Клэр

Получается, Рори наврал мне по поводу того, что провести вместе выходные было идеей Мэгги. Факт, конечно, наводит на подозрения, однако сам по себе ничего не доказывает. Рори сообщил мне об этом, когда мы только начинали встречаться, и вполне естественно, что ему хотелось выставить себя в более выгодном свете; к тому же в итоге Мэгги все-таки согласилась на поездку. Значит, что-то заставило ее изменить решение. Я не знаю, какими методами действовал Рори, но только лишь упоминание о ссоре всколыхнуло волну жутких догадок. Как никто другой, я знаю, насколько страшен Рори в гневе, и легко могу представить, что произошло между ними в том доме.

Впрочем, все это умозаключения, записка достоверно доказывает одно – Рори и Мэгги ссорились, что и так ни для кого не секрет. Гораздо интереснее, какое отношение к событиям 1992 года имеет Чарли Фланаган. Я чувствую, что разгадка кроется именно тут. Не исключено, что он делал выплаты, на которые намекала тетя Мэри: незаконно снял деньги со счетов фонда и перевел заинтересованным лицам.

Мельком взглянув на часы, я вздрагиваю. Разгадывая загадки прошлого, я совсем забыла о настоящем: через полчаса мне надо быть в кафе. Я спускаюсь в кухню, открываю банку диетической колы и делаю большой глоток – какой-никакой, а кофеин. Если Чарли расскажет обо всем прессе, будет громкий скандал, Рори лишится всего. Я так и вижу заголовки в «Нью-Йоркере», «Вэнити фэйр» и «Таймс». Конечно, это лишь иллюзии, но такие упоительные.

Ставлю банку на стол и поспешно возвращаюсь в спальню – надо еще найти подходящие черные брюки и белую рубашку.

Когда я подхожу к кафе, Келли уже ждет меня в машине. Я открываю дверь и сажусь рядом с ней на переднее сиденье.

– Готова? – спрашивает она.

– Да.

У нее звонит телефон.

– Что опять, Хасинта? – стонет она в трубку. – Я еду на работу. Что?.. Ладно. Буду через пять минут.

Она нажимает отбой, тяжело вздыхает и разворачивает машину.

– Извини. Дочь. Оставила у меня в багажнике плакаты для задания по истории искусств.

– Ничего. Все нормально.

– Если бы это было индивидуальное задание, я бы и пальцем не шевельнула, – говорит Келли, – пусть бы сама расплачивалась за свою безалаберность, но они делают его с подругой… – Она вздыхает. – И кто все это придумывает?

– Что за задание?

– Сравнить двух художников двадцатого века. Подготовить презентацию с наглядными материалами, – процитировала она, закатив глаза. – Они там в этом Беркли повернуты на искусстве.

– А сколько твоей дочери?

По виду Келли не больше тридцати. И не скажешь, что у нее взрослая дочь.

– Двенадцать. Когда я залетела, мне даже восемнадцати не исполнилось, – поясняет она, заметив мой удивленный взгляд.

– Нелегко, наверное, пришлось.

Келли пожимает плечами.

– Мама меня чуть не прибила, когда узнала, потом здорово помогла. Без нее я бы ни с работой, ни с учебой не справилась. Она моя опора. И с Хасинтой отлично ладит. Они с ней как подружки.

– У тебя, наверное, времени вообще ни на что не хватает?

Келли улыбается.

– Я привыкла. Сколько себя помню, всегда работала. Да и график нормальный: рано утром в кафе, потом на занятия, вечерами и по выходным на банкетах. Коплю на квартиру. Сейчас мы живем у мамы, втроем уже тесновато.

Как мне хочется сказать ей, чтобы она не торопилась съезжать. Но тогда начнутся расспросы, и я закусываю губу.

Мы едем по кварталу, застроенному крошечными одноэтажными домиками, как две капли воды похожими на наш старый коттедж в Пенсильвании. Если немного прищуриться, то кажется, будто я вернулась домой. Когда мы сворачиваем на подъездную дорожку, Келли приглашает меня зайти.

Я замираю. Лучше мне остаться в машине: одно дело анонимно подработать официанткой, и совсем другое – лезть в семью Келли под чужим именем. Только отказ будет выглядеть странно.

