Хлопушка двадцать третья

Перед храмом появились несколько человек, с головы до ног заляпанных краской, которые толкали перед собой двухколёсную тележку. Они были на свету, а мы в темноте, поэтому они не могли разглядеть нас, а мы видели их во всех подробностях. Один из них, выделявшийся высоким ростом, чуть сутулившийся старик, ворчал:

– Когда эти люди наконец наедятся?

Другой, ростом поменьше, отвечал:

– Тут мясо так дёшево, конечно, будут наедаться до умопомрачения.

– По мне, так этот праздник мясной еды нужно назвать праздником расточительства людских и материальных ресурсов, – сказал мужчина с выдающимся подбородком.

– Шуму каждый раз всё больше, денег тратится всё больше, десять лет одно и то же, да вот только не видать, насколько увеличилась торговля, сколько привлекли капитала. Впрочем, «толстопузые волки» каждый год слетаются. Мастер Хуан, куда бы нам этого «мясного духа» спровадить? – обратился малорослый за советом к сутулому старику.

Эти четверо, должно быть, из деревушки ваятелей, что недалеко от нашей деревни мясников. Люди из той деревни давно уже освоили искусство ваяния образов различных святых. Они умели создавать их не только из глины и конопли, но и резьбой по дереву. Статуя Утуна в этом храме, наверное, вышла из-под рук их предков. Впоследствии, когда было покончено с суевериями, жители этой деревни размежевались и раскололись: кто стал штукатуром, кто плотником, кто маляром. Нынче везде строят храмы, им есть где развернуться. Сутулый глянул окрест и сказал, что, может, временно поставить в храме, пусть побудет в компании с Утуном, тоже неплохо. Один – бог большой елды, другой – божество мяса, считай, этим святым по дороге? И он засмеялся.

– А годится ли так? – засомневался «торчащий подбородок». – На одной горе двум тиграм не ужиться, две лошади одних яслей не поделят, боюсь, один маленький храм тоже двух божеств не уместит.

– Эти два божества не настоящие, – подал голос коротышка. – Утун особо докучает красивым женщинам; этот бог мяса, по слухам – мальчик, которому больше всего нравится есть и который справляется с этим лучше всех. После того, как у него отец с матерью поссорились, он везде изображает духа и в этом образе вызывает всех везде на соревнование – кто больше съест мяса. Слышал, он однажды съел восемь метров колбасы, две собачьи ноги, а вдобавок десять свиных хвостиков.

– А как же иначе стать божеством? – вздохнул ещё один, худолицый. Так, болтая между собой, они подхватили лежащего плашмя на тележке двухметрового мясного божка при помощи верёвок, завязав одну на шее, другую на ногах, закрепили на две жердины и, крякнув, подняли на плечи. Сгрудившись и подняв мясного божка на плечи, все четверо еле протиснулись в храм. Верёвок у них было понавязано много, шедшие впереди ступили в ворота храма, лежащий божок то и дело с глухим стуком ударялся головой о порожек. У меня закружилась голова. Казалось, что никакой не божок, а я сам стукаюсь головой о порожек. Шедший позади сутулый обнаружил, в чём дело, и громко крикнул:

– Опускай, опускай, а то руки сведёт.

Передние тут же сняли жерди с плеч и опустили божка на землю.

– Чтоб его, этого мясного божка, – выругался «торчащий подбородок», – тяжеленный какой!

– Ты выражения-то выбирай, – заметил другой, – а то, не ровен час, явится дух божка-то.

– Какое там явится, – хмыкнул «торчащий подбородок», – скажи ещё, он кусок мяса мне в рот кинет?

Сутулый подтянул верёвку, ещё раз подал команду, жерди взлетели на плечи, все четверо выпрямились, божок оторвался от земли, прошёлся затылком по порожку, и его понемногу стали затаскивать в храм. Тут я увидел, как круглая голова божка чуть не столкнулась с бритой головой мудрейшего, но, к счастью, шедшие впереди вовремя повернули. В следующий миг я получил бы ногами божка по зубам, если бы двое шедших позади вовремя не обернулись. От них шибануло грязью, краской и стружкой. К воротам храма подошли несколько мужчин и женщин с фонариками в руках, которые о чём-то спорили. Из их слов я узнал все подробности дела. Изначально этот мясной праздник должен был проводиться одновременно с церемонией закладки храма бога мяса. Планируемым местом расположения храма как раз и был оживлённый ночной Торжок напротив. Но высокий чиновник, приехавший сегодня, чтобы принять участие в празднике мясной еды, высказал замечания основателям храма бога мяса из обоих городов.

– К чему он так цепляется? – возмущалась коротко стриженная чиновница, похожая на симпатичного молодого человека. – Говорит, у нас тут идолопоклонничество, что у нас тут суеверия… Но что такое идолопоклонничество? Что такое суеверия? Разве все идолы не человеком созданы? И кто из людей не суеверен? Слышала я, что он сам часто ездит на Юньтайшань погадать, стоя на коленях, яростно отбивает поклоны перед образом Будды.

