Хлопушка тридцать третья

В одном из залов ресторана Хуайянчунь, находившемся на третьем этаже роскошного отеля, на большом круглом трёхметровом столе расставлены несколько десятков превосходных блюд. На стене прямо напротив входа экран из красного бархата оформляет позолоченный рисунок «Дракон и феникс предвещают радостное событие». Вокруг стола расставлены двенадцать стульев с высокими спинками, но занят лишь один из них – там сидит Старшóй Лань. Двумя руками он подпирает подбородок, взгляд его мрачен и расстроен. От некоторых роскошных блюд на столе ещё поднимается пар, другие уже остыли. В зал входит официант в белом, его ведёт барышня-метрдотель в красном европейском костюме. В руках официанта большой позолоченный поднос, на нём поднос поменьше, на котором, распространяя изумительный аромат, плавает что-то съестное в золотистом соусе. Метрдотель снимает маленький поднос с большого, ставит перед Старшим Ланем и шёпотом говорит:

– Господин Лань, это носовые хрящи и жилы знаменитого китайского осетра из реки Хэйлунцзян, их обычно называют «кости дракона», и в феодальном обществе такое блюдо подавали императору. Приготовить это блюдо довольно непросто, необходимо три дня и три ночи вымачивать их в светлом уксусе и сутки варить в фазаньем бульоне. Эти «кости дракона» собственными руками готовил наш хозяин, отведайте, господин, пока горячее.

Старшóй Лань равнодушным тоном даёт указание:

– Разделите на две порции, упакуйте с собой и отправьте Фэйюнь в особняк Фэнхуаншань одну порцию для Наполеона, а другую – для Вивьен Ли.

Девица-метрдотель удивлённо поднимает тонкие узкие брови, но не смеет комментировать его слова. Старшóй Лань встаёт и говорит:

– Приготовьте чашку лапши с луком и принесите мне в номер.

Приказом Лао Ланя я был назначен начальником цеха по промывке мяса и в один прекрасный день наконец-то вступил в должность.

Первым моим предложением после поступления на комбинат было объединить цеха забоя собак и баранов, чтобы высвободить место для впрыскивания воды. То есть любой скот должен был пройти через этот цех и только потом поступать в цеха забоя. Лао Лань размышлял над этим моим первым предложением ровно минуту, потом уставился на меня, сверкнул жёлтыми яблоками глаз и решительно сказал:

– Хорошо!

Орудуя красным и синим карандашами, я начертал на белом листе бумаги сложившийся у меня в голове план цеха впрыскивания воды. Лао Лань не высказал к моему наброску никаких критических замечаний, восхищённо глянул на меня и громко сказал:

– Действуй!

У отца критических замечаний оказалось немало, он даже сказал, что я безобразник. Но я видел, что в душе он относится ко мне с большим уважением. Поговорка гласит: «Никто не знает человека лучше, чем его собственный отец»; с другой стороны, можно сказать: «Никто не знает отца лучше, чем его сын». Я знал его образ мыслей, как свои пять пальцев. При виде меня, стоящего в цехе перед бывшими мясниками-частниками, а теперь работниками мясокомбината, и чётко отдающего распоряжения, у него хоть и возникали какие-то мысли, в основном в душе он был доволен. Человек может завидовать кому-то, но обычно не завидует собственному сыну. Отец выказывал мне недовольство, но не потому, что я обскакал его, а потому, что его беспокоила моя зрелость не по годам. Потому что у нас считалось, что слишком умный ребёнок долго не проживёт. Чем больше ума я проявлял, тем больше он ценил меня, тем больше возлагал на меня надежд; чем умнее я казался, тем выше, в соответствии с этими старинными представлениями, была вероятность моей преждевременной смерти. Вот отец и попал в этот заколдованный круг.

Вспоминая сейчас об этом, я полагаю, что двенадцатилетний мальчик, который изобрёл способ впрыскивания воды живому скоту, самостоятельно переделал целый цех, а кроме того, руководил коллективом из двадцати с лишним рабочих, наладил высокоэффективное производство, действительно был настоящим чудом. Вспоминая себя в то время, могу лишь с чувством вздохнуть:

– Ну и крутым же я был, мать его, в те годы!

