердце бухало так, что того и гляди – выскочит, в горле будто песку насыпало. Татарин молчал, покачиваясь с пяток на носки сапог из тонко выделанной кожи с узорной насечкой, потом медленно взял плётку и вдруг расхохотался. Следом засмеялись и остальные татары, отпустив рукояти сабель. Кто-то подал старшему сбитый шлем, татарин жестом приказал Димитрию выпрямиться – они оказались почти одного роста – и нахлобучил свой шлем на голову ловкого русича. Татары снова захохотали, показывая на Димитрия пальцами. Затем старший построжел и приказал парню:
– Минем артымнан бар, урус!
Они вышли из барака и направились через площадь к одному из глинобитных домов, окружавших толковище со всех сторон. Шлем татарин вернул себе, шёл впереди, не оглядываясь и не обращая внимания на многолюдную толчею, – ему спешно уступали дорогу. Димитрий ещё раньше догадался по одежде и повадкам, что это не простой нукер, а, наверное, сотник или даже тысяцкий, и он ведёт его не на казнь или наказание, а для чего-то другого.
И верно. Татарин привёл Димитрия к большому дому, стоявшему посреди просторного двора, где под широким навесом были расстелены разноцветные ковры, а на горе подушек развалился богато одетый немолодой татарин – лысый, седоусый и толстый. Провожатый Димитрия низко поклонился старику, прижав руку к сердцу, и быстро заговорил:
– Да не оставит Аллах своим покровительством твой дом, Умар-ати! Я побеспокоил тебя, чтобы показать, какой новый подарок нашел для великого хана Ахмата, да продлятся его дни! Этот молодой урус очень ловок и смел. Он не побоялся показать мне свою удаль прямо в бараке на глазах у моих нукеров. Из него выйдет прекрасный воин, который будет верно служить великому хану до последнего вздоха!..
Димитрий слушал настороженно, едва разобрал несколько слов – «молодой», «ловкий», «воин», «служить», – но понял одно: татарин привёл его к своему деду Умару, чтобы тот одобрил выбор.
Хозяин дома молча потягивал чай из богато изукрашенной чаши, а когда его внук закончил, добродушно произнёс:
– Ты смел и удачлив, Беркен, мой мальчик. Вот и сегодня ты нашёл для своего могущественного дяди Ахмата прекрасный подарок!.. Я уверен – он оценит его по достоинству. Однако твой подарок имеет жалкий вид… Отведи-ка его на задний двор да скажи Физуле, пусть займется мальчишкой…
– Благодарю за совет и великодушие, Умар-ати! – снова поклонился старику татарин, взял Димитрия за плечо и повёл вокруг дома, мимо загонов для овец и кур и прочих закутков и пристроек.
Димитрий шел с опаской, потому что снова разобрал лишь то, что его ведут к какой-то Физуле, но оказалось, что его повели мыться!
Физула – сморщенная и потемневшая от старости женщина – завела Димитрия в каморку с одним маленьким окошком. Внутри посередине стояла большая, исходящая паром лохань с водой, а в углу – широкая лавка. Димитрий с некоторым облегчением снял с себя изодранную рубаху и портки, осторожно забрался в лохань…
Потом смуглый старик-раб с железным ошейником на тощей шее принёс ему одежду – тоже рубаху и портки, но вот ткань их была другой. Димитрий никогда прежде такой не встречал – тонкая и мягкая. Дали ему и обувь. Не привычные онучи или лапти, а диковинные короткие сапоги из кожи – тоже мягкие, тонкой выделки. В таких удобно и в жару, и в слякоть.
Удовольствие от телесной чистоты и хорошей одежды оказалось недолгим. Всё тот же Беркен повёл его в сопровождении двух воинов по городу, и вскоре они оказались на торжище.
Димитрий увидел ряд невысоких помостов, на которых кучками стояли, сидели пленники. Разных племён, возрастов и сословий – на помостах были и взрослые мужчины, и женщины, и дети, и даже старики – смирившись с жестокой участью, они хранили угрюмое молчание. Вдоль помостов прохаживались богато одетые люди – не только узкоглазые степняки, Димитрий с удивлением узрел высоких, смуглолицых и горбоносых людей со странными, похожими на горшки из накрученной ткани шапками.
Немного в стороне от помостов был раскинут огромный шатер, обвешанный узорчатыми коврами. Перед входом в него стояли четверо воинов в полном вооружении, а справа от входа полоскался на ветру девятихвостый бунчук. Димитрий вспомнил рассказы отца: девять волчьих хвостов означали главного хана Большой орды!
Беркен повёл Димитрия прямиком к шатру. Но тут дорогу им заступил один из богато одетых степняков – наверное, тоже хан, только не главный. На сей раз разговор вёлся неспешно, и Димитрий смог понять почти всё, в который раз возблагодарив в душе суровую настойчивость отца.
– Эй, Беркен, отдай мне этого уруса! – высокомерно заговорил хан. – Мне как раз нужен раб для омовения ног!..
– Это добыча великого хана Ахмата, уважаемый Юлчи, – вежливо ответил нукер. – Или ты будешь оспаривать его долю?
– У великого хана Ахмата и без того много рабов и прислуги, – возразил Юлчи. – Одним больше, одним меньше…
– Этот урус – особый. Он – молодой воин…
– Чепуха! Это мальчишка, и годится только в услужение!..
С этими словами Юлчи схватил пленника за рукав рубахи и потянул к себе. Димитрий понял: если сейчас Беркен уступит нахальному хану, не видать ему более родного Олексина!.. И Димитрий решился на отчаянный шаг. Он резко оттолкнул толстого Юлчи и рванул из его ножен саблю. Татарин не ожидал такого поворота и слегка растерялся, но тут же опомнился, злобно ощерился и выхватил у стоявшего рядом и равнодушно глазевшего на сценку слугиего оружие – короткое копьё. С ним он и бросился на пленника.
Димитрий искоса глянул на Беркена, поймал его насмешливый взгляд и понял: нукер вмешиваться не станет. Тогда он легко, в последний момент, увернулся от выпада Юлчи, а когда тот по инерции проскочил мимо, плашмя легонько ударил хана клинком по обширному седалищу. В окружившей их толпе раздался хохот. Юлчи, багровый от ярости, что-то прошипел и снова ринулся на пленника. И опять Димитрий в последний миг ушел с линии атаки, но на этот раз резко ударил саблей по древку копья и почти разрубил его.
Оставшийся без оружия татарин, однако, не растерялся, выхватил из-за широкого пояса сразу два длинных кинжала и пошел вокруг напрягшегося Димитрия, временами делая короткие выпады и заставляя пленника дергаться в ответ. Димитрий быстро понял замысел Юлчи: запутать ложными атаками, улучить момент и воткнуть или метнуть в него один из кинжалов.
Татарин был опытным и сильным бойцом. То, что Димитрию удалось поначалу парировать его атаки, было чистым везением и недооценкой со стороны Юлчи. Но теперь ситуация изменилась: хан явно вознамерился убить пленника за публичное оскорбление, и Беркен, конечно, не станет его защищать.
И Димитрий решился на ещё один, на этот раз почти смертельный шаг. Сделав вид, что повёлся на уловку татарина, он бросился вперед, но в последнее мгновение нырнул противнику между ног и что есть силы пнул того в пах пяткой.
Юлчи дико взвыл, выронил кинжалы и, скрючившись, повалился в пыль торжища. Димитрий же вскочил и приставил кончик клинка к шее хана. Толпа ахнула, а Беркен громко крикнул:
– Остановись, урус, или умрешь!
Димитрий оглянулся. Нукер стоял с обнаженной саблей, а оба сопровождавших его воина выставили копья. Тогда Димитрий медленно развёл руки в стороны, улыбнулся и выпустил свою саблю. Клинок с глухим стуком ударился оземь. Беркен жестом приказал Димитрию подойти, и его тут же схватили с двух сторон за локти воины.
Нукер подошел к корчившемуся в пыли хану, заботливо помог подняться, отряхнул его одежду и сказал:
– Ну как, уважаемый Юлчи, убедился, что этот урус не годится тебе в услужение?
– Ты забываешься, Беркен! Почему ты не убил уруса?.. Я тебе ещё это припомню! Ахмат-хан не вечен и милость его не безгранична!..
– Я обязательно передам твои слова великому хану, – ухмыльнулся Беркен.
Посрамленный хан побагровел, прошипел что-то и, прихрамывая и морщась, быстро пошел прочь, расталкивая толпу. За ним устремились и слуги, а в спины им неслись смех и оскорбительные выкрики.
– Ты смел, но глуп, урус, – с ноткой сожаления в голосе сказал Беркен, подходя к Димитрию. – Ты ещё не воин, а у тебя уже есть смертельный враг. Берегись!..
Беркен провёл Димитрия прямиком в шатер великого хана. Ахмат сидел в окружении нескольких вельмож и советников и пил чай.
– А-а, Беркен! – приветствовал он припавшего перед ним на колено нукера. – Садись, мой дорогой племянник, угощайся!..
– Великий хан, я нашел для тебя прекрасный подарок, – с гордостью сказал Беркен и указал на стоявшего позади него Димитрия. – Этот юный урус – смел и ловок не по годам! Из него выйдет отличный воин, стоит только тебе повелеть!..
Ахмат с лёгким презрением оглядел пленника.
– А ты не ошибаешься ли, Беркен? Он же почти мальчишка!..
– Этот мальчишка только что на площади едва не убил твоего любимого Юлчи, великий хан!
Брови Ахмата полезли на лоб.
– Юлчи?!.. Не может быть!
– Это правда. Весь базар видел… Урус владеет саблей как взрослый воин!..
– Почему же он не убил Юлчи? – прищурился Ахмат. – Не смог?
– Не захотел, великий хан. – Беркен слегка улыбнулся. – Думаю, он сделал для себя правильный выбор.
Ахмат ещё раз, на этот раз пристально, осмотрел Димитрия, который, хоть и недопонимал их разговор, но суть уловил верно: Беркен уговаривает хана взять его, Димитрия, в обучение воинскому делу. Поэтому он стоял спокойно и глядел на грозного хана Большой орды открыто и смело.
Ахмат же не торопился с решением. Он выпил ещё чаю, переговорил вполголоса с одним из своих советников – пожилым, седоусым, с умным, но каким-то жестким лицом. Беркен тоже не спеша потягивал ароматный напиток и помалкивал. Наконец Ахмат жестом приказал Димитрию приблизиться и сказал по-русски, с сильным акцентом, коверкая слова:
– Ты будешь учиться быть воином, урус. Это великая честь для тебя. Учить тебя будет сам Тимур Многомудрый, мой беклербек! Пади же ниц, урус, и поклянись верно служить мне до самой смерти!..
Тогда Димитрий, внутренне содрогнувшись и сглотнув предательский комок в горле, опустился на одно колено, прижал руку к сердцу и произнёс:
– Сиңа хезмәт итәргә ант итәм, олуг хан!..
Ахмат удовлетворенно откинулся на подушки и взмахом руки отпустил Димитрия и Беркена. Татары были явно довольны, и никто из них не обратил внимания на то, что пленник, произнося клятву, прижал к груди не правую, а левую руку – жест, отменяющий всё сказанное при нём!..
Лето 6987-е. Вересень
Они прибыли в Сарай на рассвете, аккурат к началу одного из двух главных праздников в году – Курбан-байрама. Город было не узнать. Всюду толпы празднично разодетых людей, улицы и дома украшены разноцветными лентами и треугольными стягами на высоких шестах. На торговой площади на высоком помосте играли музыканты, по кругу горели костры, на которых в больших казанах готовили праздничный плов, из-под навесов пекарей растекались ароматы корицы, тамаринда и карамели – там готовили традиционные сладости. Отовсюду неслось: «Аллаху акбар!.. Ид мубарак!.. Ид аль-Адъхьа мубарак!.. Такъаббаля-Ллаху минна ва-мин-кум съалихьу ль-а’маль!..»
Тимур с Димитрием и сопровождавшие их нукеры спешились у коновязи на краю площади. Беклербек жестом отпустил косившихся на праздник воинов, и те, радостно улыбаясь и переговариваясь, устремились в гущу торжества.
– Идем, Дамир, – сказал Тимур, обнимая воспитанника за плечи. – Нас ждет великий хан Ахмат. Он повелел привести тебя именно в канун Курбан-байрама. Это – великая честь для тебя!..
– Да будет благословен его род во веки веков! – привычно откликнулся Димитрий, сложив руки в традиционном жесте.
