На следующее утро Волете не принесли завтрак в постель. Вместо этого ровно в восемь появилась горничная и сообщила, что маркиз попросил леди присоединиться к нему за завтраком в столовой через час.

Волета сама получила это сообщение, потому что Ирен все еще сидела на кровати и пыталась застегнуть пуговицы на платье-униформе.

– Плохо спалось? – просила Волета.

– Нет. Все время просыпалась, чтобы посмотреть, не улизнула ли ты снова.

– Ну нет. Я спала всю ночь, как мурлычущий котенок.

– Верю. Видела, – сказала Ирен, зажмурив покрасневшие глаза.

Волета предложила Ирен поспать еще несколько часов. Когда амазонка воспротивилась, Волета напомнила, что она не нужна для завтрака с маркизом и Ксенией, но понадобится для вечера с принцем. Приняв эту логику, Ирен откинулась на кровать, все еще одетая в наполовину застегнутую униформу, и мгновенно захрапела.

Волета не знала, чего она страшилась больше этим утром: застрять за столом с маркизом или получить раннюю почту. Она знала, что их дело выигрывает от шумихи, которую подняла из-за нее «Ежедневная греза», но не могла вникнуть в суть. Она не была новостью; она была в лучшем случае начинающей звездой в городе, полном знаменитостей-любителей. Наверняка существовали преступления и несправедливости, больше заслуживающие внимания общественности.

Но девушка была полна решимости беречь свое самообладание и репутацию достаточно долго, чтобы сопроводить принца Франциска на вечеринку после представления с Сиреной в главной роли.

Все, что ей нужно сделать, – это пережить еще один день.

Она не знала, что надеть на завтрак, но также знала, что обдумывание не даст лучшего результата. Она выбрала платье наугад – длинное, белое, с высокой талией – и провела остаток часа, играя с Писклей, которая проснулась в веселом настроении. Она ни разу не посмотрелась в зеркало, не накрасилась и старалась не думать о тех вещах, которыми занялась бы охотнее, чем идти завтракать. Список был очень длинным.

Когда настал назначенный час, она оставила Ирен крепко спать в постели и пошла по коридорам с высокими потолками, путешествуя по дому маркиза одна. На каждой стене висело либо богато украшенное и безукоризненно отполированное зеркало, либо произведение искусства, изображающее Ксению, ее отца или же их вместе. Там была картина маслом – портрет Ксении в образе девочки с огромным бантом в кудрявых волосах; гобелен, на котором маркиз стоял перед величественным жеребцом; и фреска – они вдвоем, лежащие на красном бархатном диване. На всех семейных портретах не было ни следа жены или матери. Опыт жизни Волеты в Башне научил не расспрашивать об отсутствующих членах семьи, потому что ответ никогда не был радостным, а воспоминания редко приветствовались.

Ей пришлось немного побродить в поисках обеденного зала, но, увидев, она узнала его безошибочно. Огромный стол полностью заполнял комнату. Там было не меньше двадцати стульев, и она с удивлением обнаружила, что только одно место пустует. Остальные заняли официально одетые мужчины и женщины. И, судя по скрипу столового серебра о фарфор, трапеза уже началась.

Маркиз, сидевший во главе стола, увидел неуверенно притаившуюся в дверях Волету и жестом указал на единственный свободный стул справа от него. Маркиз пребывал в приподнятом настроении. Он говорил с Волетой таким теплым, дружеским тоном, что она на мгновение задумалась, не перепутали ли ее с кем-то другим – с кем-то, кто маркизу нравился. Он настоял на том, чтобы она позволила самому налить ей чаю, что и сделал, но такой слабой струей, что чай остыл еще до того, как попал в чашку. Он говорил, наливая, – рассказывал, какое это было облегчение, что она не поранилась на крыше, и какое чудесное влияние оказала на его дочь. Ксения после одного или двух бальных сезонов все еще не сумела вызвать интерес герцога, не говоря уже о сыне казначея. Принц Франциск! Какой неожиданный поворот для них всех!

Волета изо всех сил старалась слушать, как маркиз приписывает себе ее достижения, но все ее внимание было приковано к Ксении, сидевшей напротив за центральным украшением из веточек остролиста и фазаньих перьев. Дочь маркиза поразительным образом переменилась. Она молча смотрела на нетронутое яйцо в подставке и теребила волосы – то, что от них осталось. Ее длинные ниспадающие локоны были коротко обрезаны. Она стала похожа на одуванчик. Ксения, судя по виду, сожалела о предпринятом шаге.

Маркиза на мгновение прервал дворецкий, который принес ему образцы нескольких вин для завтрака, чтобы он попробовал их и отобрал к столу. Волета наклонилась вперед и спросила Ксению:

– Кто все эти люди? – Она кивнула в сторону вереницы болтающих и жующих мужчин и женщин в вечерних нарядах.

