Хлопушка тридцать первая
– Выносите, выносите! Выносите, а я посмотрю.
Во дворе стоял мужчина с гладким, как фарфоровая плитка, лбом и, судя по всему, без особой радости отдавал указания своей свите за спиной. И эта принаряженная свита заголосила на все лады, как попугаи:
– Выносите, выносите, пусть глава провинции посмотрит.
Он, мудрейший, у нас замглавы провинции, свита называет его главой по чиновничьему обыкновению. Из-за дерева спешно появились четыре мастера, измазанные краской с головы до ног, согнувшись, нырнули в ворота храма, промчались передо мной и собрались перед образом мясного бога. Нисколько не посовещавшись и даже не обменявшись взглядами, они поставили его на землю. Я услышал, как бог захихикал, словно маленький ребёнок, которого взрослые щекочут под мышками. Теми же пеньковыми верёвками, что и вчера вечером, они обвязали шею и ноги бога, внесли деревянные брусья, чётким движением согнулись в поясе, взвалили брусья на плечи, разом выдохнули – раз, два – подняли его и осторожно вынесли наружу. Тело бога вертелось, и смех становился всё звонче. Думаю, стоявшие снаружи замглавы провинции и его свита могли отчётливо услышать его. А вы слышали, мудрейший? Божка вынесли из ворот, поставили на землю, сняли верёвки.
– Поднимайте, поднимайте, – скомандовал ганьбу с густой шевелюрой из-за спины замглавы. Это, мудрейший, мэр здешнего города, он в тесных отношениях с Лао Ланем, многие поговаривают, что они побратались. Четверо мастеровых так высоко подняли божка за шею, что его ноги скользили, и он не хотел стоять. Я понимал, что божок специально озорничает, мы в детстве тоже любили так делать. Мэр немилостиво зыркнул на стоявших позади, но в присутствии замглавы провинции не позволил себе гневаться. Его подчинённые тотчас очнулись и, словно пчелиный рой, взялись за дело: кто подпирал ноги божка, кто толкал мастеровых в спину, и в этой суматохе божок, хихикая, встал прямо. Замглавы отступил на пару шагов, прищурившись, смерил божка взглядом, на лице появилось загадочное, непонятное выражение. Мэр и остальные тайком следили за его лицом. Посмотрев издали, замглавы подошёл поближе, потыкал пальцем в живот божка, который от смеха аж затрясся, потом подпрыгнул и погладил божка по макушке. Поднявшийся порыв ветра спутал его еле прикрывавшие лысину волосы, которые снесло на ухо, как маленькую косичку, и это смотрелось довольно потешно. Густую шапку волос на голове мэра ветер спутал в один клок, сорвал и покатил по земле. Стоявшие позади кто тупо уставился на него, кто, втихаря посмеиваясь, зажимал рот. Решившие, что смеяться не пристало, торопились скрыть смех покашливанием. Но все они попали в поле зрения секретаря мэра. Вечером этого дня список всех тайком смеявшихся он положил мэру на стол. Один находчивый ганьбу средних лет с очевидно не сообразной его возрасту прытью догнал парик мэра и вернул его. На лице мэра отразилась неловкость, он не знал, как поступить. Замглавы провинции водрузил на место соскользнувший клок волос и, глядя на плешивую голову мэра, засмеялся:
– Мы с тобой, мэр Ху, братья по несчастью!
Мэр с улыбкой погладил себя по голове:
– За всем этим жена должна следить.
– На умной голове волосы не растут! – снова хохотнул замглавы. Подчинённые передали парик мэру, он взял его и с силой отшвырнул:
– А ну тебя к чертям! Что я, актёр какой-нибудь!
Тут подал голос ганьбу, подобравший парик:
– Эти актёры, ведущие на телевидении, восемь-девять из десяти носят парики.
Замглавы подыграл:
– Мэр Ху, лысый мэр, манеры ещё лучше.
