ПРИЗРАК РАЗНОСЧИКА МОЛОКА
С меня довольно, больше не могу. Нужно вырваться отсюда – как можно дальше от стен, от стекла, от белого камня и черного асфальта. Я вдруг поняла, какое ужасное место – город. Фонари жгут глаза, голоса лезут под кожу, как навязчивые насекомые – начинаю замечать, что люди тоже напоминают насекомых. Наглые бурые тараканы, тонконогие мужики-комары в черных брюках в обтяжку, угрюмые суетливые женщины-вши, богомолы и скорпионы, маленькие толстенькие навозные жуки, девушки-осы, скользящие мимо с ядовитой грацией, дети – отвратительные мелкие мушки… Неприятные мысли; не следует так думать о людях, подобные представления могут надолго запечатлеться в памяти и причинять беспокойство. Кажется, я в сотни раз чувствительнее всех остальных обитателей этого мира и предаюсь в высшей степени странным фантазиям. Могла бы припомнить кое-какие из этих фантазий, вы были бы шокированы – но лучше этого не делать. Меня не покидает, однако, лихорадочное желание покинуть город – вопрос решен. Я уезжаю.
Просматриваю карты. Вот Анды, вот Атласский хребет, вот Алтай; горные вершины – Чогори, Килиманджаро, Стромболи, Этна. Сравниваю Сибирь к северу от Байкала с Тихим океаном между Антофагастой и островом Пасхи. В Аравии жарко; в Гренландии холодно. Остров Тристан-да-Кунья очень далеко; остров Буве еще дальше. Тимбукту, Занзибар, Бали, Большой Австралийский залив. Бесповоротно: я уезжаю из города! Нашла коттедж в Кленовой долине, в шести километрах от Санбери. Коттедж под двумя высокими деревьями – в тридцати метрах от дороги, петляющей по Кленовой долине. В нем три комнаты, веранда, камин, добротная крыша, рядом действующий колодец и ветряк.
Госпожа Липском настроена скептически, даже слегка потрясена: «Такой привлекательной девушке, как ты, не пристало жить в глуши, в полном одиночестве. Прятаться от людей нужно в старости, когда ты никому не нужна». Она предвещает всевозможные опасности, от которых волосы встают дыбом, но мне все равно. Я была замужем за Пулом шесть недель – ничего хуже со мной не может случиться.
Теперь я в новом доме. Придется много работать: чистить полы, колоть дрова. Зима еще не кончится, а я, наверное, уже стану мускулистой, как гимнастка.
Коты рады переезду. Их зовут Хомер и Мозес. Хомер – рыжий, Мозес – черный с белыми пятнами. Что напомнило мне о молоке. Видела на дороге грузовичок молочной фермы из Санбери. Сейчас же напишу им, чтобы привозили мне молоко.
«14 ноября
Владельцам молочной фермы «Санбери»
Уважаемые господа!
Пожалуйста, оставляйте для меня литр молока три раза в неделю – по тем дням, когда это будет для вас удобно.
Я буду платить по счетам.
Изабель Дерброу
Маршрут №2 бесплатной
доставки сельской почты
П/я 82
Санбери»
Мой почтовый ящик помят и заржавел; в один прекрасный день я выкрашу его в красный, белый и синий цвета, чтобы порадовать почтальона. Он доставляет почту в десять утра, в старом синем автофургоне.
Отправляя заказ, заметила в ящике адресованное мне письмо. Его переслала из города госпожа Липском. Медленно подобрала конверт. Не хочу его читать – сразу узнала почерк. Оно от Пула, мрачного подлеца, за которым я оказалась замужем, еще не очнувшись от детства. Разорвала его письмо на кусочки – даже не интересно знать, что ему от меня нужно. Я еще молода и хороша собой, но сейчас мне никто не нужен – и меньше всех мне нужен Пул. Всю зиму буду носить голубые джинсы и писать все, что придет в голову, у камина. А весной – кто знает, что будет весной?
Ночью поднимается ветер; ветряк вопит от холода. Лежу в постели с Хомером и Мозесом в ногах. Угли в камине мелькают язычками огня… Завтра напишу госпоже Липском: ни в коем случае нельзя сообщать Пулу мой адрес.