Они обогнули площадь, миновали порядком обветшавшую за последние несколько лет церквушку – Димитрий украдкой покосился на всё ещё гордо и прямо стоящий на луковке святой крест и быстро обмахнул себя православным знамением за спиной беклербека – и приблизились к знакомому огромному шатру, увешанному по случаю праздника яркими, дорогими коврами.
Стража внимательно оглядела обоих, и старший сделал недвусмысленный знак: сдайте оружие! Тимур и Димитрий отстегнули свои сабли и кинжалы, оставив лишь короткие ножи, которые использовались во время еды, и вошли под прохладный полог.
Великий хан восседал на высоком троне с искусно вырезанными спинкой и подлокотниками. Перед ним был расстелен праздничный ковер, на котором расставили блюда с пловом, лепешками, мясом жертвенного барана, всевозможными сладостями и фруктами. Двое слуг подавали господину то одно, то другое угощение. Вокруг дастархана, на почтительном удалении, сидели на атласных подушках несколько приближённых сановников и младшие ханы – сыновья Ахмата Муртаза, Сейид и Ахмед.
– Аллаху акбар, великий хан! – приветствовал Ахмата беклербек, преклоняя колена и опустив голову. – Мир твоему дому!..
Димитрий последовал примеру наставника, исподлобья внимательно оглядывая присутствующих.
– А-а, мой дорогой Тимур! – улыбнулся Ахмат. – Садись и прими мое скромное угощение!.. А это кто с тобой?
– Мой воспитанник, великий хан. Твоим повелением семь лет назад я принял в обучение молодого уруса, которого подарил тебе доблестный Беркен. И сегодня в священный Праздник жертвоприношения я привел тебе нового нукера Дамира – стремительного, сильного и беспощадного, готового служить тебе до последнего вздоха.
Ахмат заинтересованно уставился на Димитрия, явно не узнавая в статном русоволосом воине того парнишку, что семь лет назад опозорил одного из его приближённых. Зато злопамятный хан Юлчи признал обидчика. Он вскочил с подушек, красный от гнева, и возопил:
– Великий хан, это тот самый урус!.. Разреши – я убью его прямо здесь и поднесу тебе его голову!..
Ахмат поднялся и вразвалочку подошёл к Димитрию, снова оглядев с головы до ног. Тимур стоял рядом, настороже, почтительно склонив голову.
– Хорош!.. – удовлетворенно кивнул Ахмат, ощупав руки, грудь и шею Димитрия. – Крепок урус!.. Ну, а каков он в ратном деле?
– Желаешь проверить его, великий хан? – уточнил беклербек.
– Великий хан, – снова воззвал разгневанный Юлчи, подсигивая от нетерпения, – дозволь мне! Я проучу этого уруса!
– Э, нет, – рассмеялся Ахмат, – я вовсе не хочу лишиться столь верного и мудрого советника, как ты, мой дорогой Юлчи, да ещё в такой чудесный день!.. Но проверить – отчего же нет?.. – Он повернулся к Тимуру. – Вели привести из зиндана пленника сюда, к шатру. Там сидит один князь… из Пронска, кажется?..
По знаку Ахмата всё застолье поднялось и вышло из шатра. Тимур взял Димитрия за локоть, отвёл в сторону.
– Дамир, тебе предстоит сейчас доказать свою верность великому хану.
– Что именно я должен сделать, учитель? – настороженно спросил Димитрий, а у самого внутри всё сжалось от нехорошего предчувствия.
– Великий хан поручит тебе принести священную жертву в честь праздника. По древнему обычаю… так уже давно не делают, но воля хана должна быть исполнена.
– И… что же это будет за жертва?..
Тимур не ответил. Некоторое время они молча стояли и ждали. Наконец двое нукеров подвели к ханам связанного, в рваной одежде и порядком избитого человека. Светлые волосы, русая бородка, рубаха с вышивкой по вороту, широкие портки… Русич! Родная кровь!.. Димитрий невольно напрягся, сжав рукоять сабли, которую ему вернули при выходе из шатра. Что же задумал великий хан?..
Ахмат неспешно оглядел пленника, взял за подбородок, заглянул в глаза.
– Ну, что, князь, страшно тебе?..
Русич глядел на татарина прямо, не отводя взгляда, хотя один глаз у него почти заплыл, и молчал. Ахмат легонько ткнул его кулаком в челюсть, князь отшатнулся, но устоял. Потом вдруг выпрямился и медленно обвёл одним глазом окруживших его врагов.
– Радуйся, поганый, пока можешь! – громко и четко произнёс русич. – Желаю тебе лютой смерти! А примешь ее от рук твоих верных слуг!..
Ахмат помрачнел, желваки на скулах вздулись, а рука легла на резную рукоять кинжала. Но мгновение спустя великий хан хищно улыбнулся и упёр кулак в грудь пленника.
– Аллаху виднее, князь!.. А вот ты сейчас действительно примешь смерть от руки своего же!
Он повернулся к Димитрию.
– Повелеваю тебе, нукер Дамир: положи наземь перед лицом Аллаха Всемогущего этого неверного в честь священного праздника Курбан-байрам!
Все вокруг мгновенно затихли и уставились на Димитрия. Он тоже замер от растерянности. Момент был страшный. Нельзя было ослушаться великого хана – это верная смерть. Но и убить прилюдно своего соотечественника на потеху нехристям тоже невозможно…
Димитрию показалось, что дневной свет померк, а воздух наполнился горечью. Если он откажется выполнить приказ, убьют и князя, и его. Тогда вся задуманная им месть пойдет прахом. Если же повиноваться, значит, взять на себя настолько тяжкий грех, который никаким отмщением не смыть, никаким покаянием не отмолить!.. И вдруг спасительная мысль ярким светом озарила мятущуюся душу Димитрия.
Он пал ниц перед Ахматом и заговорил торопливо, молясь только об одном: чтобы этот страшный татарин дослушал его до конца.
– Великий хан! Дозволь сказать…
– Ну, говори, урус, – нахмурившись, разрешил тот.
– Семь лет назад ты повелел своему беклербеку сделать из меня воина. Тимур Многомудрый выполнил твое пожелание. Перед тобой склонил голову настоящий воин орды – смелый, сильный, решительный и беспощадный… Но он – воин, а не палач!.. Недостойно воина Большой орды вершить казнь над пленниками – так учил меня мудрый Тимур. И потому я прошу тебя, великий хан, о милости… Дозволь мне убить этого уруса в честном бою?..
Димитрий замолчал, внутренне весь сжавшись и приготовившись если не умереть сразу, то, по крайней мере, подороже отдать свою жизнь. Молчали и остальные, ожидая, что ответит их повелитель на столь дерзкую речь.
Ахмат тоже долго молчал, пристально обводя взглядом всех по очереди, потом всё же приосанился и, в упор глядя на пленника, произнёс по-русски:
– Тебе повезло, князь. Ты сможешь умереть как воин. Этот урус попросил меня дать тебе меч… Я с большим удовольствием посмотрю, кто из вас умрет!..
По его знаку нукеры развязали пленника, один из них сунул князю в руку свою саблю и отступил подальше. Остальные тут же образовали круг. Князь, пошатываясь от слабости и побоев, глядел на Димитрия, который не спеша снял доспехи, шлем и перевязь, оставшись в одной рубахе и кожаных штанах.
Оба медленно вышли на середину и встали друг против друга.
– Так ты русич?! – выдохнул князь. – Предатель!..
– Меня зовут Димитрий, княже, – спокойно сказал тот. – Я – нукер великого хана. Но я – русич! Потому не трать силы на гнев, а бейся! У тебя есть возможность остаться в живых, если убьешь меня…
– Татары всё равно меня не отпустят…
– Нет. Отпустят. Сегодня Курбан-байрам, их священный праздник. Ахмат-хан решил: кто останется в живых, того он пощадит. Так что бейся, княже!.. Да поможет нам Бог!
С этими словами Димитрий стремительно бросился на князя. Тот, однако, не сплоховал и в последний момент сумел увернуться, пропустив противника и поставив ему подножку. Но Димитрий быстро кувыркнулся через голову и снова оказался с ним лицом к лицу. Теперь настала очередь князя.
Он перехватил саблю двумя руками и пошёл сторожкими шажками по кругу, норовя зайти Димитрию сбоку. Временами делал ложный выпад, показывая, что хочет ударить то по ноге, то по плечу. Димитрий понял: князь предлагает ему провести решающую атаку.
Он пристально посмотрел славному бойцу в глаза, и тот, перехватив взгляд, чуть заметно опустил веки. Тогда Димитрий, мысленно воззвав к Господу, ринулся вперед. Тело само вспомнило всё, чему учил Тимур и чему, ещё раньше, научил отец.
Димитрий сделал ложный замах и, когда князь непроизвольно выставил свой клинок для отражения удара, закрутил «смертельную восьмёрку». Он думал просто зарубить несчастного пленника и избавить его от мучений. Но князь оказался достаточно опытным воином. Он почти увернулся от атаки, но этим лишь обрёк себя на мучение. Клинок Димитрия, вместо того чтобы разрубить князя от плеча до пояса, отсёк ему правую руку по локоть вместе с саблей.
– Довольно! – раздался повелительный рык, и Димитрий опустил оружие. Он с беспредельной тоской и жалостью смотрел на лежащего в пыли русича, прижимавшего обрубок руки к животу. Князь также молча смотрел на Димитрия, но взгляд его продолжал молить: убей меня!.. добей меня!.. пощади меня!..
– Молодец, Дамир! – громко произнёс Ахмат, и остальные тут же одобрительно загалдели, хлопая в ладоши и цокая языками. – Ты сделал мне настоящий праздничный подарок!.. Тимур, я благодарен тебе: твой воспитанник – истинный воин!..
Тимур поклонился, следом склонил голову и Димитрий. Но краем глаза он продолжал следить за раненым князем и видел, что тот всё ещё жив. Плохо!.. Сейчас они вспомнят о нём и, не дай Бог, решат, что он мало мучится!.. Что же делать?..
– Эй, нукеры, заберите уруса и отдайте его палачу!
Это прозвучало как гром небесный. Это означало, что Димитрий напрасно затеял поединок, напрасно думал избавить родича от страданий. Нет! Так быть не должно!.. Сам не понимая до конца, что делает, Димитрий быстро шагнул к корчившемуся в пыли князю и одним точным ударом пронзил ему грудь. Тело князя на миг напряглось, дернулось и вытянулось на земле, будто с облегчением.
Вокруг снова стало тихо. Димитрий медленно вытер клинок о рубаху, воткнул его в землю и повернулся к Ахмату. Великий хан, к удивлению Димитрия, смотрел на дерзкого нукера не с гневом, а с одобрением!.. Беклербек тоже. На остальных лицах было написано всё что угодно, кроме понимания.
– Поздравляю тебя, Тимур, мой друг! – наконец громко произнёс Ахмат, не оборачиваясь. – Ты действительно воспитал настоящего воина – смелого и мужественного!.. Теперь он готов!
Великий хан повернулся и пошёл обратно в шатер. Сановники и ханы потянулись за ним, всё ещё крутя головами и вздыхая. Нукеры споро подхватили бездыханное тело пленника и поволокли прочь. Тимур подошёл к Димитрию и молча обнял за плечи. Потом отстранился и махнул рукой:
– Собери свои вещи и идем праздновать!.. Ты прошёл испытание, Дамир. Ты готов.
– К чему, учитель?
– К выполнению важнейшего поручения великого хана.
– Какого же?..
– Он скажет тебе сам. Идем…
Лето 6988-е. Лютень
С косогора, на котором остановилось посольство великого хана Большой орды, открывался ошеломительный вид на град Московский. На левом, высоком берегу реки, скованной ледяным панцирем, словно продолжение снежного убранства, вознеслись высокие белые стены кремля, а за ними, выше, едва не задевая золочеными крестами серые зимние облака, держали небо пять глав великолепного собора!
Димитрий невольно зажмурился, когда из просвета облаков на собор пал солнечный столп и все пять куполов вспыхнули неземным, чудесным пламенем, так что показалось – над градом простер свою длань сам Господь Вседержитель!..
Татары тоже зажмурились, послышались неразборчивые возгласы и ругань. Тимур Многомудрый, возглавлявший посольство, повернулся в седле и грозно рыкнул, приказывая замолчать:
– Мы едем милостью великого хана к московскому царю за выходом, что он задолжал, а не за ссорой! Так что придержите свои языки, пока их вам не отрезали!
Он посмотрел на Димитрия и уже мягче произнёс:
– Что-то вспоминаешь, Дамир?
– Нет, учитель, – спохватился тот, отводя взгляд от завораживающего зрелища. – Просто… красиво!..
– Разве ты никогда не был в стольном граде Московии?