Лицо мэра просияло:
– Спасибо, глава провинции! Прошу вас дать указания.
– Как я погляжу, очень хорошо! Многие товарищи у нас в смысле идеологии закоснели, бог мяса, храм бога мяса, разве это не очень хорошо? И смысл глубокий, и бесконечное очарование.
Мэр зааплодировал, за ним все остальные, хлопали минуты три. Замглавы при этом три раза махнул рукой, прося остановиться.
– Нам нужно быть посмелее, воображение должно быть побогаче, если мы можем нести народу доброе, я считаю, что нет ничего, что нельзя было бы сделать.
Замглавы продолжал речь, он ещё больше развивал свою идею, подняв голову и глядя на горизонтальную доску с названием заброшенного храма перед ним, он указывал:
– Вот, например, этот храм Утуна, считаю, его надо восстановить. Вчера вечером я просматривал региональные хроники, там сказано, что в этом маленьком храме всегда возжигали множество ароматных свечей, а во времена республики один чиновник издал указ, запрещающий людям приходить и ставить свечи – вот храм постепенно и пришёл в упадок. Поклонение Утуну говорит о стремлении народа к здоровой и счастливой жизни, что в этом плохого? Срочно выделите средства на его восстановление и начинайте вместе с возведением храма богу мяса! Это два заметных преимущества прироста экономики ваших двух городов, пока в этом не захватили первенство другие города провинции. – Мэр поднял рюмку с «Маотай» пятидесятилетней выдержки:
– Глава провинции Сюй, от лица населения двух городов поднимаю рюмку в вашу честь.
– А разве только что не поднимал? – поинтересовался замглавы.
– Только что было от лица народа всего города в благодарность за решение построить храм богу мяса и восстановить храм Утуна, а теперь – от имени всего города я благодарю главу провинции Сюя за написанную им вывеску храма, – провозгласил мэр.
– Такое написать я не смею, – стал вежливо отказываться замглавы.
– Вы, глава провинции Сюй, прославленный каллиграф, а также человек, давший добро на возведение храма, если вы не напишете эти иероглифы, нам его и не возвести, – заявил мэр.
– Это вы утку на насест гоните, – отнекивался замглавы.
Тут встал один местный ганьбу из свиты:
– Глава провинции Сюй, у нас тут все говорят, что вам следует работать не главой провинции, а каллиграфом. Благодаря этому ремеслу вы за год можете стать миллионером!
– Поэтому, – добавил мэр, – сегодня мы хотим ограбить главу провинции среди бела дня, как говорится, постучать по его бамбуковому коромыслу, чтобы он написал нам эти иероглифы и сказал, сколько это будет стоить.
Удлинённое лицо замглавы покрылось румянцем, он пошатнулся:
– Добрый У Сун с горы Ляншаньбо, добавляя вина, прибавлял сил, а я, добавляя вина, прибавляю духа. Каллиграфия… каллиграфия есть сущность бытия! Кисть и тушь – слуги её!
Замглавы схватил большую кисть, окунул в густую тушь и одним уверенным взмахом вывел на бумаге три больших иероглифа: «Храм бога мяса».
У сточной канавы перед станцией контроля мясной продукции появилась поленница дров, а на ней немного мяса, в которое была впрыснута вода или оно изменило качество – тут были и свинина, и говядина, и баранина… Мясо издавало неприятный запах, над ним висело печальное жужжание, ручки, усыпанные пятнами плесени, рассерженно махали. Одетый в форму Сяо Хань со станции контроля принёс ведро бензина и торжественно вылил на эту тухлятину.
