Ева

– Обувайся, – заявила Лиз, появившись на пороге Евиного дома субботним утром в конце сентября. – Мы идем на бейсбол.

«Ева с соседкой посетили бейсбольный матч», – привычно пронеслось в голове у Евы. Она сделала вид, что не расслышала, и переспросила:

– Куда?

– На бейсбол. И не просто, а на домашний матч «Джайентс».

– Вообще-то мы живем в восточной части залива. Местная команда – «Окленд Атлетикс». Логичнее было бы пойти на них.

Лиз пожала плечами.

– Возможно, но у декана моего факультета абонемент, и она пригласила меня вместе с другими коллегами на игру. Она не против, если я приду с подругой.

Вот уже три недели Ева наслаждалась нежданным отпуском. Взяла несколько дополнительных смен в ресторане, часто проводила свободное время с Лиз и вообще не вспоминала о своей «основной» работе – так бухгалтер, отправившийся на острова, начисто забывает о таблицах и квартальных отчетах спустя пару дней, проведенных на теплом пляже под сенью пальм.

Единственное, что нарушало эту идиллию, – незримое присутствие агента Кастро. Ева не раз ловила себя на мысли, что она как будто играет чужую роль перед единственным зрителем: ходит неспешней, смеется громче. И соглашается на все предложения Лиз, будь то экскурсия в ботанический сад, обед в пиццерии, поход в кино или прогулка по магазинам. Любая возможность годилась, чтобы продемонстрировать свою «нормальность».

Ева удивлялась, насколько ей легко и интересно с Лиз. Они болтали обо всем: о философии, политике, истории. Даже о химии. И о прошлом. Ева призналась, что выросла в приюте – особо, конечно, не откровенничала, но и врать старалась по минимуму, чтобы потом не запутаться. Правда, в рассказе о вылете из колледжа без лжи не обошлось: не признаваться же, что попалась на изготовлении наркотиков. Сказала, что кончились деньги. Зато смогла свободно вспоминать о тех временах и болтать с Лиз о прелестях студенческой жизни, чудаках-сокурсниках, соперничестве со Стэнфордом и традициях, понятных лишь тому, кто сам варился в этом котле.

– А у вас есть семья? – спросила как-то Ева.

– Только дочь, Элли, – вздохнула Лиз, глядя в мерцающее пламя свечи. – Я вырастила ее одна. Отец ушел от нас, когда ей исполнилось семь. Непростое было время, но теперь, оглядываясь назад, я уверена, что все оказалось к лучшему.

Она рассказала, что ее бывший муж был человеком очень жестким и суровым и требовал беспрекословного подчинения и от нее, и от дочери.

– Я рада, что моей малышке не пришлось расти под грузом его нереалистичных ожиданий.

– Где она сейчас?

– Работает, да только все без толку. Постоянно сверхурочные, почти без выходных. Пока я здесь, в Калифорнии, она сдает свою квартиру в городе, чтобы присматривать за моим домом в Нью-Джерси. Бедная моя девочка, у нее теперь, наверное, совсем не остается времени на друзей, – вздохнула Лиз и смущенно улыбнулась. – Материнское сердце всегда болит.

Как бы Еве хотелось, чтобы это было правдой…

В другой раз она спросила Лиз о ее работе и как будто снова погрузилась в студенческую жизнь. Лиз оказалась преподавателем от бога, слушать ее было сплошным удовольствием. Она могла с легкостью растолковать даже самые сложные понятия. Подпав под обаяние Лиз, Ева и думать забыла о Дексе, который раньше, зримо или подспудно, постоянно присутствовал в ее жизни. Теперь его заменила миниатюрная, разговорчивая удивительная дама из Принстона.

Поэтому, когда тем солнечным сентябрьским утром Лиз появилась у нее на пороге с двумя билетами на бейсбольный матч, Ева не раздумывая согласилась пойти.

