Хлопушка тридцать пятая

Моё повествование прервали пронзительные завывания сирен «Скорой помощи». Сперва приехали две машины со стороны Сичэна, с запада, потом две со стороны Дунчэна, с востока. Следом ещё по две с той и другой стороны. После того, как все шесть машин встретились на шоссе, две свернули на газон. Остальные четыре остановились посреди шоссе. И без того напряжённую обстановку ещё более тревожной делали проблески красно-зелёных мигалок на крышах машин. Из них быстро выскочили люди в белых халатах, белых шапочках, голубых масках, с аптечками или носилками. Они помчались к продавцам мяса. Там десяток человек образовали круг. Врачи растолкали толпу, и их глазам предстали больные: одни упали от головокружения, другие катались по земле, третьи согнулись, обхватив руками живот, и их тошнило, кто-то постукивал кулаками по спине блюющих, кто-то рядом с лежащими без сознания выкрикивал имена близких. Прорвавшись к больным, врачи первым делом провели быстрый осмотр и оказали первую помощь потерявшим сознание и катавшимся по земле, потом без лишних слов положили их на носилки и бегом унесли. Носилок не хватало, и зеваки, окружившие больных, под руководством медработника стали поднимать отравившихся и уводить поближе к каретам «Скорой помощи». Машинам, прибывшим со стороны Дунчэна, загородила дорогу «Скорая помощь», вокруг, насколько хватало глаз, собралось больше сорока машин. Водители раздражённо давили на клаксоны. Звук клаксона режет ухо. Это самый неприятный звук на земле. Мудрейший, если я стану самым главным на земле, первым делом распоряжусь под страхом смертной казни расплющить все клаксоны. Тех, кто посмеет сигналить клаксоном, лишать слуха. Подъехали полицейские машины. Из них высыпали полицейские. Одного водителя грузовика, который беспрестанно давил на клаксон, несмотря на убеждения не делать этого, вытащили из машины. Тот бешено сопротивлялся. Рассвирепевшие полицейские схватили его за горло и спихнули в придорожную канаву. Мокрый с головы до ног, этот человек выбрался из канавы и с акцентом чужака крикнул:

– Я на вас сообщу куда следует, из обоих городов полицейские – одни бандиты!

Полицейские приблизились к нему, и он прыгнул в канаву уже по своему почину. «Скорые», загруженные отравившимися, при помощи полицейских сначала выруливали во двор перед храмом, затем разворачивались и по узкому промежутку вдоль дороги разъезжались по своим больницам. Несколько полицейских машин расчищали им дорогу, один полицейский, высунувшись из окна, громко приказывал прижаться к обочине и остановиться тем, кто ещё пытался протиснуться вперёд. На примыкающей к шоссе лужайке собралась группа больных. Их громко тошнило, они стонали, и эти звуки смешивались с громкими командами полицейских, регулирующих движение. Несколько «буханок» полицейские на время реквизировали для отправки больных в город. Водители возражали, но выхода у них не было. Один человек, похожий на ганьбу с невысоким положением, сердито воскликнул:

– Вот ведь люди, жрать надо меньше!

На него зыркнул смуглолицый верзила-полицейский, и он тут же закрыл рот, встал у дороги и закурил. Выгруженные полицейскими пассажиры «буханок» собрались во дворике, одни заглядывали в храм, другие оглядывали с ног до головы стоящего в солнечном свете на улице бога мяса. Один малый, судя по всему, исполненный зависти к празднику мяса, который проводили оба города, злорадно проговорил:

– Ну что, праздник мяса подошёл к концу.

Другой подхватил:

– Просто безобразие, у Плешивого Ху непомерное честолюбие, напридумывает всякой ерунды, начальству повсюду нравится, идут ради него на растраты. На сей раз этому негодяю хватит, чтобы целый чайник вина выпить. Если все в живых останутся, ещё куда ни шло, а вот если пара десятков человек погибнет…

Вышедшая из-за большого дерева женщина с яростным блеском в глазах строго спросила:

– Директор У, если в двух наших городах погибнет несколько десятков человек, какая вам может быть от этого польза?

Малый сконфузился:

– Сказанул, не подумав, простите великодушно, мы как раз собираемся на обратном пути позвонить, чтобы наши больницы прислали людей вам на подмогу.

Женщина-ганьбу громко крикнула в мобильник:

– Чрезвычайно срочно! Никаких переговоров о цене! Мобилизуйте все силы, люди нужны – выделите, деньги нужны – соберите. У кого возникли проблемы – решайте!

Приехали пара «Ауди A6» с полицейским эскортом, из машины вышел мэр Ху. К нему подошли с докладом несколько руководящих работников. Слушая их на ходу, мэр со строгим выражением лица направился к больным.