Написала госпоже Липском. Пробежала вниз по склону к почтовому ящику. Поздняя осень – великолепный день! Бодрящий ветерок, холмы подобны золотистому океану с прибоем из багряной и желтой листвы.
Открываю почтовый ящик… А вот это странно! Моего заказа для молочной фермы «Санбери» в нем уже нет. Может быть, почтальон сегодня приехал пораньше? Положила в ящик письмо госпоже Липском, посмотрела вокруг… Никого. Кому мог понадобиться мой заказ? Коты стоят с хвостами трубой, пристально глядя на дорогу – сначала в одну сторону, потом в другую – как землемеры, планирующие новое шоссе. Что ж, идите домой, кисоньки, сегодня вам придется пить разведенную сгущенку!
В десять утра проезжает почтальон в пыльном синем автофургоне. Нет, раньше он не приезжал. Значит, кто-то другой взял мой заказ.
Теперь все ясно, все понятно! Я здорово разозлилась. Сегодня утром нашла на веранде литровую бутылку молока с фермы «Кленовая долина». У них нет никакого права копаться в моем почтовом ящике! Они думали, что я ничего не замечу… Не возьму я их молоко, пусть стоит и киснет. Сообщу об их проделках на ферму «Санбери» – и в почтовое отделение тоже…
Пришлось тяжело работать. Я не очень сильная женщина – как бы мне этого ни хотелось. Мне удалось распилить бревна, наколоть дрова и сложить их, но поленница кажется очень маленькой по сравнению с затраченным на нее временем. Хомер и Мозес мне совсем не помогают. То сидят на бревнах, то путаются под ногами. Их пора кормить. Придется дать им разведенную сгущенку, они ее ненавидят.
По ближайшем рассмотрении оказывается, что даже сгущенки не осталось. Осталось только молоко с фермы «Кленовая долина»… Вынуждена им пользоваться – хотя бы на протяжении одного месяца.
Наливаю молоко в миску; коты трутся ребрами о мои голени.
Надо полагать, коты не голодны. Хомер полакал немного и отступил от миски, смешно поморщившись. Мозес поднял голову и взглянул на меня, словно спрашивая: ты пошутила? Я хорошо знаю своих котов – в какой-то степени понимаю их язык. Они не только мяукают и мурлыкают, они по-разному топорщат усы и прижимают уши. Конечно, друг друга они понимают лучше, но, как правило, мне удается угадать их настроения и мнения, в общем и в целом.
Ни тому, ни другому молоко не понравилось.
«Хорошо! – строго говорю я. – Так или иначе, свежему молоку незачем пропадать – больше вы ничего не получите».
Коты пробежались по комнате и уселись. Может быть, привезли уже скисшее молоко? Нюхаю молоко – нет, пахнет очень неплохо, с привкусом сена и пастбища. Это ни в коем случае не какое-нибудь пастеризованное молоко! Гляжу на крышку бутылки. Написано: «Молочная ферма „Кленовая долина“. Свежее молоко. Чистое, душистое, от беззаботных коров!»
Надо полагать, под «беззаботными» коровами подразумеваются коровы, которых ничто не беспокоит, а не коровы, отлынивающие от своих обязанностей.
Независимо от беззаботности коров из Кленовой долины, однако, Хомер и Мозес воротят носы от их молока. Я могла бы сочинить чудесную поэму в эдвардианском стиле:
«Хомер и Мозес воротят носы, Хомер и Мозес топорщат усы:
Не по душе им, как я замечаю, все, что сегодня подали им к чаю —
Гренки как будто иссохли от злости, рыбьи хвосты – просто кожа да кости!
А в молоке из Кленовой долины привкус отчетливый есть чертовщины —
Этому пойлу объявит бойкот каждый себя уважающий кот»
Плутишкам придется, однако, полюбить свежее молоко – или вообще без него обходиться.
Драила полы и белила кухню. Больше не буду пилить бревна и колоть дрова. Заказала дрова у фермера, живущего дальше по дороге. Теперь в коттедже стало гораздо веселее. У меня занавески на окнах, книги на каминной полке, веточки с осенними листьями в большой голубой бутыли, найденной в сарае.