На пустыре за воротами мясокомбината устроили временную площадку для собраний. Между двумя деревянными шестами натянули наискось транспарант, на нём большими иероглифами написали лозунг. Как говорится, иероглифы были незнакомы, но я понимал, что там может быть написано: поздравление с началом работы комбината. Обычно запертые, ворота комбината были широко распахнуты, по обе их стороны на кирпичных тумбах прикреплены парные благожелательные надписи красного цвета, их содержание тоже было понятно, хоть иероглифов я не знал. Под транспарантом расставили несколько длинных столов, застелили красной материей, к столам поставили стулья, а перед ними красовалось с десяток пёстрых цветочных корзин.
Держась за руки, мы с сестрёнкой бегали туда-сюда между этими местами, где ожидалось самое интересное. Сюда пришло много народу из деревни, и все тоже бесцельно ходили туда-сюда. Мы заметили Яо Седьмого – его лицо выражало смешанные чувства. Заметили мы также Сучжоу, шурина Лао Ланя, он сидел на корточках на дамбе и наблюдал за плывущим по сточной канаве мясом.
По шоссе между двумя населёнными пунктами приехали два микроавтобуса-«буханки», из них выскользнули несколько человек с телекамерами и ещё несколько с фотоаппаратами на шее. Ясное дело, репортёры. Я знал, что с репортёрами дело иметь непросто, лица у них у всех надменные. Стоило им выйти из машины, как из ворот торопливо вышел Лао Лань, за ним – отец. Расплываясь в улыбке, Лао Лань приветственно махал репортёрам:
– Добро пожаловать, добро пожаловать!
Также расплываясь в улыбке, им махал и отец:
– Добро пожаловать, добро пожаловать!
Журналисты ценили свою работу и тут же принялись за дело.
Они засняли тухлое мясо, которое должно было в пламени превратиться в пепел, сняли ворота мясокомбината и сцену под открытым небом.
Потом стали брать интервью у Лао Ланя.
Стоя перед камерами, Лао Лань говорил уверенно, не суетясь, степенно, без стеснения, указывая руками в разные стороны. В прошлом, рассказывал Лао Лань, мы были деревней мясников с частными хозяйствами, существовавшими, по сути дела, за счёт впрыскивания воды в мясо и других незаконных приёмов, но многие действовали и в рамках закона. Чтобы соответствовать установлениям, поставлять жителям города свежее высококачественное мясо без воды, мы собрали вместе всех частных мясников, основали мясокомбинат и даже обратились в вышестоящие инстанции с просьбой специально для нас учредить станцию контроля мясопродукции. Просим жителей уездного и провинциального центров не беспокоиться – производимое у нас мясо проходит строгий контроль и имеет лучшее качество. Для его обеспечения мы не только осуществляем строгий контроль мясопродукции, но и внимательно следим за поступающим скотом. Мы хотим сами построить свиноводческую производственную базу, подобные базы для крупного рогатого скота, овец и собак, а также для разведения птиц и таких редких животных, как верблюды, пятнистые олени, лисицы, дикие свиньи, волки, страусы, павлины, индейки, чтобы удовлетворять особый вкус городской публики. В общем, со временем мы хотим создать здесь самую большую в провинции базу производства мяса, неуклонно поставлять народным массам мясную продукцию самого высокого качества. Мы также хотим в сравнительно короткий срок добиться прорыва на рынки Азии и всего мира, чтобы народы всех стран смогли поесть мяса нашего производства…
Закончив с Лао Ланем, репортёры подступили к отцу. Перед камерами отец не знал, куда девать руки и ноги. Он безостановочно покачивался, словно искал, на что опереться – на стену или дерево. Но никакой стены или дерева так и не нашёл. Глаза он отводил то влево, то вправо, не смея взглянуть в объектив. Державшая микрофон журналистка пыталась привести его в чувство:
– Директор Ло, не раскачивайтесь.
И он тут же застыл.
Журналистка предупредила:
– Директор Ло, не надо водить глазами из стороны в сторону.
И он тотчас стал смотреть прямо перед собой.
Журналистка задала несколько вопросов, но отец отвечал невпопад.
– Мы гарантируем, что в мясе не будет воды.
