Хлопушка тридцать шестая
Огромное тело сына Старшóго Ланя возлежало на ложе для покойника, окружённое охапками живых цветов. Он в буквальном смысле слова возлежал среди цветов. Под звуки негромкой, исполненной горечи траурной музыки несколько десятков людей в чёрном обходили ложе по кругу. Старшóй Лань стоял в изголовье сына и, нагнувшись, пристально вглядывался в его лицо. Потом выпрямился, вскинул голову, и на его лице появилась улыбка.
– Мой сын, – начал он, обращаясь к собравшимся, – с рождения до сего дня в золоте ходил. Он ничуть не страдал и горя не знал. И других желаний у него не было, кроме как поесть мяса. Все его желания исполнялись. – Он посмотрел на живот сына, высоко вздымающийся, как небольшая гора, и продолжал: – Он умер в сладком сне, поев мяса, и не испытал никаких мучений. Жизнь моего сына была счастливой. Как отец этого ребёнка, я сделал всё, чтобы выполнить свой долг. Ещё большее удовлетворение я испытываю от того, что сын умер у меня на глазах и я смог должным образом устроить его похоронный обряд. Если существует загробный мир и мой сын туда попадёт, у него тоже всего будет в избытке. После его смерти я ничуть не беспокоился. Сегодня вечером я хочу устроить в особняке обильное угощение, все приглашаются в самых красивых нарядах, приводите с собой самых красивых женщин испить у меня лучших вин и отведать самых изысканных блюд. Среди великолепия большого зала особняка, в смешении ароматов самых разных знаменитых кушаний Старшóй Лань поднимет полный бокал первоклассного коньяка, который будет плескаться, сияя янтарным блеском, и скажет: «Выпьем за то, что мой сын полностью насладился богатством и положением в этом мире и безболезненно скончался!»
Старшóй Лань говорил громко и отчётливо. С виду он ничуть не страдал. Он и впрямь ничуть не страдал.
* * *
Я и ещё три человека состязались в поедании мяса на пустыре перед кухней мясокомбината.
В последующие годы я часто вспоминал это событие. И каждый раз вспоминая о нём, настолько погружался в прошлое, что мог забывать о том, что делал и о чём думал, душой и телом возвращаясь в те дни.
Состязание назначили на шесть часов пополудни. В это время дневная смена заканчивается, а рабочие ночной уже прибывают на комбинат. Шёл четвёртый месяц по лунному календарю, начало лета, время самых длинных дней в году. В шесть часов пополудни солнце стояло ещё высоко, крестьяне ещё работали в поле. Только что убрали пшеницу, и в воздухе разливался её аромат. Много пшеницы сушили за шоссе перед нашим комбинатом. Иногда порывы ветра заносили к нам на территорию смесь сельскохозяйственных запахов. Мы, хоть и жили в деревне и прописка у нас была деревенская, настоящими крестьянами уже не были. Днём мы скотину промывали, а вечером и ночью промытую скотину забивали. После окончания забоя в первую половину ночи забитый скот разрубали, приглашали работника станции контроля качества мясопродуктов поставить синюю печать, а во второй половине ночи везли в город. В последнее время на дежурство снова стал выходить дядюшка Хань, этот наш подчинённый со станции контроля, и начал было делать всё на полном серьёзе, мол, дружба дружбой, а служба службой, но очень скоро это ему надоело. Он швырнул печать и штемпельную подушечку в наш забойный цех, чтобы мы ставили печать сами. Чтобы не допустить потери воды и тем самым уменьшить вес мяса, а самое главное, конечно, чтобы потеря воды не повлияла на качество мяса, мы обрызгивали верхнюю его поверхность водонепроницаемым резиновым клеем. Ничего полезного для людей в этом клее не было, но и вредного тоже. В то время холодильник у нас ещё не был достроен, и мясо забитого ночью скота нужно было той же ночью вывозить. На трёх грузовиках, приспособленных под перевозку мяса, у нас работали демобилизованные солдаты, водители отличные, с решительным характером и брутальной внешностью, вызывающей уважение. Каждую ночь часа в два охранник с лязганьем распахивал ворота мясокомбината, и три грузовика, доверху набитые мясом, которое можно есть без опаски, следуя вплотную друг за другом, этак воровато выкатывались с территории предприятия, поворачивали, взбирались на асфальтированное шоссе, а потом радостно устремлялись вперёд, как дикие скакуны, и яркий свет их фар окрашивал белым дорогу в город. Хотя я знал, что они везут мясо, начисто промытое колодезной водой, что оно свежее и его можно есть спокойно, всякий раз видя, как они потихоньку выезжают с предприятия в предрассветной мгле и, добравшись до дороги, газуют и яростно мчатся по ней, в душе возникало непостижимое ощущение, что они везут не мясо, которое можно спокойно есть, а постыдный контрабандный товар, взрывчатые или ядовитые вещества.
Должен со всей серьёзностью разъяснить вопрос, в отношении которого очень долго вводят в заблуждение общественность: не всё промытое мясо плохое. Я признаю, что, когда в нашей деревне мясников существовали единоличные хозяйства и забой скота производился незаконно, многие впрыскивали воду в мясо, не соблюдая гигиену окружающей среды и используемой воды, и, по сути, производили мясо низкого качества. Но у нас на комбинате впрыскивание воды после забоя было заменено на промывание перед забоем, это была целая революция в истории забоя, и, как сказал Лао Лань, значение этой революции трудно переоценить. Есть ещё один важный фактор, определивший то, что промытое на нашем комбинате мясо значительно свежей и нежней мяса непромытого. Мы могли с самого начала использовать воду из-под крана, но не стали этого делать. Потому что в водопроводной воде содержатся хлорная известь и другие химические вещества. Производимое нами мясо есть продукт периода аграрной цивилизации, и любые химические вещества оно отвергает. Поэтому мы решили использовать воду из глубокого колодца на территории комбината. Вода в этом колодце прозрачная и чистая, невероятно сладкая, превосходит по своим качествам и питьевую воду в бутылках, и минералку. Такая вода сама по себе чудесный напиток. Многие люди, страдающие от покрасневших и опухших глаз вследствие внутреннего жара, промывали их водой из этого колодца, и глаза тут же прояснялись. А если те, у кого от внутреннего жара желтела моча, выпивали пару чашек нашей воды, то их моча сразу становилась прозрачной, как струя источника. Сами подумайте, если мы такой водой промываем скот перед забоем, каким высококачественным должно быть производимое нами мясо? Употребляя такое мясо в пищу, вы, даже если ещё и испытываете беспокойство, уже навсегда сохраните в душе память о нём. Попробовавшие наше мясо отзывались о нём хорошо. Наше мясо имело исключительное право продаж на крупных городских рынках. Надеюсь, услышав слова «промытое мясо», не будут вспоминать о грязных подпольных забойных цехах, о зловонном привкусе гнилья, ведь наше мясо напитано водой, в нём жизнь бьёт ключом, от него исходит дух молодости. Жаль, не могу предоставить вам возможность увидеть наше промытое мясо, к сожалению, достигнутых мной тогда успехов сейчас нет и в помине, я только в памяти могу попытаться вновь осознать славную историю моего, а также нашего мясокомбината.
Прослышав о предстоящем соревновании по поеданию мяса между мной и тремя молодыми здоровяками, уходившие со смены задержались, работавшие в ночную смену пришли пораньше, собралось более сотни человек, они окружили пространство перед кухней и ждали, когда начнётся самое интересное. В этом месте рассказа не могу не сделать отступление в стиле традиционных рассказчиков шошуды: «давайте отставим одну тему и перейдём к другой».