– Не довелось, учитель… Покойный отец, кажется, служил когда-то великому князю…
– Значит, никого из родных и близких у тебя в столице нет, – удовлетворенно кивнул Тимур и тронул поводья. Конь переступил по утоптанному снегу, фыркнул и начал осторожно спускаться с косогора к реке. Остальные потянулись следом.
К реке вела наторенная дорога с многочисленными следами подков и саней, но людей видно не было. И то – кому охота глазеть на нехристей?.. Процессию возглавлял Тимур, надевший по такому важному случаю поверх боевого панциря яркий парчовый халат с меховой оторочкой, а вместо шелома – расшитый золотой и серебряной нитью лисий треух. За ним по двое ехали ещё восемь человек. Последняя пара вела на чембурах по две лошади с дорожным скарбом.
Так, неспешным полушагом, они достигли реки, пересекли ее наискосок и стали подниматься к башне с воротами. Однако здесь татар ждала первая неприятность.
Ворота оказались запертыми! На окрик Тимура из боковой дверцы вышел здоровенный бородатый ратник в доспехе, с сулицей в руке, и, недобро оглядев пришельцев, поинтересовался:
– Кто такие? Зачем пожаловали?
– Я – посланник великого Ахмат-хана, Тимур Многомудрый, – осанисто начал беклербек, старательно выговаривая слова чужого языка, – желаю видеть царского улусника Ивана!
– Ух ты! Никак, татары пожаловали? – вылез из-за спины первого второй ратник, молодой, безусый, с озорными синими глазами. – Чего надо?
– Нашего великого князя Ивана Васильевича им подавай, – ухмыльнулся первый стражник, поигрывая сулицей.
– Так может, покажем им, где раки зимуют?.. – азартно предложил молодой и потянул из ножен саблю.
Неизвестно, чем бы всё закончилось, но внезапно, растолкав неприветливых стражников, за ворота выскочил высокий плотный человек в дорогом кафтане, с накинутой на плечи лисьей шубой. Он сдернул с головы соболью шапку и, приветливо взмахнув ею, громко произнёс:
– Не серчайте, уважаемые гости, на гридней нерадивых! Не признали они вас… Я – окольничий великого князя Ивана Васильевича. – Он обернулся к замявшемуся стражнику с сулицей и приказал: – Коня мне! Быстро!.. – Потом снова обратился к Тимуру: – Дорогой посол, я провожу вас. Не след посланнику великого хана Ахмата въезжать через холопьи ворота!..
Сопровождаемые расторопным челядином татары обогнули кремль ошуюю и оказались на широкой, расчищенной от снега площади – многолюдной и шумной. Димитрий почти сразу догадался, вернее, вспомнил: жители готовились к весёлой Масленице, за которой придёт суровый пост! Нарядно одетые мужчины и женщины, смеющиеся дети, длинные торговые ряды, облака пара и дыма над печками и кострами, и запахи!.. Господь Всемогущий, какие же они родные, сладкие, будящие воображение, воспоминания и желание немедленно бросить всё, плюнуть на Тимура и татар, спрыгнуть с коня и погрузиться в самую гущу праздника!..
Димитрий с трудом осадил себя: не вздумай! Ещё не время, не настал черёд!.. Раз уж ты попал Господней волей в посольство хана, так употреби свое положение на благо сородичей и родной земли. Не торопись, слушай, смотри, запоминай!.. Авось, Господь даст нужный знак в нужное время…
Окольничий провёл их через площадь к раскрытым настежь широким воротам в осанистой каменной башне, и посольство въехало в кремль. Здесь тоже было многолюдно и шумно. Лошади, прядая ушами и фыркая, косили сердитыми взглядами на суматоху и медленным шагом двигались гуськом за провожатым.
Наконец остановились перед высоким и широким крыльцом двухэтажного дома с резными наличниками и петухами на коньках крыши.
Окольничий спрыгнул с коня и взбежал по ступенькам. А навстречу ему уже спешил маленький, кругленький, весь какой-то лоснящийся человечек, оказавшийся хозяином дома – гостевого двора.
Он, на удивление шустро и справно, дал посольству кров и стол, разместив всех в просторных горницах на втором этаже – чистых, сухих и теплых. Каждому – по горнице!.. Окольничий сам проследил, чтобы дорогим гостям дали умыться с дороги, накормили их и ни в чем им не отказывали. Но на вопрос Тимура – когда их примет великий князь, челядин уклончиво ответил, мол, Иван Васильевич уехал на молитву в Троицкий монастырь, и ждут его только завтра к вечеру. Так что пусть дорогие гости пока отдыхают и набираются сил, но желательно со двора не выходить, поскольку вокруг много весёлого люда – как бы чего не вышло.
Тимур вынужден был согласиться, но настроение его резко упало. Димитрий же, оказавшись в настоящей горнице, немедленно содрал с себя татарское одеяние, оставшись только в рубахе и штанах, и повалился на широкую лежанку навзничь, закрыл глаза. Ему очень хотелось выйти на улицу, на площадь, потолкаться среди весёлых, приветливых, таких родных людей!.. Он даже представил себе, как тайком выбирается с гостевого двора и бежит в самую гущу праздника…
Неожиданно дверь горницы распахнулась, и вошёл Тимур. Он был хмур и сосредоточен. Димитрий вскочил, непонимающе глядя на учителя.
– Вот что, Дамир, – быстро и тихо заговорил Тимур, – сейчас ты переоденешься в… по местным обычаям и выполнишь одно важное поручение! Пойдешь через площадь в ремесленные ряды, найдешь там скорняка Хакима, он – татарин, давно здесь живёт. Передашь ему вот это, – Тимур протянул Димитрию плотно скрученный свиток с восковой печатью. – Потом вернись на праздник и потолкайся там, послушай. Особенно насчет нашего посольства – наверняка уже в городе все знают о нас. Мне важно знать обстановку!.. Всё понял?..
Димитрий, ошеломленный таким поворотом, кивнул с запозданием. Он никак не ожидал, что Господь настолько быстро откликнется на его молитву!..
– Конечно, учитель, – торопливо заверил он озабоченного его молчанием Тимура. – Я всё понял!.. Этот… Хаким – твой человек?..
– Да. Давно… Зайди сейчас к Усману, оденься подобающе – у русичей ныне праздник, и действуй!..
Тимур вышел. Димитрий ещё с минуту переживал открывшуюся ему возможность: не отдать ли соглядатая татар в руки княжьих людей?.. Но здраво рассудил, что вряд ли кто из них поверит русичу на службе у нехристей. Скорее наоборот. Поэтому решил пока не торопить события и выполнить поручение Тимура.
* * *
Переодевшись, Димитрий оглядел себя в мутноватое серебряное зеркало и остался доволен. Оттуда на него смотрел молодой мужчина – статный, широкоплечий, в длинном кафтане с оторочкой, меховой шапке и чоботах на волчьем меху. Ни дать ни взять – купеческий сын!
Димитрий, не таясь, покинул гостевой двор – теперь его в толпе не узнал бы даже Тимур. На широком поясе висели кожаный кошель и короткий нож-подсадок в деревянных, оправленных в серебро ножнах.
Димитрий неспешно прошёл по улице до ворот, разглядывая дома, людей, даже животных – в Сарае, кроме немногочисленных тощих и поджарых собак да таких же баранов, на улице никого и не встретишь. А тут то и дело вальяжно прогуливались разномастные и разновеликие псины, равнодушные к шуму и суете, а на прилавках, крылечках, а то и вовсе на заборе – сидели, лежали, умывались или чесались пушистые от мороза коты и кошки. Это теплое и ласковое зверьё Димитрий обожал с детства.
Он купил с лотка у толстухи перед воротами пару горячих пирожков с визигой и, обжигаясь, слопал в один приём, немало удивив хозяйку. Потом выпил у другого лотка кружку горячего же сбитня и, почувствовав себя согревшимся и повеселевшим, отправился в ремесленные ряды искать скорняка-татарина.
Пробираясь сквозь праздничную толпу на площади, Димитрий вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Такое с ним случалось и раньше, с детства. Отец называл эту способность «чуйкой», важной и для воина, и для охотника. А уж для лазутчика, коим теперь невольно стал Димитрий, тем более.
Стараясь не показывать вида, Димитрий остановился, притворился, что приценивается к большому прилавку с калачами, булками и вареньем, и быстро глянул из-за плеча. На него не таясь смотрел рослый человек в богатом охабне и собольей шапке. Димитрий заколебался: человек был ему незнаком, а вот он этому человеку, похоже, да?.. Откуда?.. Чтобы не испытывать судьбу, Димитрий купил булку, намазал ее смородиновым вареньем и спокойно двинулся прочь с площади. Спустя несколько мгновений «чуйка» замолчала, значит, его никто не преследовал. И Димитрий наконец свернул в неширокую улицу между двумя рядами мастерских.
Поиски скорняка не заняли много времени. Первый же кожемяка, к которому обратился Димитрий с вопросом, махнул рукой вдоль левого ряда:
– Третий дом отсюда, боярин. Только стучи громче – Хаким совсем старик стал, слышит плохо…
Димитрий отсчитал третий дом, оказавшийся полузарывшимся в землю деревянным срубом. Косая калитка, ведущая на тесный дворик, была не заперта. Димитрий осторожно вошёл внутрь и сразу увидел, что и дверь в избу тоже приоткрыта!.. Это показалось странным – на улице ведь приличный мороз, того и гляди завьюжит?.. Он подошёл к двери и несколько раз сильно стукнул кулаком в косяк. Тишина.
– Эй, Хаким, син өйдә? – громко спросил Димитрий, и снова ему никто не ответил.
Тогда Димитрий решился: проскользнул в открытую щель, постаравшись не трогать дверь, и вошёл в избу. Внутри был полумрак – только слабый свет проникал сквозь маленькое замерзшее оконце. Старик сидел возле него, спиной к двери, ссутулившись перед скорняжьим верстаком. Половицы резко заскрипели под сапогами Димитрия, но татарин так и не обернулся.
Димитрий, почуяв неладное, быстро подошёл к нему сбоку и заглянул в лицо. Старик был мёртв. На лице его застыло удивление, раскосые глаза широко раскрыты, одна рука лежала на верстаке, а другую он держал сжатой в кулак у груди. Димитрий наклонился и осторожно разжал скрюченные пальцы. Так и есть! Из груди татарина торчала рукоять ножа, обычного скорняжного ножа, каким разделывают заготовки.
Димитрий в растерянности отступил: что же делать?.. У кого же поднялась рука убить старика, пусть даже инородца?.. Это мог сделать только тот, кто знал, что скорняк – соглядатай ордынцев! Мало того. Убийство случилось аккурат перед приходом Димитрия, потому что тело даже не закоченело, хотя в горнице уже было прохладно из-за открытой двери, а печь – Димитрий проверил – до конца не прогорела. Значит, кто-то знал, что к татарину придут, и поторопился не допустить встречи!.. А может быть, кто-нибудь и сейчас наблюдает тайком за домом, видел, как Димитрий пришёл, и теперь будет следить за ним?..
Он сглотнул и приказал себе: успокойся!.. ты не похож на татарина, тебя никто не знает в Москве… Хотя нет, кажется, кто-то знает!.. Димитрий вспомнил человека на площади, пристально его разглядывавшего, и по спине пробежал неприятный холодок. Надо быстрее уходить!.. Вернуться на гостевой двор и всё обдумать. А что же я скажу Тимуру?.. Он же может решить, что я сам убил Хакима, предал его?.. Может!.. Хотя вряд ли. Беклербек столько лет и сил отдал моему обучению, защищал меня не раз, поручился перед ханом Ахматом… Должен поверить!..
С этой мыслью Димитрий, стараясь не шуметь, выскользнул из дома, потом – с оглядкой – из калитки, и быстрым шагом направился обратно к площади. Никто его не преследовал, и «чуйка» тоже молчала. Так что добрался Димитрий до гостевого двора без приключений.
* * *
– Это плохо! – коротко подытожил Тимур, выслушав взволнованный рассказ воспитанника. – Значит, нас не зря заперли в этом доме! Значит, царский улусник Иван знает о сговоре великого хана с королем Казимиром…
– Может быть, нам лучше уехать назад, в Орду? – рискнул предложить Димитрий.
– Мы не можем этого сделать! Улусник Иван обязан отдать выход за восемь лет, иначе не сносить нам всем головы!.. Великий хан шутить не любит.
– Что же делать?
– Подождем до завтра. Иди спать, Дамир. Как говорят здесь, на Руси, утро вечера мудренее…
Димитрий поклонился беклербеку и отправился в свою горницу. Но заснуть не мог – ворочался с боку на бок и в сотый раз вспоминал мёртвое лицо скорняка-татарина.