Мудрейший, прямо сейчас поведаю тебе о том, какой я крутой был в то время. Опишу лишь наш цех впрыскивания воды и как я там работал, и ты тут же поймёшь, какой я был крутой.

Предприятие наше строго охранялось. Мы должны были принимать меры предосторожности не только против коллег, приходивших выведать, что и как, но, против злокозненных журналистов, которые собирались тайно заснять то, что делается в цехе. Конечно, другим мы объясняли, что задерживаем злоумышленников, собиравшихся отравить мясо. Хотя придуманный мной способ предполагал, что мы не впрыскиваем воду в мясо, а промываем мясо живого скота, но под пером этих высасывающих всё из пальца репортёров что угодно могло быть приукрашено до неузнаваемости. Касательно этой братии могу сказать, что с ними связан один из самых ярких эпизодов в моих воспоминаниях.

В первый же день после того, как Лао Лань объявил о моём вступлении в должность, к ним обратился я:

– Если вы считаете меня маленьким мальчиком, то вы ошибаетесь. Я меньше вас только по росту и возрасту, но мои познания больше ваших, и мозгами я пользуюсь лучше. То, как вы будете работать, я буду видеть и запоминать. Про каждого из вас буду докладывать Лао Ланю, вы можете не бояться меня, но вам следует бояться Лао Ланя.

Тут вмешался Лао Лань:

– Меня тоже не стоит бояться, потому что все вы работаете на себя, а не на Лао Ланя, а также не на Ло Туна и Ло Сяотуна. Мы поручили Ло Сяотуну важную задачу, потому что голова у него свободна, у него оригинальное мышление, которое способно придать жизненную силу нашему мясокомбинату. Какую жизненную силу, вы, может быть, не понимаете, но что такое деньги, вы, должно быть, понимаете, так вот жизненная сила и есть деньги, прибыль мясокомбината приносит деньги, и тогда деньги могут оказаться в руках каждого. А когда в руках каждого есть деньги, можно есть и пить припеваючи, можно строить дома, женить сыновей, собирать приданое дочерям, можно распрямить сгорбленную спину. Вы все знаете, – продолжал Лао Лань, – что забивать скот частным образом строго запрещено, иначе я не смог бы основать этот мясокомбинат. Если кто и осмелится тайно резать скот, он может в лучшем случае подвергнуться разорительному штрафу, а то и отправиться в изолятор временного содержания посидеть на корточках в камере. Я основал мясокомбинат для всех, потому что жители нашей деревни наиболее сильны именно в забое. В этом деле все мастера, а в другом лишь любители. Хотя приходится заниматься и уходом за скотом, осваивать обработку мяса, в конце концов, это всё равно связано с забоем, связано с мясом. Тут я делаю следующий вывод: если на мясокомбинате дела будут идти хорошо, будет хорошо и всем, если на комбинате дела пойдут плохо, всем будет нечего есть. Но если мы хотим, чтобы дела на комбинате шли хорошо, нужны совместные усилия. Чем больше хвороста, тем выше пламя. Дружной работой можно горы свернуть. Как говорится, когда восемь бессмертных переправляются через море, каждый демонстрирует свои способности. У кого есть способности, того и нужно выдвигать. На первый взгляд Сяотун ещё ребёнок, но, с моей точки зрения, он уже не ребёнок, а очень способный человек. А если способный, то нужно его использовать. Конечно, даже если Сяотуна держать в обеих руках, он не станет «железной чашкой риса», будет работать хорошо, пусть работает дальше, ну а если будет работать плохо, мы от его услуг откажемся. Так что давай, управляющий Сяотун, командуй.

