Клэр
25 февраля, пятница
На следующий день, ожидая свой обычный утренний кофе, я замечаю на одной из стен кофейни доску с объявлениями о вакансиях и подхожу поближе, чтобы изучить ее. Взвесив накануне все «за» и «против», я решила смыться из Беркли, взяв с собой Евину карту социального обеспечения, свидетельство о рождении и другие документы. Да вот денег у меня осталось в обрез – всего три с половиной сотни баксов. С такой суммой далеко не уедешь. Надо искать работу.
Я много чего могу: вводить данные, разносить заказы, даже варить кофе, – но меня начинает трясти от страха всякий раз при мысли, что мне придется врать и публично выдавать себя за Еву. Одно дело тайно жить в ее доме и представляться ее именем, заказывая кофе, и совсем другое – вписать номер ее социального обеспечения и имя в налоговую форму.
К тому же мне не дает покоя вопрос, от чего – или от кого – все-таки бежала Ева. О нормальной работе можно даже не мечтать – любая проверка анкетных данных мигом выявит подлог. Мне придется постоянно переезжать с места на место, убегать, прятаться и ждать, когда прошлое Евы меня настигнет.
На улице уже появились первые студенты, спешащие на занятия. Целая толпа только что выгрузилась из автобуса на остановке неподалеку. Одни бодро шагают под музыку в наушниках, другие потягивают на ходу кофе из бумажных стаканчиков, третьи еле волочат ноги. Что поделаешь – конец рабочей недели.
Когда они разбредаются, я снова замечаю его – того парня, с которым столкнулась вчера у Евиного дома. Он стоит на углу у светофора, вроде как собираясь перейти улицу. На нем опять длинное шерстяное пальто; под мышкой газета. Ничего особенного, просто обычный человек, идущий на работу или по делам. И все же что-то не дает мне покоя. Чем дольше я буду торчать в Евином доме, тем чаще на меня станут обращать внимание.
Когда загорается зеленый, парень вдруг оборачивается и смотрит через плечо прямо на меня, будто зная, что я сижу тут и наблюдаю за ним. На секунду наши взгляды встречаются, и мне становится еще больше не по себе. Он поднимает руку в молчаливом приветствии и, перейдя через дорогу, скрывается в кампусе.
– Ева? – окликает меня бариста.
Я оборачиваюсь. Сама не знаю, как я все-таки решилась представиться здесь этим именем. Возможно, мне показалось, что риск невелик: судя по виду девушки, она предпочитала концерты местных инди-групп федеральным новостям.
– Ищешь работу? – интересуется она, выставляя на прилавок мой заварной кофе, самый дешевый в меню.
– Вроде того, – откликаюсь я.
Она отсчитывает сдачу с моей двушки и уточняет:
– Так да или нет?
– Да.
Я беру кофе и, отвернувшись от девушки, добавляю в стакан побольше сахара и сливок, чтобы заглушить голод. Конечно, мне нужна работа, иначе скоро у меня закончатся деньги и я застряну тут навсегда.
– Я подрабатываю в кейтеринговой компании, – говорит она, протирая стол рядом с кофемашиной. – Там постоянно требуются официанты. Интересует такое?
Мне хочется сказать «да», – но не хватает смелости.
Она оглядывается на меня и снова принимается за уборку.
– Платят двадцатку в час. Наличными. В конверте.
Я отхлебываю кофе и ощущаю, как горячая жидкость обжигает горло.
– Они возьмут совершенно незнакомого человека? – спрашиваю я, не решаясь поверить свалившейся на меня удаче.
– Рук катастрофически не хватает. В эти выходные намечается большая вечеринка, а две официантки отказались работать – у них там какая-то встреча в университетском женском клубе, – вздыхает бариста, закатив глаза, и бросает тряпку в раковину. – Если справишься, будут приглашать постоянно.
За годы жизни с Рори я организовала для фонда сотни подобных мероприятий, так сказать, стояла за дирижерским пультом. Теперь же мне предстоит поработать за кулисами.
– Что придется делать?
– Накрывать на столы. Разносить еду. Улыбаться дурацким шуткам. А потом привести все в порядок. Вечеринка начнется в семь, мы приступим к работе в четыре. Подходи завтра сюда к половине четвертого. Надень черные брюки и белую рубашку.