Только тогда Волета поняла, что на Ксении сверкающее серебристое платье, напоминающее то, в котором она была накануне вечером, хотя и с гораздо более глубоким вырезом.

– Кучка сплетников, которых отец нанял, чтобы заполнить стол.

– Кто?!

– Ну кто-то же должен быть здесь и смотреть, – сказала Ксения.

– На что смотреть?

Ксения взяла тост-солдатик и помахала им, как волшебной палочкой:

– На нас, конечно. Ну, в основном на тебя. После вчерашней ночи и всего, что было с тобой и принцем, папа не хотел допустить, чтобы что-то случилось, когда никто этого не увидит. Все произошло так быстро, что он не мог заставить своих обычных гостей прийти, поэтому нанял сплетников. Не беспокойся. Все они – идеальные профессионалы.

Волета посмотрела на джентльмена в золотых очках, сидевшего справа от нее. Она поняла, что сплетник резал и перекладывал еду на фарфоровой тарелке и яростно двигал челюстями, но на самом деле он ничего не ел. Он наблюдал за ней краем глаза.

– Почему ты всегда наливаешь такие маленькие образцы, Биллиум? – крикнул маркиз дворецкому. – Как я могу что-то пробовать, если даже не могу покрыть вином язык?

– Ты ничего не сказала о моих волосах, – театральным шепотом произнесла Ксения, снова привлекая внимание Волеты.

Ксения погладила себя по остриженной голове и закатила глаза, как кукла.

Волета подумала: может, она еще не проснулась? Она посмотрела на даму рядом с Ксенией, которая прихлебывала из пустой ложки, потом на безупречную сервировку и дымящиеся блюда, полные еды: копченая сельдь и оливки, свиная грудинка и вишни, маисовая каша и мед, к которым никто не притрагивался. Она почувствовала внезапное сонливое головокружение, как будто провалилась в кошмарную дрему. Потягивая холодный чай, чтобы прийти в себя, она сказала:

– Это замечательно, миледи. Но почему вы их отрезали?

Прежде чем Ксения успела ответить, в разговор вмешался маркиз, который этим утром вообще не носил парика, а только накинул на голову кружевной платок. Один угол свисал у него между бровей, как вдовий пик.

– Ах! Вот чего мы так долго ждали! – прокричал он. Через холл прошел лакей с серебряным подносом, на котором лежала сложенная газета. – Утреннее помахивание пальцем!

Маркиз сделал неприличный жест, и весь стол в унисон разразился отрепетированным смехом. Он взял газету с подноса и развернул ее, взмахнув пышными манжетами.

– Как я и ожидал! Первая полоса. Смотри! Вот ты здесь, моя дорогая девочка, и губы принца прижимаются к твоим пальцам. Разве не прекрасная гравюра? Я не знаю, как они это делают.

Он повернул газету к Волете. Она уставилась на изображение хрупкой женщины и мужчины во фраке, стоявших перед стилизованным солнцем, и только через мгновение поняла, что это – она и принц Франциск. Принц целовал ей руку, а она прикасалась к своему обнаженному горлу, словно теряя сознание от желания.

Первым побуждением Волеты было разорвать газету в клочья, хотя – что толку? В эту самую минуту тысячи других экземпляров открывали и читали по всему кольцевому уделу. Она едва ли могла надеяться уничтожить их всех.

– Итак, я прочту эту статью за столом, – объявил маркиз де Кларк. Тщательно прочистив горло, он принялся читать. – «Леди Волета и принц слились воедино, как два магнита. О, эти электрические искры, наполнявшие воздух от их разговоров! Ну и флирт! Обмен остротами! Все равно что заглядывать за горизонт в то беззвездное пространство, где солнце и луна иногда встречаются и падают друг другу в объятия, как ненасытные любовники». – Маркиз сделал паузу, чтобы заметить: – Очень хорошо! Подожди, это еще не все. «Леди Волета рассказала анекдот о танцах, который мы все будем слышать в дурном исполнении местных острословов в течение следующих двух недель. Принц Франциск поцеловал ей руку, и дама покраснела от издревле известного томления юных чресл. Затем оркестр заиграл новый вальс Хобсона, который был хорошо принят всеми».

– Это ложь, милорд, – сказал мужчина в очках, сидевший рядом с Волетой. – Вальс Хобсона был как негодный пирог, который услали обратно на кухню. Никто не аплодировал. Хобсон безутешно напился. Его пришлось везти домой в портшезе друга. – У профессионального сплетника, чье выражение лица было добродушным и теплым, голос оказался холодным, как воздух высокогорья.