– Мы хотим производить лучшее мясо для городских жителей.
– Будем рады часто видеть вас с инспекцией.
Эти слова он повторял на все лады, какие бы вопросы ни задавали журналисты. И они добродушно рассмеялись.
Подкатил десяток лимузинов. Чёрные, синие, белые. Из них вышли люди, как один, в европейских костюмах, галстуках, начищенных кожаных туфлях. Мы поняли, что все они – чиновники. Шедший впереди дюжий краснощёкий коротышка сиял улыбкой до ушей. Столпившись у него за спиной, остальные тоже направились к воротам комбината. Журналисты семенили с камерами и фотоаппаратами наперевес, отступая задом наперёд от толпы чиновников, и снимали, снимали, телекамеры работали беззвучно, раздавалось лишь клацанье фотоаппаратов. Чиновники, похоже, настолько привыкли к присутствию камер и фотоаппаратов, что увлечённо говорили перед объективами, показывали пальцами, ничего не стесняясь – куда там до них моему отцу! Лица шагавших по обе стороны от самого главного казались знакомыми, наверное, я видел их по телевизору. Они шли рядом с главным чиновником вполоборота к нему и наперебой что-то говорили с улыбочками, похожими на сахарную глазурь, что в любой момент готова растаять.
Лао Лань, а за ним и отец выбежали из ворот. Я знал, что они давно заметили чиновников, но притаились за воротами, дожидаясь подходящего момента. Да-да, час назад они репетировали в отделе пропаганды горкома партии под руководством инструктора.
Этот инструктор, по фамилии Чай, длинный и тощий, с довольно маленькой головой, смахивал на стебель конопли, с каким-то растительным выражением на лице. Даром, что инструктор Чай тощий, глотка у него лужёная. Он говорил матери:
– Ты, почтенная Ян, – потом тыкал в нескольких девиц, которым в церемонии были отведены свои роли: – И ты, и ты! Вы изображаете начальство и идёте с внешней стороны к воротам. Вы, Лао Лань и Лао Ло, сначала прячетесь за воротами и ждёте, пока руководители дойдут до черты, которую я провёл мелом, выходите из ворот и идёте встречать. Так, начнём, порепетируем разок. – Инструктор Чай встал сбоку от ворот и громко скомандовал: – Почтенная Ян, веди их. – Девицы кокетливо крутились рядом с матерью, зажимая рты от смеха, мать тоже засмеялась. – Что за смех? – строго спросил инструктор Чай. – Что тут смешного?
Мать подавила смех, кашлянула, приняла невозмутимый вид и велела девицам:
– Так, хватит смеяться, двинулись.
Мы с сестрёнкой смотрели, как мать шла, выпятив грудь и подняв голову, в голубой кофточке и голубой юбке, с шёлковым платочком яблочной зелени на шее – очень впечатляюще.
– Помедленнее ступайте! – поправлял по ходу дела инструктор Чай. – Хорошо, правильно, вот так и идите. Лао Лань и Лао Ло, приготовьтесь, так, пошли, Лао Лань впереди, Лао Ло за ним, поестественнее. Шаг ускорьте немного. Частыми шажками, но бежать не надо. Лао Ло, голову подними, не ходи с опущенной, будто потерял что. Так, хорошо, идём.
Следуя указаниям инструктора, улыбающиеся Лао Лань с отцом встретились с матерью и девицами у белой черты. Лао Лань протянул руку, и они с матерью обменялись рукопожатиями.
– Скажите: «Добро пожаловать!», «Горячо приветствуем!», – подсказывал инструктор. – Со временем ганьбу городка познакомят вас с руководителями. Лао Лань, не надо задерживать руку при рукопожатии, пожал – и мгновенно руку в сторону, пусть Лао Ло и почтенная Ян, то бишь не почтенная Ян, а руководитель, пожмут руки.
Лао Лань отпустил руку матери и со смехом отскочил в сторону. Мать и отец неестественно стояли друг против друга.