Быстро прикинув в уме, что двадцатка в час без вычета налогов обеспечит около двух сотен за вечер, я уже без всяких сомнений отвечаю:
– Хорошо.
– Меня зовут Келли, – говорит она и протягивает руку.
Ладонь у нее холодная и крепкая.
– Приятно познакомиться, Келли. И спасибо.
– Не за что. Думаю, ты отлично справишься, – бросает Келли и скрывается в подсобке, прежде чем я успеваю что-то ответить. И мне остается лишь благодарить судьбу за такой щедрый подарок.
* * *
Сейчас лишь семь утра, и сразу возвращаться домой мне не хочется. Сколько можно сидеть взаперти? Решаю прогуляться через кампус в сторону Телеграф-авеню. Стоя на перекрестке у студенческого клуба, с завистью смотрю на людей, спешащих по своим делам, – они могут свободно идти, куда хотят, и общаться, с кем хотят. Спорить и смеяться. Делить трапезу, а потом, не исключено, постель. Как бы я хотела оказаться на их месте хотя бы ненадолго.
Видимо, мне еще долго придется мириться с одиночеством. Я засовываю руки поглубже в карманы, опускаю голову и перехожу через дорогу, не обращая внимания ни на бездомных, выпрашивающих денег (что мне им дать?), ни на студентов, раздающих листовки с рекламой концертов (с кем мне туда идти?).
Мой единственный спутник – собственное отражение в витринах. Я останавливаюсь у магазина одежды и смотрю на себя. С торчащими на макушке платиновыми волосами и в Евиной куртке я скорее похожу на призрак. На тротуаре позади меня мелькают люди: смеющиеся студенты, оборванные бездомные, стареющие хиппи, – я вижу лишь незнакомцев, которых мне никогда не суждено узнать. Я ни с кем не смогу больше поболтать по душам, поделиться воспоминаниями о маме и Вайолет, рассказать о себе. Мне всегда придется быть начеку и скрывать правду.
Мимо проходит толпа молодежи, возвращающейся в кампус. Поддавшись соблазну, пристраиваюсь сзади, почти вплотную: шагаю и представляю, будто я одна из них. Перехожу вместе с ними через оживленную улицу, но не дальше – они направляются в студенческий клуб. Я могу затеряться в их толпе, однако стать среди них своей, как раньше, мне не под силу.
* * *
По пути домой захожу в супермаркет. Беру корзину и закидываю туда хлеб, арахисовое масло и большую банку виноградного желе – все самое дешевое, в неприметных упаковках, как обычно покупала мама. Другие ее любимые продукты – рис и тушеные бобы с луком и чесноком – пропускаю: я не собираюсь задерживаться здесь надолго, так что запасы мне ни к чему.
Пока стою в очереди в кассу, рассматриваю стойку с газетами и журналами и почти сразу замечаю то, чего я так боялась: глянцевый таблоид о жизни звезд с заголовком «Крушение рейса 477: началось опознание тел» и моей фотографией на обложке. К великому облегчению, она занимает не всю страницу, а лишь небольшую ее часть в правом верхнем углу вместе со снимками других пассажиров. Внизу подпись: «Среди жертв – жена известного мецената Рори Кука».
Я помню эту фотографию. Она была сделана на гала-концерте Института костюма пару лет назад. На ней я смеюсь над чьей-то шуткой, но, несмотря на улыбку, глаза у меня пустые. Правда всегда видна, скрыть ее полностью невозможно; я как никто другой знаю, каково это – пытаться заставить замолчать собственную кожу, кричащую о насилии.
Кладу журнал на ленту обложкой вниз и читаю заголовки совсем уж скандальных таблоидов. Почти все они пестрят именем Рори. Последний раз желтая пресса уделяла ему такое внимание сразу после смерти Мэгги Моретти. «Рори, раздавленный горем, ищет утешения в симпатичной незнакомке», – написано на одной из газет, и рядом красуется фотография Рори с какой-то женщиной, которую я никогда раньше не видела. С ужасом понимаю, что рано или поздно Рори найдет мне замену, и в ловушку, из которой я только что с таким трудом выбралась, попадет новая жертва.
– Как поживаете? – дежурно интересуется кассирша, пробивая мои покупки.
– Спасибо, прекрасно, – отвечаю я тихо, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания.