– Конечно, – сказала она. – Сейчас буду готова.

Оставив Лиз в гостиной, она поспешила наверх, чтобы переодеться. Когда она завязывала кроссовки, неожиданно звякнул телефон.

Сообщение в «Уиспере». От Декса.

Меньше всего на свете Ева хотела получить сейчас такие новости. Она стояла неподвижно, потерянно уставившись в экран, пока буквы не исчезли сами собой. Потом тяжело опустилась на кровать, удивленная, что не испытывает ни капли облегчения. Только грусть. Хотя, казалось бы, именно этого она и добивалась, используя Лиз как прикрытие, – агент Кастро устранен, и можно возвращаться к работе. Теперь же, получив желаемое, она поняла, что хотела совсем другого. А внизу, ничего не подозревая, ее ждала Лиз, уже не нужная.

И все же Ева решила пойти на игру, хотя в этом больше не было необходимости. Она закинула телефон в комод и с силой захлопнула ящик.

Через залив они перебрались на метро и на выходе сразу влились в толпу болельщиков, направлявшихся к стадиону. Когда они уже стояли в очереди, Лиз предложила сфотографироваться вместе на фоне картонных фигур игроков.

– Давай. Будет весело, – уговаривала она Еву. – Я плачу́.

Ева колебалась. Последний раз она позировала для фотографии в школе. Кому вообще нужны эти дурацкие групповые снимки? Она не могла вспомнить, чтобы кто-то хоть раз в жизни направлял на нее камеру и говорил: «Улыбнись». И все же она согласилась, в глубине души радуясь, что у нее останется память о Лиз.

Когда они наконец добрались до своих мест, коллеги Лиз по кафедре политической экономии, уже сидевшие там, с радостью приняли Еву в свою компанию. Она познакомилась с Эмили, ближайшей подругой Лиз, Бесс, ее напарницей, и Верой, которая занимала пост декана. Пока не начался матч, они сплетничали о грантах и публикациях и жаловались на коллегу, постоянно разогревавшую попкорн в рабочей микроволновке. Ева слушала их болтовню с наслаждением.

Для нее это было как окно в мир, в котором она когда-то, давным-давно, еще до того, как все пошло кувырком, мечтала оказаться, – мечтала, что однажды станет профессором в Беркли и будет читать лекции в Гилман-холле, курировать аспирантов и улыбаться на приветствия студентов, проходя по кампусу.

Горькое сожаление накрыло Еву с головой, а ей-то казалось, что за прошедшие долгие годы она успела смириться со своей участью. В том-то и коварство подобных чувств: ты можешь сколько угодно убеждать себя, будто они исчезли, но стоит кому-то случайно обронить неосторожное слово, как ты снова погружаешься в пучину раскаяния.

К счастью, игра началась и посторонние разговоры мало-помалу сошли на нет. Вера подсчитывала очки, рассказывала о рейтинге игроков и рассуждала о предстоящих трансферах; остальные спорили, что противнее: когда человек лузгает семечки или жует табак. Ева болела за «Джайентс», искренне радовалась их удачным броскам и потягивала пиво, закусывая хот-догом. Раньше она думала, что такое возможно лишь в кино – настолько все казалось идеальным: газон, солнце, игроки в белоснежной форме, сильными ударами посылающие мячи в цель и иногда в залив, где их собирают болельщики на байдарках.

Перед шестым иннингом Эмили наклонилась к Еве и сказала:

– Я очень рада, что ты сегодня пришла. В последние недели Лиз только о тебе и говорит.

– Вам спасибо за приглашение, – ответила довольная Ева с самой скромной своей улыбкой, обычно приберегаемой для банковских служащих и полицейских.

– Мне в жизни немало умных людей встречалось, – тут же вступила Лиз, – но Ева самая проницательная. На днях ей почти удалось убедить меня, что кейнсианство лучше свободного рынка.