Кстати о бутылках: завтра утром должны доставить молоко. Пустую бутылку нужно выставить на веранду.
Хомер и Мозес по-прежнему отказываются пить молоко из Кленовой долины… Смотрят на него с тоской, когда я наполняю миску. Думаю, что придется сдаться и придумать что-нибудь другое. Это прекрасное молоко – сама его пила бы, если бы мне нравилось молоко.
Сегодня ездила в Санбери и – просто чтобы попробовать – привезла домой бутылку молока с фермы «Санбери». Посмотрим, посмотрим… Наливаю молоко в миску. Мысли Хомера и Мозеса можно угадать по их движениям. Они спрашивают себя: неужели это опять та же самая дрянь, что на прошлой неделе? Опускаю миску. Коты принялись лакать это молоко так жадно, что оно течет у них по усам и капает на пол. Все ясно. Сегодня же оставлю в бутылке записку с требованием прекратить доставку молока с фермы «Кленовая долина».
Ничего не понимаю! Ведь я написала четко и понятно: «Пожалуйста, больше не привозите молоко». А их разносчик, наглец, оставил на веранде целых две бутылки. Ни в коем случае платить за них не буду! Необъяснимая, невыразимая наглость!
Оказывается, ферма «Санбери» не доставляет молоко в Кленовую долину. Буду просто покупать молоко, заезжая в бакалейную лавку. А сегодня вечером напишу еще одну строгую записку владельцам фермы «Кленовая долина».
«21 ноября
Уважаемые господа!
Больше не доставляйте мне молоко! Я не хочу его получать. Мои кошки отказываются его пить. Вот пятьдесят центов за первые использованные мной две бутылки.
Изабель Дерброу»
Я в замешательстве, я злюсь. Наглость просто невероятная! Забрали две бутылки и оставили мне еще одну. Вместе с запиской на шершавой серой бумаге:
«О ЧЕМ ПРОСИЛИ, ТО И ПОЛУЧИТЕ».
В высшей степени неприятное, грубое сообщение. Выглядит, как своего рода угроза – надеюсь, что это нет так… Мне не нравятся эти люди. Надо полагать, они доставляют молоко очень рано утром; я даже не слышала, чтобы кто-нибудь заходил на веранду.
Фермер, живущий дальше по дороге, привозит мне дрова. Я ему говорю: «Господин Гэйбл, у молочной фермы „Кленовая долина“ очень странная манера вести дела».
«Ферма „Кленовая долина“? – Гэйбл явно не понимает. – Кажется, никогда о таких не слышал».
«О? Разве вы не покупаете у них молоко?» – спрашиваю я.
«У меня четыре коровы, своего молока хватает».
«Наверное, ферма „Кленовая долина“ – дальше по дороге?»
«Не думаю, – качает головой Гэйбл. – Не замечал я там никакой такой фермы».
Показываю ему бутылку; он удивляется и пожимает плечами.
Многие местные жители проводят всю жизнь на одном месте и редко отъезжают от дома дальше, чем на два-три километра.
Завтра – день доставки молока. Постараюсь встать пораньше и сказать разносчику все, что я думаю по поводу возникшей ситуации.
Шесть часов утра; пасмурно и холодно. Бутылка молока уже стоит на веранде. Когда же они его доставляют, во имя всего святого?
Завтра снова день доставки молока. На этот раз я встану в четыре часа утра и буду ждать прибытия разносчика.
Звенит будильник. Испуганно просыпаюсь. В комнате еще темно. Хочется спать, а не вылезать из теплой постели. Сначала не могу вспомнить, зачем нужно было вставать так рано… Молоко! Чертова молочная ферма «Кленовая долина»! Может быть, лучше подождать до следующего раза… Слышу шаги на веранде. Вот он, разносчик! Вскакиваю, впопыхах накидываю халат, подбегаю к выходу, открываю дверь.
Молоко уже на веранде. Разносчика не видно. Не видно никакого фургона, никакой машины. Ничего не слышно. Как он успел так быстро уехать? Невероятно! Вся эта история начинает меня не на шутку беспокоить.