Когда она начинает складывать покупки в пакет, я задерживаю дыхание от волнения. К счастью, она засовывает журнал, даже не взглянув на него. Я напоминаю себе, что больше не имею ничего общего с той женщиной на обложке и что узнать меня в ней можно, лишь внимательно присмотревшись и сравнив, например, форму ушей и расположение веснушек. Теперь я больше похожа на Еву. Хожу в ее одежде. Ношу ее сумку. Живу в ее доме. А той женщины с пустыми глазами больше не существует.
* * *
Вернувшись домой, первым делом достаю журнал. С обложки на меня смотрят счастливые, улыбающиеся лица пассажиров, которым – увы! – не повезло так же, как и мне. На месте своей фотографии пытаюсь представить лицо Евы – таким, каким оно запечатлелось у меня в памяти: решительным, сильным, полным надежд. И лживым.
Катастрофе отведено два разворота. Первое, что бросается в глаза, – цветные фотографии с места крушения, хотя статья посвящена не техническим подробностям, а человеческим трагедиям. Среди жертв – молодожены, отправившиеся в свадебное путешествие; семья с тремя маленькими детьми, возвращавшаяся домой; двое учителей, летевших в долгожданный отпуск. И все эти прекрасные жизни оборвались в один момент после долгого и жуткого падения.
Заметку обо мне я приберегаю на десерт. Рори отправил им нашу свадебную фотографию, на которой мы стоим, глядя друг другу в глаза, на фоне сияющих огней.
«Среди погибших жена нью-йоркского мецената Рори Кука, сына покойного сенатора Марджори Кук, направлявшаяся в Пуэрто-Рико, чтобы от имени семейного фонда оказать помощь в ликвидации последствий страшного урагана. “Клэр освещала мою жизнь, – заявил мистер Кук. – Она была щедрой, доброй и веселой. С ней рядом я сам становился лучше; полюбив ее, я изменился навсегда”».
Как же слова могут расходиться с действительностью. Тот Рори, с которым я жила больше десяти лет, был совершенно другим, нежели этот глянцевый «мистер Кук». Вообще, публичный образ – удивительная штука. Кто мы? Те, кем сами себя считаем, или те, кого видят в нас окружающие? И способны ли окружающие разглядеть нашу истинную сущность за стеной лжи, которую мы строим вокруг себя? Проникновенные слова Рори рядом с нашей свадебной фотографией рисуют трогательную, идиллическую картинку… не имеющую никакого отношения к реальности. И тот, кто знает, на что смотреть, сразу распозна́ет ее лживость: слишком крепко придерживает меня Рори за локоть, слишком требовательно наклоняет голову, и слишком беспомощно я пытаюсь от него отстраниться.
Я прекрасно помню момент, когда была сделана фотография, – вовсе не из-за его романтического очарования, а из-за ссоры, предшествовавшей ему. Во время праздничного фуршета я подошла к Джиму, своему коллеге по аукционному дому «Кристис», чтобы немного поболтать. Он рассказал мне какую-то шутку, и я рассмеялась, положив руку ему на плечо. Неожиданно к нам подошел Рори и так взглянул на Джима, что тот мигом осекся.
– Улыбнись, – пожурила я мужа. – Сегодня радостный день.
Вместо ответа он взял меня за запястье и с силой сжал его – я едва не вскрикнула от боли.
– Извините, нам пора фотографироваться, – сказал он Джиму.
Голос его звучал совершенно спокойно, но по тому, как крепко он сжимал мою руку и как изогнулись его губы и сузились глаза, я поняла: мне придется поплатиться за свой легкомысленный комментарий.
Из другого конца комнаты за нами пристально наблюдала моя университетская подружка, соседка по комнате, сидящая в компании знакомых у диджейского пульта. Заметив ее озабоченный взгляд, я широко улыбнулась, надеясь убедить, что у нас все прекрасно, что я не трясусь от страха при одной только мысли, что скоро останусь наедине с новоиспеченным мужем.
Рори потребовал, чтобы до конца приема я не отходила от него ни на шаг. Он болтал с гостями, шутил, очаровательно улыбался, со мной же не обмолвился ни единым словом… Пока мы не оказались вдвоем в лифте, везущем нас в роскошный свадебный люкс.
– Я не собираюсь терпеть подобное унижение, – произнес он ледяным тоном.