Говорят, во времена народных коммун, когда жители деревни занимались коллективным трудом, два человека в свой перерыв провели конкурс по поеданию острого перца чили, навсегда прославивший их, и победитель получил приз – пачку сигарет. Приз вручал глава производственной бригады, а участвовали мой отец и Лао Лань. Им тогда было лет по шестнадцать, не то чтобы взрослые и не то чтобы дети. Перец, который нужно было есть на том соревновании, был не обычный, а особо острый стручковый. Сорок стручков каждому, длинных и больших, багрово-красных. Обычный человек, поев такого перца, зажмёт рот и будет кричать «мама». Не так-то просто было выиграть эту пачку сигарет от бригадира. Я не видел, какими были отец и Лао Лань в то время, но могу себе представить. Они были и друзьями, и соперниками, и ни один никогда не хотел уступать другому. Они нередко боролись, но силы были примерно равны. Представить, как они ели эти сорок стручков, возможно, но невозможно представить, как они их съели. Если разложить на земле сорок стручков перца, немаленькая кучка получится. А если взвесить на весах, наверное, цзиня два будет? Они съели их почти одновременно, первый раунд закончился вничью. Второй, когда они съели по двадцать стручков, тоже не выявил победителя. Бригадир, проводивший соревнование, увидел, как изменились их лица, в душе немного испугался и предложил, мол, давайте, ребятки, на этом и закончим, даю вам по пачке сигарет. Соперники не согласились – на третий раунд каждый получил по двадцать стручков, но, съев семнадцать с половиной, Лао Лань швырнул оставшееся на землю и сказал, что проиграл. Он скорчился, обхватил руками живот, весь покрылся потом, изо рта у него потекла зелёная (другие говорили, тёмно-красная) жидкость. Отец доел восемнадцатый стручок и собрался приняться за следующий, но как только он сунул в рот девятнадцатый, из носа у него хлынула кровь. Бригадир громко приказал одному из членов коммуны бежать в торгово-снабженческий кооператив за сигаретами и купить пару лучших пачек. Это большое соревнование по поеданию перца стало в нашей деревне одним из важнейших событий во времена народных коммун, стоило лишь завести разговор о том, как соревнуются за деньги, кто больше съест, так народ непременно вспоминает о нём. Через какое-то время в ресторанчике железнодорожной станции прошло соревнование на поедание жареного хвороста. В нём принимали участие грузчик железнодорожной станции, человек по прозвищу У Большое Брюхо, прославившийся умением поесть, и мой отец. Отцу было тогда восемнадцать, он вместе с другими членами бригады пришёл на станцию за свёклой. Покачиваясь перед ними на перроне, У Большое Брюхо похлопывал себя по животу и громогласно бросал вызов:
– Осмелится кто помериться со мной силами?
Нашему бригадиру надоел этот задира, и он спросил:
– А в чём мериться-то?
– Кто больше съест! – заявил У Большое Брюхо. – Во всей Поднебесной нет брюха вместительнее!
Наш бригадир усмехнулся:
– Ох, и горазд же ты заливать!
Стоявший рядом сообщил бригадиру на ухо:
– Ни в коем случае не соглашайтесь, это знаменитый У Большое Брюхо, каждый день здесь ошивается, столько может съесть, что три дня потом ходит не евши.
Бригадир глянул на отца и со смехом обратился к У Большое Брюхо:
– И за облаками есть облака, дружок, и на победителя найдётся победитель, а то ишь надул коровью шкуру, того и гляди лопнет.
– Не веришь? – сказал У Большое Брюхо. – Так, давай померяемся.
– А как померяемся? – спросил наш бригадир, тоже большой любитель повеселиться. У Большое Брюхо указал на станционный ресторанчик:
– Вон там есть баоцзы, жареный хворост, лапша с мясом, пирожок – выбирай, что хочешь. Победитель ест даром, проигравший раскошеливается.
Бригадир посмотрел на отца:
– Ну что, Ло Тун, осмелишься сбить спесь с этого хвастуна?
– Посметь-то посмею, а если проиграю? – еле слышно произнёс отец. – Денег-то нет.
– Не проиграешь, – сказал бригадир, – да и о проигрыше переживать не стоит – ну а если случится такое, деньги бригада выплатит.
– Тогда попробуем, – согласился отец. – Давненько я хвороста не ел.
– Хорошо, пусть будет хворост, – согласился У Большое Брюхо. И толпа, галдя, направилась к ресторанчику. У Большое Брюхо держал отца за руку, и казалось, в ресторан рука об руку входят добрые знакомые, на самом же деле он боялся, что отец убежит.
– У Большое Брюхо опять явился, – засмеялась официантка, когда они вошли. – У Большое Брюхо, на какое блюдо у тебя соревнование?
У Большое Брюхо рассердился:
– Ах ты, девчонка сопливая, никакого уважения к старшим, это ты придумала называть меня У Большое Брюхо? Если по старшинству, ты должна меня уважаемым дядюшкой величать.
Официантка бросила:
– Да кто тебя так величать будет? Это почти то же, если бы меня тётушкой.
Услышав, что У Большое Брюхо опять собрался состязаться с кем-то, кто больше съест, все официантки ресторана выскочили поглазеть на происходящее. Широко раскрыли глаза и посетители. Вперёд выскочил коротышка-заведующий, вытирая руки о фартук:
– Что есть будем, старина У?
– Отвесь для начала каждому по три цзиня хвороста, – заказал У Большое Брюхо, глянув на отца. – Как тебе три цзиня, парень?
– Как угодно, – так же негромко проговорил отец. – Всё равно, сколько ты съешь, столько и я съем, так вот.
– Ну, ты, малый, даёшь! – чванливо заявил У Большое Брюхо. – Я, почтенный У, десяток лет на станции кручусь, соревновался, кто больше съест, не менее ста раз, но такого соперника мне ещё не попадалось.
– Вот тебе нынче и соперник, – сказал наш бригадир. – Этот наш молодец как-то умял за один присест сотню яиц и курицу в придачу. Три цзиня хвороста, это тебе, поди, и вполовину не наесться, верно, Ло Тун?
– Поедим, посмотрим, – сказал отец, не поднимая головы. – Чего-чего, а хвастать не стану.
– Хорошо! – возбуждённо проговорил У Большое Брюхо. – Прекрасно. Девочки, несите хворост, нужен только что поджаренный.
Тут вперёд выступил распорядитель:
– Погоди, старина У, вы должны сначала деньги внести.
– Вот пусть они и вносят, – заявил У Большое Брюхо. – Им всё равно рано или поздно придётся раскошеливаться.
Тут наш бригадир сказал:
– А ты не перебарщиваешь, брат? Ему три цзиня, тебе три цзиня, деньги за шесть цзиней хвороста нам ещё наскрести надо, но народ верно говорит: «Когда ешь свежее дерьмо, ничего страшного, если запах никуда не годится». С какой стати ты смеешь утверждать, что мы можем проиграть?
У Большое Брюхо поднял большой палец и помахал им перед бригадиром:
– Ладно, ладно, ладно, будем считать, что это я, почтенный У, переборщил и вызвал ваш гнев. Давайте так, каждый выкладывает сумму за шесть цзиней хвороста и оставляет под надзором на прилавке ресторана, выигравший забирает свои деньги и уходит, проигравший оставляет деньги и тоже уходит. Как считаете, можно так сделать?
– Ну, почти то, что надо! – сказал, подумав, бригадир. – У нас в деревне народ несговорчивый, речами грубоватый, но все люди ответственные.
У Большое Брюхо достал из кошеля на поясе несколько засаленных банкнот и положил на прилавок. Бригадир тоже вытащил деньги и положил рядом. Одна из официанток тут же принесла две чашки и накрыла ими деньги, будто боясь, что у них вырастут крылья и они улетят. У Большое Брюхо обратился ко всем:
– Ну что, господа хорошие, теперь, считай, можно начинать?
Распорядитель велел официантке, стоявшей за прилавком:
– Быстро взвесь господину У и этому парню по три цзиня хвороста, и чтоб с хорошим походом.
У Большое Брюхо засмеялся:
– Прохвосты этакие, обычно обвешивают покупателей, а как увидели, что мы на спор едим, так сразу отпускают с довеском. Вот что я вам скажу, ребятки, всякому, кто осмелится бросить здесь вызов, кто осмелится принять здесь бой: здесь не будет противника, которого легко одолеть. Как гласит пословица: «Коли живот не круглый, серп глотать не пытайся». Разве тот, кто осмелится помериться здесь силами с другими едоками, будет думать, сколько вы дадите походу или недовесите? Верно, парень? – обратился У Большое Брюхо к отцу.
Тот оставил его слова без ответа. В это время официантка внесла шесть цзиней хвороста в эмалированных тазиках и поставила на стол. Свежеподжаренный хворост высился горками, шибая в нос ароматом и распространяя жар вокруг. Отец, соблюдая приличия, посмотрел на бригадира и спросил:
– Начинаем?
Не успел бригадир что-то сказать, У Большое Брюхо уже схватил хворостину, разинул рот и откусил половину. Щёки у него оттопырились, в глазах стояли слёзы, он ни на кого не смотрел, не отрывая глаз от хвороста в тазике. Казалось, он умирает от голода. Сидевший за столом отец обратился к бригадиру и глазевшим односельчанам:
– Извините, я начинаю.
На лице его отразилось сожаление, потому что он заметил отразившееся на их лицах небезразличное отношение к хворосту. Отец ел размеренно, кусая примерно сорокасантиметровую хворостину раз десять перед тем, как проглотить. Засунув каждую в рот, он тщательно её пережёвывал. У Большое Брюхо вообще почти не жевал. Он не ел хворост, а запихивал его в какую-то пещеру. Количество еды в тазиках постепенно уменьшалось. И уменьшалось всё медленнее. Когда в тазике перед У Большое Брюхо осталось пять хворостин, а в тазике перед отцом – восемь, глотать они стали ещё медленнее, было видно, что это даётся им с трудом. На лицах постепенно просматривалось мучительное выражение. А когда перед У Большое Брюхо осталось две хворостины, он стал есть ещё медленнее. Перед отцом тоже остались две. Состязание вступило в завершающую фазу. Последнюю хворостину они съели одновременно. У Большое Брюхо встал, но сразу снова сел. Его тело страшно потяжелело. Состязание закончилось вничью. Отец сказал распорядителю:
– Я могу съесть ещё одну.