По виду очень солидный ганьбу средних лет пытался увещевать её:

– Ты поменьше бы болтала, Сяо Цяо.

Та и не думала сдаваться и продолжала бубнить:

– По-моему, главная причина в том, что его красный конверт оказался слишком тонким.

Тут мужчина средних лет похлопал её по плечу:

– Меньше болтай, товарищ, а то неприятностей не оберёшься.

Она продолжала, но всё тише и тише, пока не умолкла совсем. Лучи от фонариков у них в руках, перекрещиваясь, проникли в храм, сильные снопы света скользнули по лику Матуна, по лицу мудрейшего и моему. Я неприязненно зажмурился. Неужели они не знают, что освещать людей таким сильным светом невежливо? Лучи фонариков скользнули по лицам четвёрки, занёсшей мясного божка в храм, и, наконец, сосредоточились на лице лежащего на земле божка.

– Это что такое? – негодующе вопросил ганьбу средних лет. – Как можно уложить бога мяса на землю? Поднять, сейчас же поднять.

Все четверо отставили жерди в сторону, отвязали верёвки с корпуса божка, затем собрались у его верха, каждый взялся за самую трудоёмкую часть, и раздался крик: «Раз-два, взяли!» И двухметровое божество встало вертикально. Только когда его поставили, я понял, какой он высоченный и здоровенный. Вырезали его из цельного дерева. Насколько мне известно, за многовековую историю многие изображения святых вырезали из ценных пород розового дерева, но в эти времена, когда большое внимание уделяется защите окружающей среды, защите деревьев, такого толстого красного дерева и не сыщешь, а если даже и найдёшь в горной глухомани такое большое дерево, никто не разрешит его срубать. Ну, так из какого же дерева вырезан этот мясной божок? Резьба замазана краской, природный цвет древесины не разберёшь, главные элементы, по которым можно сделать заключение, утрачены, да и резкий запах недавно положенной краски забивает природный запах древесины. Так что, не задай вопрос этот ганьбу, я бы никогда и не узнал, из какого дерева вырезан этот мясной божок, имеющий ко мне непосредственное отношение.

– Это красное дерево? – спросил ганьбу.

Сутулый презрительно усмехнулся:

– Да откуда это красное дерево возьмёшь?

– Если не красное, то какое? – не отставал ганьбу.

– Ива, – ответил сутулый.

– Ива? – удивился ганьбу. – В иве быстро жучки разводятся, пройдёт пару лет, и до дыр изъедят.

– Ива действительно для резьбы не годится, – согласился сутулый, – но такое большое дерево тоже найдёшь не сразу. Для зашиты от жучков мы перед началом работы опрыскиваем дерево специальным средством.

– Этот ребёнок вырезан без соблюдения пропорций, – заявил молодой ганьбу в очках, – голова слишком большая.

– Это не ребёнок, – холодно заметил сутулый, – это божество, а голова божества, конечно, не такая, как у обычных людей. Как у вот этого божества Утуна, голова человека, а тело лошади – кто на земле такое животное видел?

Луч фонарика высветил изваяние лошади с человеческой головой. С лица изваяния – лица, весьма чарующего – луч света переместился на его шею – мастерски выполненное изваяние и переход человеческой шеи в лошадиную, обладавшую сильной сексуальной привлекательностью, – потом двинулся на заднюю часть и вниз и, наконец, установился на свисающем половом органе крайне преувеличенных размеров – яички как зрелые плоды папайи, наполовину открытый член, походивший на спрятанный в красном рукаве валёк для белья – тут в темноте грохнул мужской смех. Фонарик в руке женщины-ганьбу освещал лицо мясного божка, и она, задыхаясь от негодования, выпалила:

– Пройдёт ещё пятьсот лет, и этот ребёнок действительно станет святым.

А освещавший тело лошади с головой человека мужчина тоном исследователя заявил:

– В образе этого святого выявляются следы половых связей людей древности с животными, вы слышали историю про У Цзэтянь и наследного принца-осла?

Кто-то из ганьбу откликнулся:

– Твои познания обширны, брат, вот вернёмся, напишешь статью, а здесь похваляться не надо.

А ганьбу средних лет обратился к мастерам:

– Вы несёте ответственность, чтобы за мясным божеством присматривали, храм ему ещё нужно построить, это никакое не суеверие, это стремление народных масс к лучшей жизни. Есть мясо каждый день – это важный признак общества малого достатка.

Свет фонарика в его руке упёрся в лицо мясного божка. Я старательно искал на действительно большой и непропорциональной голове этого ребёнка следы себя десятилетней давности, но чем дольше смотрел, тем больше всё расплывалось перед глазами. Круглая голова, круглое лицо, удлинённые глаза-щёлочки, торчащие щёки, ямочки в уголках рта, уши как две маленькие ладошки. И выражение лица, с виду такое весёлое. Где тут я? На моей памяти в событиях десятилетней давности гораздо больше страданий и огорчений, чем радости и счастья.