Еще этого мне не хватало! В почтовом ящике снова лежит письмо от Пула. На это раз я его прочла – и совершенно зря. Пул намерен возражать в суде против развода. Он хочет вернуться и жить со мной. Он подробно и многословно объясняет, какое влияние я на него оказываю; самодовольная болтовня, местами просто отвратительная. Куда я пропала? Ему надоели мои попытки от него скрываться. Типичное для Пула письмецо: ничтожная душонка в большом пышущем здоровьем теле. Я никогда не была для него личностью; я служила ему декоративным сосудом, в который он мог разряжать свои страсти, комком терапевтической глины, который он мог мять, плющить и скручивать. Отвратительный мужчина, и я была его женой целых шесть недель… Ни в коем случае не хочу, чтобы он меня нашел. Но госпожа Липском ничего не скажет…
Фермер Гэйбл снова привез дрова. Говорит, что в воздухе пахнет зимой. Надо полагать, скоро выпадет снег. Как хорошо будет сидеть у камина!
Звонит будильник. Пол четвертого. Поймаю этого разносчика молока во что бы то ни стало!
Опускаю босые ноги на холодный пол. Хомер и Мозес не понимают, какого черта я встаю в такую рань. Нахожу шлепанцы и халат. Выглядываю на веранду.
Молока еще нет. Хорошо! Проснулась вовремя. Подожду. На востоке небо только начинает сереть; веранда озарена бледным лунным светом. Склон холма напротив, за дорогой, чуть серебрится инеем, но кроны деревьев еще черные.
Я жду… Четыре часа. Луна заходит.
Жду… Пол пятого.
Пять часов утра.
Разносчик молока не пришел.
Мне холодно, все затекло, ноют суставы. Подхожу к дровяной печи, развожу огонь. Замечаю, что Хомер настороженно смотрит на дверь. Подбегаю к окну. Бутылка молока стоит на обычном месте.
Здесь что-то не так, что-то неправильно. Гляжу на долину вверх по течению ручья, вниз по течению. Широко раскинулось пасмурное небо. Деревья торчат на гребнях холмов, как люди, смотрящие в морской горизонт. Невозможно поверить, чтобы кто-то вздумал со мной шутить таким образом… Сегодня поеду искать молочную ферму «Кленовая долина».
Я ее не нашла. Проехала по всей долине, из конца в конец. Никто даже не слышал о такой ферме.
Остановила автофургон молочной фермы «Санбери». Водитель никогда не слышал о другой ферме.
В телефонной книге она не значится.
Никто не знает о такой ферме в почтовом отделении… В полицейском участке – тоже… И в бакалейной лавке про нее не слышали.
Возникает впечатление, что молочная ферма «Кленовая долина» не существует. Но они оставляют молоко у меня на веранде три раза в неделю.
Не знаю, что делать – видимо, придется их просто игнорировать… Все это было бы даже любопытно, если бы не вызывало такой страх… Но я не уеду, не вернусь в город…
Сегодня вечером идет снег. Снежинки мягко падают за окном, огонь ревет в дымовой трубе. Приготовила себе чудесный горячий ром с мускатным маслом. Хомер и Мозес сидят и мурлычут. Я очень уютно устроилась – но все время поглядываю в окно: мне кажется, что кто-то за мной следит.
Завтра опять доставят молоко. Не могут же они бесплатно навязывать свои услуги! Не может же быть, что… Я вздрогнула. Пул? Он достаточно жесток и достаточно изощрен. Но я не вижу, каким образом он мог бы все это устроить.
Лежу и не могу заснуть. Раннее утро. Не думаю, что молоко успели принести – ничего не слышала.
Снег больше не идет – как всегда после снегопада, снаружи чудесная тишина.
Еле слышный глухой стук. Молоко! Я уже встала с постели, но я в ужасе. Заставляю себе подойти к окну. Кто знает, чтó я увижу?
Молоко – на веранде: блестящая белая бутылка… И больше ничего. Отворачиваюсь. Обратно, в постель! Хомер и Мозес выглядят так, словно им надоела моя суета.