– А остальное, мистер Тат? – спросил маркиз.

Мистер Тат вытер салфеткой чистый рот:

– Эта дама стала настоящей сенсацией.

Стол взорвался сдержанными аплодисментами. Маркиз сложил газету и протянул Волете:

– Для коллекции, миледи.

– Если не возражаете, я спрошу, – сказал мистер Тат, поворачиваясь на стуле к Волете. – А что вы думаете о молодой женщине, которая умерла?

– Молодая женщина, которая – что? – сказала Волета, оглядываясь по сторонам. Фраза удивила только ее.

– Этого нет в утреннем выпуске, но я уверен, что будет во всех вечерних газетах.

– О чем вы говорите? – сказал маркиз, растерявшись из-за смены настроения во время праздничного завтрака. – Я приглашал вас не для того, чтобы затмить наш триумф грязными сплетнями!

– Это связано, милорд. – Тат вскинул руки в знак почтения. – Вчера поздно вечером с крыши дома упала молодая леди. На ней была белая ночная рубашка. – Он с нескрываемым интересом наблюдал, как дружелюбная улыбка Волеты сначала дрогнула, а потом исчезла.

– Боже мой! – воскликнула Ксения с отработанной скорбной дрожью в голосе. – И кто же это был?

– Дочь комиссара Паунда, Женевьева.

– Бедняжка, – машинально произнес маркиз, и его мысли уже перешли к более важному вопросу. – Его дочь подражала нашей гостье, не так ли?

– Я не хочу напрасно строить догадки, милорд, – сказал мистер Тат с фальшивым смирением.

– Ну ладно. – Маркиз сдвинул платок, который еще больше съехал на затылок.

Волета уставилась на вереницу сплетников, которые жевали воздух и наблюдали за ней с недружелюбными улыбками. Никогда в жизни ей так сильно не хотелось кричать.

– Никто не знает, какие чувства таятся в остановившемся сердце, но среди живых бытует мнение, что леди Женевьева отдавала дань уважения леди Волете. – Мистер Тат поправил очки. – Редакторы «Грезы» считают, что ваша светлость может стать следующей Сиреной. Вообще-то, они уже придумали имя. Они называют вас Прыгающей Леди.

Волета наблюдала, как служанка поставила перед ней подставку для яиц – верхушка яйца всмятку уже была разбита, желток внутри блестел, как рана. Она подумала о молодой женщине, распростертой на выбеленных булыжниках мостовой, и задалась вопросом, какими были ее последние мысли. Было ли у нее время горевать или сожалеть, когда она падала? Думала ли она о своей жизни, о семье, любви, надеждах… или только об утренней почте? Теперь ее жизнь была не более чем слухом, произнесенным незнакомыми людьми за завтраком, – трагедией, которая станет пустяком к обеду, а к ужину забудется.

Волета встала, удивив всех, и отошла от стола в оцепенении.

– Вы все были свидетелями, – сказал маркиз, взмахнув пальцем. – Именно в этот момент Прыгающая Леди впервые услышала свое новое имя!

Волета смотрела вниз с балкона спальни на людей, снующих по улицам. Доминирование оранжевого цвета сломалось в одночасье, и никто, похоже, не знал, что должно заменить его. Пелфийцы теперь носили всевозможные оттенки, фасоны, аксессуары. Рассеянное единообразие стало источником огромной тревоги. Горожане сновали туда-сюда, вертя головами и бросая взгляды, обыскивая витрины магазинов и друг друга в поисках нового консенсуса.

Волета почувствовала сильный прилив жалости к ним – холодной и бесполезной.

Она видела, как сквозь тускнеющий оранжевый проглядывает доказательство ее влияния. Она видела женщин в простых серебристых платьях и белых ночных рубашках, их волосы были коротко острижены или зализаны, чтобы казаться такими.

Она смутно осознала, что Ксения вошла в ее комнату без стука. Дочь маркиза какое-то время кудахтала и ворковала над Писклей, а потом удивленно взвизгнула. Волета мягко улыбнулась.

Ксения вышла к ней на балкон, посасывая укушенный палец.

– Зачем нужно домашнее животное, которое тебя кусает? Это все равно что держать горничную, которая создает беспорядок. Или повара, которого надо кормить. В этом нет никакого смысла.

– Она не домашнее животное, – сказала Волета, закрывая глаза. – И она не любит, когда незнакомые люди берут ее в руки.

– Ну я бы тоже не любила. Как это глупо с моей стороны! Глупо, глупо, глупо! – сказала Ксения нараспев и легонько хлопнула себя по щеке. Она ждала, что Волета начнет спорить с ее драматическим самобичеванием. Когда Волета промолчала, она продолжила: – О нет! Тебе грустно из-за упавшей девушки?