Наконец, когда глаза начали слипаться, а в ушах возник убаюкивающий шорох, раздался тихий стук в дверь. Димитрий подождал, подумав, что ему померещилось. Однако стук повторился. Димитрий на цыпочках подошёл к двери и прислушался. Снаружи было тихо, но «чуйка» вновь подала знак – там кто-то стоял и тоже прислушивался.
Тогда Димитрий бесшумно сдвинув засов, резко распахнул дверь. Перед ним стоял щуплый отрок. Армяк, пеньковая подпояска, онучи, чумазые пальцы теребят засаленную шапчонку. Испуг глаза таращит, но парень держится – не ревёт, не драпает. Знать, любопытство взяло верх над страхом.
– Не серчай, господин, тебя хочет видеть воевода… – скороговоркой пробормотал парнишка.
– Какой ещё воевода? – насторожился Димитрий. – Зачем?!..
В голове мгновенно пронеслось: «Из-за убитого старика! Выследили?..»
– Князь Данила Холмский… А зачем – мне знать не положено. – Парнишка явно был не прочь побыстрее удрать: слишком страшно было тут находиться.
Димитрий всё ещё сомневался.
– А когда и где?..
– Прямо сейчас… Я отведу…
Димитрий вдруг ясно осознал: вот он, настоящий знак Господень, посланный для свершения им задуманного восемь лет назад! Неважно, что воеводе нужно, главное, что он может помочь Димитрию отомстить, а Димитрий, конечно, расстарается помочь воеводе…
– Хорошо. Жди…
Он вернулся в горницу, быстро оделся в давешний наряд, сверху натянул свой походный халат – темно-серый, под стать безлунной ночи, и вышел в коридор. Парнишка сидел на корточках у стены и заметно дрожал. Увидев Димитрия, вскочил, торопливо натянул шапку и почти побежал к лестнице.
Время было позднее. Гулявший люд разошёлся по домам, ворота заперты. Но парнишка помчался совсем в другую сторону, к новому пятиглавому храму. Димитрий едва поспевал за ним. Они миновали храм и свернули в широкую улицу, застроенную большими боярскими и купеческими домами.
Парнишка нырнул в калитку одного из них и поманил за собой Димитрия. Внутри распахнулся просторный двор с кучей пристроек вокруг хозяйского дома. Парень, однако, повёл Димитрия не к дому, а к одноэтажному срубу с узкими оконцами, оказавшемуся баней. Кивнул на дверь, а сам исчез в темноте, будто растворился.
Димитрий, помедлив, дернул низкую дверь и шагнул внутрь. Он попал в предбанник, совершенно темный; только тонкая светлая полоска из-под двери в парилку не дала Димитрию расшибить лоб о нависшие потолочные брусы. Глубоко вздохнув, он распахнул вторую дверь и вошёл в парилку. На полоке сидел давешний незнакомец с площади, в рубахе и портках, и пил из большой братины, судя по запаху, мёд.
Увидев невольного гостя, он отставил братину, утерся рукавом и приветливо произнёс:
– Заходи, заходи, Дмитрий Васильевич, будь как дома!
– Кто ты? – хмуро поинтересовался Димитрий, подходя ближе и придерживая правой рукой рукоять ножа-подсадки. – Назовись!
– Князь Даниил Дмитриевич Холмский, воевода великого князя московского Ивана Васильевича.
– Откуда ты меня знаешь?
– Ты очень похож на своего отца, Василия Замятню. – Холмский встал и медленно обошёл Димитрия по кругу, оглядывая. – Та же стать, те же волосы, те же глаза… А ведь все думали, что ты погиб!..
– Как видишь, я жив!.. – Димитрий наконец решился и сел на полок, ближе к оконцу, не выпуская, однако, рукояти ножа.
– Да ты не сторожься, сынок, – неожиданно мягко, по-отечески, сказал воевода, сел напротив и вздохнул. – Разговор у нас с тобой будет долгий…
* * *
Беседа действительно затянулась далеко за полночь. И потом ещё, возвращаясь назад, в гостевой двор, Димитрий снова и снова крутил в голове рассказ Холмского. Воевода не стал скрывать от него правды и поведал о многих событиях, что произошли в Московском государстве за те восемь лет, что Димитрий провёл на чужбине.
– Зачем ты мне обо всём этом рассказываешь, Даниил Дмитриевич? – несколько раз переспрашивал удивленный Димитрий. – Неужто доверяешь так?
– Хочу, чтобы ты проникся, принял в душу нашу правду, твою правду. Великий князь Иван Васильевич задумал тяжёлое и непростое дело: сбросить ярмо татарское окончательно и бесповоротно! Все понимают, что Ахмат-хан так просто от нас не отступится, обязательно попытается вновь принудить Русь к покорности. Вот для этого и нужен лазутчик в его стане…
– И ты думаешь, я гожусь в лазутчики?
– Годишься. Ты смел, решителен, силен, хитёр… Да, хитёр! Иначе не продержался бы столько лет среди поганых, не утратив веры в Господа нашего и не отказавшись от мысли об отмщении! Сам же сказал, что клятву ложную дал?..
– Ну, да… – Димитрий невольно зарделся от детского воспоминания, но Холмский этого не заметил. – Только как же я смогу вести передавать? Через кого?..
– Это уже не твое дело, а наше… – Воевода встал и прошёлся по тесной парной, пригибая голову. – Есть купцы, есть бродники… Да мало ли?.. Важно: тот, кто к тебе придёт, покажет вот это. – Он вынул из-за пояса свернутый вчетверо лоскут тонкой кожи с оттиском печати, на котором был изображен двуглавый орел. – Это новый знак нашего государя, его личная печать!.. Сей знак – твой…
* * *
Димитрий тихо прошёл через калитку в гостевой двор и уже собрался было подняться на крыльцо, как сзади его окликнули по-татарски:
– Стой, урус!
Димитрий обернулся. Там стоял – руки в боки – Касим, самый молодой из посольства, младший сын хана Юлчи. Стоял и ухмылялся. В тусклом свете звёзд, усыпавших распогодившееся небо, Димитрию показалось, что у татарина вместо лица звериная морда, а из оскаленной пасти вот-вот вырвется хищный рык.
– Ну, что, урус, попался?.. Я знаю, куда ты ходил! Предатель!.. Обманщик!.. Я всё расскажу Тимуру Многомудрому!.. Готовься, урус, завтра ты умрешь!..
На сей раз Димитрий не колебался. Сделав вид, что собирается уйти, он резко развернулся и метнул свой нож в ничего не подозревавшего Касима. Клинок вошёл точно в горло татарина. Он захрипел, взмахнул руками и повалился навзничь. Не теряя времени, Димитрий подскочил к нему, подхватил под плечи и быстро поволок в дальний угол двора, к нужнику. Кровь вытекала несильно, потому что лезвие ножа плотно сидело в ране, и пока лишь пропитывала одежду Касима, но на снег не упало ни капли.
Кровь молотом стучала в висках Димитрия, глаза застилало красным от усилий. Касим оказался неожиданно тяжёлым, несмотря на тщедушный вид. Затащив тело в нужник, Димитрий сунул его ноги в проруб и попробовал пропихнуть, но мешала одежда. Наконец, после нескольких отчаянных попыток, это всёже удалось. Тогда Димитрий сапогом постарался отодвинуть тело поглубже в сторону от проруба.
Руки дрожали от усталости и напряжения, воздуха не хватало. В нужнике было очень темно, поэтому разглядеть, не осталось ли следов крови вокруг, Димитрий так и не смог. Он только несколько раз собрал пригоршню снега и обтер им края проруба.
Выбравшись из нужника во двор, Димитрий сделал пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться, спохватился и выбросил в нужник пустые ножны. Теперь всё зависело от того, как скоро и, главное, кто найдёт убитого. Он очень надеялся, что это окажется кто-то из холопов хозяина гостевого двора. Тогда – всё в порядке. Хозяин, узнав, ни за что не станет поднимать шума, наоборот, постарается скрыть происшествие как можно дольше, а то и вовсе сам ночью избавится от трупа. Хуже, что татары непременно начнут искать пропавшего – всё-таки ханский сын! Но вряд ли им придёт в голову, что тот убит прямо в гостевом дворе.
* * *
Утро началось с новости: великий князь Иван Васильевич примет посольство хана Ахмата после утренней трапезы. Тимур тут же собрал всех в своей горнице и приказал:
– Привести себя в порядок! Держаться спокойно и настороже. Говорить буду только я!..
Он оглядел горницу.
– А где Касим?..
Оказалось, что никто не видел сына Юлчи со вчерашнего вечера. Ворвались в его горницу – там увидели разобранную постель, личные вещи и оружие, но самого непутевого так и не нашли. Тимур, за неимением времени, попросил хозяина двора поискать пропажу, за мзду, разумеется. А когда все разошлись по покоям, зашёл к Димитрию. Долго смотрел на него и молчал. Димитрий ждал. Его «чуйка» снова забеспокоилась: беклербек, видимо, что-то знал такое, что могло плохо отразиться на нём, Димитрии. Наконец Тимур вздохнул, подошёл к воспитаннику, крепко обнял за плечи и встряхнул.
– Ты остаешься здесь, Дамир.
– Как?.. Почему?!..
– Это мое решение. Будешь ждать нас здесь. Никуда не отлучайся! Вернусь – объясню.
И вышел. Димитрий в недоумении и сомнении поглядел ему вслед, но ослушаться не посмел. «Чуйка» же продолжала неслышно вопить о неведомой опасности. Чтобы приглушить ее, Димитрий спустился вниз, в трапезную, и попросил у хозяина еды.
Время тянулось, как патока. Близился полдень. И вдруг двор утонул в гомоне и топоте множества ног. Димитрию стоило огромных усилий не вскочить и не броситься на улицу. Он продолжал сидеть в углу трапезной перед остывшей плошкой с пшенной кашей и кружкой сбитня. Тут дверь распахнулась, и трапезная быстро заполнилась людьми.
Впереди два рослых сына боярских вели под руки Тимура – окровавленного, с посеревшим лицом, без посольской байсы на шее. Димитрий пригляделся и похолодел: у беклербека вместо правой руки торчал обмотанный пропитавшейся кровью холстиной обрубок! Следом вошли ещё несколько воинов и холопов, тащивших большие узлы, тоже все в крови. Наконец последним в трапезной появился челядин в боярской шубе нараспашку, с обнаженной саблей в руке.
Он огляделся, увидел Димитрия и поманил к себе. Тот, холодея от дурного предчувствия, медленно поднялся и подошёл.
– Вот что, татарин, – сурово и жестко заговорил боярин, нимало не заботясь, поймут ли его, – у тебя есть срок до обедни. Забирай своего беклербека и убирайся из Москвы подобру-поздорову! Великий князь милостив и дарит вам жизнь, чтобы вы рассказали своему хану о том, что ждет его и всех вас, ежели вздумаете прийти к нам ещё раз! Всё понял?..
Димитрий судорожно сглотнул и кивнул. Он не мог отвести взгляд от кровоточащего обрубка вместо руки Тимура. А ещё он догадался, что принесли холопы в окровавленных мешках!..
Боярин повернулся к гридням.
– Верните им лошадей и помогите погрузить скарб, а ты, – он ткнул клинком в сторону одного из воинов, с сединой в усах и бороде, – проследишь, чтобы они перебрались за реку. Дальше – не твоя забота!
– Федор Давыдович, а может, ну их? – предложил седоусый. – Возись тут с ними…
– Ты слышал, что велел великий князь? – нахмурился боярин, убирая наконец саблю в ножны. – Ахмат должен услышать обо всём из уст своего беклербека! Так что ты, – он снова посмотрел на обмершего Димитрия, – позаботься о нём как следует, чтоб не околел по дороге.
Он развернулся и вышел из трапезной. Тогда седоусый гридень скомандовал:
– Айда, братья, спровадим нехристей поскорее да забудем их, как страшный сон!..
Опомнился Димитрий уже в седле. Жуткий караван как раз выбрался на правый берег реки, и седоусый отпустил повод его коня.
– Дальше сам как знаешь, татарин… – Он присмотрелся к Димитрию и нехорошо ухмыльнулся. – Только сдается мне, что ты не татарин, парень!.. Что молчишь?..