Сейчас, по прошествии лет, выступая перед людьми, я, наоборот, начинаю стесняться, а тогда вёл себя перед людьми как безумный, у меня было горячее желание выступать, и чем больше было людей, тем более я распалялся. Руководил я этими недавними мясниками, а теперь рабочими, как отважный пастушок понукает тупых коров. В соответствии со своим наброском на бумаге я велел им сначала установить в центре цеха два высоких железных поручня, а поперёк этих толстенных поручней положить множество железных палок из проволоки, чтобы получилась большая рама. Я распорядился также сварить из новенькой белой жести два огромных резервуара и надёжно укрепить их на прочных железных подставках в конце цеха. Две железные трубы, тянувшиеся из нижней части этих резервуаров, проходили перед поручнями через весь цех. На этих трубах через каждые два метра был установлен водопроводный кран с надетым на него прозрачным резиновым рукавом. Вот и всё оборудование цеха впрыскивания воды. Оборудование на самом деле очень простое, но сложное не годилось, используемое оборудование было понятным. Я видел, как рабочие, выполняя свою работу, подмигивали друг другу, а некоторые потихоньку посмеивались. Ещё я услышал, как один вполголоса проговорил:

– А это для чего? Клетки для цикад привязывать?

Я безо всяких церемоний громко продолжил:

– Да, это клетки для цикад привязывать, хочу, чтобы в них эти тупые коровы помещались!

Я знал, что эти рабочие на самом деле ещё недавно были самыми никчёмными смутьянами в деревне, большинство – нелегальными мясниками, они ничуть не считались со мной, они считали, что назначение желторотого пацана начальником цеха глупостью со стороны Лао Ланя, а ещё большей глупостью – мой проект и моё руководство. До разъяснений я не опускался, зная, что это бесполезно, в конце концов, пусть за меня заговорят факты. А пока делайте то, что вам говорят, и думайте себе на здоровье всё то, что вы там думаете.

Когда оборудование в цехе было установлено, рабочие отошли в сторонку, кто, опустив голову, закурил, кто посматривал туда-сюда. Ведя за собой отца и Лао Ланя, я осмотрел цех, попутно объясняя им назначение каждого устройства. После осмотра я обратился к курильщикам:

– Если завтра позволите себе курить в цехе, вычту половину месячной зарплаты.

На лицах курильщиков отразилось неудовольствие, но бычки они погасили.

На другой день утром шесть рабочих, назначенных на доставку воды, наполнили эти два больших резервуара. Вообще-то я мог спроектировать электрический насос, который качал бы воду из колодца и доставлял бы по трубам в резервуары, но это увеличило бы затраты, а самое главное – я считал, что в этом нет смысла, что это некрасиво, не зрелищно. Мне нравилось смотреть, как эти шестеро рабочих с коромыслами на плечах весело и с энтузиазмом снуют между колодцем и цехом.

Наполнив резервуары, рабочие собрались у ворот цеха и отдыхали, опираясь на коромысла. Я ещё раз прочёл им наставление:

– Как только начнётся впрыскивание воды, вы должны с начала до конца обеспечивать её наличие в баках, перерыва быть не должно.

Ударяя себя по груди, они заверили меня:

– Не беспокойся, управляющий.

Выглядели они радостно. Я понимал, откуда эта радость – вообще-то для обеспечения постоянного наличия воды в баках хватило бы и четырёх рабочих, но с четырьмя было бы как-то малолюдно, не было бы оживлённой атмосферы, поэтому я добавил ещё двоих.

Ещё не началась рабочая смена, а отец, мать, а также Лао Лань прибыли заранее. Вместе с ними я сделал круг по цеху, оживлённо жестикулируя, объяснил технические вопросы, чтобы ещё больше подчеркнуть значимость этого события. Сестрёнка, которая эти несколько дней хвостиком следовала за мной с армейской жестяной флягой, наполненной подслащённой водой (это я перенял у матери с тех пор, когда мы с ней собирали утиль), всякий раз, когда я давал какое-нибудь указание, она поднимала большой палец и восхваляла меня:

– Молодец, брат! – Потом отвинчивала крышку фляги и совала мне: – Попей, брат.

Когда отец с Лао Ланем всё проверили, началась рабочая смена. Чтобы обозревать весь цех, я встал на стоявший у входа стул и крикнул рабочим:

– Ну как, готовы?