Вскакиваю, внезапно охваченная возбуждением. Где мой фонарик, где? На снегу должны были остаться следы!
Открываю дверь. Всюду ровный покров снега – искрящийся, мерцающий, чистый. Никаких следов… Ни малейшей отметины!
Если я еще в своем уме, мне нужно уехать из Кленовой долины и никогда не возвращаться…
На горлышке бутылки с молоком висит карточка с печатным текстом.
Приоткрыв дверь, впускаю морозный воздух, протягиваю руку, достаю карточку:
«УВАЖАЕМЫЙ ПОКУПАТЕЛЬ!
УДОВЛЕТВОРЯЕТ ЛИ ВАС НАШЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ?
ЕСТЬ ЛИ У ВАС КАКИЕ-НИБУДЬ ЖАЛОБЫ?
ЖЕЛАЕТЕ ЛИ ВЫ, ЧТОБЫ ВАМ ДОСТАВЛЯЛИ КАКИЕ-ЛИБО ДРУГИЕ ТОВАРЫ?
ДАЙТЕ НАМ ЗНАТЬ! ВЫ ИХ ПОЛУЧИТЕ, И ВАМ ВЫСТАВЯТ СЧЕТ».
Я написала на карточке:
«Моим кошкам не нравится ваше молоко, и вы мне не нравитесь. Все, чего я от вас хочу – чтобы вы оставили на веранде следы уходящих ног. Не доставляйте больше молоко! Я не буду за него платить!
Изабель Дерброу»
Не могу завести машину – аккумулятор сдох. Снова идет снег. Подожду. Когда кончится снег, пройдусь к ферме Гэйбла, попрошу его подтолкнуть машину.
Снег не кончается. Завтра – день доставки молока. Я попросила разносчика оставлять следы. Подожду до утра…
Я не спала. Лежу с открытыми глазами и слушаю. Из леса доносятся какие-то звуки, ветряк стонет и поскрипывает – унылый, надоедливый шум.
Три часа ночи. Хомер и Мозес с мягким стуком спрыгивают на пол. Прохаживаются взад и вперед, после чего снова запрыгивают на постель. Сегодня они не находят себе места. Хомер говорит Мозесу: «Мне все это не нравится. В городе никогда ничего такого не было».
Мозес с ним согласен, целиком и полностью.
Тихо лежу, завернувшись в одеяла, и прислушиваюсь. Доносится едва слышный скрип снега. Хомер и Мозес поворачивают головы.
Глухой стук. Вскакиваю с постели и бегу к двери.
Молоко стоит на веранде.
Выбегаю наружу в шлепанцах.
Следы!
Два следа на снегу, рядом с бутылкой молока. Следы двух босых ног. Босых ног!
Я кричу: «Трусы! Жалкие, трусливые мерзавцы! Я вас не боюсь!»
С меня хватит. Легко кричать, когда знаешь, что тебе никто не ответит… Впрочем, я в этом не уверена… Что, если ответят?
На бутылке – записка:
«ВЫ ЗАКАЗАЛИ МОЛОКО – ВАМ ВЫСТАВЯТ СЧЕТ.
ВЫ ЗАКАЗАЛИ СЛЕДЫ – ВАМ ВЫСТАВЯТ СЧЕТ.
ОПЛАТА ПРИЧИТАЕТСЯ В ПОЛНОМ РАЗМЕРЕ 1-ГО ЧИСЛА КАЖДОГО МЕСЯЦА».
Сижу в кресле у камина.
Не знаю, что делать. Ужасно боюсь. Не смею выглянуть в окно – боюсь увидеть лицо. Не смею выходить в лес.
Я понимаю, что мне нужно уехать. Но как я могу позволить кому-нибудь или чему-нибудь выгнать меня из дома? Должно быть, кто-то надо мной издевается… Но это не шутка… Как им платить, какой монетой? Какова стоимость следа на снегу? Или шести литров колдовского молока, на которое коты даже смотреть не хотят? Сегодня тридцатое ноября.
Завтра первое декабря.
В десять часов утра мимо проезжает почтальон. Выбегаю и умоляю его помочь завести мою машину. Это заняло всего лишь минуту – мотор сразу завелся.