– Начальник, – обратился к ганьбу средних лет сутулый, – мы мясного бога на место доставили, и задание, считай, полностью выполнено. Если хотите, чтобы мы и дальше за ним присматривали, надо нам зарплату платить.

– За божеством присматривать – доброе дело творить, – отвечал тот, – какая тут может быть зарплата?

– А на что нам жить без зарплаты? – загудели хором все четыре мастера.

Утром в канун Нового года с улицы донеслось тарахтение мотоцикла. Я подумал, наверное, мотоцикл имеет отношение к нашему дому, и действительно, мотор умолк у наших ворот. Мы с сестрёнкой бегом помчались открывать их и увидели, как к нам направляется проворный, как леопард, Хуан Бяо с плетённой из тростника сумкой в руках. Как Золотой Отрок и Яшмовая Дева, мы с сестрёнкой метнулись к створкам ворот, встречая его. Мой нос давно уже учуял идущий из его сумки запах. Хуан Бяо улыбнулся нам, отчасти сердечной, отчасти безразличной улыбкой со скрытым за учтивостью высокомерием, в общем, демонстрируя прекрасные манеры. Его синий мотоцикл, тоже сердечно и безразлично, со скрытым за учтивостью высокомерием, демонстрируя прекрасные манеры, как и его седок, стоял у дороги, чуть наклонившись. Хуан Бяо вышел на середину двора, ему навстречу из дома вышла мать. Метрах в двух за матерью следовал отец. Сияя улыбкой, мать пригласила:

– A-а, братец Хуан Бяо, заходи быстрее в дом.

– Тётушка До, – со всей учтивостью обратился к ней Хуан Бао, – староста послал меня передать вам кое-какие подарки на Новый год.

– Ой, неудобно-то как, – встревожилась мать. – Мы не заслужили, и отплатить-то нечем, как можно есть присланное старостой…

– Это распоряжение старосты. – Хуан Бао поставил сумку у ног матери. – Я пошёл, желаю весёлого Нового года!

Мать расставила руки, словно пытаясь его задержать, но Хуан Бао уже был у ворот.

– Ну, правда, неудобно… – проговорила мать.

Обернувшись, Хуан Бяо помахал нам рукой, а потом уехал так же внезапно, как и появился. На улице взревел мотоцикл. Мы поспешили к воротам и увидели, как мотоцикл выплюнул облачко синеватого дыма, подпрыгивая, покатил на запад и через мгновение свернул в проулок семьи Лань.

Простояв у ворот всей семьёй в оцепенении целых пять минут, мы увидели подъезжавшего на велосипеде со стороны железнодорожной станции продавца жареного мяса Сучжоу. Судя по его самодовольному виду, можно было предположить, что торговля у него шла успешно.

– Старина Ян, не желаешь на Новый год жареного мяса прикупить? – громко крикнул он.

Мать в его сторону и бровью не повела.

Он крикнул ещё громче:

– На место для могилы копишь?

– Шёл бы ты, мать твою, в своей семье места на кладбище покупайте! – выругалась мать, затащила нас во двор и заперла ворота.

В доме мать раскрыла мокрую сумку с красно-белыми морепродуктами вперемежку с кусками льда. Мать так и держала её раскрытой, пока отвечала на наши с сестрёнкой вопросы. О морепродуктах мать знала много, я же таких редкостей никогда в доме не видывал, а мать знала их все. Отец, похоже, тоже знал, но в качестве консультанта не выступал. Он сидел на корточках у печки посреди дома, взял щипцами раскалённый уголёк, прикурил сигарету и стал, попыхивая, затягиваться.

– Сколько всего… Этот Лао Лань… – бормотала обеспокоенная мать, вороша рыбу и креветки. – Съесть, что люди принесли, это запросто, а принести что-то людям – руки коротки…

– Раз прислал, надо есть, – решительно заявил отец, – а я буду делать, что он скажет, вот и всё.

Вечером наш большой дом с черепичной крышей засиял в свете электрических ламп, время керосиновых ламп и тусклого света осталось позади. Так, в лучах слепящего света под разглагольствования матери о благодеяниях Лао Ланя, которые всякий раз непременно вызывали конфузливое выражение на лице отца, мы и встретили Новый год. На моей памяти у нас никогда не было такого обильного празднества: на новогоднем столе были тушенные в соевом соусе тигровые креветки – большие, как скалки для теста. Впервые появились приготовленные на пару крабы – огромные, как лошадиные подковы. Первый раз на столе красовался жареный морской лещ – размером больше отцовской ладони. Некоторые дары моря я вообще никогда не пробовал, например, медуз или каракатиц. Благодаря этому я впервые осознал, что, оказывается, в этом мире есть много чего такого же вкусного, как и мясо.