Тот возбуждённо приказал стоявшей за ним официантке:
– Быстро, этот парень может есть ещё, принеси ему ещё одну штуку.
Прибежала официантка с ликованием на лице, зажав палочками ещё одну хворостину. Бригадир спросил:
– Ло Тун, ещё можешь? Если нет, то и хватит, что нам стоимость нескольких цзиней хвороста.
Отец, ни слова не говоря, взял хворостину из рук официантки, разломал, слепил маленькие шарики и запихнул в рот.
– Я тоже хочу ещё одну, – сказал У Большое Брюхо.
– Быстро! – заорал распорядитель. – Старина У тоже хочет ещё одну.
Но приняв от официантки хворост, У поднёс его ко рту, как бы намереваясь съесть, но есть не стал, на лице появилось мучительное выражение, глаза будто наполнились слезами, он швырнул хворост на стол и бессильно произнёс:
– Проиграл я… – Он попытался встать, и действительно встал, но тут же тяжело осел, и стул, не выдержав такой нагрузки, с треском развалился. Под его задницей стул из дерева твёрдой породы рассыпался, словно слепленный из грязи.
Потом Большое Брюхо доставили в больницу, врач вскрыл живот и очень долго прочищал его от полуразжёванных кусков хвороста. Отец в больницу не попал, но всю ночь бродил по дамбе: пройдёт пару шагов, склонится и извергнет из себя порцию хвороста. А за ним увязался десяток деревенских собак, мерцавших синим блеском голодных глаз, к ним потом присоединились собаки из соседней деревни. Они устроили грызню за извергаемые отцом куски хвороста, скатывались с дамбы в воду и опять выбирались на берег. Что происходило тогда вечером, я своими глазами не видел, но в моём воображении эти картины вставали как живые. Ночь была жуткая, отцу ещё повезло, что его не загрызли бродячие собаки. Если бы это случилось, то не было бы и меня. К моим рассказам о том, как он извергал из себя хворост, он относился без особого энтузиазма. Всякий раз, когда я начинал с любопытством расспрашивать о том, как он состязался в поедании перца и хвороста, он покрывался краской и сердито обрывал меня:
– А ну закрой рот! – Словно я ткнул в его самое больное место. Он не рассказывал, но я чётко знаю про боль, которую он испытал, съев пятьдесят девять перцев, было у меня и представление о его мучительном состоянии вечером после того, как он съел три цзиня хвороста. В те времена при жарке хвороста в муку добавляли квасцы и соду. При жарке хвороста использовалось нерафинированное хлопковое масло, чёрного цвета, почти позеленелое, смахивающее на жидкий гудрон. В таком масле содержится множество химических веществ: фенол, дихлорфос, гексахлоран и другие труднораспадающиеся сельскохозяйственные ядохимикаты. Горло у него болело, словно ободранное полоской бамбука, живот раздулся как барабан. Ему было не согнуться, он не мог быстро ходить. Придерживая живот, он двигался осторожно, словно нёс в руках мину, которая могла взорваться от малейшего сотрясения. Позади в лунном свете поблёскивали зелёным, как дьявольские огни, собачьи глаза. Думаю, ему могло прийти в голову и то, что эти собаки, не выдержав, могли вцепиться ему в живот, чтобы выгрызть оставшийся хворост. Возможно, он думал и о том, что, покончив с хворостом, эти собаки могли сожрать и его самого. Сначала внутренности, потом руки и ноги, а потом и кости сгрызли бы…
Вот такая была история. Поэтому, когда я доложил Лао Ланю и отцу, что трое здоровенных молодых парней бросили мне вызов и я решил помериться с ними силами в поедании мяса, отец напустил на себя строгий вид, нахмурился и неумолимо заявил:
– Не пойдёт, не хватало, чтобы ты перед всеми так осрамился.
– Как это – перед всеми осрамился? Разве о твоём с дядюшкой Лао Ланем соревновании по поеданию перца не рассказывают с восхищением?
Отец сердито ударил по столу:
– Это ж от бедности, от бедности, понимаешь?
Лао Лань спокойно сказал отцу:
– Не совсем от бедности, дружище, ты тогда на спор хворост ел, чтобы полакомиться, а перец мы с тобой ели не совсем для того, чтобы выиграть пачку сигарет.
Отец, увидев, что Лао Лань откликнулся, тоже сменил тон:
– Можно состязаться в чём угодно, только не в еде. У человека ведь желудок не резиновый, но вкусностей столько всяких, даже если выйдешь победителем, это всё равно что с жизнью шутки шутить: сколько съешь, столько выблюешь.
Лао Лань усмехнулся:
– Ты не переживай, старина Ло. Если Сяотун действительно уверен, то провести генеральную репетицию конкурса на поедание мяса – дело тоже неплохое.
Отец ответил спокойно, но решительно:
– Ну нет, такие вещи делать нельзя. Вы не представляете себе, какое это ощущение.
Сильное беспокойство выразила и мать:
– Я тоже не согласна, Сяотун, ты ещё маленький, желудок ещё не вырос, куда там мериться силами с этими здоровенными парнями. Не на равных получается.
– Сяотун, – обратился ко мне Лао Лань, – твои родители против, это ладно. Иначе, если при еде что случится, я не смогу взять на себя всю ответственность.
Я непоколебимо заявил:
– Вы все не понимаете, кто я такой, не знаете, как моя судьба связана с мясом. У меня особая способность переваривать мясо.
– Я знаю, что ты мясной мальчик, – согласился Лао Лань, – но не хочу, чтобы ты рисковал. Ты должен понимать, что мы на тебя возлагаем большие надежды, наш мясокомбинат тоже надеется на твои советы.
– Папа, мама, дядюшка Лань, – сказал я, – вы просто успокойтесь, и всё, я знаю, что к чему. Первое: я гарантирую, что не проиграю им, второе: я не стану шутить с собственным телом. Я опасаюсь, впрочем, за этих трёх людей, надо бы заключить с ними соглашение о том, что, если что пойдёт не так, все последствия они берут на себя.
– Если ты настаиваешь на том, что хочешь состязаться с ними, – сказал Лао Лань, – мы можем подумать. Главное, что ты сам хочешь обеспечить безопасность.
– Об остальных ничего не скажу, а вот в своём желудке я уверен. Неужто вы не знаете, сколько мяса я съедаю в столовой каждый день поутру? Можете спросить у Хуан Бяо.
Лао Лань посмотрел на родителей:
– Ну что, старина Ло, Юйчжэнь, может, позволите Сяотуну посоревноваться с ними разок? Способности племяша Сяотуна по поеданию мяса уже широко известны, все мы знаем, что его слава не дутая, а наеденная. Чтобы всё прошло без сучка и без задоринки, мы немного приготовимся, попросим больницу городка прислать пару врачей, чтобы следить за всем на месте и, если что случится, сразу вмешаться.
– Что касается меня, – сказал я, – в общем, нужды в этом нет, а вот для безопасности этих трёх пригласить врачей было бы неплохо.
– Сяотун, – торжественно провозгласил отец, – теперь мы с матерью тоже больше не будем держать тебя за маленького, ты должен сам отвечать за себя.
– Пап, – усмехнулся я, – зачем столько патетики, это всего лишь мясная трапеза! Я ведь каждый день ем. Может быть, во время соревнования съем чуть больше, и всё тут. На самом деле необязательно есть много. Если они потерпят поражение, возможно, я съем меньше обычного.
Отец надеялся, что соревнование можно будет провести втихую, но Лао Лань сказал, что раз уж это соревнование, нужно, чтобы его посмотрел весь комбинат, иначе будет утрачен смысл состязания. Я, конечно, думаю, что чем больше людей придёт посмотреть на состязание, тем лучше, пусть придут работники комбината в полном составе, а лучше всего расклеить афиши или разрекламировать его при помощи громкоговорителей, чтобы пришли люди со стороны – с железнодорожной станции, из уездного города, других городков и деревень. Людей больше – и настроение сразу воодушевлённое, приподнятое, но самое важное то, что я хочу посредством этого соревнования по поеданию мяса на предприятии завоевать репутацию, получить известность в обществе. Я хочу заставить всех недовольных мною полностью признать мою правоту, признать, что слава Ло Сяотуна не дутая, а кус за кусом наеденная. Ещё я хочу, чтобы эти три негодника, участники состязания, поняли, какой я крутой, поняли, что мясо есть – хорошо, но переваривать непросто, если правитель небесный не дал тебе желудка, который особенно хорошо переваривает мясную пищу, то есть тебе будет легко, а переваривать сложно.