– Лао Ло, руку-то протяни, – командовал инструктор. – Сейчас она не твоя жена, а руководитель.
Отец что-то пробурчал и, протянув руку, пожал ладонь матери. Потом выкрикнул, будто с вызовом:
– Добро пожаловать, горячо приветствуем! – И тут же убрал руку.
– Нет, старина Ло, так не пойдёт, – вздохнул инструктор. – Это называется – ты руководителя приветствуешь? Это ты ему скандал устроить хочешь.
– Когда приедут настоящие руководители, я так не смогу, – вспылил отец. – Что это за дела? Обезьяну дрессированную из себя корчить?
Инструктор понимающе усмехнулся:
– Привыкать надо, старина Ло, пройдёт пара лет, и не исключено, что твоя жена и впрямь станет твоим начальником.
Отец что-то буркнул с презрительной гримасой.
– Ладно, неплохо, давайте ещё раз.
– Нет уж, хватит, ну его, – сказал отец, – хоть десять раз, всё равно выйдет так же.
– Хватит-хватит, быть руководителем тоже не так-то просто.
Мать наигранно прикоснулась к лицу:
– Глянь, меня аж пот прошиб.
Тут заговорил Лао Лань:
– Пусть так и будет, инструктор Чай. Мы поняли, не ошибёмся, не волнуйтесь.
– Ну тогда так, – согласился инструктор. – Когда настанет нужный момент, будьте поестественнее, пораскованнее, перед руководителем выказывайте уважение, но не нужно подобострастно кланяться, как продажный пёс.
Несмотря на предварительные репетиции, когда отец вслед за Лао Ланем выбежал из ворот, это было не так же неестественно, а ещё более неестественно. Мне стало стыдно за отца. Глянешь на этого Лао Ланя – грудь выпячена, спина прямая, улыбка во всё лицо, – и тебя сразу охватывает симпатия, понимаешь, что это добрый малый, много повидавший на своём веку, сердечный и добрый по натуре человек, которому можно верить. А вот отец следовал за Лао Ланем, опустив голову, пряча взгляд и не смея никому взглянуть прямо в глаза, словно затаил недоброе; шёл, будто наступая Лао Ланю на пятки; словно спотыкаясь о внезапно появляющиеся на пути кирпичи. Руки, словно подвешенные деревянные палки, не гнулись, ни тем паче не раскачивались; европейский костюм словно скроен из жести. На лице выражение то ли плача, то ли смеха, посмотришь – и не по себе становится. Я подумал, что будь на его месте мать, она наверняка выступила бы более впечатляюще; на его месте более впечатляюще выступил бы и я, а может, даже более впечатляюще, чем Лао Лань.
Лао Лань обеими ладонями схватил руководителя за руку и стал её трясти:
– Добро пожаловать, горячо приветствуем!
Руководитель пониже рангом представил Лао Ланя большому начальнику:
– Председатель совета директоров объединённой компании Хуачан и по совместительству главный управляющий Лань Юли.
– Промышленник из крестьян! – усмехнулся большой начальник.
– Пока только «из крестьян», – скромно сказал Лао Лань. – На промышленника ещё не тяну.
– Работайте хорошенько, – сказал большой руководитель, – а то, как я вижу, среди крестьян и промышленников нет надёжной опоры.
– Верно сказано, руководитель, – подтвердил Лао Лань. – Обязательно будем хорошо работать.
Лао Лань тряхнул несколько раз руку руководителя и отступил в сторону, уступая место отцу.
Руководитель пониже рангом представил и его:
– Директор мясокомбината Ло Тун, специалист по мясопродуктам, глаз намётанный, как у Бао Дина.
– Вот как? – пожав руку отца, большой руководитель шутливо заметил: – Значит, ты видишь не живой скот, а лишь груду мяса и костей?