– Мин Юлчы хан улы, – с трудом выдавил из себя Димитрий. – Хуш, сугышчы…
Седоусый ускакал, и только тогда беклербек, полулежавший на шее лошади, выпрямился и, кривясь от боли, произнёс:
– Ты всё понял и запомнил, Дамир?.. Тогда едем домой…
Лето 6988-е. Травень
Димитрий полулежал на подстилке из охапки прошлогодней травы и смотрел на мерцающие угли догорающего костра. Из всего отряда разведчиков сейчас бодрствовал только он да трое воинов первой стражи. И где-то неподалеку чуть слышно всхрапывали во сне стреноженные кони. Остальные татары, умаявшись, спали в разных позах вокруг кострища на таких же травяных постелях, положив возле себя оружие. Одеты все были кто как, но не в привычную татарскую одежду. Да и оружие у них больше для вида – луки не боевые, а охотничьи, никаких сабель, длинные ножи, лёгкие сулицы и топоры. Ни дать ни взять – бродники или кыпчаки. Даже если бы случайно наткнулись на порубежные разъезды Московии, вряд ли их приняли бы за разведчиков. Кто только по степи не бродит!..
Но отряд уже, почитай, целый месяц в походе. Пройдено много верст вдоль Оки и ее притоков, нарисовано несколько подробных чертежей – броды, затоны, стрежни, где лошадей в поводу проводить, а где и верхами проскочить. И таких отрядов, Димитрий точно знал, шныряло более десятка!.. Хан Ахмат всерьез готовился отомстить коварному и непокорному московскому князю за нанесенное оскорбление и взять наконец большой выход аж за девять лет! А не сможет князь заплатить – гореть его градам и весям!..
Целый месяц Димитрий всё думал, как найти способ передать в Москву весть о том, что орда уже близко, что хан Ахмат уже кинул клич в Великую степь, что уже стекаются к Сараю отряды всех подвластных и покорных великому хану, и войско это – огромно!..
Когда зимой Димитрий привёз раненого беклербека и страшный груз в мешках в Сарай, думал, что Ахмат в гневе казнит его, как инородца. Однако этого не случилось. То ли Тимур Многомудрый в очередной раз сумел убедить хана не пороть горячку, то ли сам Ахмат передумал, всё взвесил и решил, что молодой нукер ни причем. Обошлось лишь тем, что Димитрию приказали всё время находиться при ханской ставке, никуда не отлучаться и заботиться о раненом учителе. Такое положение устраивало Димитрия, даже давало возможность иногда присутствовать на совещаниях в ханском шатре в качестве помощника беклербека, который всё ещё не до конца оправился после ранения.
Постепенно хан успокоился и перестал шпынять беклербека и его нукера по каждому поводу, а к весне и вовсе приказал Димитрию готовиться идти в дальнюю разведку. Даже назначил унлыком в один из отрядов, отправлявшихся к берегам Оки…
Отряд Димитрия теперь находился неподалеку от его родного Олексина. Димитрий мог бы с закрытыми глазами, не сходя с места нарисовать все броды, овраги и распадки вокруг, но старательно изображал молодого лазутчика, изучающего незнакомую местность. Сегодня днём он велел сопровождавшим его нукерам перейти Оку и проверить левый берег на предмет укромных мест, где могла бы спрятаться засада русских порубежников. Приказал им пойти в разведку на рассвете, по предутреннему туману.
Едва солнце вызолотило край окоёма, лазутчики уже были на берегу. Собственно, берега видно не было, всё укрывало плотное белое одеяло, в котором тонули и река, и берега, и краски, и звуки. Даже привычного журчания прибрежной воды не слышно.
Коней оставили в зарослях ивняка под надзором двух воинов, остальные, по двое, тихо вошли в воду и поплыли по-собачьи, почти беззвучно, держа над головами узлы с одеждой. Из оружия взяли только ножи и луки – охотники как-никак. Так, двойками, выбрались на левый берег и разбрелись в разные стороны, оставив примету – надсеченную наискось молодую иву.
Димитрий, готовясь к походу, специально выбрал для себя обычную одежду холопа – не новую, но и не сильно рваную. На ногах у него были привычные лапти, а в дорожной суме – тыковка с водой, нож, кресало, трут да горбушка чёрного хлеба. Ну, идёт себе молодой парень в ближайший город счастья искать – в подмастерья к кузнецу или кожемяке.
Напарником Димитрий на сей раз выбрал себе настоящего кыпчака, молодого, почти мальчишку. Но это и хорошо. Такой не станет спорить – будет делать всё, что скажут. И старательно. Ему главное отличиться, тогда появится возможность попасть в оруженосцы к какому-нибудь мурзе или хотя бы сотнику… Звали мальчишку Куян. Был он сирота и настоящего имени своего не помнил, только прозвище. Был он быстр, шустёр и смекалист, как его названный собрат из четвероногих.
Вдвоем они продрались сквозь прибрежные заросли и выбрались на торную дорогу, что шла от Олексина до Калуги. В столь ранний час дорога была пустынна и тоже почти полностью залита утренним молоком.
Поеживаясь от пробиравшейся под рубаху сырости, Куян спросил:
– И куда мы теперь пойдем? Направо или налево?
– Один туда, другой сюда, – строго ответил Димитрий. – Я выбираю – направо. Смотреть в оба, со встречными путниками по возможности в разговоры не вступать, а с попутчиками наоборот. Запоминать всё, что увидишь и услышишь. На закате встречаемся здесь же и уходим назад, за реку.
Куян согласно покивал, поддернул штаны и вразвалочку пошлепал по мягкой пыли дороги в сторону Калуги. Димитрий проводил его взглядом, пока Куян не исчез в тумане, и направился к родному Олексину.
Он шёл по обочине, по щиколотку погружаясь в прохладную с ночи пыль, всей грудью вдыхая прозрачный предутренний воздух, казавшийся сладким, как первый мёд. Вдоль дороги по левой стороне плотно стояли березы вперемешку с ясенями, ильмами и орешником. Справа, ближе к реке, царствовали ивы и талины с густым подлеском из осокоря, бодяга и белоголовника. Жидкое молоко, залившее дорогу, начало понемногу волноваться и стекать в лес – это со стороны невидимой реки потянул лёгкий ветерок, предвестник просыпающегося солнца.
До Олексина было не менее двух десятков верст, и при желании Димитрий мог бы пройти это расстояние до полудня – очень хотелось побывать в крепости! – но он знал, что нельзя туда соваться. Пока нельзя. Сейчас он – лазутчик!.. Но как же быть с важной вестью?.. Как и кому ее передать?.. Воевода Холмский говорил, что с Димитрием непременно свяжутся, дескать, придёт человек и покажет заветный лоскут с княжьей печатью… Но никто так и не пришёл. А ведь, судя по всему, не ждут здесь орду!
Месяц целый Димитрий со своей десяткой лазает вдоль Оки по обе стороны, а никаких признаков подготовки к встрече неприятеля не заметил. Редкие конные разъезды у бродов и засек, и – всё!.. На дорогах тоже никакого догляда за проезжающими. Можно хоть сотнями просачиваться на левый берег, переодевшись в мирское да холопье…
А между тем Степь уже гудит от края до края, отзываясь на клич великого хана. Уже стекаются к его девятихвостому бунчуку сотни и тысячи бывалых и молодых, смелых и ловких воинов – татар, кыпчаков, башкир, булгар. Силища растет несметная – как с ней совладать, если не готовиться загодя?..
Солнце успело подняться над Окой и прогнать последние языки тумана вглубь березняка, когда Димитрий услышал впереди глухой перестук копыт и голоса. Он счел за благо не светиться и нырнул в высокий кипрей, быстро подтянулся и удобно расположился в развилке старой ивы, невидимый с дороги.
Скоро из-за поворота в полусотне саженей показались несколько всадников. Первые двое, ехавшие впереди, были дозорными – ратники в лёгкой чешуйчатой броне с луками и сулицами. За ними в десятке саженей неторопливой иноходью следовали ещё четверо. И первым – крупный человек в боярском охабне поверх брони, показавшийся Димитрию смутно знакомым!
Всадники ехали неспешно, поэтому Димитрий успел рассмотреть боярина и даже растерялся немного. Он узнал его – воевода Беклемишев! – но не мог решить: на удачу или на беду эта встреча?..
Времени на раздумье у него совсем не осталось. Верховые почти миновали его схрон. И Димитрий сказал себе: немедля или никогда!
Спрыгнул с дерева и кубарем выкатился из зарослей прямо под ноги лошади боярина. Та всхрапнула и дернулась в сторону, но всадник удержал испуганное животное и пристально уставился на Димитрия. А тот, старательно изображая испуг, принялся бить поклоны и бормотать извинения. Ратники уже окружили его и теперь явно намеревались оттеснить обратно на обочину, освобождая боярину путь. Но Беклемишев вдруг поднял руку и приказал:
– Стойте!.. Поднимите его!..
Один из воинов соскочил с лошади и схватил Димитрия за шкирку, как нашкодившего пса. Поставил на ноги, быстро, без тщания, охлопал ему бока и суму, проверяя, нет ли оружия. Беклемишев продолжал всматриваться в лицо холопа, и в глазах его наконец вспыхнул огонек узнавания, но воевода всё ещё сомневался. Тогда Димитрий отважился заговорить:
– Я – Димитрий Замятня, доверенный князя Андрея Васильевича Меньшого, иду в Олексин с поручением к воеводе.
Беклемишев усмехнулся.
– А отчего ж не верхом, коли задание у тебя важное?
– Верхом заметнее. В округе, молвят, много лазутчиков из степи видели. Опять же – лихие люди попадаются… А пешком да холопом – кто смотреть будет?
Беклемишев покачал головой, поглядел на остальных, повернулся ко всаднику, с которым беседовал во время езды:
– Что думаешь, Федор? Правду холоп речёт или брешет с испугу?
– А ты проверь, Семен Иванович, сам, – предложил тот. – Чай ты – воевода!
Димитрий тут же изобразил великое удивление и заторопился:
– Господь Всемогущий, удача-то какая!.. Семен Иванович Беклемишев – ты будешь, боярин? Так у меня к тебе тайное дело от Андрея Васильевича! Окажи милость, выслушай. Только с глазу на глаз – иначе никак!..
Воевода в сомнении огладил бороду, ещё раз оглянулся на советчика Федора, потом всё же спрыгнул с лошади на удивление легко, по-молодецки, и сделал приглашающий жест:
– Ну, коли так, давай-ка прогуляемся…
Он неспешно пошёл по дороге в сторону Калуги, и Димитрий пристроился слева, стараясь шагать в ногу. Некоторое время шли молча, пока не удалились саженей на двадцать. Тогда Беклемишев остановился и в упор посмотрел на парня.
– Итак, теперь нас никто не слышит. Изволь сказать правду: кто ты такой? Иначе разговора не получится!
Димитрий переступил с ноги на ногу и, как в прорубь головой, решительно начал:
– Не гневайся, Семен Иванович. Перед тобой и правда Димитрий Замятня, Васильев сын, из Олексина. Истинный крест!.. В полон я тогда попал, когда Ахмат-хан крепость сжег… А в Сарае меня взял в обучение беклербек Тимур – приглянулся я ему, верно…
– Погоди-ка, – перебил его Беклемишев, озадаченно теребя бороду. – Ты хочешь сказать, что тебя не продали, а вот так запросто пожалели и даже взяли в обучение?!.. Слабо верится!.. Сколько зим тебе?..
– Девятнадцать… Выслушай, Семен Иванович! – Димитрий понял, что не надо ничего скрывать, и торопливо, сбиваясь и перепрыгивая с одного на другое, поведал воеводе свою историю – сколько помнил, конечно.
Когда он выдохся, опустив голову, Беклемишев долго ещё смотрел на него, покряхтывая и покачиваясь с пяток на носки своих прошитых золотой нитью сапог и заложив руки за спину. Наконец выпрямился, полез за пазуху и вынул лоскут тонкой кожи, развернул. На лоскуте Димитрий с удивлением и радостью увидел знакомый оттиск – двуглавый орел с коронами, распростерший свои крыла.
– Ну, а где твой? – прищурился воевода.
Димитрий поспешно полез в суму, вытащил нож в ножнах и протянул Беклемишеву. Тот спрятал свой лоскут, взял оружие, покрутил так и сяк.
– И в чем загадка?
– Сними оплётку, Семен Иванович…
Воевода подцепил за край кожаный чехол и аккуратно стянул его с деревянных ножен, потом надрезал клинком зашитый край и развернул. На него с изнанки чехла глянула точно такая же странная и гордая птица с коронами на головах.
Взгляд Беклемишева потеплел, стал почти отеческим. Он бросил нож и ножны на землю и обнял смущённого парня.
– Слава Богу, живой!.. – Воевода отстранился, удерживая Димитрия за плечи. – Князь Даниил Дмитриевич говорил о лазутчике, которому дал тайный знак с новой печатью государя, но имени твоего не называл. И правильно!.. Не ровен час, и у нас могут уши Ахмат-хана обретаться… Значит, вот ты каков – Димитрий Васильевич Замятня.