Не столько под руководством отца, сколько под моим дела на мясокомбинате Хуачан пошли своим чередом, он начал производство.

Когда я ел мясо на кухне, Хуан Бяо сказал:

– Номинально твой отец, почтенный, является директором предприятия, а по сути дела настоящий директор – ты.

Слова Хуан Бяо пришлись мне по душе, но я строго сказал:

– Ты, Хуан Бяо, следи за тем, что говоришь. Услышь твои слова мой отец, ему бы вряд ли это понравилось.

– Это не мои слова, почтенный, все так говорят вполголоса. Я от рождения говорить не горазд: услышу, кто что скажет, в душе не могу всё удержать, вот и хочу тебе передать.

– А что они ещё говорили? – как бы мимоходом спросил я.

– Ещё все говорят, что рано или поздно Лао Лань уволит старого Ло и назначит вместо него Ло младшего, – ответил Хуан Бяо. – Если, почтенный, Лао Лань и впрямь хочет, чтобы ты занимался делами, тебе тоже не следует скромничать, как чиновники отец и мать тебе не ровня.

Я сосредоточился на мясе и больше обращал на него внимание, но прерывать его подзадоривания тоже не собирался. Вылетавшие у него изо рта льстивые слова – наполовину ложь, наполовину правда – походили на приправы к поданному мясу, они возбуждали аппетит, и в глубине души мне было приятно. После тазика съеденного мяса на душе разлились полнота и удовлетворение. Мясо в желудке переваривалось, я одурел от еды и чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Если сейчас оглянуться и подумать, то могу сказать, что эти дни – счастливая полоса в моей жизни. Когда я только начал в рабочее время ходить есть мясо в столовую, я ёжился от страха, боялся, что меня увидят, а потом уже сидел открыто и чинно. Наладив производство в цехе, я говорил Яо Седьмому:

– Старина Яо, ты тут пригляди ненадолго, я схожу на кухню, поразмышляю.

– Можете спокойно идти, начальник, – послушно отвечал Яо Седьмой, – если что, сразу за вами приду.

Это всё была не моя работа – организация управления, помощь родителям в устранении противоречий и налаживание отношений с Яо Седьмым, это Яо Седьмой из кожи вон лез, чтобы я не мог не поставить его на важный участок работы. У меня не было полномочий назначить его каким-нибудь начальником, но, когда меня не было в цехе, он, по сути дела, заменял меня. Изначально я хотел отблагодарить дядюшку Чэн Тяньлэ, но тот из-за своего странного характера ходил целыми днями с кислым лицом и не говорил ни слова, будто все вокруг ему должны и не возвращают долг, и от оставленного им когда-то хорошего впечатления почти ничего не сохранилось.

Я знал, что многие, в том числе и Яо Седьмой, недовольны тем, что я в рабочее время хожу на кухню есть мясо. Сладкоречивый, вечно с улыбочкой на лице – сказать, что он там думал про себя, я с уверенностью не мог. Но мне не было дела до них, зачем они мне нужны, моя жизнь – мясо, его я люблю больше всего, оно становится моим у меня в животе, только тогда оно – моё. Когда оно оказывается у меня в животе, душа радуется, а они недовольны, завидуют, сердятся от голода, но это их дело, пошли они все, я за их настроения не отвечаю.

Я раньше говорил Лао Ланю и родителям, что, если они хотят, чтобы мясокомбинат процветал и развивался, нужно, чтобы я был полон кипучей энергии, чтобы вдохновение не иссякало; а чтобы я был полон кипучей энергии, чтобы не иссякало вдохновение, нужно обеспечить меня мясом. Только если мой живот насыщать мясом, будет эффективен мой мозг. Если у меня в животе мяса не будет, мой мозг будет работать, как заржавевший механизм. На моё требование родителям и ответить что-то было неловко, а Лао Лань расхохотался:

– Ло Сяотун, завцеха Ло, неужели мы, представительный мясокомбинат, не обеспечим тебя мясом? Ешь, ешь от пуза, ешь больше положенного, ешь вне ассортимента, ешь для престижа мясокомбината. – Потом он обратился к моим родителям: – Старина Ло, Юйчжэнь, умеющие есть мясо живут в знатности и богатстве, у голодранцев такого брюха не бывает. Верите, нет? Не верите, а я вот верю. Сколько человек должен съесть за жизнь мяса, определяется от рождения, тебе, Ло Сяотун, видать, назначено тонн двадцать. Не съешь – владыка Ло-ван тебя не примет.

Лао Лань снова расхохотался, засмеялись и родители.

– Хорошо ещё, что у мясокомбината есть такие возможности, – сказала мать, – другое предприятие вряд ли тебя прокормит.