Отец, отвернувшись, упёрся взглядом в носки туфель руководителя рангом пониже, залился румянцем и проговорил что-то неразборчивое.
– Бао Дин, – продолжал большой руководитель, – смотри в оба, нельзя, чтобы в мясо впрыскивали воду.
Отец, в конце концов, выдавил:
– Мы гарантируем…
Оба руководителя, ведомые Лао Ланем, проследовали на площадку для собраний, отец, словно сбросив гору с плеч, отступил в сторону, глядя, как руководители проходят мимо.
Мне стало страшно неловко, что у отца ничего не получилось. Хотелось выбежать, ухватить за красный галстук и с силой потаскать из стороны в сторону, чтобы вывести его из бестолкового состояния, чтобы он не стоял у дороги остолбенело, как болван. Следившие за происходящим хлынули в ворота мясокомбината вслед за шеренгами начальства. Отец по-прежнему с дурацким видом стоял у дороги. В конце концов, я не выдержал и рванулся вперёд, чтобы хоть немного спасти его репутацию, я не схватил его за галстук, а подтолкнул в спину, проговорив вполголоса:
– Пап, не надо здесь стоять! Ты должен стоять рядом с Лао Ланем! Ты должен объяснять руководителям, что и как!
Отец робко ответил:
– Там Лао Лань, его одного хватит…
Я яростно ущипнул отца за ногу и прошипел:
– Пап, ну ты впрямь разочаровал меня!
– Пап, ну ты и тупой! – поддержала меня сестрёнка.
– Иди давай! – рявкнул я.
– Эх, дети, дети, – глядя на нас, понуро проговорил отец, – вы не понимаете, что у отца на душе… Ладно, была не была, папа пошёл.
И, словно приняв важнейшее решение, широкими шагами направился к сцене. Я видел, как Яо Седьмой, стоявший сбоку у ворот обняв себя за плечи, многозначительно кивнул ему.
Торжественное собрание наконец началось. Когда Лао Лань громко объявлял о его открытии, отец подбежал к сточной канаве перед станцией контроля, зажёг факел, поднял его и махнул в сторону собравшихся. Подошёл один из репортёров, нацелив объектив на отца с факелом в руке. Никаких вопросов он отцу не задавал, но отец сказал:
– Никакой воды в мясе не будет, гарантируем.
И бросил горящий факел на кучу мяса, от которой несло тухлятиной и бензином.
Факел вроде бы ещё не упал на кучу, а от неё уже взметнулись языки пламени. В огне мне послышался тонкий и печальный зов мяса. Вместе с ним поднимался бьющий в нос запах. Этот запах был и приятный, и отвратительный. Одновременно с запахом и зовом в небо всё выше взлетали искры и извивался чёрный дым. Тёмно-красные искры казались очень насыщенными. Вспомнились языки пламени костра, на котором мы с матерью год назад жгли старые покрышки и пластиковый мусор – то пламя чем-то походило на теперешнее, но была и существенная разница. То было пламя промышленное, от горевшего пластика, химии, ядовитых веществ, а сейчас перед глазами пламя сельскохозяйственное, в котором горели животные, горела жизнь, горели питательные вещества. Мясо, хоть и протухшее, всё же оставалось мясом. Это пожираемое огнём мясо всё ещё могло вызывать ассоциации с едой. Я знал, что эту кучу мяса Лао Лань велел родителям специально закупить на рынке. Потом его перенесли в помещение, чтобы оно прогрелось и провоняло. Закупали его совсем не для того, чтобы есть, а чтобы сжечь, чтобы оно сыграло роль гибнущего в огне. То есть когда родители посылали людей на закупку мяса, его можно было есть. И, соответственно, не будь оно закуплено родителями, его могли съесть другие. Счастье это для него или несчастье? Конечно, лучшая судьба для мяса – быть съеденным людьми, которые в нём разбираются, любителями мяса, а наихудшая – быть сожранным языками пламени. Поэтому при виде того, как