Он ещё раз хлопнул Димитрия по плечам и, улыбаясь, отступил на шаг. Димитрий тоже с облегчением улыбнулся, но тут же помрачнел.
– Семен Иванович, орда уже близко! Надо государя предупредить. Ахмат-хан уже выступил из Сарая и идёт сюда.
– Откуда знаешь?
– Так ведь я здесь – унлык, десятник над ханскими лазутчиками. Ищем броды да удобные берега для войска.
– И много Ахмат-хан ведёт людей?..
– С ним вся Великая степь, Семен Иванович! И кыпчаки, и башкиры, и ногайцы… – Димитрий тяжело вздохнул. – Выстоит ли Русь?..
– Не тужи, Замятня! – преувеличенно бодро сказал Беклемишев. – Кто предупрежден, тот вооружен… Вся Степь, говоришь?.. Лады. Встретим, как дорогих гостей!.. Будут ещё важные вести, приходи на это же место или прямо в крепость…
– Не смогу, Семен Иванович. Завтра все десятки возвращаются к орде. Нам с тобой просто повезло встретиться…
– Не повезло, а Божьим провидением случилось!.. Ну да ладно. Даст Бог, свидимся ещё, Димитрий Васильевич.
Они снова обнялись, и Димитрий, собрав пожитки и спрятав лоскут с тайным знаком, прыгнул в густые заросли осокоря. А Беклемишев, жестом подозвал Федора с лошадьми, вскочил в седло и приказал:
– Разворачиваемся! Едем в Москву! На подменах. Без ночлега!..
Лето 6988-е. Листопад
Ахмат-хан появился не там, где его ждали. Когда летом в его стан на реке Тыныч вернулись разведчики с берегов Оки, хан собрал на совет верных мурз. Там же присутствовал и поверенный короля Казимира Ягеллона, некто Яцех Войтовский – вальяжный, пузатый и самоуверенный, он при каждом удобном случае пытался рассказывать о своем якобы кровном родстве с королем польским и великим князем литовским и потрясал при этом некой грамотой с печатями, писанной, правда, на непонятном толмачам хана языке.
Впрочем, Ахмат-хан на него особого внимания не обращал: его собственный советник и посол у короля Казимира, Урум-хан, привёз подписанный польским королем договор о совместных действиях против московского князя Ивана Васильевича. Этого было достаточно.
На совете дружно порешили: идти к Оке-реке под русские крепости Таруса и Олексин, встать там против бродов и потребовать у князя Ивана выход за девять лет. А если московский правитель снова откажется, перейти Оку и разорить все южные уделы его княжества.
Орда двинулась в поход. Но вскоре разведка донесла, что русские отряды появились как раз возле Тарусы и Олексина! Это было похоже на предательство.
Ахмат-хан снова потребовал собрать совет. Получалось, что русских кто-то предупредил?.. Нужно было срочно менять план, и тогда Ахмат вспомнил о хвастливом поляке.
Поверенный короля Казимира незамедлительно был доставлен в ханский шатер.
– Садись, вәкил, и слушай! – грозно приказал Ахмат-хан. – Твой господин, король Казимир, обещал мне помощь. Так вот, час настал! Ступай к королю и передай: мне нужны немедленно проводники, чтобы быстро обойти войско князя Ивана, там, где он не ждет! Даю тебе сроку – одну луну. Можешь идти!..
Поляк в полном недоумении подчинился, понимая, что перечить степняку – себе дороже. Однако он так и не уразумел, в чем причина столь грозного предупреждения. Радуясь, что его отпустили подобру-поздорову, Войтовский собрал скарб и отправился в родной Полоцк, рассчитывая сначала побывать в своем имении, отдохнуть от тягот походной жизни, а уж затем навестить короля в его летней резиденции в Гродно.
Минуло почти две луны, когда терпение Ахмат-хана закончилось. В ярости он приказал казнить трех польских шляхтичей, по глупости оставшихся дожидаться своего господина в татарском стане. Затем, выслав, как и прежде, конные разъезды, орда двинулась на запад, огибая долину Оки, и к концу лета пересекла границы Великого княжества Литовского.
Тут наконец-то в ставку хана явился перепуганный посланник короля Казимира и сообщил сердитому степняку, что его величество сейчас не может участвовать в походе на Москву, потому как с юга на него движется войско крымского хана Менгли-Гирея, жжет города и веси, угоняет скот и селян.
– Мой младший брат Менгли возомнил себя великим ханом? – скорее удивился, чем разозлился Ахмат. – Что ж, мы накажем его позже. Сначала нужно вразумить русского князя!..
Он потребовал от посланника Казимира проводников, хорошо знающих Заочье, чтобы провести ордынские тумены в обход русских отрядов, растянувшихся вдоль реки от Серпухова до Калуги.
Димитрий был призван в ханский шатер.
– Многомудрый Тимур много раз заступался за тебя, урус, убеждал меня, что ты – верный нукер, – надменно заговорил Ахмат. – Пришло время доказать это. Ты ходил в разведку летом в эти места. Что скажешь? Есть ли на реке достаточно удобное место, чтобы мои воины могли беспрепятственно перейти на тот берег?
– Есть, великий хан, – не моргнув глазом, ответил Димитрий. Он прекрасно понимал: Ахмат устраивает ему очередную проверку, и рассудил, что если укажет неверное место – не сносить ему головы. С другой стороны, он верил, что воеводы государя Ивана Васильевича тоже знают все броды на Оке и ее притоках и уже приняли меры по их защите. – Недалеко от устья реки Угры, что впадает в Оку возле Калужской крепости, мы нашли удобную излучину – широкую и низкую. На левом берегу там стоит православный монастырь, берега пологие, не болотистые. Наши лошади легко перейдут там реку, даже спешиваться не придётся.
– Отлично! Отправляйся с кыпчаками хана Газмана, покажешь брод и подходы к нему…
* * *
Осень в этих местах уже вступила в свои права. Перелески оделись в яркие желто-красные наряды, луга и опушки вызолотились переспевшими травами, а речные воды налились тяжёлым, стальным холодом.
Димитрий ехал неспешной иноходью рядом с ханом Газманом, держась, впрочем, немного в стороне и сзади. Хан что-то бурно обсуждал со своим верным советником, старым нукером Талгатом. Говорили они громко, но Димитрий мало что понимал, поскольку разговор шёл на одном из кыпчакских наречий. Вдобавок к Димитрию с самого начала похода привязался этот малолетний Куян. Он ни на шаг не отходил от «абыя Дамира», ловя каждое его слово и только что в рот не заглядывая!.. У Куяна же рот не закрывался с утра до ночи. Парень болтал обо всём – что видел, что слышал, что узнал за прошедший день. Умолкал он лишь на время еды да короткого сна.
Вот и теперь он пристроился стремя в стремя слева от лошади Димитрия и в подробностях рассказывал ему, как два дня назад поймал в ручье огромного алабуга – колючего, полосатого и зубастого.
– Чуть палец мне не откусил! – хвастался мальчишка, показывая свой распухший и покрасневший мизинец.
– Приложи лист порезника, – посоветовал Димитрий, – не то лихоманка прицепится, сгоришь.
Он сказал это по-русски, задумавшись. Кыпчак не понял и вытаращил на «абыя» удивленные глаза. Димитрий некоторое время с усмешкой смотрел на него, потом смилостивился.
– Дару үләнен табу – бака яфрагы, – повторил он по-татарски.
Мальчишка благодарно закивал и пришпорил своего коня, ускакал куда-то в сторону. Димитрий же вернулся к тяжким думам. Мутное, нехорошее чувство не отпускало его с самого разговора в шатре великого хана. Он не мог отделаться от впечатления, что Ахмат специально спровадил его подальше, желая быть уверенным, что никто и ничто не сможет проникнуть в его планы. «Что же ты задумал, хан?..» – эта мысль шершнем гудела в голове, мешая сосредоточиться на чем-нибудь другом.
Вернулся Куян и радостно продемонстрировал Димитрию обмотанный зеленым листом палец. Он наладился было снова рассказывать про рыбалку, но тут Димитрия осенило.
– Погоди-ка, – остановил он парнишку, – про рыбу я понял, а вот что там говорит хан Газман – никак в толк взять не могу. Может, ты разберешь?..
Уловка удалась. Куян быстренько перестроился между Димитрием и мурзой, немного послушал и принялся перетолковывать:
– Хан Газман говорит о том, сколь мудр великий хан Ахмат и как глупы урусы… Он говорит, что наши… ялтыравык видели их отряды по всему берегу Оки. Урусы ждут нас там, а мы их обойдем через Угру!.. Здорово придумано!.. Да, абый Дамир?..
У Димитрия нехорошо ёкнуло внутри, но он не подал вида.
– Погоди-ка, ты всё правильно понял?.. А куда же тогда ведёт нас хан Газман?
Куян пожал плечами и снова навострил уши. Наконец он растянул рот до ушей и, подпрыгивая в седле от возбуждения, сообщил:
– Хан Газман говорит, что нам оказана великая честь стать приманкой для урусов, пока великий хан поведёт остальных непобедимых воинов другим путем…
Вот оно что! Приманка!.. Сердце ухнуло куда-то в живот и забилось там в отчаянии. Димитрий лихорадочно соображал, что же делать?
– А ты не разобрал, куда именно великий хан поведёт своих воинов? – рискнул уточнить он, надеясь, что парнишка не заметит подвоха.
Куяну явно льстило быть в курсе военных хитростей. Он нахально пристроился почти вплотную к лошадям хана и его советника, делая вид, что загляделся на окрестности. Но не проехали и сотни саженей, как его шуганул оттуда один из нукеров, охранявших хана. Куян покаянно закивал, прижимая руки к груди, и спешно отвернул назад.
Потом вновь нагнал Димитрия и хитро подмигнул.
– Куян ловок и везуч, абый Дамир! До того, как меня прогнал этот злой нукер, я расслышал, как хан Газман назвал какую-то крепость литвинов… Абак… Апак… о, Аллах Всемогущий, забыл!!!
Парнишка едва не расплакался от отчаяния, так что Димитрию пришлось спешно успокаивать его, дабы не привлечь к ним ненужного внимания. А у самого в груди всё заледенело от нахлынувшего ужаса и бессилия: он догадался, о какой крепости шла речь – Опаков!..
* * *
К Угре подошли глубокой ночью. Хан Газман приказал не разжигать костров, дождаться рассвета и по предутреннему туману перейти реку. План был хорош, только не знал кыпчак, что Димитрий вывел их не к той излучине, о которой говорил в шатре Ахмат-хана.
Собственная задумка у Димитрия созрела ещё до заката. Вывести отряд Газмана почти к самой Калужской крепости, где тоже есть брод, но он, естественно, очень хорошо охраняется. Хан поведёт своих кыпчаков в бой, как задумал Ахмат-хан, и у Димитрия появится возможность в пылу схватки перейти к своим, к русичам, найти воеводу и передать важное известие о тайном походе к Опакову.
Газман приказал Димитрию взять несколько воинов и выдвинуться к самой реке для наблюдения. Не ровен час, урусы встревожатся и пошлют на этот берег лазутчиков для проверки.
У Димитрия гулко забилось сердце: вот же возможность – уйти в дозор, в тумане бросить кыпчаков на берегу, самому – вплавь через Угру, на родную сторону!.. Нет, нельзя! Ведь как только хану доложат о его исчезновении, Газман может решить, что это ловушка, и повернет назад или вовсе уйдет к другому броду, выше по реке. Димитрий не один, кто знает их, – лазутчиков у Ахмат-хана много…
В дозор Димитрий взял верного Куяна и ещё троих. Ушли налегке, без доспехов и тяжёлого оружия – чтобы ни один посторонний звук не выдал их. Только ножи и пара луков со смазанными жиром тетивами, чтобы не скрипели.
Вышли к воде по запаху – настолько плотный туман затянул берега и реку. Димитрий отправил троих кыпчаков в камыши – слушать и наблюдать, сам же с Куяном остался на взгорке. Куян вполголоса рассказывал абыю Дамиру очередную историю из своей прежней жизни, и Димитрий погрузился в некое полудремотное состояние, когда ощущения тела отступают, и остаются только чувства – обостряются слух, обоняние, зрение. Он будто слился с окружающей его тишиной, с ночной рекой, с туманом. Даже бормотание Куяна превратилось в часть этого странного мира.