– Дело не в том, прокормит или нет, – вдруг вдохновенно заявил Лао Лань. – Мы можем провести конкурс на поедание мяса, в городе проведём, на телевидении, Сяотун займёт первое место, это же будет невероятная реклама нашего предприятия! – Лао Лань сжал кулак и помахал перед лицом: – Обязательно нужно провести, мысль действительно превосходная. Сами подумайте: ребёнок зараз съедает тазик мяса, к тому же он может слышать, как оно с ним говорит, он может видеть выражение его «лица» – он наверняка сможет обойти всех участников, такие кадры, донесённые с помощью телевидения в тысячи домов, произведут впечатление, да ещё какое! Сяотун, ты к тому времени станешь знаменитостью. Начальник цеха на нашем мясокомбинате Хуачан, да ещё поедающий произведённое на нашем предприятии мясо… Ты прославишься, а вслед за тобой прославится и наше предприятие. К тому времени мясо производства нашего комбината станет лучшим, фирменным мясом, которое народ спокойно может есть. Сяотун, поедание мяса – твой вклад в наше предприятие, чем больше ты съешь, тем больше вклад.

Отец покачал головой:

– Что же это получается? Чемпион по поеданию мяса, винный бурдюк и мешок с мясом?

– Старина Ло, какое же у тебя отсталое представление, – вздохнул Лао Лань. – Ты что, телевизор не смотришь? На телевидении часто проводятся подобные конкурсы: кто больше выпьет пива, кто больше съест блинчиков с мясом, есть даже конкурс по поеданию листьев с деревьев, вот разве что конкурса по поеданию мяса не было. Наш конкурс и впрямь нужно провести, он может оказать воздействие на людей не только внутри страны, но и во всём мире. Наше мясо будет продаваться не только на внутреннем рынке – мы выйдем на мировой, пусть народы всего мира отведают наше фирменное мясо Хуачан, которое можно есть, не беспокоясь о его качестве. Тогда ты, Ло Сяотун, прославишься на весь мир.

– Лао Лань, ты, что ли, тоже, как Сяотун, пьянеешь от мяса? – усмехнулась мать.

– У меня нет таких способностей и везения, как у твоего сына, чтобы испытывать опьянение от мяса, – сказал Лао Лань, – но я могу оценить силу его воображения. Ваше отношение к нему никуда не годится. Ваша самая большая проблема в том, что вам нравится постоянно смотреть на Сяотуна родительским взглядом, так дело не пойдёт. Во-первых, вы должны забыть, что Сяотун – ребёнок, во-вторых, забыть, что он ваш ребёнок. Без этого вы не сможете оценить Сяотуна и тем более признать его одарённость. – Потом он обратился ко мне: – Племяш, у нас всё по принципу «сказано – сделано», так что конкурс по поеданию мяса мы непременно проведём если не в первой половине года, то во второй, если не в этом году, то в будущем. Твоя сестрёнка ведь тоже знает толк в том, как мясо есть, верно? К тому времени и её пошлём вместе с тобой. Это будет вообще блеск… – Он настолько возбудился от собственной идеи провести конкурс, что глаза его сверкали, а сам он говорил, размахивая руками, будто разгоняя комаров. В конце концов, со слезами на глазах и волнением в голосе он обратился ко мне: – Сяотун, племяш, когда я вижу умеющего есть ребёнка, душа моя полнится самых разных чувств. В этом мире только два человека обладают талантом поедания мяса: один – это ты, другой – безвременно погибший сын моего третьего дядюшки…

Позже Лао Лань отдал распоряжение Хуан Бяо поставить на кухне новую плиту с железным котлом, сказав, что в нём будет готовиться мясо для Ло Сяотуна. Он потребовал, чтобы в этом котле постоянно кипел мясной отвар и постоянно было мясо. По словам Лао Ланя, если Ло Сяотуну гарантировано мясо, то в этом – основа процветания и развития мясокомбината.

После того, как стало известно, что я каждый день хожу на кухню и бесплатно ем мясо, тем более после того, как разлетелась новость о планах Лао Ланя в подходящее время провести в городе конкурс по поеданию мяса, трое недовольных рабочих остановили меня у ворот цеха промывки и стали задираться:

– Ло Сяотун, хоть твой отец директор, мать главный бухгалтер, а ты начальник цеха, хоть Лао Лань – твой названый отец, мы тебе подчиняться не будем! Экая важная персона нашлась! Ни одного иероглифа не знаешь, невежда неграмотный, брюхо отращивать на мясе тебе разрешили?!