Те на момент застыли и тут же гаркнули, как было заранее отрепетировано:

– Готовы, начальник, командуй!

Они специально изобразили добросовестные усилия, чтобы торжественная церемония выглядела немного смешной. Я заметил язвительные улыбочки на губах некоторых озорников. Обращать внимание на это я не стал, потому что был в полной готовности и знал, что могу добиться успеха. И стал раздавать указания дальше:

– А теперь бегом в хлев и приведите быков на убой!

Подхватив простые поводья и узды, рабочие громко ответили:

– Поняли!

– Пошли! – крикнул я и, подражая привычному движению героев в кино, поднял руку и резко рубанул.

С каменными лицами рабочие изображали торжественность момента. Я знал, что всем хотелось рассмеяться, но в присутствии Лао Ланя и моих родителей они не смели. Пчелиным роем они выбежали из цеха, толкаясь и сталкиваясь друг с другом. На предварительной репетиции я водил их к коровнику, поэтому они привычно помчались прямо туда. Коровник располагался на пустыре в юго-восточной части предприятия. Пустырь был окружён изгородью, там паслись сто голов недавно купленных нами быков. Каналы приобретения были разные. Тут были быки, которых привели крестьяне из окрестных деревень. Были пригнанные барышниками. Были и тихонько доставленные ночью орудовавшей в западных уездах шайкой воров. Вместе с быками в хлеву у нас содержались также десять ослов, пять старых мулов и семь старых лошадей. Было ещё несколько грубошёрстных верблюдов, похожих на стариков, которые надели по жаре куртки на подкладке. У нас были любые животные, которые могли после забоя стать мясопродуктами. Рядом с коровником был построен свинарник, где вместе со свиньями содержались бараны, козлы, домашние и молочные овцы. Мы закупили также партию мясных собак. Эти собаки, выкормленные по рецептурным добавкам, похожи на бегемотов: они были тучными, с замедленными движениями, совершенно утратившими собачью живость и ум. Они из тех глупых собак, которые, если их определить охранять дом, будут при виде вора встречать его, виляя хвостом, а на хозяина скалиться и лаять. Всякая скотина должна пройти через наш цех впрыскивания воды. Прежде всего в то время мы сосредоточились на забое быков. Наше предприятие наладило в городе поставки на несколько рынков сельскохозяйственных продуктов и в несколько мясных магазинов. Народ в городе ест порывами, как ветер. Напишут в газете, что по пищевой ценности говядина выше других видов мяса – городские начинают есть говядину как сумасшедшие, и мы сосредоточиваемся на забое быков. Пройдёт какое-то время, в газете сообщат, что пищевая ценность свинины выше говядины – и мы в основном забиваем свиней. Лао Лань первым из промышленников-крестьян понял важность средств массовой информации, он давно уже говорил нам, что вот разбогатеет наш мясокомбинат, будем выпускать собственную «Мясную газету» и каждый день информировать о нашем мясе. Ну да хватит болтать – от коровника уже бегут наши рабочие, каждый с двумя быками в поводу. Есть быки послушные, которые резво бегут за тем, кто их ведёт; есть капризные, которые что-нибудь вытворяют всю дорогу, вертят головой, мечутся. А один чёрный бык скинул простую узду, задрал хвост и, лягаясь во все стороны, рванулся к воротам. Кто-то заорал:

– Задержите его, задержите!

И кто осмелится задержать его? Никто не осмелится, ведь так подденет рогом, что если не взлетишь в воздух, то свалишься кучей гнилого мяса. Я немного растерялся, но не запаниковал и громко крикнул:

– Посторонись!

Подобно артиллерийскому снаряду, бык врезался прямо в ворота, раздался громовой удар, бычья шея свесилась набок, тело подлетело вверх, а потом повалилось на землю.

– Отлично! – закричал я. – Вяжите его быстрее.