«Угра – река тихая… – не раз говаривал Василий Замятня сыну. – Но именно она стережет нашу землю от коварных литвинов. Не так много мест на ней, где могут пройти конные и латные воины, и знать их – значит, уберечь себя и других от беды…» Бывший княжеский сотник не мог сидеть дома на печи и упросил воеводу взять его в порубежники. А когда Димитрию минуло восемь зим и он стал крепко держаться в седле, отец начал брать его с собой в разъезды и показывать разные места в приграничье – пешие и конные броды, схроны и затоны, где можно быстро обустроить засаду, тайные тропки, по которым можно скоро и незаметно подобраться к ворогам и самому уйти от погони. К десяти годам Димитрий мог уже запросто нарисовать в подробностях всё приграничье от Угры до Тарусы…
Теперь же, будучи лазутчиком Ахмат-хана, пусть и поневоле, Димитрий рисовал те же броды и затоны для татар, но смог утаить многие схроны и тропы по левому, русскому, берегу Угры и Оки. Он надеялся, что воеводы великого московского князя воспользуются ими, чтобы прикрыть порубежье от незваных гостей.
– О чем задумался, абый Дамир? – Вопрос Куяна выдернул Димитрия из призрачного потока мыслей и чувств обратно в холодную и сырую явь поздней осени.
– Да… о завтрашней… вернее, сегодняшней нашей битве, – всё ещё рассеянно пробормотал он, растирая лицо и шею и поводя плечами. Потом встал и сделал несколько наклонов и приседаний, разогревая тело.
– Ух, и устроим мы урусам толковище!.. – подскочил вслед за ним мальчишка. – Они же нас не ждут. А мы тихо-тихо реку перейдем да ка-ак…
– Вот именно – тихо! – цыкнул на него Димитрий. – А ты разорался так, что на том берегу, наверное, слышно. Вот сейчас русичи сами незаметно реку перейдут, и тогда уже нам толковище устроят!..
Куян испуганно притих и принялся прислушиваться, вертя головой во все стороны. Димитрию стало смешно и жалко: наивный дурачок, не знавший ни ласковых рук матери, ни строгого слова отца, завтра ты наверняка погибнешь – и ради чего?..
Он тоже внимательно огляделся. Полосы и комья тумана слегка изменили цвет – вместо мышиной серости появились молочные оттенки. Димитрий сделал пару шагов в сторону и посмотрел на Куяна. Его фигурка явственно обрела чуть заметный светлый ореол. Ночь кончилась!
Димитрий сложил руки раковиной и дважды прокричал в туман выпью. Спустя несколько ударов сердца похожие крики прилетели в ответ с разных сторон, а вскоре из предутреннего молока, один за другим, вынырнули все трое дозорных – мокрые, продрогшие, но довольные.
– Уходим, – приказал им Димитрий и быстрым шагом направился от реки обратно в лагерь.
* * *
В час, когда серая мгла окончательно превратилась в молоко, первые десятки кыпчакских всадников уже входили в тихие воды Угры. Их кони ступали почти неслышно, потому что копыта им обмотали сухой травой. Никаких разговоров – лишь лёгкий плеск и дыхание людей и животных.
Димитрий даже засомневался: сумеют ли дозорные русичей вовремя заметить неприятеля и поднять тревогу? А вдруг у этого брода совсем нет дружины? Вот сейчас кыпчаки выйдут на другой берег, отряхнутся и…
Что-то зашелестело в недвижном воздухе, и рядом с Димитрием во влажный песок уреза воды воткнулась оперённая красным стрела, а ехавший справа рослый кыпчак вдруг захрипел и повалился с коня!.. Из шеи у него торчала точно такая же красноперая стрела. Рядом в тумане раздалось ещё несколько коротких стонов и хрипов, заржала раненая лошадь…
Снова зашелестело. Димитрию показалось, что это ожил и набросился на них сам туман. Стрелы падали густо, будто дождь, и многие находили свою жертву. Кыпчаки заметались. Всем стало ясно, что их заметили, и дальше скрываться не было смысла.
– Алга-а!.. – дружно грянуло над рекой. Вода вокруг Димитрия буквально вскипела, его лошадь, поддавшись общему порыву, также устремилась вперед по мелководью.
«А ведь меня сейчас убьют!..» – пришла в голову простая мысль. Димитрию стало обидно: погибнуть в свалке от руки или стрелы сородича, буквально в шаге от самого важного поступка в жизни?.. «Нет, я должен предупредить об Опакове!.. Я не имею права умереть сейчас…»
Он изо всех сил натянул повод, останавливая бег коня. Мимо неслись и неслись размытые туманом тени всадников, изредка прилетали краснохвостые стрелы, но на том берегу уже завязалась кровавая сеча – оттуда теперь плыл тяжёлый вой пополам с лязгом, ржаньем и отдельными отчаянными криками.
Димитрий понимал, что медлить, оставаясь у реки, нельзя. Но идти вперед – значит оказаться в гуще битвы и почти наверняка погибнуть. А вернуться в лагерь – быть обвинённым в трусости, если не предательстве, и тоже, скорее всего, умереть позорной смертью на колу.
И тут со стороны невидимого в тумане поля боя метнулись желто-красные сполохи, а следом донесся раскатистый грохот. Кыпчаки отчаянно взвыли, и это был уже не боевой клич, а вопль ужаса. Вернувшиеся звуки сечи стали быстро приближаться к реке, и вот Димитрий увидел в редеющем молоке мчавшихся обратно всадников на лохматых лошадках.
Снова вскипела вода тихой Угры от множества ног и копыт. Димитрию даже не пришлось ничего спрашивать. Первый же кыпчак, вылетевший из реки прямо на него, закричал:
– Коткару! Шайтан үзе безгә төште!..
Русичи, однако, не погнались за кыпчаками. Так что в лагерь вернулись не обезумевшие от ужаса люди, а понурые и злые воины, прекрасно понимающие, что их ждет. И расплата не замедлила явиться в виде разгневанного хана и его свиты.
– Жалкие трусы! Бесхвостые псы!.. Я скормлю ваши головы стервятникам!.. Вы посрамили имя непобедимого великого хана Ахмата!.. Вам нет прощения и пощады!..
Он долго орал, плевался и взывал, хлестал плетью по согбенным спинам сотников, пинал кого-то по голове, даже попытался вытащить саблю и зарубить одного, но бдительный Талгат успел перехватить ханскую руку.
– О мудрый Газман, остановись!.. Не стоит осквернять оружие твоих предков кровью труса и предателя. Дозволь, я сам займусь его наказанием?
Красный от злости Газман несколько мгновений в упор смотрел на советника, потом с лязгом вогнал саблю обратно в ножны и презрительно бросил:
– Забирай!.. Хочу, чтоб к полудню его голова на копье торчала у моей палатки!.. И ещё. Приказываю казнить каждого десятого из бежавших сотен… нет! Отрезать им уши и принести мне!..
Хан удалился, а Талгат скомандовал своим нукерам:
– Связать и посадить в круг!
Он порыскал глазами, увидел Димитрия и жестом подозвал к себе.
– Ну, говори, урус: как получилось, что твои сородичи ждали нас на том берегу? Как ты сумел их предупредить?
Димитрий оторопело воззрился на него. О таком повороте он не подумал! Надо было выкручиваться, иначе отрезанными ушами ему не отделаться. Он опустился на колено, обнажил голову и произнёс:
– Уважаемый Талгат, ничего подобного я не совершал!.. Я дал клятву верности самому великому хану Ахмату. Я спас жизнь Тимуру Многомудрому!..
– Ты ходил в ночной дозор накануне!..
– Да. Я был в дозоре по велению хана Газмана… Но я не переходил реку. Мы вместе с моим помощником Куяном всю ночь стерегли брод!..
Талгат с сомнением пожевал длинный ус, повернулся к стоявшему рядом нукеру.
– Приведи сюда Куяна!
– Невозможно, уважаемый Талгат, – почтительно отозвался тот. – Юный Куян сейчас лежит у костра, как и многие другие славные воины.
Талгат молча направился к костру, махнув остальным следовать за ним. Кострище на дальнем краю лагеря горело ровным желтым конусом – безветрие, наступившее прошлой ночью, продолжало держаться, словно и впрямь наведенное шаманом. Вокруг костра по кругу в несколько рядов лежали-сидели исполосованные, изрубленные, с торчавшими обломками стрел, безучастные ко всему молодые и старые воины. Между ними бродил, присаживаясь и что-то бормоча, похожий на прошлогоднюю луковицу, старый шаман Бурех в сопровождении тощего ученика, таскавшего за ним жаровню с тлевшими травами и мех с аракой.
Куян лежал навзничь на самом краю круга и часто, со свистом дышал. Из правой половины груди его торчал обломок стрелы. Мальчишка задыхался, кожа на лице уже подернулась серым – явный признак скорой смерти. Димитрию откровенно стало жаль его, но он уже ничем не мог ему помочь, в отличие от самого Куяна.
Талгат склонился над раненым.
– Ты слышишь меня, воин?
Мальчишка приоткрыл глубоко запавшие глаза, с трудом посмотрел на Талгата, потом на стоявшего рядом Димитрия и попытался улыбнуться. Вышло криво.
– Здравствуй, абый… – слабо прошептал он. – Думал, ты уже не придёшь…
Талгат покосился на Димитрия, нахмурился.
– Куян, ты должен мне сказать правду: вчера в дозоре твой… унлык Дамир никуда не отлучался?
Раненый медленно покачал головой и просипел:
– Мы с абыем Дамиром всю ночь сидели на берегу, не сомкнув глаз…
Талгат выпрямился, задумчиво подергал себя за ус и махнул рукой.
– Свободен, урус. Готовься: на закате пойдешь снова в дозор к реке. Только теперь твоим унлыком будет Юртыш… – Он кивнул на здоровенного кыпчака, неотступно, как тень, везде ходившего за Талгатом.
* * *
Весь день от реки доносились крики, брань и топот копыт – это самые отчаянные, обозленные неудачной атакой, перестреливались с русскими лучниками. Как понял Димитрий из обрывков разговоров, вчерашнее поражение из-за применения русичами необычного оружия – «огневого боя» – нынче дополнилось неприятной подробностью: русские луки оказались дальнобойнее и точнее кыпчакских, так что урон был не в пользу степняков. И это злило их ещё больше.
По здравому размышлению, хану Газману после столь неудачной схватки следовало убраться от реки обратно в степь, но он не мог этого сделать из-за повеления Ахмат-хана. Наоборот, кыпчаки должны были делать вид, что именно здесь орда намеревается перейти рубеж Московского государства. По приказу Газмана в лагере разожгли много костров, чтобы казалось, будто здесь стоит огромное войско. А небольшие отряды то и дело носились вдоль берега на виду у русских дозорных.
Стало смеркаться, и у палатки Димитрия появился Юртыш с ещё двумя нукерами.
– Идем, урус. Пора в дозор…
Они выбрали место в стороне от брода, где Угра делала небольшой поворот, образовав излучину с невысоким взгорком. Солнце уже село, и от реки поползли первые тонкие языки тумана. Юртыш улегся за разросшимся кустом орешника и меланхолично жевал полоску тозлыка – сушеного соленого мяса. Его приятели расположились ниже, рядом с зарослями камыша, и играли в пычак, то тихо переругиваясь, то похохатывая.
Димитрий сидел слева от Юртыша, наблюдая за поднимающимся туманом, и думал. Время уходило безвозвратно, а он так ничего и не смог предпринять, чтобы предупредить сородичей об опасности. Ну ладно, во время ночной схватки действительно можно было запросто погибнуть, не добравшись до русского лагеря. Больше того, кто-нибудь из них в пылу боя непременно зарубил бы «наглого нехристя», проникшего в полевой стан. Днём за Димитрием неустанно следили нукеры Талгата, так что уйти незамеченным к реке не получилось. Теперь же, в темноте, вдали от костров, под покровом тумана вполне можно было бы переплыть Угру и сдаться дозорным, а там – как Бог рассудит, авось и не прибьют, доставят к воеводе… Но как избавиться от Юртыша?.. Сбежать не получится – перехватят на берегу или в воде. Драться со здоровенным кыпчаком – ещё неизвестно, кто кого, можно и жизни лишиться или ещё хуже – плен, а потом позорная и мучительная смерть на шесте!.. Остается одно: убить Юртыша исподтишка. Тоже трудно, даже очень трудно! Ведь если он хотя бы вскрикнет, прибегут его нукеры, и тогда – конец, Димитрию с тремя уж точно не справиться, зарубят…
Выждав ещё некоторое время, пока туман окончательно не затянул затон с камышами и не вытек на берег, скрыв взгорок от тех, что сидели у воды, Димитрий решил: пора! Он медленно вытащил из чехла на поясе короткий нож-подсадок и зажал в руке для броска, потом поднял другой рукой ком земли и кинул его Юртышу на живот. Кыпчак тут же резко сел, удивленно озираясь, и поэтому не сразу заметил движение Димитрия. А в следующий миг уже было поздно. С пяти шагов промахнуться для опытного воина невозможно, увернуться от броска – тоже.