К тому же мне совсем не хочется отказываться. Я сама удивлена, как сильно меня туда тянет: просто посидеть с живыми людьми на кухне и поболтать об искусстве – после стольких мучительных дней страха и одиночества.

– Я немного разбираюсь в живописи, – неожиданно для самой себя заявляю я. – И могу помочь.

– Мы рады любой помощи!

Внутри все так, как я и ожидала. Небольшая гостиная с диваном, креслом и телевизором. От нее к задней, приватной части дома со спальнями и ванной ведет короткий коридор. Сквозь открытую дверь видна кухня с обеденным столом, за которым сидят две школьницы. Все немного потертое и обшарпанное, хотя и вылизанное до блеска, прямо как у нас в старом доме. Вечерами все трое, наверное, собираются в гостиной, чтобы посмотреть телевизор: мама Келли отдыхает в кресле, а девочки валяются на диване, переплетя ноги, как когда-то мы с Вайолет.

Мама Келли готовит ужин, на плите что-то кипит и булькает, наполняя воздух ароматами шалфея и розмарина.

– Прости, мам, – подает голос одна из девочек, когда мы входим.

– Для начала не мешало бы поздороваться, – строго отчитывает ее Келли. – Это Ева.

– Здравствуй. Приятно познакомиться, – говорю я.

Хасинта улыбается. Она очень похожа на Келли: те же карие глаза и острые скулы.

– Здравствуйте.

– А это ее подруга Мэл.

Другая девочка поднимает руку в приветственном жесте и тут же поворачивается к Келли.

– Спасибо большое, что вернулись.

– Только ради тебя, – вздыхает Келли и кладет сверток на стол.

– Извини, это я виновата, надо было проверить до твоего отъезда, – вмешивается ее мать, бросая хмурый взгляд на Хасинту. – Она сказала, у нее все есть.

– Знакомься, Ева, это моя мама, Мэрилин, – представляет Келли.

Я сжимаюсь, готовясь, что та сейчас посмотрит на меня с подозрением и начнет задавать вопросы, но, к моему удивлению и счастью, она просто улыбается, вытирает руки о полотенце и пожимает мою ладонь.

– Здравствуйте.

Все-таки вера – удивительно сильная и заразительная штука. Мать не задумываясь приняла меня как Еву, поскольку Келли поверила в мою историю. Я смотрю на них, на этих двух женщин с непростыми судьбами, и физически ощущаю их связь, такую знакомую и близкую, словно старое любимое пальто. Оно окутывает, согревает, и мне становится так хорошо и уютно, что хочется сесть за их потертый стол и никуда больше не уходить.

– Какие картины выбрали для проекта? – обращаюсь я к девочкам.

Хасинта подвигает ко мне ноутбук, и я вижу на экране «Фальстарт» Джаспера Джонса и «Мальчика и собаку на пожаре» Жан-Мишеля Баския.

– Отличный выбор, – говорю я без тени лукавства. – Баския начинал как уличный художник. Рисовал граффити на домах Нью-Йорка, обличая социальную несправедливость, которую видел и от которой страдал сам. Именно благодаря ему данный жанр признали искусством.

– Мы что-то читали об этом, но в голове уже все перепуталось, – пожаловалась Хасинта. – Не проект, а наказание.

– Не забывайся, – предупреждает ее Мэрилин.

– Извини, ба. Ты сама посмотри, насколько картины разные. Сравнить их несложно, но как понять, что их сближает… Они же вообще не похожи. Ни капельки!

Я пододвигаю стул и усаживаюсь рядом с девочками. Стол под моими локтями слегка пошатывается, прямо как наш когда-то, – видимо, пол неровный.

– Не зацикливайтесь на изображении, – советую я. – В искусстве главное – эмоции. Попробуйте прочувствовать каждую картину и понять, как она влияет на вас, какое настроение навевает, какие мысли провоцирует. Именно это и нужно от вас учителю. Ищите. Играйте. Творите.

Давно я не ощущала себя такой счастливой: из окон льется теплый свет, пахнет домашней едой, Мэрилин позвякивает посудой. Кажется, будто я вернулась в прошлое. Вернулась к себе домой.

– Мне очень у вас понравилось, – признаюсь я Келли в машине, когда мы выезжаем со двора.

– Спасибо. Иногда бывает непросто. Хасинта появилась у меня очень рано, и мама порой забывает, что она моя дочь, а не ее. Нет, конечно, я ценю ее заботу, но этот дом стал слишком тесен для нас троих.