Приезжаю в Санбери и звоню по междугородной линии Ховарду Мэнсфилду – молодому инженеру, с которым я познакомилась прежде, чем вышла замуж. Поспешно рассказываю ему обо всем, что со мной происходит. Он заинтересован, но смотрит на вещи с практической точки зрения. Говорит, что приедет послезавтра и проверит, в чем дело. Думаю, что он больше заинтересован в том, чтобы просто навестить меня. Не возражаю – Ховард сумеет себя вести, если я его об этом попрошу. Хотела бы, чтобы рядом со мной кто-нибудь был, когда в следующий раз доставят молоко… То есть послезавтра утром.
Безоблачный холодный день. Подзарядила аккумулятор в машине, закупила продукты, приехала домой. Дрова в печи догорели; снова разожгла печь, вдобавок развела огонь в камине.
Поджарила две бараньи отбивные, приготовила салат. Покормила Хомера и Мозеса, поужинала сама.
Стало очень тихо. Снаружи потрескивает мороз; примерно в десять вечера начался сильный ветер. Я устала, но нервничаю настолько, что не могу спать. Наступают последние часы тридцатого ноября, срок истекает…
Тихие шаги на веранде, кто-то стучится. Ручка двери повернулась, но дверь закрыта на засов. Почему-то смотрю на часы. Пол двенадцатого. Первое декабря еще не наступило. Приехал Ховард?
Медленно подхожу к двери. Хотела бы я, чтобы у меня был пистолет!
«Кто там?» Мой собственный голос кажется мне странным.
«Это я!»
Сразу узнала голос за дверью: «Уходи».
«Открывай! Или я сломаю дверь».
«Уходи». Внезапно меня охватывает страх. Холодная темная ночь. Я одна, далеко от всех. Как он смог меня найти? Кто проболтался? Госпожа Липском? Ховард?
«Я все равно зайду, Изабель. Открывай – или я проломлю дыру в стене!»
«Я тебя застрелю…»
Он смеется: «Не застрелишь ты меня… Я – твой муж».
Дверь трещит – Пул навалился плечом. Шурупы вылезают из трухлявого дерева, засов отскакивает, дверь распахнулась.
Пул с усмешкой задерживается в дверном проеме. У него черные, как смоль, волосы, острый тонкий нос, бледная кожа. Его щеки покраснели от мороза. Он выглядит, как избалованный молодой римский сенатор – и я знаю, что он способен на любое извращение, на любую жестокость.
«Привет, голубушка! Пришел тебя забрать».
Я знаю, что мне предстоит долгая, тяжелая сцена. Просить его уйти, приказывать ему убраться – бесполезная трата времени.
«Закрой дверь». Возвращаюсь к камину. Не покажу, что боюсь – не доставлю ему такого удовольствия.
Пул медленно заходит в комнату. Хомер и Мозес прижались к постели – надеются, что он их не заметит.
«Ты неплохо спряталась».
«Я не прячусь», – говорю я и при этом думаю: наверное, все-таки, за проделками молочной фермы «Кленовая долина» стоит Пул. Не иначе.
«Явился предъявить мне счет за молоко, Пул?» – тихо спрашиваю я, как будто давно разгадала его трюки.
Пул смотрит на меня с полуулыбкой. Вижу, что он в замешательстве. Но притворяется, что понял: «А как ты думала? Я еще не снял с тебя сливки».
Сижу и смотрю на него, стараясь всем своим видом выразить презрение. Пул хочет, чтобы я его боялась. Он знает, что я его не люблю. Страх и любовь – для него одно и то же, его вполне устраивает и то, и другое. Но безразличие для него невыносимо.
Уголки его губ опускаются. Выглядит это так, словно он чем-то опечален или о чем-то тоскует, но я знаю, что он начинает злиться.
Не хочу, чтобы он злился. Говорю: «Мне скоро пора спать, Пул».
Он кивает: «Удачная мысль!»
Я молчу.
Он подхватывает стул, усаживается на нем задом наперед, положив локти на спинку. У него на лице пляшут отражения языков пламени.
«Тебя почему-то все это не волнует, Изабель».