Перед тем, как началось соревнование, я уже знал, что удача определённо не на стороне этих трёх молодцов. И виной этому был не Лао Лань, не мои родители и тем более не я. Виной тому было мясо, которое они собирались есть. У нас в деревне мясников часто поговаривали, мол, кого-то мясо «загрызло». Смысл совсем не в том, что у мяса выросли зубы, а в том, что этот человек ел много мяса и испортил себе желудок. Я знал, что эти трое, возможно, были сильно «укушены» мясом. Хотя вы сейчас сияете от удовольствия, словно встретили что-то очень хорошее. Подождите немного, и боюсь, вы заплачете горючими слезами. Насколько я понимаю, эти три негодника в душе действительно считают, что им выпало нечто хорошее, ведь победив в этом соревновании, они сразу прославятся; пусть даже проиграют, всё равно будут в выигрыше – полное брюхо мяса. Я знал, что так думают многие из сторонних наблюдателей, даже в душе завидуют этой троице, жалеют, что такая благость выпала не им. Погодите, друзья мои, ваша зависть ещё сменится радостью. Пройдёт немного времени, и вы наверняка увидите, в каком дурацком положении окажутся эти трое.
Одного из этой бросившей мне вызов троицы звали Лю Шэнли, другого – Фэн Техань, а третьего – Вань Сяоцзян. Лю Шэнли, высоченный и смуглолицый, с вытаращенными глазами, начиная говорить, по привычке засучивал рукава, сразу видно – неотёсанный тип. Сам из забойщиков свиней, он каждый день имел дело с мясом и должен был знать его природу и понимать, насколько дурацкий поступок – поесть мяса на спор. Но он всё же на него решился, хотя было видно, что в душе этот молодец всё ясно понимает: просто так не придёт, а придёт, так не с добром, и недооценивать его нельзя. Фэн Техань – долговязый и тощий, с желтоватым лицом, сутулый, казалось, он только что оправился от тяжёлой болезни. Такие желтолицые зачастую обладают изумительным мастерством, я слышал рассказы слепцов-шошуды о том, что среди молодцов с горы Ляньшань были желтолицые бойцы, отлично владевшие боевыми искусствами, так что к этому парню тоже нельзя относиться несерьёзно. Вань Сяоцзян по прозвищу Водяная Крыса – небольшого росточка, с выдающимся ртом и обезьяньими щеками, глазами-щёлочками и телом, хорошо приспособленным для плавания. Все говорили, что он под водой может ловить рыбу с открытыми глазами, я не слышал, чтобы в поедании мяса у него были какие-то выдающиеся успехи, но его способности в поедании арбузов были общеизвестны. Если человек хочет добиться славы в поедании чего-либо, это возможно лишь посредством соревнования, другого пути нет. В поедании арбузов Вань Сяоцзян уже состязался и за один присест съел три штуки: он держал арбуз в руках как лепечущего ребёнка, и рот у него ходил туда-сюда, словно он играл на губной гармонике, вылетающие изо рта чёрные семечки с шелестом падали вниз. Этого парня тоже нельзя недооценивать.
Я пришёл на место проведения состязания вместе с сестрёнкой. Она шла с флягой чая, держась вплотную ко мне. Маленькое личико напряжено, на лбу выступили капельки пота. Я улыбнулся ей:
– Цзяоцзяо, не переживай.
– Я не переживаю, брат, – ответила она, вытерев рукавом лоб, – я нисколько не переживаю. Я знаю, что мой брат обязательно победит.
– Да, я могу победить, – сказал я, – а если бы тебе разрешили принять участие, ты тоже могла бы победить.
– Мне ещё нельзя, – сказала она, – у меня живот ещё не такой большой, вот подрастёт немного, тогда и можно будет.
Я взял её за руку:
– Цзяоцзяо, нас правитель небесный специально послал на землю есть мясо, и каждый должен съесть двадцать тонн, а если столько мяса не сможем съесть, владыка Ло-ван не посмеет призвать нас, так Лао Лань говорит.
– Здорово, – сказала сестрёнка, – если мы съедим двадцать тонн, тоже не умрём, нам надо съесть тридцать. Тридцать тонн мяса – это сколько, а, брат?
– Тридцать тонн мяса, – сказал я, подумав, – тридцать тонн, если сложить его в одну кучу, наверное, будет похоже на небольшую гору.
Сестрёнка радостно засмеялась.
Обогнув ворота промывочного цеха, мы увидели перед кухней тьму народу. Они тоже увидели нас, и мы услышали, как они переговариваются:
– Пришёл… Пришёл…
Я почувствовал, как сестрёнкина рука крепко вцепилась в мою.
– Цзяоцзяо, не бойся.
– А я и не боюсь.
В толпе открыли проход, и мы прошли к месту состязания. Перед кухней уже стояли четыре стола, за каждым по стулу. Трое молодцов уже пришли. Стоявший у входа в кухню Лю Шэнли громко заорал:
– Хуан Бяо, приготовил, нет? Уже нет сил ждать!
Вань Сяоцзян пробрался в кухню и вскоре выбежал оттуда со словами:
– Аромат чудесный. Мясо, ах, мясо, до смерти соскучился по тебе! Мать родная не так дорога, как тушёная говядина в соевом соусе…
Фэн Техань, попыхивая сигаретой, сидел на стуле с невозмутимым видом, будто состязание не имело к нему никакого отношения.
Я кивал тем, кто с любопытством или восхищением глазел на нас с сестрёнкой, считай, приветствовал, потом сел рядом с Фэн Теханем на табуретку. Стоящая рядом сестрёнка прошептала:
– Брат, я ещё немного переживаю.
– Не переживай, – сказал я.
– Брат, чаю выпьешь?
– Нет.
– Брат, я писать хочу.
– Беги вон туда за кухню.
В толпе некоторые говорили что-то на ухо друг другу, и хоть было не разобрать, что именно, я догадывался.
Фэн Техань протянул мне сигарету:
– Закуришь?
– Нет, – ответил я. – Курение влияет на вкусовые ощущения, и какое бы вкусное ни было мясо, этого не почувствуешь.
– Судя по всему, не надо было мне соревноваться с тобой в поедании мяса, – сказал Фэн Техань. – Ты ещё пацан – случись тебе проиграть, в душе неспокойно будет.
Я усмехнулся, но ничего не ответил.
Сестрёнка вернулась ко мне и тихо проговорила:
– Брат, Лао Лань пришёл, а папа с мамой нет.
– Знаю.
Лю Шэнли и Вань Сяоцзян подошли к столам и сели. Лю Шэнли рядом со мной, Вань Сяоцзян рядом с Лю Шэнли.
Лао Лань громко провозгласил:
– Все собрались? Раз собрались, то и начнём. Что Хуан Бяо? Хуан Бяо, мясо готово, нет?
Выбежавший из кухни Хуан Бяо вытирал руки замызганным полотенцем:
– Готово. Подавать?
– Подавай! – скомандовал Лао Лань и продолжал: – Господа, сегодня мы проводим здесь первое со времени основания нашего предприятия большое состязание по поеданию мяса. В состязании принимают участие Ло Сяотун, Лю Шэнли, Фэн Техань и Вань Сяоцзян. Это соревнование можно рассматривать как отборочное: его победитель, возможно, примет участие в большом конкурсе по поеданию мяса, который в будущем открыто объявит наше предприятие. В связи с этим надеюсь, что участники проявят все свои способности.
Слова Лао Ланя вызвали большой интерес, многие из собравшихся принялись на все лады обсуждать их, слов было столько, что они беспорядочно сталкивались в воздухе, как второпях взлетевшая стая птиц. Лао Лань поднял руку и помахал, чтобы прекратить разговоры.
– Однако, – продолжал он, – мы должны сначала упомянуть о вещах неприятных, а именно, что каждый участник отвечает за своё поведение, и если случится какая-то неприятность, предприятие не несёт ответственность ни при каких обстоятельствах, то есть ответственность за все последствия ложится на каждого участника, – Лао Лань указал на пробирающегося через толпу врача поселковой больницы: – Посторонитесь, дайте пройти врачу.
Все стали оборачиваться и увидели вспотевшего врача с аптечкой на плече, который прокладывал себе путь в толпе. Он предстал перед нами, улыбаясь и показывая жёлтые зубы, словно чувствуя себя виноватым:
– Я не опоздал?
– Ты не опоздал, состязание ещё не началось, – сказал Лао Лань.
– А я думал, опоздал, – сказал врач. – Заведующий только что сообщил мне – я тут же аптечку за спину и сюда бегом.