Рабочие с вожжами и недоуздками осторожно подступились к быку, согнувшись и раскорячив ноги, чтобы, если что, отскочить и убежать. На самом деле их переживания были напрасны: чёрный бык так ударился о ворота, что потерял ориентацию. Он покорно позволил надеть на себя недоуздок, покладисто встал и смирно проследовал за человеком к воротам цеха. Глаза налились кровью, в них теплились лучики смущения, как у набедокурившего малыша, которого поймал учитель. Этот небольшой эпизод немало оживил атмосферу. Всё хорошо, ничего плохого нет. В мгновение ока люди и животные столпились в больших воротах впрыскивательного цеха. Может быть, животных привлекла свежая вода? Опережая друг друга, скот напирал в ворота. Шестерых стоявших у входа и безучастно наблюдавших за происходящим водоносов скотина оттеснила к стене, беспорядочно звенели сталкивавшиеся вёдра. Я громко крикнул:

– Ну куда вы ломитесь? За траурными шапками, что ли? Один за другим давайте, потихоньку!

Я продолжал взывать к рабочим, чтобы они доброжелательно обходились с этим ищущим своей погибели скотом. Их надо и забавлять, и дурачить, чтобы они чувствовали себя легко и приятно. Ведь то, как обращаются со скотиной, напрямую влияет на качество мяса. Если её забивают в состоянии страха, мясо на выходе кислит, а мясо животного, забитого в состоянии радости, имеет прекрасный аромат. С особым политесом нужно относиться к быкам. Потому что среди них настоящих мясных очень немного, большая часть из них – пахотный скот, огромное подспорье для человечества. Мы хоть и не доходим до того, чтобы подобно Хуан Бяо относиться к старой корове, как к переродившейся собственной матери, но должны выказывать по отношению к ним достаточно уважения. Как гласит расхожее сегодня речение, мы должны сделать так, чтобы они умирали с достоинством.

Рабочие со скотиной в поводу образовали за воротами цеха две колонны. Сорок голов скота – зрелище очень внушительное. Я не из тех неблагородных людей, которые неистовствуют, достигнув своих целей, но при виде этой очереди, движение которой подчинялось моим указаниям, в душе появляется чувство самодовольства. Стоящим рядом рабочим оказался Яо Седьмой, и это исполнило меня ещё большего самодовольства. Я вспомнил, как совсем недавно он подарил отцу бутылку «маотай» и как мать вручила эту бутылку в подарок Лао Ланю. И хотя мать ничего напрямую не сказала, думаю, Лао Ланю, как человеку проницательному, всё было уже ясно, как божий день. Я не считаю, что родители предали Яо Седьмого, потому что никогда хорошего впечатления он на меня не производил. Однажды он грязными словами сплетничал о тёте Дикой Мулихе, даже сказал, что хочет с ней переспать, но это уж в точности всё равно, что, как говорится, «захотела жаба лебяжьего мясца отведать». С таким хулиганьём я ничуть не церемонюсь. Кто посмеет сказать плохо о тёте Дикой Мулихе, становится моим смертельным врагом. То, что Яо Седьмой по доброй воле стал простым рабочим на мясокомбинате, – это «мудрость героя, умеющего правильно разобраться в обстановке»? Или он не страшится трудностей, планируя месть? Меня это очень тревожило. А вот Лао Лань, похоже, вообще не принимал это близко к сердцу. Он держался рядом со мной, кивнул стоящему напротив Яо Седьмому и усмехнулся. Яо Седьмой в ответ тоже кивнул и усмехнулся. В процессе этих кивков и усмешек мне открылось, какие сокровенные отношения существуют между ними. У Лао Ланя есть люди, близкие по духу, такими людьми нельзя пренебрегать; Яо Седьмой может ставить себя низко, таких людей тоже нельзя недооценивать.

Левой рукой Яо Седьмой тащит большого лусийского жёлтого быка, за его правой рукой следует ещё один такой бык. Эти два быка в нашем коровнике самые красивые. Я присутствовал при их покупке. Отец ходил вокруг них кругами, глаза блестели, в моём представлении почти так же кружил вокруг превосходного скакуна нашедший его Бо Лэ. В тот день отец без конца вздыхал, приговаривая:

– Ах, как жаль, ах, как жаль…

Холодно усмехаясь, барышник сказал:

– Не надо этого лицемерного балагана, старина Ло. Берёшь – не берёшь? Не берёшь, я пошёл.