Когда-то и я так думала и торопилась поскорее выпорхнуть в большой мир. Мы тоже постоянно были вместе, и порой это здорово раздражало. Как и Келли сейчас, я не понимала тогда, что наша жизнь была отрадой, а не бременем. Я так спешила переделать себя, что не заметила, как потеряла самое главное. Я думала, мама и Вайолет будут всегда, но вдруг их не стало. Я до сих пор не могу в это до конца поверить, иногда мне кажется, что они здесь, живут в нашем старом доме, заботятся друг о друге и ждут меня.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает Келли, когда мы сворачиваем на автостраду.

Меня так поразила ее семья, уютная простота и тихий покой их дома, что я полностью погрузилась в свои мысли. Давно мне не было так хорошо, и с каждой милей, которую мы проезжали, я чувствовала, как возвращается беспокойство. Я будто обрела себя и снова потеряла.

– Изучала историю искусств в колледже, – откликаюсь я.

Врать мне не хочется; к тому же если не вдаваться в подробности, то риска никакого. Мой ответ удивляет Келли.

– Тогда тебе надо не еду разносить, а искать работу в галерее или аукционном доме, – говорит она.

– Увы, не все так просто, – вздыхаю я и закусываю губу: если я скажу еще хоть слово, уже не смогу остановиться – выболтаю правду.

– А разве бывает по-другому? – усмехается Келли и, не дождавшись моего ответа, добавляет: – Ладно, не хочешь – не говори. Я не настаиваю.

Немного помолчав, решаюсь сказать правду (естественно, не всю).

– Я ушла от мужа – отношения были очень напряженные. Прячусь у подруги, пока она в отпуске, и подрабатываю, где придется. Если устроюсь по профессии, он меня сразу найдет.

Машина, словно защитная оболочка, отгораживает нас от всего остального мира. Я смотрю в окно на людей в пролетающих мимо автомобилях. Никому из них нет до меня никакого дела. А Келли наверняка уже не раз слышала подобные истории.

– Требуется много мужества, чтобы вот так начать все сначала, – замечает она.

Я молчу, просто потому, что не знаю, что ответить. Ни храброй, ни смелой я себя никогда не считала, и бегство мое скорее напоминало акт отчаяния, чем бесстрашный протест.

Келли протягивает руку и сжимает мою ладонь.

– Я рада, что мы встретились.

Оказалось, Келли ни капли не преувеличивала, когда говорила, что вечеринка будет грандиозной. Мы подъезжаем к внушительному павильону в центре Окленда и, когда заходим внутрь, видим красиво оформленный огромный зал, в котором стоит сорок столов, на восемь человек каждый. Помимо нас, наняты еще десять официанток. Келли представляет меня Тому, главному организатору; тот лишь мельком смотрит на меня и спешит на кухню. Я кричу ему вдогонку:

– Спасибо, что приняли меня на работу.

– Спасибо, что согласились помочь, – отвечает он, даже не оглянувшись. – Келли все покажет.

И вскоре я уже вместе со всеми расставляю букеты и раскладываю салфетки и приборы.

– Я ждала этого дня несколько месяцев, – признается вдруг Келли.

– Почему?

– Это банкет в честь бейсболистов из «Окленд Атлетикс», – шепчет она с горящими глазами и оглядывается по сторонам. – Через пару часов зал будет забит профессиональными спортсменами. Можно получить автограф или… номерок телефона, если повезет.

Она подмигивает мне и убегает дальше по делам. А я застываю от ужаса. Мне не раз приходилось организовывать подобные грандиозные мероприятия с известными гостями. И первой моей заботой всегда было пригласить побольше журналистов и фотографов.

Чтобы хоть немного успокоиться, напоминаю себе, что я здесь не гость, а безликая официантка, пустое место, одна из многих. И даже если кто-то обратит на меня внимание, все равно никогда не узнает. Кое-как сложив салфетки дрожащими руками, я начинаю сервировать столы.

К счастью, как я и думала, мои опасения не оправдались. Большинство фотографов толпятся у входа и снимают прибывающих гостей. В зале работают только двое, и, естественно, официантки их интересуют в последнюю очередь. Тревога отступает, и я спокойно разношу закуски и салфетки по залу. Некоторые гости улыбаются и благодарят, другие просто берут то, что им нужно, даже не глядя на меня и не прерывая беседы.