– Ничего ты не опоздал, если бы шёл, не поспешая, и то пришёл бы вовремя. – Лао Лань сказал врачу ещё пару слов, потом перевёл взгляд в нашу сторону и спросил: – Ну что, молодцы, готовы?
Я бросил взгляд на троицу, которая собралась помериться со мной силами. Я посмотрел на них, а они – на меня. Глядя на них, я кивнул; они тоже кивнули мне. На лице Фэн Теханя презрительная усмешка. На невыразительном лице Лю Шэнли злобное выражение, словно он собирался не соревноваться со мной в поедании мяса, а вступить в смертельную схватку. Вань Сяоцзян с озорной улыбочкой то и дело гримасничал, вызывая смешки. Поведение Лю Шэнли и Вань Сяоцзяна придавало мне уверенности, я знал, что они непременно потерпят поражение, а вот в холодной улыбке на лице Фэн Теханя ощущалась непостижимая глубина. Кусающая собака не лает, и я предвидел, что настоящим соперником для меня станет этот желтолицый Фэн Техань с невозмутимой и холодной усмешкой.
– Ну хорошо, врач прибыл, сказанное мной вы тоже хорошо поняли, правила соревнования вам тоже хорошо известны, мясо приготовлено, давайте начнём! – громко провозгласил Лао Лань. – Первый конкурс мясокомбината Хуачан на поедание мяса объявляется открытым, Хуан Бяо, подавай!
– Несу.
В манере половых в ресторанчиках старых времён, с протяжным криком, переступая мелкими шажками, как речной поток, из кухни выплыл Хуан Бяо, держа в руках красный пластиковый тазик, полный мяса, вплотную за ним следовали три временно приглашённые в помощь ему работницы в белой форме с такими же красными пластмассовыми тазиками, полными мяса. Лица их были такими радостными, и ступали они так проворно, что казалось, будто прошли длительную подготовку. Хуан Бяо поставил свой тазик передо мной. Работницы по очереди поставили принесённое ими мясо перед остальными тремя.
Это была говядина нашего производства. Кусочки говядины величиной с кулак без каких-либо приправ и даже без соли. Мясо с бедра.
– Сколько цзиней? – спросил Лао Лань.
– Пять. Пять цзиней в каждом тазике, – ответил Хуан Бяо.
– У меня вопрос, – поднял руку Фэн Техань, как школьник на уроке.
– Говори! – уставился на него Лао Лань.
– В этих тазиках мяса поровну? – спросил Фэн Техань. – И качество мяса везде одинаковое?
Лао Лань посмотрел на Хуан Бяо.
Хуан Бяо во всю глотку гаркнул:
– У всех мясо с бедра, варилось в одном котле. Всего пять цзиней, взвешено на весах.
Фэн Техань покачал головой.
– Кто тебя так обманул, что ты боишься? – спросил Хуан Бяо.
– Принеси весы, – распорядился Лао Лань.
Бормоча себе под нос, Хуан Бяо отправился на кухню и, вернувшись, с грохотом поставил на стол весы. Лао Лань внимательно посмотрел на него:
– Взвесь, пусть посмотрят.
– Ну и народ, можно подумать, что в прошлой жизни вас так обманули, что перепугали до смерти, – ворчал Хуан Бяо, перевешивая один за другим все четыре тазика с мясом. – Ну что, видели? Всё около того, как ни крути, ни на грош не отличается.
– Ещё вопросы есть? – громко спросил Лао Лань. – Если нет, то начнём.
– У меня ещё вопрос, – послышался голос Фэн Теханя.
– Что это у тебя столько вопросов? – с улыбкой проговорил Лао Лань. – Иметь вопросы и задавать их – хорошо, я поддерживаю тебя, говори, и вы трое тоже, если есть вопросы, их нужно задавать перед состязанием, чтобы не было разговоров после него.
– Больших расхождений по весу в четырёх тазиках нет, но одинаково ли мясо по качеству? В связи с этим предлагаю мясо в этих четырёх тазиках пронумеровать, а потом провести жеребьёвку, какой номер вытащишь, из того тазика и ешь.
– Очень хорошо, разумное предложение, согласен, – сказал Лао Лань. – Доктор, где у тебя перо и бумага? Попрошу тебя, наставь их на путь истины.
Врач с большим энтузиазмом достал из аптечки перо, вырвал бланк рецепта, написал четыре номера и подложил под тазик; вырвал ещё один, сделал четыре жребия, скрутил их в руке и бросил на стол.
– Господа мясные генералы, прошу тянуть жребий, – предложил Лао Лань.
Я равнодушно наблюдал за происходящим, в душе переживая за Фэн Теханя. И чего он так разболтался? Нет чтобы просто взять и съесть тазик говядины. Стоит ли придираться к мелочам? Пока я так размышлял, Хуан Бяо и работницы уже расставили тазики в соответствии с вытянутым жребием. Загремел голос Лао Ланя:
– Теперь уже нет больше вопросов? Фэн Техань, подумай ещё разок, есть ли ещё вопросы. Если нет, то и славно – первый конкурс мясокомбината Хуан по поеданию мяса объявляется открытым!
Я поправил табуретку, уселся поудобнее, потом вытащил бумажную салфетку, чтобы вытереть руки. При этом я косился в обе стороны, увидев, как сидящий слева Фэн Техань наколол стальной палочкой кусок мяса, отправил в рот и стал неторопливо жевать. Ел он очень воспитанно, чему я невольно поразился в душе. А вот у сидящих справа Лю Шэнли и Вань Сяоцзяна таких манер не наблюдалось. Вань Сяоцзян сначала попытался ухватить мясо палочками, но палочками он владел неважно, и это ему не удалось, тогда он отшвырнул палочки, взялся за стальную палочку, бормоча что-то под нос, свирепо ткнул в тазик, высоко поднял кусок мяса, отправил в рот и принялся яростно жевать, рот и щёки заходили, как у обезьяны. Лю Шэнли проткнул палочками кусок мяса, откусил половину, набив себе полный рот. Эти двое ели так некультурно, будто восьми поколениям их предков не удавалось поесть мяса. Про себя я решил, что очень скоро у них кончатся силы: по тому, как они ели, было ясно, что в мясе они ничего не смыслят и, как сверчки осенью, не проживут и нескольких дней. Пришло и более ясное понимание, что лишь этот желтолицый, с виду озабоченный Фэн Техань и есть мой настоящий соперник.
Я сложил бумажную салфетку, положил рядом с тазиком, потом засучил рукава рубахи, выпрямился, обвёл дружеским взглядом толпу, глядя на них, как мастер кулачного боя перед выступлением. Народ отвечал мне восхищёнными взглядами. Я знал, что в глубине души они в восторге от моего поведения и охают от того, как я умён не по годам, что вспоминают рассказы о том, как я ем мясо. Я заметил улыбающегося во весь рот Лао Ланя, а также прячущегося за спинами Яо Седьмого, на лице которого играла загадочная по своей глубине усмешка. Кроме усмешек и зависти на многих знакомых лицах из разинутых, жадных до мяса ртов текли струйки слюны. В уши назойливо лезло приглушённое жевание сидящей рядом троицы, которое через какое-то время уже стало меня утомлять. Слышны были горестные вопли или яростный рёв мяса из их ртов, куда оно не желало попадать. Подобно уверенному в себе бегуну на длинные дистанции, я смотрел, как мои соперники несутся по беговой дорожке сломя голову, словно псы за дерьмом. Время пришло, мне тоже нужно есть. Говядина у меня в тазике уже заждалась, ей уже надоело ждать, присутствующие не могли слышать издаваемые мясом звуки, а я мог. Сестрёнка тоже могла слышать их. Она толкала меня в спину своими ручонками и шептала:
– Брат, брат, давай тоже ешь.
– Хорошо, я тоже буду есть, – с чувством облегчения сказал я ей. И обратился к любимому мясу: – Сейчас буду есть вас.
– Меня сначала! Меня! – слышались крики наперебой. Исходящие от них деликатные и нежные звуки и прекрасный аромат, которые вместе просыпались мне на лицо, словно цветочная пыльца, взволновали меня.
– Дорогие кусочки мяса, давайте без спешки, не волнуйтесь, я съем вас всех до единого, ни кусочка не оставлю. Хотя ещё не съел вас, вы уже установили со мной отношения, между нами любовь с первого взгляда, вы уже принадлежите мне, вы уже моё мясо, моё до последнего кусочка. Как я могу отказаться от вас?