Я прервал их на полуслове:

– Сперва должен сказать вам, что Лао Лань никакой не названый отец мне, и то, что я не знаю ни одного иероглифа, – неправда. Знаю немного, но достаточно для моего пользования. Кроме того, что я умею есть мясо – правда, но живот у меня небольшой, сами откройте глаза и посмотрите – большой, что ли? Эка невидаль, если у человека живот большой и ест он много, а вот если живот небольшой, хоть ест человек много, – это ещё суметь надо. Не будете подчиняться? С этим пожалуйте к Лао Ланю, можем помериться силами: если проиграю, начальником цеха больше не буду, да и на предприятии не задержусь, пойду странствовать или в школу учиться. Конечно, если проиграю, принимать участие в конкурсе по поеданию мяса определённо буду не я, а скорее всего кто-то из вас.

– Нам идти к Лао Ланю без толку, – сказали они. – Хоть ты и не признаёшь, что Лао Лань твой названый отец, мы видим, что он испытывает к тебе чувство, и довольно глубокое, между вами особые отношения, иначе он не смог бы назначить тебя, пацана, у которого ещё волосы на пипиське не выросли, начальником цеха, да ещё предоставить особое право есть мясо, когда угодно.

– Если вы хотите посоревноваться со мной в поедании мяса, я могу принять вызов. Это такой пустяк, что не нужно ждать одобрения Лао Ланя.

– Да, ни в чём другом мы с тобой мериться не хотим, – сказали они, – именно в поедании мяса. Считай, совершенствуемся вместе с тобой. Если ты даже с нами не сравнишься, то просто не надо ни на какой конкурс ехать, не только ты лицо потеряешь, но и мясокомбинат. Более того, и мы тоже. Поэтому мы хотим с тобой помериться, по крайней мере, наполовину это будет справедливо.

– Ладно, тогда завтра и начнём, – сказал я, – раз вы говорите, что наполовину это будет справедливо, я тоже не буду относиться к этому кое-как. Об этом надо и впрямь доложить Лао Ланю. Бояться не надо, всю ответственность беру на себя. Мы не можем есть просто так, нужно установить некие правила. Во-первых, соревнуемся, конечно, в том, кто больше съест. Ты съел один цзинь, я съел восемь лянов, тут, естественно, я проиграл. Второе – это соревнование в скорости, оба съели один цзинь, ты затратил на это час, а я полчаса, значит, я выиграл. Третье – это поведение после соревнования: если, съев всё, ты отбегаешь в сторону и тебя начинает тошнить, рвать, это выигрышем не считается. Выигрыш – это когда тебя не тошнит, не рвёт, когда ты сохраняешь прекрасные манеры и превосходное поведение. Есть ещё одно условие: соревнование нельзя проводить лишь один раз, необходимо его продолжение в течение трёх или пяти дней, даже одной недели, одного месяца. То есть если соревнование проводится сегодня, завтра должно быть его продолжение. Пройдут соревнования завтра – они должны продолжиться послезавтра. Я знаю, что, если в первый день человек может съесть три цзиня мяса, на второй день он сможет съесть лишь два цзиня, а на третий, боюсь, и с одним цзинем не управится. Это нельзя считать умением есть мясо и уж тем более любовью к нему. Только настоящий почитатель мяса может каждый день сохранять к нему пламенные чувства, и ему не надоест ежедневно есть его…

Они нетерпеливо прервали меня:

– Ну-ка, хорош похваляться, парнишка, кого запугать хочешь? Болтать горазд, а как насчёт мяса поесть? Разве есть мясо не значит в рот его закидывать? Кидай, знай, больше, быстрее, не блюй, как всё съел – это, считай, победил?

Я кивнул:

– В общем правильно понимаете.

– Тогда отправляйся к Лао Ланю и поговори с ним, скажи, что мы готовы посоревноваться с тобой.

Один шлёпнул себя по животу:

– Лучше всего сегодня соревнование устроить, моё брюхо давненько не видело лакомого кусочка.

Ещё один из них заявил:

– Скажи своему названому отцу, который таковым не является, пусть лучше приготовит мяска, я зараз полбыка слопаю!

– Подумаешь – полбыка! – встрял ещё один. – Даже дырку у меня меж зубов не заполнит, я за один присест целого быка умну.

– Ладно, ждите, – усмехнулся я. – Теперь вам ничего другого и есть не надо, оставьте место в животе.

Они со смехом хлопали себя по животам:

– Тут всегда пусто!

– Вы ведь, возвращаясь домой, приветствуете домашних, – сказал я. – Если мяса переешь, то и помереть недолго.

Они презрительно посмотрели на меня, потом дружно расхохотались, а когда отсмеялись, один из них, похоже, выражая общее мнение, заявил:

– Ничего страшного, малец, наша жизнь ничего не стоит.

А ещё один добавил:

– Хоть и помрёшь, зато с полным животом мяса!