Отец сказал:

– Никто не заставляет тебя уходить, но раз уходишь, то уходи.

Барышник захихикал:

– Парень, мы с тобой старые друзья, если товар, прибыв на пристань, сдох, обратно его не потащишь. Нам с тобой ещё долго сотрудничать…

Яо Седьмой с двумя красивыми быками стоял впереди всех, и на его лице играла довольная усмешка. Это не могло не заставить меня взглянуть на него по-новому. Думаю, для достижения этого эффекта он быстрее всех домчался до коровника, сильными, рассчитанными движениями накинул этим двум красивым быкам недоуздки, и они оказались у него в руках. Несмотря на тучность и неповоротливость, он, в конце концов, опередил многих молодых здоровяков, что было совсем нелегко, было видно, насколько велика его сила духа. Эти два больших лусийских жёлтых быка и выглядели прелестно, и глаза у них сверкали чистым блеском, развитое тело, отливающая бархатом кожа. Они были в самом расцвете сил – зрелые помощники крестьянину в его труде, на плечах оставались следы от упряжи. Барышники западных уездов на самом деле были тщательно организованы, кто-то занимался кражами, кто-то продажей, у них были связи на окрестных железнодорожных станциях, с помощью которых можно было обеспечить беспрепятственную погрузку их скота в поезда и доставку сюда для сбыта. Но в последнее время обстоятельства изменились, и наше предприятие стало закупать мясной скот из западных уездов не по железной дороге, а из приезжавших по шоссе больших грузовиков. Машины эти высокие и длинные, верх кузова прикрыт брезентом цвета хаки, ехали с величественным видом, и если не сказать, что в них находится, то никто и не догадается, что это быки; будут считать, в грузовик погружено тяжёлое вооружение. При выгрузке из грузовиков быки плохо держались на ногах, словно пьяные. Барышники, выходя, тоже пошатывались, видать, выпили немало.

Когда Яо Седьмой с двумя быками входил в цех, за ним вплотную следовал дядюшка Чэн Тяньлэ. Изначально он был в нашей деревне мастером по забою свиней и работал по старинке. С начала шестидесятых годов мясники у нас начали снимать со свиней кожу, потому что из неё можно было произвести высококачественные кожаные изделия, один цзинь свиной кожи стоил дороже цзиня свинины. Но этот Чэн Тяньлэ всегда настаивал на том, чтобы кожу не снимать. В его домашней мастерской имелся громадный железный котёл, на котором лежала толстая деревянная доска. У краёв котла доска была сплошь покрыта щетиной. Чтобы начисто удалить щетину со всей туши свиньи, Чэн Тяньлэ по-прежнему использовал старые методы: сперва протыкал небольшое отверстие в задней ноге свиньи, железякой проделывал несколько воздуховодов, приникал ртом к отверстию и принимался дуть, пока не надувал свинью, как большой воздушный шар, и пока между кожей и мясом не образовывалось расстояние. Затем обдавал свинью горячей водой, и щетинки легко отходили. У получаемой таким образом свинины кожа блестящая и гладкая и смотрится гораздо лучше, чем мясо с содранной кожей. Дуть старина Чэн был горазд и, набрав в грудь воздуха, мог надуть целую свинью. Многим нравилась свинина Чэн Тяньлэ с кожей, они утверждали, что у такой свинины прекрасный вкус и высокая питательная ценность. Но вот теперь этот человек, великий мастер надувать свиней, способный производить высококачественную свинину с кожей, входил в цех, таща с опущенной головой двух быков. Это было всё равно, что прекрасного мастера по выделке кожи поставить на поточную линию кожевенного цеха. Я к Чэн Тяньлэ относился хорошо: во-первых, считал, что он готов отстаивать свой характер, во-вторых, он был человеком доброжелательным. Когда он забивал свиней у себя дома, я не раз ходил смотреть. Он не важничал, как некоторые мастера, чтобы произвести впечатление на маленького мальчика. Человек скромный, ко мне он относился хорошо. Каждый раз здоровался, иногда мимоходом интересовался, есть ли какие вести об отце. И всякий раз говорил: «Сяотун, твой папа человек порядочный». Когда я приходил купить у него свиную щетину (её можно было продать тем, кто делал щётки), он обыкновенно говорил: «Не надо денег, забирай просто так». А ещё однажды курил и дал новую сигарету мне. Никогда не относился как к маленькому, всегда выказывал уважение. Поэтому в пределах своих полномочий я хотел его отблагодарить.