Работа оказывается нетрудной, хотя физически изматывающей. Через час я чувствую, как у меня начинают гудеть ноги.

– Отлично держишься, – хвалит Келли, пробегая мимо меня на кухню с грудой грязной посуды.

– Ничего сложного, – откликаюсь я, разминая плечи, чтобы снять усталость, – подкладывай еду да не высовывайся.

Когда я организовывала мероприятия в Нью-Йорке, обслуживание банкетов доверяла только Марсии, миниатюрной женщине с грацией Джекки Кеннеди и хваткой бульдога. Она никогда не подводила, ее официанты всегда работали безупречно (хотя до сегодняшнего вечера я и не подозревала, насколько это непросто). Интересно, как Марсия восприняла известие о моей смерти. А поминальный обед тоже будет проводить она?

Разнося закуску из морских гребешков, я случайно становлюсь свидетельницей ссоры (официантов, увы, не только игнорируют, но еще и не стесняются).

– Прекрати, Донни, – шипит высокая красивая женщина в облегающем синем платье, обращаясь к крепкому парню в дорогом костюме, по всей видимости, одному из игроков.

– А ты не указывай, что мне делать, – огрызается он, и при резком звуке его голоса я инстинктивно сжимаюсь, хотя и понимаю, что злобная реплика адресована не мне.

Я опускаю взгляд и ускоряю шаг. Страх, панический, неконтролируемый, поднимается внутри и накрывает меня, словно куполом. Мое тело до сих пор помнит, что́ обычно следует за подобными угрозами. Как бы я хотела иметь достаточно мужества, чтобы развернуться и помочь этой женщине. Пока я не могу совладать даже с собственной паникой. Интересно, знают ли его товарищи по команде, их жены и подруги о том, ка́к он с ней обращается? Не может быть, чтобы не знали. Но почему молчат? Почему делают вид, что ничего не происходит? Меня разрывает на части от бессильной злости; я злюсь на других за их равнодушное безразличие и на себя за трусливую безучастность.

Все, что я могу – лишь смотреть им вслед. Его рука у нее на талии – жест одновременно заботливый и властный.

Мероприятие набирает обороты. К микрофону, установленному в центре зала, под грохот аплодисментов выходит мужчина. Я беру свой поднос и встаю у стены, чтобы немного отдохнуть и послушать. Выступающий, спортивный комментатор с красивым, хорошо поставленным, звучным голосом, начинает рассказывать забавные случаи из своей карьеры. Однако мое внимание снова привлекает та пара, которая ругалась у столиков. Теперь они стоят прямо передо мной и опять ссорятся. Он твердит ей какие-то банальности и обещания, все впустую. Ее несговорчивость явно начинает выводить его из себя. Я напрягаюсь, предчувствуя вспышку. «Не зли его, не надо. Еще можно все уладить», – повторяю я беззвучно и стараюсь дышать глубже, чтобы хоть немного успокоиться. В конце концов, все пары ссорятся; и если меня бил муж, это вовсе не означает, что ее парень такой же. И все же мои ладони потеют, а тело напрягается, готовясь к удару.

Выступающий отпускает очередную шутку, и зал взрывается смехом, заглушая разгорающуюся ссору. Когда веселье стихает, в наступившей тишине их раздраженные голоса звучат уже гораздо отчетливее – настолько, что несколько человек оборачиваются.

Девушка начинает отстраняться. Донни хватает ее за руку и грубо притягивает к себе. Вокруг раздаются испуганные вздохи.

Я вижу в ее глазах ужас. Он вспыхивает на доли секунды, но этого достаточно, чтобы понять: он уже причинял ей боль.

Не раздумывая, я роняю поднос, двумя огромными прыжками приближаюсь к ним и делаю то, чего так никто и не решился сделать для меня, – встаю между ними, кладу руку ему на плечо и приказываю:

– Отпусти!

От неожиданности он ослабляет хватку, и девушка выдергивает руку.

– Ты чертов лжец! – кричит она, потирая запястье.

Люди начинают оборачиваться.

– Крессида, – мямлит он, – прости. Я не хотел.

– Не подходи ко мне. И не звони. С меня хватит!

Она проталкивается к выходу, и я наконец отступаю.

И в этот момент вижу, что на меня направлено три телефона. Стоп! Снято!