– Это дорогого стоит, – согласилась Эмили и повернулась к Еве. – Что ты окончила?

Ева замялась. Если она признается насчет Беркли, ее засыплют вопросами: на чем специализировалась, у кого училась, в каком году выпустилась, знакома ли с профессором Фитцджеральдом. А потом кто-нибудь обронит случайную реплику в преподавательском клубе, припомнит ее имя, и выплывет правда. Химический факультет очень маленький, там все друг друга знают и за работу держатся. Наверняка найдется пара людей, которые еще помнят ее историю.

К счастью, вмешалась Лиз, видимо, почувствовав щекотливость момента.

– Ева изучала химию в Стэнфорде. И уж давайте простим ей эту ошибку молодости, – добавила она с улыбкой.

– Врать было не обязательно, – сказала Ева, когда они с Лиз, простившись с остальной компанией, не спеша шагали по вечерней набережной к станции метро.

Было тепло и тихо.

– Ты их не знаешь, те еще кумушки, – отмахнулась Лиз. – Они бы замучили тебя непрошеными советами, как восстановиться и получить диплом, будто ты дурочка беспомощная.

Ева смотрела на заходящее солнце и думала – конечно, не о возвращении в университет (об этом и речи не шло), – а о том, что ждет ее там, на другой стороне залива. До появления Лиз она была вполне довольна жизнью и даже, можно сказать, счастлива. Теперь ее жгла изнутри мучительная жажда. Она хотела стать своей для Лиз и ее коллег – не случайной знакомой, а настоящей подругой, неотъемлемой частью их жизни: жаловаться на гендерную несправедливость при распределении грантов, делиться радостью по поводу предстоящей публикации в рецензируемом журнале. И даже разогревать попкорн в рабочей микроволновке.

От одной мысли о том, что снова придется врать, скрываться и никому не верить, у нее внутри все сжималось и сердце щемило от тоски, какую она не испытывала с момента исключения. А между тем в голове уже складывался привычный план на завтра: закупить ингредиенты, помыть лабораторию. И подготовить почву для разрыва с Лиз, например, наврать сейчас, что в ресторане увеличилась нагрузка или что появился парень.

Вместо этого в надвигающихся сумерках, в свете огней Бэй-Бридж и под тихий плеск волн ей вдруг невыносимо захотелось открыть Лиз душу. Сказать что-то совершенно правдивое.

– Когда меня в последний раз забрали из приюта, я жила как раз за этим холмом, – произнесла она, показывая в сторону Ноб-Хилл.

– А почему вернулась?

Попав тогда к Кармен и Марку, Ева (а ей только исполнилось восемь) сначала подумала, что вытащила счастливый билет. В приют их привел мистер Хендерсон, ее инспектор, бледный, рыхлый мужчина с редкими растрепанными волосами, вечно таскавший под мышкой портфель с бумагами. Когда Ева в первый раз увидела Кармен, ей показалась, что та лучится энергией, настолько она была яркой и жизнерадостной. Марк держался более формально, взгляда не поднимал и, видимо, всецело доверял жене. Ева решила, что он предпочитает не раскрывать душу нараспашку, как и она сама.

– Их звали Кармен и Марк, – сказала Ева. – Сначала все было здорово. Они помогли мне попасть в класс для одаренных детей. Накупили кучу книг и шмоток. Водили по музеям и научным центрам.

– Звучит чудесно, – откликнулась Лиз. – Что же произошло?

– Я начала красть. Сперва деньги, потом браслет.

– Почему?

Объяснить было непросто, но Еве очень хотелось, чтобы Лиз поняла: с самого раннего детства она использовала ложь как защиту, ибо никому не доверяла настолько, чтобы открыть свое истинное «я».

– Быть ненужной – тяжелое бремя, – наконец подобрала она слова. – Я так и не смогла научиться по-настоящему взаимодействовать с людьми. Открываться им.