Дядюшка Чэн Тяньлэ тащил чёрного местного быка, довольно крупного, с большим брюхом, болтавшимся, как бурдюк с аммиаком. Я сразу разглядел, что бык старый, уже не мог трудиться, и либо его хозяин, либо те, кто специализируется на продаже таких старичков, использовали гормональные пищевые добавки, чтобы его откормить. Я знал, что мясо таких старых быков грубое, его пищевая ценность низкая, но вкусы городских жителей вырождаются – в основном они не различают хорошее мясо и плохое. Их не надо допускать к мясу действительно высокого качества. Когда им в рот попадает что-то хорошее, это, считай, идёт псу под хвост. Я знаю, что городским нравится слушать хорошее, поэтому и про такое мясо старых быков, прошедших химический откорм, мы рассказываем, что эти быки паслись на наших привольных лугах, щипали зелёную травку, пили на наших просторах воду горных ручьёв, и они тут же могут щёлкнуть языком и сказать: «Да, вкус действительно необычный». Я согласен с точкой зрения Лао Ланя, что городские не только плохие, но и дурные, этим и определяется то, что мы, деревенские, можем уверенно и без всякого стыда обманывать их. Собственно, мы их обманывать не хотим, но стоит рассказать им, как дела обстоят на самом деле, они, наоборот, этому не рады. Доходит даже до того, что могут на нас в суд подать.

Другая корова, которую вёл дядюшка Чэн Тяньлэ, была молочной, с белым пятном на брюхе и тоже очень старая. По старости молока она давать уже не могла – вот на ферме и продали её как мясную. Мясо молочных коров тоже не очень вкусное, похоже на мясо старых поросившихся свиноматок. Оно неароматное, в нём много пузырей. Я взглянул на высохшее, но ещё большое вымя и почувствовал в душе печаль. Старые молочные коровы, старые пахотные быки, вы столько сделали для людей, по правде говоря, они должны за вами до смерти ухаживать, похоронить, да ещё каждого в отдельной могилке, а лучше всего могильную плиту на каждой из них поставить.

У меня нет ни терпения, ни необходимости рассказывать о всех быках подряд. За время моего пребывания в должности начальника цеха по впрыскиванию воды по дороге к смерти через этот цех их прошло более тысячи. В основном я помню их телосложение и наружность, будто у меня в мозгу есть выдвижные ящички, храню там их фотографии. Но на самом деле я эти ящички не выдвигаю. В соответствии с моими предварительными объяснениями рабочие загоняли приведённых ими в цех быков в огороженную железными перилами клетушку, а потом устанавливали сзади железную балку, чтобы у них не было возможности вырваться из клетушки, пусть даже это и жестоко. Установить бы перед каждым быком каменную кормушку – и наш цех превратится в просторный, светлый откормочный хлев, но кормушек перед ними не было и кормить их уже не имело смысла. Думаю, очень мало быков могут предугадать свой смертный час, большинство даже при его приближении пребывают в бестолковом состоянии, вот почему по дороге на место забоя они не забывают пощипать травы. Всё было готово, впрыскивание сейчас начнётся. Чтобы все это понимали, чтобы рассеять опасения, я ещё раз напоминаю: мы не воду впрыскиваем в мясо, мы мясо промываем.