Отложив палочки для еды и стальную палочку, я стал есть руками. Я знал, что мясу нравятся непосредственные прикосновения моих рук. Легко взявшись за кусок мяса, я услышал, как он в этот момент счастливо застонал. Я также почувствовал, как он безостановочно дрожит в моей руке, я знал, что это дрожь совсем не от страха, а от счастья. Как бы много мяса ни было в мире, такого, кому посчастливилось быть съеденным разбирающимся в нём и любящим его Ло Сяотуном, не так уж много. Так что я тоже понимал его возбуждение. В тот короткий миг, когда я, взяв мясо, отправлял его в рот, его искрящиеся слёзы переливались через край тазика, оно смотрело на меня сверкающим взглядом, исполненным чувства. Я понимал, что если я люблю мясо, то и оно любит меня. Ведь вся любовь на свете взаимосвязана. Ах, мясо, ты тоже волнуешь меня, тоже разбиваешь моё сердце на кусочки, по правде говоря, мне жаль есть тебя, но не есть тебя я не могу.
Я отправил кусок любимого мяса в рот, а с другой точки зрения это ты, любимое мясо, само направилось туда. В этот миг мы ощутили смятение чувств, как любовники после долгой разлуки. Ах, как жаль кусать тебя, но я должен это делать; ах, как жаль глотать тебя, но я должен это делать! Потому что после тебя останется ещё много мяса, которое я должен съесть, потому что сегодня я ел мясо не так, как обычно: обыкновенно это было взаимное любование и общение, я отдавался этому всем сердцем и душой; а сегодня это отчасти представление, отчасти тревога, я не могу есть тебя с полной отдачей, я должен сосредоточить все силы… ах, мясо, прошу простить меня, я изо всех сил буду стараться есть лучше, чтобы ты и я, чтобы мы вместе продемонстрировали, насколько величественно это дело – поедание мяса! Первый кусок с сожалением проскользнул ко мне в желудок и зарезвился там, как рыбёшка. Я знаю, тебе там немного одиноко, но это одиночество временное, скоро там будет ещё один из вас. Второй кусок, как и первый, переполненный чувствами ко мне, как и я к нему, проследовал тем же путём в мой желудок, где воссоединился с первым. Потом был третий, четвёртый, пятый – все они выстроились ровными рядами, пели одну песню, одинаково лили слёзы, шагали одним путём и прибыли в одно и то же место. Процесс этот был сладостный и горестный, славный и прекрасный.
Увлёкшись тайным общением с мясом, я забыл, что время идёт, и не чувствовал нагрузки на желудок, а говядина в тазике уменьшилась на одну треть. В это время я ощутил некоторую усталость, слюны во рту стало значительно меньше, снизилась скорость, я поднял голову, чтобы, с одной стороны, продолжать элегантно есть, с другой – понаблюдать, что делается вокруг. Конечно, в первую очередь нужно посмотреть на соседей слева и справа, это мои партнёры по соревнованию, благодаря их участию поедание мяса приобрело зрелищность. В этом смысле я должен поблагодарить их, потому что, если бы не их вызов, у меня не было бы возможности при всём честном народе продемонстрировать свои способности по поеданию мяса, а ведь это не только способности, но и искусство. В мире едоков мяса – что песчинок по берегам Ганга, но сделать это низкое занятие искусством, сделать его прекрасным способен лишь один человек, и это я, Ло Сяотун. В мире едят столько мяса, что, если сравнить его со съеденным сейчас, вышла бы целая гора повыше Гималаев. Но если смотреть на этот процесс с самой важной точки зрения – как на искусство, то остаётся лишь мясо, съеденное мной, Ло Сяотуном. Но я заговорился, всё это по причине слишком богатого воображения ребёнка, поедающего мясо. Ладно, вернёмся туда, где проходит соревнование, посмотрим, как ведут себя мои соперники. Не то чтобы я хочу выставить их в дурном свете – я сызмальства предлагал подходить ко всему по-деловому; сами взгляните сначала на Лю Шэнли, что слева: уж не знаю, когда этот детина со злющим лицом отшвырнул палочки, которые прежде держал в руках, но сейчас он сжимал кусок мяса большими толстыми пальцами, словно трепыхающегося воробья. Мне казалось, что стоит ему ослабить хватку, этот кусок мяса взлетит наискось, или упадёт на верхушку дерева у стены, или взлетит высоко-высоко, полетит изо всех сил туда, где и дышать уже нечем. Все лапищи у Лю Шэнли покрыты жиром и от этого смотрятся ещё более грязными. Щёки тоже все в жиру и от этого кажутся ещё более выступающими. Не хотите смотреть на него, полюбуйтесь на Вань Сяоцзяна, этот умудрённый жизнью тип по прозвищу Водяная Крыса тоже отбросил стальную палочку и хватал мясо руками. Я понимал, что все они учатся у меня, равняются на меня. Но им у меня не научиться. Подражать таланту невозможно, а я – гений в деле поедания мяса, поэтому и подражать мне не получится. Взгляните на мои руки, немного жира только на подушечках трёх пальцев и всё. А теперь посмотрите на руки этих двоих – им из-за жира и пальцы не разлепить, между ними прямо перепонка образовалась, как у уток или лягушек. У Вань Сяоцзяна не только щёки блестят от жира, жир даже на лбу – неужели этот тип лбом мясо ест? Они что, эти двое, в тазик с мясом лицом влезают? Ещё более невыносимо то, что, когда они едят, изо ртов и глоток доносятся какие-то утробные звуки, которые так оскорбляют это прекрасное мясо. Мясо-мясо, как же ты напоминаешь мне красивую женщину: как большинству красавиц назначена горькая судьба, так и тебе от судьбинушки не уйти. Мясо стонет в их руках и ртах, а те куски, что ещё не сведены, жмутся друг к дружке, словно стайка безуспешно пытающихся спрятаться пичуг. Я, правда, переживаю и досадую из-за них. Это судьба, если бы их мог съесть я, исход мог бы быть совсем иным. Но в мире дела обстоят именно так. Будь мой, Ло Сяотуна, живот побольше, и то я не в состоянии был бы съесть всё мясо в Поднебесной. Подобно мужчине, испытывающему любовь к женщинам, как бы ни были велики его способности, не может он заключить всех женщин Поднебесной в свои объятия. Делать нечего, ничем помочь не могу. Вам, кусочки мяса в других тазиках, тебе, великолепное мясо из лучшей части быка, придётся быть как в пословице: вышла замуж за петуха, следуй за петухом, вышла замуж за пса, следуй за псом. Эти два мужлана стали есть заметно медленнее, свирепое выражение лиц сменилось каким-то глупым и томным. Они ещё ели, но жевали явно медленнее, щёки у них наверняка ныли, слюна уже не вы делилась, животы надулись как барабаны. Этого им было не скрыть от моих глаз, я знал, что они с трудом запихивают мясо в рот, оно ворочается у них во рту как сухой шлак, и его трудно глотать, словно в горле установлен некий затвор. Я понимал, что в разгар соревнования они уже не чувствовали радости от поедания мяса, оно стало для них мучением. Я также понимал, что в этот решающий момент они преисполнились по отношению к мясу отвращения и ненависти, им так и хотелось тут же извергнуть его изо рта и живота, но сделав это, они проиграют. Я заметил также, что мясо у них в тазиках уже потеряло прекрасный вид и аромат, и из-за испытанного позора и отвратительной внешности едоков оно стало выражать своё враждебное отношение к ним, испуская отвратительную вонь. В тазиках Лю Шэнли и Вань Сяоцзяна оставалось около цзиня мяса, но в животах обоих уже не было свободного места.
Не имеющее к ним никаких чувств мясо дошло в нервном расстройстве до того, что стало грызться между собой и ворочаться, устроив настоящую бурю в их животах. Когда начались эти мучения, я уже на сто процентов был уверен, что оставшееся в тазиках мясо они точно не съедят. Эти два агрессивных участника скоро должны были выбыть из соревнования. Ну, а мой настоящий соперник Фэн Техань, как сейчас дела у него? Гляну-ка я в сторону и посмотрю на него.
Покосившись, я увидел, как Фэн Техань накалывает железной палочкой кусок мяса и отправляет его в рот. По-прежнему жёлтое лицо, опущенные глаза, ничем не выдаёт себя. С самого начала пользуется железной палочкой, руки, естественно, чистые. Щёки тоже чистые, только на губах слой жира. Ест не быстро и не медленно, с полным спокойствием, словно не участвует в публичном соревновании, а наслаждается мясом один в углу небольшого ресторанчика. От такого его поведения сердце моё упало, я ещё раз почувствовал, что это соперник, с которым тяжело будет справиться. Эти двое со звериным оскалом сильны только с виду; как фазанье перо – внезапно налетит и быстро скроется. А вот таким свиным головам, томлённым на медленном огне, противостоять довольно сложно. Он вроде бы не заметил, что я наблюдаю за ним, потому что и бровью не повёл. Я стал более пристально наблюдать за ним и обнаружил, что, накалывая железной палочкой новый кусок мяса, он мгновение мешкает. И в результате отбрасывает лежащий перед глазами кусок вроде бы побольше и накалывает у края тазика кусок поменьше и с виду посуше. Я заметил, что пока он несёт этот кусок в рот, его рука задерживается в воздухе и слышится негромкий звук из глубины глотки. В глубине души я тотчас почувствовал огромное облегчение. Я понял, что поражение этого загадочного человека тоже стало явным. Выбор маленьких кусочков говорит о том, что желудок уже полон. Тело подёргивается, чтобы сдержать отрыжку, но за отрыжкой следует ворочающееся мясо. Мяса, оставшегося в тазике перед ним, примерно около цзиня. Безусловно, скрытых сил у него чуть больше, чем у моих соседей справа, но решимость и хладнокровие тоже могут дать ему сил продержаться до последнего и побороться со мной за победу. Я, конечно, надеялся получить равного по силам соперника, иначе соревнование потеряет какую бы то ни было зрелищность. И соревнование без соперников теряет всякий смысл. Сейчас, судя по всему, это опасение кажется лишним. Фэн Техань своим отчаянным сопротивлением может сделать мою победу вдвойне блестящей.