болезненно извивается, корчится, стонет и издаёт странные вопли мясо, в моей душе одна за другой поднимались волны торжественно-печального чувства, словно я сам был этим мясом, принесённым в жертву Лао Ланем и моими родителями. Всё это сделано, чтобы подтвердить: теперь наша деревня мясников больше не будет производить мясо, накачанное водой или имеющее сомнительное качество. Этим костром мы демонстрировали всему миру нашу твёрдую решимость. Репортёры снимали пламя с различных ракурсов, горящая куча мяса привлекла внимание многих зевак, ранее стоявших у ворот мясокомбината. В деревне был один человек, которого звали Шиюэ – Октябрь, его считали дурачком, но я чувствовал, что никакой он не дурачок. Железным прутом в руке он растолкал окруживших кострище зевак, протиснулся вперёд, наколол на прут кусок мяса и, подняв его, как факел, выбежал на дорогу. Кусок мяса, похожий на большую кожаную туфлю, пылал, от стекавших с него с шипением капель бензина загоралась молодая поросль травы. Шиюэ весело орал, бегая туда-сюда по шоссе. Один молодой репортёр сфотографировал его. Но репортёры с камерами не осмелились направлять на него свои объективы.
– Продаю мясо, купите мясо, купите жареное мясо!.. – вопил Шиюэ.
Впечатляющее представление Шиюэ привлекло немало взглядов. Но, как я видел, торжественное собрание шло своим чередом, большой начальник произносил речь, репортёры опять вернулись к своему делу. Я понимал, что некоторые из них с совсем детскими личиками предпочли бы снимать Шиюэ, выделывающего фокусы с горящим мясом, но они твёрдо стояли плечом к плечу, не смея спешить.
– Создание мясоперерабатывающего комбината Хуачан имеет очень важное значение… – разносилась в воздухе многократно усиленная речь большого руководителя.
Шиюэ так размахивал прутом, что движения его очень напоминали приёмы боевых искусств в театральных пьесах. Горевшее на остром конце прута мясо при этом трещало, а горящие капли бензина метеорами разлетались во все стороны. Одна из пришедших посмотреть на представление женщин грубо выругалась и схватилась за щёку. Понятно – её обожгло каплей бензина.
– Чтоб тебе сдохнуть, Шиюэ, болван ты этакий! – взвизгнула она.
Но никто не обратил на неё внимания. Все следили за Шиюэ, наблюдали за его представлением, то и дело раздавались одобрительные возгласы:
– Ай, молодца, Шиюэ, ай молодца…
Почувствовавший поддержку Шиюэ разошёлся ещё больше, радуясь устроенной суматохе. Окружающие его то прыгали, то отскакивали в сторону, демонстрируя, какие они ловкие и смелые.
– Нам нужно сделать так, чтобы народные массы начали есть мясо, не беспокоясь о его качестве, а ещё установить марку Хуачан, завоевать славное имя… – Это уже выступал с речью Лао Лань.
Временно перестав следить за Шиюэ, я стал искать взглядом отца. Мне казалось, что как директор мясокомбината, он в этот момент должен стоять где-нибудь рядом с председателем. Но он, несмотря ни на что, оставался около кострища. Сильнее всего меня раздосадовало даже не то, что он по-прежнему стоял там. Большинство людей туда привлёк Шиюэ, только несколько стариков сидели на корточках на берегу сточной канавы, словно пришли погреться у огонька. Стояли лишь двое – отец и подчинённый дядюшки Ханя в форме. В руке он тоже держал железный прут и время от времени шуровал им в огне, словно выполняя священный долг. Отец стоял, не сводя глаз с огня, он смотрел на дым торжественно и благоговейно, его европейский костюм коробился от жара и издалека казался похожим на горящий лист лотоса, дотронься до него рукой – и он рассыплется.