Навстречу шла большая веселая компания. Ева замолчала, дожидаясь, пока они пройдут. Как? Как объяснить, чтó она чувствовала, слыша постоянные похвалы Кармен и Марка и их восторги по поводу того, какая она умница и как им повезло с ней? Ощущение было такое, будто ее завернули в целлофановую пленку: окружающие вроде бы видели ее, однако сути разглядеть не могли за непробиваемой толщей ожиданий. А вдруг бы потом правда просочилась наружу? Это больше всего пугало Еву.

– Мне было проще их оттолкнуть, – решилась она сказать правду. – Они знали, что я дочь наркоманки. И что бы я ни сделала – хорошее или плохое, – они всё оценивали через эту призму и нашептывали друг другу и окружающим: «Удивительно, сколько ей пришлось преодолеть» или: «Сложно винить девочку, учитывая ее прошлое». Мне хотелось доказать им, что меня не исправить. Что я не хочу, чтобы меня исправляли.

– Каждый сам имеет право решать, кто он, – шепнула Лиз и взяла Еву под руку.

И то, как просто и по-дружески она это сказала, наполнило Еву счастьем. Ей хотелось, чтобы миг длился вечно, чтобы ей никогда не пришлось спускаться в метро и возвращаться в Беркли к своей старой жизни, гнилой и жалкой.

– И ты снова попала в приют? – спросила Лиз.

Ева кивнула.

– Уехала, только когда исполнилось восемнадцать.

Ветер, поднявшийся на заливе, крепчал, проходя сквозь плотно застроенные улицы города. Ева прижалась к Лиз. А ведь у нее могла бы появиться семья, будь она другой. Лучше. Честнее. Но эта возможность рассыпалась давно, еще до появления Кармен и Марка. Треснула и развалилась на острые осколки. Самые болезненные из них Ева спрятала поглубже, чтобы не пораниться, и вот Лиз извлекла их на свет и показала, что не стоит бояться прошлого. Что их можно взять в руки, не поранившись, и попытаться сложить.

Они молча спустились по лестнице и прошли через турникет. В темном туннеле слышался шум поезда. Все-таки чудо, что над ними целый город с людьми, машинами, домами.

– Ты не пыталась разыскать родную семью?

Ева покачала головой.

– После истории с Кармен и Марком монахини предложили моей настоящей родне забрать меня, – проговорила она, глядя в пустой туннель. – Они отказались.

– Возможно, они заботились о твоем благе.

Ева и сама понимала, что, скорее всего, так оно и было: ну какая из наркоманки мать? Однако боль от этого не утихла.

– Я никогда им этого не прощу.

Лиз покачала головой.

– Ты не знаешь, как они жили. Возможно, спасение твоей матери отнимало у них все силы. Мне даже представить сложно тяжесть подобной ноши, – вздохнула она, оглянулась на платформу и снова посмотрела на Еву. – Ты не можешь обвинять их в том, что они отказались взять на себя непосильное бремя. Даже если этим бременем была ты.

На табло загорелся номер. Сначала Ева почувствовала вибрацию и лишь затем услышала далекий гул приближающегося состава. Лиз положила ей руку на плечо.

– Я не хочу лезть с непрошеными советами – ты и сама прекрасно знаешь, что тебе нужно. Но я чувствую, как ты несчастна, и не могу спокойно смотреть на твои страдания. Эта черная дыра засасывает тебя, заставляя закрываться от остального мира. Разыщи их. Не для примирения или счастливого воссоединения. Нет. Просто тебе надо знать. А уж дальше решишь, что делать с этим знанием, – сказала она и, помолчав, добавила: – Знание дает силу.

Ева не произнесла ни слова. Она думала. Интересно, каково это, общаться с людьми, которые связаны с тобой кровными узами, которые похожи на тебя и знают, откуда у них взялись эти острые носы или светлые волосы, у которых есть память рода? Никогда и ни с кем Ева не чувствовала подобной связи.