Почувствовав мой косой взгляд, Фэн Техань словно с вызовом глянул искоса в мою сторону. Я дружелюбно улыбнулся ему, потом зацепил кусок мяса, поднёс ко рту, словно целуя, продемонстрировал мясу свою любовь, затем, найдя губами и зубами текстуру мяса, отодрал одно волоконце, и мясо само попало мне в рот. Посмотрел на оставшееся мясо в руке, на его красно-коричневое сечение, поцеловал ещё раз и попросил не волноваться. Я жевал с той же, что и в начале, пылкостью и обострённостью чувств, в полной мере воспринимая его аромат и благоухание, упругость и гладкость – воспринимая его во всей полноте. Одновременно я выпрямил спину и живым взором, словно веером, обвёл лица собравшихся. Одни взволнованные, другие напряжённые. По ним было видно, кто за меня и надеется на мою победу; видел я и кто недоволен мной, они, естественно, надеялись, что я проиграю. Большинство, конечно, пришло просто поглазеть, без какой-либо ясной позиции, было бы состязание зрелищным, да было бы им весело. А ещё по лицам было видно, как им хочется мяса. Им было непонятно, почему Лю Шэнли и Вань Сяоцзян будто мучаются от того, что едят его. Это обычное для людей восприятие: когда кто-то смотрит со стороны, как другие едят мясо, естественно, трудно понять, насколько это мучительно, когда оно заполняет всё от желудка до горла и не идёт дальше. Я специально задержался несколько секунд на Лао Лане, чтобы обменяться с ним взглядами. Из его взгляда было видно, что он в меня верит. Я тоже взглядом сообщил ему: Лао Лань, будь спокоен, я тебя не разочарую. Насчёт другого хвастать не буду, но поедание мяса – это наш коронный номер. Ещё я заметил, что неизвестно, когда появились отец и мать, они стояли в задних рядах и мелькали туда-сюда, будто боясь, что я их замечу и это отразится на том, как я ем. Бедные сердца родителей всей Поднебесной. Я знал, что они больше всех надеются на мою победу, а также больше всех боятся, что я объемся. Особенно отец – этот неоднократно состязавшийся в еде на спор человек, старый атлет на аренах поедания, старый чемпион, добивавшийся побед на этих аренах – он, конечно, понимал все трудности такого состязания и, прежде всего, мучения после него. Его лицо становилось всё мрачнее, потому что, когда осталась четвёртая часть еды, соревнование вступило в самую трудную фазу. В это время, подобно тому, как бегун на длинные дистанции выходит на финишную прямую, это состязание не только в физической силе, но и во вместимости желудка и, конечно, в силе воли. Сила воли крепка – победишь, ослабла – непременно проиграешь. Когда дошёл в еде до крайнего предела, воистину даже волоконце мяса в горло не лезет. Для переевшего человека последнее волоконце мяса всё равно что последняя рисинка для перегруженного верблюда. В этом и заключается жестокость этого состязания. Отец в этом разбирается, вот я и заметил, что по мере уменьшения мяса в тазиках он становится всё более сосредоточенным и, в конце концов, его лицо словно покрылось толстым слоем лака и стало расплываться в моих глазах. Выражение лица матери было попроще, я заметил, что она жуёт вслед за мной, её губы двигались, словно она тоже жевала мясо, словно подсознательно помогая мне. Я почувствовал, как меня толкает в спину сестрёнка, и тут же услышал её шёпот:
– Брат, чаю хочешь?
Я жестом отмёл её предложение, это было против правил.
У меня в тазике осталось всего четыре куска мяса весом примерно полцзиня. Я быстро подцепил один палочками и съел, потом ещё один. В тазике осталось два куска размером с яйцо, они перекликались на дне, как два приятеля – через пруд. Немного шевельнувшись, я почувствовал тяжесть в животе. Но ясно понял, что ещё есть свободное место, и если чуть потесниться, то они как раз и влезут. Ладно, если победы не видать, хоть манеры соблюду.
После того как один из этих приятелей был съеден, остался один, он одиноко маячил в тазике, подняв крохотные, похожие на щупальца осьминога ручки, махал мне ими и звал, раскрывая малюсенькие рты, спрятанные за лесом ручек. Я шевельнулся, чтобы мясо улеглось в желудке, и высвободил немного места. Прикинув размер оставшегося куска, в душе я вдруг ощутил невероятное облегчение, поняв, что места в желудке для него хватит и ещё останется. Этот кусок просто места себе не находил, шуршал в тазике и подрагивал, я чувствовал, что ему так и хотелось, чтобы у него выросли крылья и он сам влетел бы мне в рот, скользнул по горлу, добрался до желудка и там воссоединился бы со своими братьями и сёстрами. Я уговаривал его на лишь нам двоим слышном языке, просил не горячиться и подождать немного. Хотелось, чтобы он понял: он последний кусок, который я съем на этом соревновании, и это большая удача. Потому что взгляды почти всех зрителей сосредоточились на нём. Он совсем не такой, как безымянные куски перед ним, он стал последним, на нём заканчивается соревнование, и это приковывает внимание всей толпы. Я хотел передохнуть, собраться с силами, поднакопить слюны и с самым тёплым чувством, в самом удовлетворённом настроении, в самом естественном состоянии, самым прекрасным движением завершить своё состязание. Во время этой передышки я ещё раз посмотрел, в каком состоянии мои соперники.
Глянул на Лю Шэнли, этого громилу с лицом разбойника, который уже потерпел сокрушительное поражение и находился в бедственном состоянии. Руки и рот склеены мясным жиром. Он раздражённо потряхивает руками, пытаясь избавиться от жира, застрявшего между пальцами. И как он сумеет это сделать? Мясной жир – это то же мясо, он его унизил, и оно затаило против него недоброе. Мясо насмерть спутало его, пальцы руки склеились, и он уже не мог, как ему удобно и легко, брать другие куски. Таким же образом склеились его губы, рот и язык, каждый раз раскрывая рот, он прилагал невероятные усилия, словно рот был полон вязкой сахарной глазури, которая лишает его радости своей тягучестью. После Лю Шэнли я взглянул на коротышку Вань Сяоцзяна, этого неудачника, измученного мясом. Он выглядел как упавшая в ведро с маслом крыса – омерзительно и жалко, то и дело поглядывая на оставшиеся в тазике куски. Измазанные жиром ручки подрагивали перед грудью, засунь он их в рот погрызть – ни дать ни взять крыса. Большая крыса, объевшаяся мясом так, что и с места не сдвинуться, большое брюхо надулось как барабанчик. Изо рта у него вылетали шелестящие звуки, как раз такие может испускать объевшаяся до смерти крыса. У этих двух парней уже не было сил бороться, они лишь ждали случая сложить оружие и сдаться.
Затем глянул на Фэн Теханя, моего настоящего соперника. Соревнование подходило к концу, а он всё так же придерживался хороших манер: руки чистые, рот опрятный, тело прямое. Но взгляд рассеянный. Он уже не мог, как совсем недавно, ответить мне острым, даже ядовитым взглядом. Он походил на статую с низким постаментом, которая уже подмыта водой и изо всех сил пытается сохранить своё достоинство, хотя обрушение неизбежно. Я понимал, что причина его рассеянного взгляда в том, что бремя для желудка уже невыносимо, что от ворочающегося мяса живот его ужасно болит. Было ясно, что эти куски мяса, словно гнездо беспокойных лягушек, активно ищут выход, и стоит ему чуть ослабить волю, мясо тут же вырвется наружу. Если такое извержение начнётся, от него уже мало что будет зависеть. Потому что контроль за такой сильной реакцией организма отражается у него на лице пугающим выражением скорби, а на самом деле это необязательно скорбь. В тазике перед ним было ещё три куска.
В тазике Лю Шэнли оставалось пять кусков. В тазике Вань Сяоцзяна – шесть.