«У меня нет никаких причин волноваться».
«Ты – моя жена».
«Нет».
Пул вскакивает, сжимает мои запястья, смотрит сверху мне в глаза. Он играет со мной в кошки-мышки. Мы оба знаем, чего он хочет – и мало-помалу он продвигается к своей цели.
«Пул! – холодно говорю я. – Меня от тебя тошнит».
Он дает мне пощечину. Не слишком сильно. Но достаточно ощутимо, чтобы показать, кто здесь хозяин. Неподвижно смотрю на него; я намерена сдерживаться до конца. Пусть он меня убьет – я не покажу, что боюсь, не покажу ничего, кроме презрения.
Пул читает мои мысли и принимает их за вызов. Уголки его губ мягко опускаются. Он отпускает мои руки, садится, ухмыляется. Что бы он ни чувствовал, когда пришел ко мне, теперь он меня ненавидит. Потому что я вижу насквозь его позерство, потому что мне нет дела до его привлекательности, до черноты его волос, до белизны его кожи, до его румянца.
«Насколько я понимаю, – говорит Пул, – ты здесь развлекаешься с двумя или тремя другими мужчинами».
Я краснею – ничего не могу с этим поделать: «Думай, что хочешь».
«Может быть, только с одним мужчиной».
«Если он тебя здесь найдет, он устроит тебе хорошую взбучку».
Пул смотрит на меня с любопытством, смеется, потягивается, разводя великолепные руки, напрягая выпуклые мышцы плеч. Он гордится своим телосложением.
«Не притворяйся, Изабель. Я тебя знаю – ты все еще воображаешь себя девственницей…»
Часы бьют полночь. Кто-то стучится в дверь. Пул резко оборачивается, смотрит сначала на дверь, потом на меня.
Я испуганно поднимаюсь на ноги и тоже смотрю на дверь.
«Кто это?»
«Я… в самом деле, не знаю». Я ни в чем не уверена. Но уже полночь, наступило первое декабря. Кто еще это может быть? «Это… это разносчик молока». Делаю медленный шаг к двери. Конечно же, я не намерена ее открывать.
«Разносчик молока, вот как? В полночь?» Пул вскакивает, хватает меня за руку: «Пора платить по счету за молоко, надо полагать».
«Вот именно», – странным, сухим тоном отзываюсь я.
«Может быть, ему понравится, если я с ним рассчитаюсь».
«Я об этом позабочусь, Пул». Пытаюсь вырваться, прекрасно зная, что Пул не позволит мне делать то, чего, по его мнению, я хочу: «Пусти меня!»
«Я заплачý за твое молочко… В конце концов, дорогая, – ласково говорит он, – я твой муж».
Он отталкивает меня к стене, идет к двери. Я закрываю лицо ладонями.
Дверь открывается настежь. Пул говорит: «Ага! Вот он какой, разносчик молока…» Его голос прерывается. Слышу резкий вздох ужаса. Не открываю глаза.
Пул платит по счету за молоко.
Дверь закрывается – медленно, со скрипом. С веранды доносится шорох быстрых шагов по скрипучему снегу.
Через некоторое время я встаю, пододвигаю стул к двери так, чтобы спинка упиралась под ручку, развожу огонь поярче. Сижу и смотрю на пламя. Не подхожу к окну.
В окно пробиваются холодные желтые лучи рассветного солнца. В комнате холодно. Развожу ревущий огонь, завариваю кофе, смотрю вокруг. Я тут много потрудилась, но пожитков у меня мало. Сегодня приедет Ховард. Он мне поможет.
Солнце ярко светит в окно. Наконец собираюсь с духом – открываю дверь, выхожу на веранду. Снег ослепительно сверкает. Кто знает, где теперь Пул, что с ним? Около двери – путаница следов, но дальше на веранде и на ступенях лежит чистый, никем не потревоженный снег. Автомобиль Пула с откидным верхом стоит на обочине дороги.
На бутылку налеплен счет за молоко с пометкой:
«УПЛАЧЕНО СПОЛНА».
Возвращаюсь в коттедж, пью кофе, поглаживаю Хомера и Мозеса. У меня трясутся руки.