– Приемные дети часто разыскивают своих биологических родителей, чтобы получить ответы, – добавила Лиз тихо.

– Я так и не стала приемной.

Лиз на секунду прикрыла глаза, а потом снова открыла и повернулась к Еве.

– Прости. Ты права, это не мое дело.

– Послушайте. Я ценю вашу заботу; только когда от тебя вот так отказываются самые родные люди, это не проходит бесследно. Внутри что-то необратимо ломается. И ты уже не можешь открываться другим.

Лиз смотрела на нее в упор. Не выдержав пристального и спокойного взгляда, Ева отвернулась. В туннеле мелькнул свет, и к платформе подкатил поезд; двери открылись, и толпа, успевшая скопиться в зале, внесла их в вагон.

По дороге домой Ева украдкой рассматривала Лиз – ее седые волосы, собранные в аккуратную прическу, благородную осанку – и размышляла над ее советом. Даже попыталась представить своих бабушку и дедушку, которым изо дня в день приходится жить с мучительной болью, ведь наркотики забрали у них дочь, а внучкой они пожертвовали сами. И что будет, если она вдруг появится у них на пороге? Снова боль. И никакого утешения, лишь доказательство их правоты и ее никчемности.

Ева оказалась даже хуже, чем ее мать. Та была просто больной, а она стала наркодилером, который, не моргнув глазом, превращает девятнадцатилетнего парня в кровавое месиво из-за пары сотен баксов. Вот и сейчас она жалуется на свою судьбу, а дома ее уже ждет телефон с сообщениями о новых заказах. И Лиз даже не подозревает, что за чудовище сидит рядом с ней в скрежещущем и покачивающемся вагоне.

Состав нырнул в туннель под заливом, и у Евы заложило уши. Вокруг в мерцающем свете танцевали тусклые тени. Ева думала, как завтра, едва проснувшись, привычным движением откатит стеллаж на кухне и вернется к работе. Раньше подобные мысли успокаивали и обнадеживали ее, теперь же от них ей стало тошно. Единственное, чего ей хотелось, – повернуть время вспять и переиграть сегодняшнее утро, когда Лиз явилась к ней со счастливой улыбкой и вторым билетом. Или, может быть, вернуться еще раньше, на несколько недель назад, в тот вечер в парке Тилден, и уйти домой сразу, как только появилось дурное предчувствие, не дожидаясь Бриттани, спокойно принять душ и отправиться на смену в ресторан, оставив агента Кастро ни с чем. Или еще раньше, в то промозглое утро после отчисления, когда она стояла с вещами на тротуаре, – и сказать «нет, спасибо» Дексу. И Уэйду. С желаниями всегда так: стоит только начать, и остановиться уже невозможно. Цепляясь друг за друга, они растут, как снежный ком, который потом обрушивается лавиной, погребая под собой все живое.

Ева смотрела на свое тусклое отражение в темном окне и вдруг с нестерпимой ясностью осознала: с нее хватит!

Это сумасшествие, она понимала. Фиш и Декс никогда ее не отпустят. Хотя она и была лишь пешкой, но могла кое-что рассказать.

А если попытаться разузнать еще больше?

Раньше она видела в агенте Кастро только угрозу, но ведь можно взглянуть на его появление и под другим углом – как на возможность. Шанс стать той Евой, которую видела перед собой Лиз.

Фотография со стадиона, лежащая у нее на коленях, казалась реликвией давно минувшей эпохи. Поезд вынырнул из туннеля, и в вагоне стало светлее. Как и в ее душе. Там, где раньше зияла черная дыра, забрезжил свет; там, где раньше обитало лишь отчаяние, поселилась надежда.

Ева продолжит свою работу, но теперь у нее будет цель – смотреть, ждать и не прощать ошибок. Агент Кастро вернется, она не сомневалась. И на сей раз она не упустит свою возможность.