В душе у меня вдруг зародился страх. Мне показалось, что у отца что-то с психикой. Я испугался, что случится следующее: отец бросится в огонь и принесёт себя в жертву, как это мясо. Таща за руку сестрёнку, я бегом бросился к кострищу. В это время за нашими спинами послышались возгласы, а потом громкий смех. Я невольно обернулся. Оказалось, что плясавший на пруте Шиюэ большой кусок мяса взлетел в воздух, как огненная ворона, и опустился на крышу одного из стоявших у края дороги лимузинов. Водитель лимузина заорал от испуга, стал ругаться и прыгать, пытаясь скинуть горящее мясо, но лишь обжёгся. Он понимал, что, если не скинет это мясо, лимузин может загореться, а то и взорваться. Но беда ум родит, он скинул кожаную туфлю и спихнул горящее мясо на землю…
– Мы непременно должны установить строгие препоны и, следуя священному долгу, не позволять ни одному куску бракованного мяса покидать наше предприятие… – Полный воодушевления голос начальника станции контроля дядюшки Ханя на какое-то время перекрыл голоса на шоссе.
Мы с сестрёнкой подбежали к отцу, стали толкать и щипать его. Он неохотно оторвал взгляд от костра, опустил на нас и хрипло, словно обгоревшим в костре голосом, проговорил:
– Дети, что вы задумали?
– Пап, ты не должен стоять здесь! – воскликнул я.
– И где же, по-вашему, должен стоять папа? – горько усмехнулся отец.
– Ты должен стоять там! – указал я на место проведения собрания.
– Дети, папе это немного надоело.
– Пап, это ни в коем случае не должно надоедать, – сказал я. – Ты должен учиться у Лао Ланя.
– Вы надеетесь, что папа станет таким? – потемнев лицом, мрачно проговорил отец.
– Да. – Я посмотрел на сестрёнку. – Мы надеемся, что ты будешь ещё круче, чем Лао Лань.
– У того, кто учит песенкам, петь не получается, дети, – сказал отец, – но ради вас папа попробует.
Тут торопливо подошла мать и вполголоса взволнованно обратилась к отцу:
– Что с тобой? Сейчас твоя очередь говорить. Лао Лань велит тебе срочно подойти.
Бросив взгляд на кострище, отец без всякого желания произнёс:
– Хорошо, иду.
– А вы двое подальше от огня держитесь, – велела мать.
Отец широкими шагами направился к месту проведения собрания. Мы вслед за матерью отошли от кострища и вышли на шоссе. Там тот самый молодой водитель, натянув башмак, пнул кусок мяса, который он спихнул с крыши, да так, что тот отлетел далеко в сторону. Потом быстро подошёл к Шиюэ, который продолжал дурачиться, и пнул его по ноге. Тот взвыл, покачнулся пару раз, но устоял. Мы услышали, как водитель выматерил его:
– Что же ты, гад, творишь?
Шиюэ уставился на разъярённого водителя, потом вдруг поднял свой железный прут и замахнулся на его голову. Одновременно из его рта вырвалось жуткое ругательство. Водитель резко уклонился, и прут, поцарапав ему щёку, прошёл мимо. Побледнев от страха, водитель схватил его и, бормоча под нос скверные слова, двинулся к Шиюэ, чтобы расквитаться. Свидетели происшедшего оттащили его, уговаривая:
– Будет, будет, товарищ, он же дурачок, вам никак не пристало опускаться до него.
Водитель опустил сжимавшую прут руку, злобно выругался, вернулся к своей машине, открыл багажник, достал тряпку и принялся стирать потёк с крыши.
Шиюэ двинулся прочь, таща прут и подволакивая ногу.
Из громкоговорителя вдруг прозвучал голос отца:
– Мы гарантируем, что воды в мясе не будет.
Народ на шоссе задрал головы, словно пытаясь определить, откуда с небес раздались его слова.
– Мы гарантируем, что воды в мясе не будет, – повторил отец.