Я смотрю на нашу старую фотографию в журнале и не узнаю себя в той напуганной женщине. Мне хочется сказать ей, что все будет хорошо и что в конце концов она сможет выбраться из ловушки самым невообразимым способом.
* * *
Наскоро перекусив бутербродом с арахисовым маслом и виноградным желе, я усаживаюсь за компьютер и открываю «Гугл-документы». Сегодня переписки нет, зато Рори набросал мне надгробную речь. Нажимаю на сообщение и читаю:
Моя жена Клэр была удивительной женщиной. Вся ее жизнь – выдающийся пример служения и самопожертвования.
Меня передергивает. В слезливой цитате из глянцевого журнала и то больше чувства. А здесь он рассказывает не обо мне, а о какой-то древней старухе, которая, устав от долгой жизни, умерла во сне.
Если бы он имел смелость сказать правду, то написал бы: «Я был непростительно жесток с Клэр – гораздо больше, чем она того заслуживала. Пугал ее. Причинял ей боль. Но все же я любил ее и своей извращенной любовью закрыл нам дорогу к счастью. Она была доброй. И сильной».
Я качаю головой. Даже в воображении у меня не получается заставить Рори сказать то, что нужно.
«Прости, Клэр. Я не должен был так поступать с тобой».
Это единственные правильные слова. Конечно, их нет в надгробной речи. Там зачем-то рассказывается о моем детстве в Пенсильвании и работе в фонде; о жизнях, которые я сделала лучше, и людях, которым помогла. Написано без души: за пустыми, дежурными фразами не чувствуется ни горя, ни сожаления. А что, если так он ко мне и относился? Кем я была для него? Сначала невестой из бедной семьи. Без родных и близких. Зато с собственной карьерой, которую легко бросила, выйдя замуж. А потом молодой женой, безвременно почившей в авиакатастрофе. Скорее напоминает образ второстепенного персонажа в незамысловатом романе, чем мою жизнь.
Интересно, придут ли на похороны мои бывшие коллеги из аукционного дома? Я не общалась с ними с тех пор, как запретил Рори. Сколько человек придет? Четверо? Двое? Для них я умерла уже давным-давно. И женщина, о которой говорится в надгробной речи, им не знакома.
Из задумчивости меня выводит звук уведомления о новом письме. Я переключаюсь на электронную почту и вижу сообщение от главы Национального совета по безопасности на транспорте. Первая фраза, которую можно прочитать, не открывая письма, заставляет меня вздрогнуть.
Уважаемый мистер Кук, Вы спрашивали о той секции самолета, где предположительно находилось тело Вашей жены…
Я еле сдерживаюсь, чтобы тут же не прочитать все целиком. Нет, риск слишком велик.
Не в силах сидеть на месте, я вскакиваю и начинаю шагать по комнате, не отрывая взгляда от экрана и мысленно подгоняя Рори скорее открыть письмо. Наконец, через пятнадцать минут мучительного ожидания, статус меняется на «Прочитано». Я бросаюсь к ноутбуку.
Уважаемый мистер Кук, Вы спрашивали о той секции самолета, где предположительно находилось тело Вашей жены. Как мне только что доложили, несмотря на относительную сохранность фюзеляжа, место Вашей жены оказалось пустым. Поиску ее останков мы уделим особое внимание. Я обещаю держать Вас в курсе событий.
От этой новости перехватывает дыхание. В ее свете прошлое меняется с головокружительной быстротой.
И с такой же быстротой реагирует Рори.
Я откидываюсь на спинку стула. Его интересует, что случилось с моим телом, а меня – как Ева сумела ускользнуть. Кого еще она обманула и куда делась? По правде сказать, такой поворот событий меня не сильно удивил. Женщина, с легкостью лгавшая о том, что убила своего мужа (которого даже не существовало), несомненно, способна на многое.
Через пару минут приходит ответ.
Пока мы не найдем и не расшифруем черный ящик, я не могу строить догадки. Причин отсутствия Вашей жены на положенном месте может быть несколько. Я приношу Вам искренние извинения. Расследование обстоятельств катастрофы требует времени. Придется набраться терпения.
У меня перед глазами снова встает картинка из теленовостей: вспышка ярко-розового цвета на фоне серой нью-йоркской толпы. А вдруг Ева все-таки смогла еще раз обмануть систему и не села на самолет?..