Нож глубоко, по самую рукоятку вошёл Юртышу в незащищенное горло. Издав короткий хрип, кыпчак завалился снова на спину, беспорядочно дергая руками и ногами. Потом вдруг ухватился за рукоятку и выдернул нож из раны. Кровь фонтаном ударила вверх и в стороны, забулькала, не давая Юртышу крикнуть.
Димитрий был уже на ногах, метнулся со взгорка вниз, к воде. И тут из тумана навстречу ему выскочил один из приятелей Юртыша. На миг оба растерялись, но Димитрий опомнился раньше. Кыпчак ещё только схватился за рукоять сабли, а клинок Димитрия со стальным шелестом уже описал смертельную «восьмёрку». Обе руки и голова кыпчака отделились от тела и с глухим стуком упали в мокрую траву.
Казалось, путь был свободен, но откуда-то сбоку с рычанием на Димитрия налетел третий степняк, и только включившаяся во время схватки «чуйка» спасла русича от неминуемой смерти. Сабля кыпчака вскользь полоснула его по плечу, рассекла рукав и распорола мышцы. Боль была страшная. Она будто кипятком окатила Димитрия с головы до ног, но в то же время придала ясность рассудку.
Он легко ушёл от следующего выпада противника и, перехватив саблю в левую руку, сам ударил из очень неудобного положения – наискось вверх от земли. Кыпчак явно не знал такого приёма. Взвыв от боли, он отскочил назад, выставив саблю перед собой. Правая штанина превратилась в два лоскута, и нога под ними окрасилась кровью.
Димитрий поморщился: правое плечо горело огнём, рукав отяжелел, напитавшись кровью. Димитрий перехватил саблю поудобнее – всё-таки левая рука! – и сделал обманное движение, будто хотел ткнуть противника в живот. Тот невольно прикрылся клинком, а Димитрий, тут же сменив направление атаки, с полуразворота ударил кыпчака в правый локоть. Клинок пришёл сверху, так что длинный наруч не смог защитить хозяина. Охнув, тот выпустил саблю из повисшей руки, а в следующий миг его голова тоже отделилась от тела.
Димитрий тяжело оперся на саблю и перевёл дух. Враги были мертвы, но и он с такой раной, если о ней не позаботиться, долго не протянет. Рана сильно кровоточила, перевязать ее толком не удалось, и Димитрий, с трудом стянув с себя доспех, сняв пояс с оружием и сапоги, в одних портках и рубахе вошёл в почти ледяную воду Угры.
Сначала он просто брёл по дну. Дно у берега было песчаным, плотным. Но вот песок кончился и начался ил. Димитрий сразу провалился по шею, хлебнул – и вода будто придала сил! Он поплыл, усиленно работая ногами и подгребая левой рукой. Правой теперь совсем не чувствовал, она онемела, но зато от холода притихла и боль. Поднявшийся туман не позволял видеть противоположный берег, поэтому Димитрий полагался исключительно на ощущение течения. Его окутывала полная тишина. Даже слабый плеск от его движений тут же тонул без следа в плотном сыром воздухе.
Он не знал, как долго плывет и насколько далеко его снесло течением, и когда вдруг ноги ударились о дно, Димитрий испытал нечто вроде тихой радости, какая, бывало, охватывала его после воскресной литургии в церкви Святого Георгия в родном Олексине.
Шатаясь от усталости и слабости, он вышел на травянистый берег, оскальзываясь, выбрался на сухой взгорок и побрёл по уже полегшему местами осеннему разнотравью, пошёл влево вдоль невидимой в серой мгле Угры, к бродам. Он шёл сквозь туман, сам как в тумане, и только одна мысль упрямым шершнем зудела в голове: успеть, предупредить… успеть, предупредить…
Поэтому, когда ему в грудь уперлось копьё и тихий голос приказал по-русски: «Стой! Кто таков?», Димитрий не сразу понял, что дошёл. А когда понял, счастливо улыбнулся сердитому дозорному и упал ему под ноги без чувств.
* * *
Очнулся от того, что кто-то несильно бил его по щекам. Несколько мгновений Димитрий соображал, где он и что с ним. Потом разглядел в прыгающих отсветах недалекого костра склонившихся над ним воинов в шеломах и кольчужных рубахах: один старый, со шрамом в пол-лица и белой бородой, второй чуть постарше Димитрия, с красивым, искаженным гневом лицом.
Молодой, увидев, что пленный очнулся, приставил ему к горлу кинжал и грозно спросил:
– А ну, признавайся, татарин, куда шёл?
– Охолонись, Никита! – Пожилой решительно отвёл его руку с кинжалом. – Не видишь, калеченный он!.. Безоружный, безлапотный… Как есть беглец… Тебя как звать-то, паря? – наклонился он к Димитрию. – По-русски понимаешь аль нет?
– Замятня… я… – с трудом произнес тот. – …Димитрий… предупредить… надо…
– Кого предупредить-то? О чем?..
– Да что ты его слушаешь, дядька Евсей?! – возмутился молодой ратник. – Видно же: брешет, поганое отродье! Прикончим его – и вся недолга!..
– Цыц, малой! – построжел пожилой воин. – Али забыл наказ воеводы?.. Всех беглецов отлавливать и к нему на разбор. Вот так!.. Потому ты пока тут останешься, а я этого бедолагу к воеводе и сведу.
– Не дойдёт он, – презрительно отмахнулся Никита. – Едва языком шевелит. Видать, здорово его свои же отделали – вон, почитай, руку едва не отрубили.
– Ничего. Доведу с Божьей помощью. – Евсей осторожно взял Димитрия за левую руку, приподнял и подставил плечо. – Держись, паря, тут недалеко!..
Полверсты до лагеря русской дружины показались Димитрию бесконечной, наполненной холодом, сыростью и болью дорогой в преисподнюю. В голове шумело и звенело, рана снова открылась, и тяжёлые чёрные капли отмечали каждый его шаг. Старый Евсей что-то говорил, но Димитрий не мог разобрать его слов из-за нарастающего гула в ушах. Впереди замелькали мутные желто-красные пятна, и Евсей громко сказал:
– Почти дошли. Держись, сынок!.. Я тебя прямо к воеводе отведу. Хоть и ночь, но, даст Бог, не осерчает Даниил Дмитриевич.
– Даниил… Дмитриевич… – едва выговорил Димитрий, на удивление просто не хватило сил. – Князь Холмский?..
– Он самый! – теперь удивился Евсей. – А откуда ж ты его знаешь?
– Слава Тебе, Господи! – пробормотал Димитрий истово. – Воистину Всевидящий и Всемогущий!.. Веди меня, дядька, к нему, к Даниилу Дмитриевичу!..
Димитрий вдруг почувствовал необычный прилив сил, слабость немного отступила и поутихла огненная боль. Он даже смог сделать десяток полновесных шагов, но потом всё же едва не упал, и Евсей, пораженный услышанным и увиденным, окончательно уверился, что ведёт не простого беглеца, но важного человека.
У палатки воеводы вышла заминка: сторожа ни в какую не хотели будить князя из-за раненого беглеца.
– Да он же до утра не доживёт! – возмущался Евсей.
– Небось, доживёт, коли важное сообщить хочет, – невозмутимо отвечали сторожа, скрестив копья. – Вон, отведи его к костру, покорми чем-нибудь, отогрей. Глядишь – и не околеет…
Наверное, так бы и случилось в конце концов, но на шум из палатки вышел сам Даниил Дмитриевич. В одной рубахе и портках, босой – он удивительным образом оказался похож на Димитрия, разве что не раненый и не грязный.
– В чем дело? – недовольно спросил князь, и сразу стало тихо. Сторожа вытянулись и замерли, а Евсей, порядком подуставший от висевшего на нём Димитрия, проговорил с натугой:
– Не гневайся, Даниил Дмитриевич, вот, беглеца привёл… Говорит, что к тебе и шёл. Порубили его знатно, едва дышит…
Холмский шагнул к раненому, вгляделся, приподнял его голову за подбородок и тихо ахнул:
– Никак Замятня?!.. Дмитрий Васильевич, ты ли это?!
Димитрий, услышав знакомый голос, разлепил смеженные веки, посмотрел на князя и попытался улыбнуться.
– Он самый, Даниил Дмитриевич…
– А ну ведите его ко мне! – распорядился Холмский. – Ты, – ткнул он в одного из сторожей, – беги за отцом Ильей. Его палатка на том конце стана.
Вдвоем с Евсеем они затащили Димитрия в палатку, уложили на попону возле тлеющей жаровни.
– Глянь-ка, княже, – обеспокоенно забормотал Евсей, склоняясь над раненым, – знакомец твой лицом-то совсем сер стал. Нешто отходит?
– Не болтай, старик, – поморщился Холмский, – лучше мёду подай. Вон братина стоит в изголовье… Да не так! Эх, ты… А ну-ка, я сам. – Он отобрал братину у Евсея, приподнял голову Димитрия. – Разомкни губы, воин! Пей!..
Димитрий с трудом сделал несколько глотков.
– Пьёт, княже! Смотри-ка, пьёт! – искренне возрадовался Евсей. – Глянь-ка, зарозовел!.. Может, и не помрёт, а?..
Глаза Димитрия раскрылись, он сделал движение сесть, но Холмский удержал, погрозив пальцем:
– Лежи! Скоро лекарь наш, отец Илья, придёт… Говорить-то можешь?
– Даниил Дмитриевич, – почти прошептал Димитрий, снова прикрывая глаза, – здесь, перед твоей дружиной, – только хан Газман со своими кыпчаками. Ахмат-хан сейчас идёт к Опакову! Там он хочет перейти Угру и зайти московскому войску в тыл!.. Я сам слышал, своими ушами…
Он замолк, закашлялся. Лицо опять начало бледнеть. Евсей, не спрашивая разрешения, поспешно поднёс ему братину с мёдом. Раненый сделал глоток и снова заговорил:
– У Ахмат-хана очень большое войско – не меньше десяти рук!.. Одних латных всадников поболе тысячи будет…
– Погоди-ка, Димитрий, – нахмурился Холмский. – Говоришь, Ахмат к Опакову пошёл?.. Но ведь он уже второй день стоит против бродов у Росвянки. Там и бунчук его на холме плещется. А стережёт их с нашей стороны князь Иван Иванович Молодой вместе с Андреем Васильевичем Меньшим.
– Даниил Дмитриевич, пошли весть великому князю, пусть прикроют броды у Опакова!.. – с отчаянием выговорил Димитрий, чувствуя, что силы окончательно покидают его. – Беда будет…
Мутная пелена накрыла ему глаза, в голове ударил набатный звон, голоса и другие звуки быстро стали отдаляться, и последнее, что услышал молодой русич, были слова князя Холмского:
– Хорошо. Будь по-твоему, сынок!..
Когда помятый и усталый от бессонной ночи отец Илья вошёл в княжеский шатер, его встретили дружинник Евсей и сам Даниил Дмитриевич, с обнаженными головами стоявшие над телом молодого парня в залитой кровью рубахе, сжимающего рукой нательный крестик на груди.
Отец Илья всё понял, осенил себя троекратным знамением перед маленькой иконой святого Георгия в красном углу палатки, потом встал напротив князя и дружинника и спросил:
– Кто таков сей отрок, князь?
– Не отрок, отец, а воин, – глухо отозвался Холмский. – Димитрий Замятня, Васильев сын, отдал жизнь за дело правое, за землю Русскую!..
И тогда отец Илья произнёс:
– Упокой, Господи, душу раба Твоего Димитрия, и прости ему вся согрешения его вольная или невольная и даруй ему Царствие Небесное во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!..
– Зови монахов, отец, – тяжело вздохнул Холмский. – Пусть похоронят и отслужат панихиду по русскому воину!..
* * *
Ранним утром шестого дня в месяц листопад лета 6988-го близ литовской крепости Опаков был наголову разбит большой отряд ордынцев под предводительством одного из младших ханов. Это вынудило Ахмат-хана через день атаковать русские полки князя Ивана Молодого. Но все попытки ордынцев перейти Угру получили мощный отпор. Тогда Ахмат-хан отвёл войско в степь и встал лагерем в нескольких верстах от реки. Так началось великое Стояние на тихой Угре, поставившее жирную точку в господстве Орды над Русью.