Сначала откуда-то издалека прилетела большая чёрная муха, усыпанная белыми пятнышками. Покружившись в воздухе, она когтящим добычу коршуном спикировала на тазик Вань Сяоцзяна. Тот поднял ручонки, бессильно махнул ими пару раз и перестал обращать на неё внимание. Вслед за большой мухой со всех сторон налетело множество маленьких. Они с жужжанием кружили над нашими головами. Кое-кто в толпе стал в смятении поднимать голову и оглядываться. В косых лучах заходящего солнца мухи поблёскивали жёлтым, похожие на танцующие золотые звёздочки. Я понимал, что дело дрянь: эти маленькие твари прилетают из самых грязных мест в мире, на крылышках и лапках у них бессчётное число бактерий и вирусов, и, если даже у нас сопротивляемость высокая и дело не дойдёт до заражения, одна мысль о том, откуда они прилетают, внушает отвращение. Я понимал, что через несколько секунд они могут откуда угодно обрушиться на наши тазики с мясом. С молниеносной быстротой, прежде, чем муха опустилась на него, я схватил остававшийся в тазике кусок и целиком запихал в рот. А в это время мухи уже начали слетаться.
В мгновение ока и мясо в тазиках, и их края были облеплены мухами, их лапки двигались, крылышки посверкивали, хоботки жадно впивались в мясо. Вперёд вышли Лао Лань, врач и другие, чтобы помочь отгонять их, но мухи яростно взлетали и, словно боролись не на жизнь, а на смерть, упрямо устремлялись на лица людей. Под ударами многие попадали на землю. Но на места убитых и раненых со всех сторон налетало ещё больше. Люди очень скоро устали, им надоело, и они перестали отгонять их.
Перед появлением мух Фэн Техань по моему примеру засунул один из трёх кусков в рот, тут же схватил ещё один, но последний кусок этого треклятого мяса уже облепили мухи.
Ещё больше мух попало в тазики Вань Сяоцзяна и Лю Шэнли, от них даже цвет тазиков изменился. Встав, Вань Сяоцзян что было сил заорал:
– Сегодня не считается, не считается!..
Но стоило ему открыть рот для крика, как кусок полуразжеванного мяса выскочил у него из глотки и со звуком «уа» – не знаю, издал его кусок мяса или Вань Сяоцзян – шлёпнулся на землю. Почти сразу будто закопошился новорождённый зайчонок – это мухи тут же облепили его. Вань Сяоцзян уже ничего не мог поделать с собой, он зажал рот, подбежал к стене, опёрся о неё обеими руками, упёрся в неё головой, стал беспрестанно выгибаться всем телом, словно гусеница, у него открылась страшная рвота.
Лю Шэнли выпрямился, стиснув зубы, вытаращив глаза, и с притворно непринуждённым видом заявил Лао Ланю:
– Я вообще-то могу всё доесть, живот ещё наполовину пуст, но столько мух налетело, и мясо уже грязное. Тебе скажу так, малыш Ло, я не согласен, я не проиграл…
Не успел он договорить, как резко вскочил. Было такое впечатление, что его подкинуло под зад мощной пружиной. Мне-то было ясно, что никакой пружины у него под задом не было, это мясо в желудке яростно рванулось вверх, чтобы со страшной силой преодолеть глотку и ротовую полость, поэтому он непроизвольно вскочил. Лицо землистое, глаза выпучены, рот разинут, мускулы лица словно отмерли. Он в панике побежал в сторону Вань Сяоцзяна, не знаю, задом или ногой перевернул стул за своей спиной, а потом столкнулся с Хуан Бяо, который выбежал из кухни с мухобойкой в руках, от удара оба закачались, изо рта Хуан Бяо вылетела часть слова – полагаю, это было начало ругательства – Лю Шэнли тут же разинул большой рот, издал странный звук и выплеснул перед Хуан Бяо целую лужу полуразжеванной, слипшейся мясной массы. Хуан Бяо горестно взвыл, словно его укусил дикий зверь, стал сыпать самыми страшными ругательствами, отшвырнул мухобойку, вытер лицо, хотел пнуть Лю Шэнли, но промахнулся и, повернувшись, побежал назад в кухню, наверное, чтобы умыть лицо.
Во время короткой пробежки Лю Шэнли был воистину прекрасен, ноги колесом и не держат, ступни выворочены наружу в форме иероглифа «восемь», тяжёлый зад вихляет из стороны в сторону, посмотреть на него сзади – ну просто бегущая утка. Подбежав к забору, он встал рядом с малышом Ванем, тоже опёрся руками о забор, упёрся в него головой, и его стало громко тошнить – спина то выгибалась, то разгибалась, выгибалась, разгибалась…
Фэн Техань с полным ртом мяса и куском мяса в руке, с застывшим взглядом пребывал в состоянии молчаливого размышления. Взгляды присутствующих переместились на него. Потому что Лю и Вань уже проиграли, барахтался один Фэн Техань. По сути, он тоже проиграл, даже если бы проглотил кусок мяса, что у него во рту, съел мясо, что держал в руке, а также обсиженный целыми слоями мух кусок в тазике, то он всё равно проиграл бы мне по времени. Но народ продолжал ждать его, надеяться на него, как в беге на длинные дистанции, когда победитель уже пересёк финишную ленточку, зрители подбадривают того, кто упорно продолжает бежать. Я тоже надеялся, что он сможет продержаться до конца, доесть всё мясо, потому что у меня в желудке ещё осталось чуть-чуть места, чтобы поместить ещё кусок. А если бы это удалось, внутреннего восхищения исполнились бы те, кто обязательно смотрел всё до конца. Но Фэн Техань сдался. Вытянув шею и вытаращив глаза, он всё же проглотил мясо, что было во рту, и все ему захлопали. Он поднёс ко рту кусок, что держал в руке, поколебался на миг, а потом швырнул этот кусок в свой тазик. Мухи в тазике с жужжанием разлетелись, как искры с жаровни. Через некоторое время они вернулись, и в тазике воцарился покой. Опустив голову, Фэн Техань проговорил:
– Я проиграл.
Через минуту он поднял голову, повернулся ко мне и сказал:
– Сдаюсь.
Растроганный в душе, я сказал:
– Хоть ты и проиграл, но проиграл очень достойно.
Лао Лань громко провозгласил:
– Соревнование по поеданию мяса закончено, победил Ло Сяотун. Неплохо проявил себя и Фэн Техань. Что касается Лю Шэнли и Вань Сяоцзяна… – Лао Лань бросил презрительный взгляд на их фигуры и продолжал: – Что называется, без алмазного сверла взялись обрабатывать фарфор – в результате испорчены два тазика хорошего мяса. Отныне мы на предприятии должны чаще проводить подобные соревнования, чтобы работники мясокомбината умели есть мясо. Тебе, Ло Сяотун, не надо гордиться этой своей победой – в следующий раз, вполне возможно, появится молодец, который одолеет тебя. В другой раз соревнование не будет ограничено рамками нашего предприятия, мы должны придать ему общественный характер, с его помощью поднять рейтинг мясокомбината. Надо изготовить кубок, а победитель соревнования должен ещё получать денежный приз. Если не приз, наше предприятие будет предоставлять победителю право бесплатно есть мясо целый год…
Тут раздался звонкий голосок сестрёнки:
– Я тоже хочу соревноваться!
Её крик привлёк взгляды многих, и она стала центром внимания. Лицо сестрёнки раскраснелось, одна косичка торчит вверх, выразительные глазки, кругленькое тельце, бесконечно милая.
– Отлично, вот так герои выходят из молодёжи! В каждой профессии есть мастера своего дела! В чём положительная сторона политики реформ и открытости, в чём она выражается? Как раз в том, что не пропадают таланты любого человека. Поедание мяса – это тоже достижение, в этом тоже можно быть на голову выше других. Ладно, состязание завершилось. Закончившие смену по домам, пришедшие на работу – по цехам, – подвёл итог Лао Лань.
Шумно обсуждая произошедшее, все стали расходиться. Указав на блюющих у забора Лю Шэнли и Вань Сяоцзяна, Лао Лань спросил у врача:
– Доктор Фан, не надо ли уколы сделать этим двум?
– Какие уколы? Выблюются – и хорошо. – Доктор Фан указал подбородком в мою сторону: – Я всё-таки немного переживаю за этого парнишку, уж очень много он съел.
Лао Лань с улыбкой похлопал доктора по плечу:
– Тут вы, дружище, будьте покойны, он парень непростой, это бог мяса, правитель небесный с тем его и ниспослал, чтобы он ел мясо, у него и живот устроен, может быть, не так, как у нас. Верно, Ло Сяотун? Живот не пучит? Не нужно, чтобы доктор тебя осмотрел?
– Спасибо, у меня всё хорошо, – поблагодарил я доктора и Лао Ланя, – я правда чувствую себя очень хорошо.