Гибкие прозрачные пластиковые трубки рабочие вставляли быкам в ноздри, из ноздрей тянули в глотку и дальше до желудка. Как быки ни трясли головами, от трубок им было не избавиться. Выполнять эту операцию нужно было вдвоём, один поднимает голову быка вверх, другой быстро засовывает трубку. При этом некоторые быки проявляли возмущение, яростно сопротивлялись. Другие покорно терпели, почти не оказывая сопротивления. Но как только трубка была засунута, те, кто яростно сопротивлялся, сдавались. Потому что быстро понимали, что никакой пользы от этого нет. Трубки были засунуты, рабочие стояли в торжественном молчании каждый перед своим быком и ждали моей команды. Я спокойно произнёс:

– Включайте воду.

Рабочие принялись лихорадочно крутить краны, на которых они предварительно тренировались. За двенадцать часов воды вытекло примерно двести пятьдесят цзиней, погрешность не превысила десяти цзиней.

В первый день впрыскивания воды выявилось немало проблем, например, некоторые быки после промывания в течение нескольких часов пали на землю, другие громко кашляли и извергали воду из желудка. Я тут же придумал, как решить возникшие проблемы. Чтобы коровы после впрыскивания не падали, я велел рабочим провести поперёк под брюхом каждой пару железных палок с опорой на перила рядом. На глаза коров, которых тошнило, я велел наложить повязку из чёрной ткани и продолжать впрыскивание.

Во время небыстрого процесса впрыскивания быков неудержимо несло. Довольный, я говорил рабочим:

– Видите? Это и есть эффект, к которому я стремился. После этой очистки вся грязь из тела коровы вытекает. Очищается каждая клетка в теле. Поэтому я с самого начала говорил, что мы не впрыскиваем воду в мясо, мы его промываем. Впрыскиванием можно ухудшить качество мяса, снизить его массу, а мясо этих наших быков, пусть больных и старых, после этой нашей продолжительной очистки может стать нежным и мягким, богатым питательными веществами.

Видя появляющуюся на лицах рабочих радость, я понимал, что убедил их. Было ясно, что сделан первый шаг к установлению моего авторитета как начальника цеха.

После промывания нужно было отправлять быков в цех забоя. Но после выхода из клетушки они еле ноги переставляли, и большинство, сделав несколько шагов, падали на землю, как рухнувшая стена, и после падения никак не могли самостоятельно встать на ноги. Я скомандовал четверым рабочим поднять одного из рухнувших быков, четвёрка измучилась, всё тяжело дышали, на лбах выступил пот, а животное как лежало, так и продолжало лежать на полу, закатив глаза, прерывисто дыша, изо рта и ноздрей текла вода. Я велел подойти ещё восьмерым. Стоя рядом, я подавал команды, и восемь человек, согнувшись и выставив зады, напрягли все силы, и лишь тогда им, можно сказать, удалось поднять быка. Встав и пошатываясь, он сделал несколько шагов вперёд и потом вновь повалился на землю.

Этот вопрос не был продуман заранее, и мне стало стыдно. Рабочие втихомолку радовались. Я не знал, что предпринять, но в это время встал отец и помог мне справиться с этой трудностью. Он послал рабочих в забойный цех за десятком брёвен, которые положили на землю, потом принесли верёвки и обвязали рога и ноги быка, часть рабочих тянула впереди за верёвки, пара рабочих поздоровее с ломиками заводили их под зад быка, а несколько рабочих попроворнее быстро перекладывали освободившиеся по ходу движения бревна вперёд. Вот таким дедовским способом тяжеленного быка дотащили до забойного цеха.

Моё настроение испортилось, Лао Лань утешал меня:

– Ничего, парнишка, всё у тебя получилось, всем, что после впрыскивания… нет-нет-нет, промывания… ты вообще не должен заниматься. Давай лучше подумаем, каким образом просто и удобно перемещать промытых быков в убойный цех.

– Лао Лань, – сказал я, – дай мне полдня, и я обязательно придумаю, как это решить.

Лао Лань взглянул на моих родителей:

– Смотрите-ка, Сяотун боится, что мы присвоим его заслуги.

Я покачал головой:

– Не надо мне никаких заслуг, я хочу доказать, кто я такой.

– Хорошо, – сказал Лао Лань, – мы, парнишка, тебе верим, смело проектируй, не бойся потратить деньги.