– Зачем ты подстриглась?

Ксения ощупала обнаженную шею и затылок:

– Я просто хотела сосчитать выпуклости на черепе. Ты же знаешь, как говорят: один любовник на каждую. У меня их восемь. Восемь выпуклостей.

– Прекрати. Почему на самом деле?

– Потому что я поставила свое имя рядом с твоим, глупая гусыня. Мы же сестры-по-сплетням. Чернила нас породнили. Я ведь рискнула, связавшись с тобой, знаешь ли. Я предложила тебе дружбу. Я была рядом, когда ты совершала ошибки. Думаю, будет только справедливо, если я разделю твои успехи. В конце концов, я была неплохой компаньонкой. – Ксения попыталась придать своему хорошенькому личику хоть какое-то выражение искренности, хотя со стороны казалось, будто ей что-то попало в глаз.

– Ты ведь напрашиваешься на приглашение, не так ли? Пытаешься проникнуть в ложу принца в «Виванте».

Ксения возмущенно фыркнула:

– Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь! Никогда в жизни меня так не оскорбляли! Вот я здесь, веду невинный разговор с подругой, и… – Ксения взмахнула коровьими ресницами. – Да, наверное, так и есть. Я имею в виду, что там должно быть место для меня.

– Это последнее место, где тебе следует быть. Этот человек – негодяй. Ты ведь все понимаешь, не так ли? Ты должна знать, что говорят о нем. С чего тебе вдруг захотелось оказаться в обществе такого мужчины, если этого можно избежать?

– Потому что он принц! – прорыдала Ксения.

Трое солдат в черных мундирах подняли головы в поисках источника звука и приподняли фуражки. Ксения махала им, пока не затряслась рука, а потом послала воздушный поцелуй.

Волета хлопнула ладонью по перилам:

– Зачем ты это делаешь?

– Делаю что? – сказала Ксения, все еще махая солдатам, которые уже потеряли к ней интерес и снова исчезли в толпе.

– Почему ты бросаешься на каждого встречного мужчину?

– Потому что у меня есть уверенность в себе. – Улыбка молодой леди застыла на ее лице, как приклеенная.

– Уверенность в себе! – выпалила Волета со смехом. – Ты самый неуверенный человек, которого я когда-либо встречала. Ты вечно себя загоняешь, надеясь, что кто-то тебя поправит. Тебе нужна постоянная проверка, одобрение и внимание! Клянусь, если ты когда-нибудь найдешь себе мужа, то позволишь ему пинать тебя, как мячик, лишь бы он хоть изредка говорил, что ты хорошенькая.

– Какие ужасные вещи может сказать подруга.

– Но мы же не подруги! Я для тебя всего лишь игральная кость! Я – твоя азартная игра! Неужели я стану сенсацией? Или провалюсь? А если я добуду тебе приглашения на лучшие вечеринки? Ты заботилась обо мне только потому, что считала хорошей ставкой. Что ж, позволь сказать, мои друзья – мои настоящие друзья – не думают о том, принесу я им удачу или неудачу, они вообще не думают про азартные игры!

– Почему ты так злишься?

– Потому что вы каким-то образом превратили все это процветание и возможности в тюрьму! Я не знаю, как вы это сделали, но вам удалось. Это ужасно! И ты можешь уйти от этой ерунды завтра же. У тебя есть средства, чтобы удрать куда угодно. Если бы ты только могла просунуть свою большую голову сквозь решетку вечеринок, принцев и утренних газет, ты бы вырвалась на свободу!

– Но ты же ничего не понимаешь! – отрезала Ксения, словно хлыстом щелкнула. – А если мы не будем подругами, то мне придется поговорить с папенькой о том, что ты больше здесь не останешься. Ты ешь и пьешь за наш счет. Твоя маленькая крыса укусила меня! – Ксения подняла палец, демонстрируя невидимую рану. – Ты мне не нравишься. Ты же дурашка, которая даже не улыбнулась, когда принц поцеловал тебе руку! Я видела, что ты торчишь там, словно труп на колу. Как я ни стараюсь, на меня не смотрит никто, кроме толстых старых эрлов. Но ты! Принц Франциск пришел к тебе, как пес! И ты даже не стала с ним танцевать. Ты такая тупица. Как бы мне хотелось, чтобы именно ты упала с этой крыши!

– Прошу прощения, дамы. – Энн стояла у балконной двери. Она держала в руках жесткий конверт, похожий на белый флаг. – Принц Франциск послал свои приветствия вашему отцу, Ксения, и тот был очень рад их принять. Принц также прислал вам билет, чтобы вы присоединились к нему и леди Волете в его ложе сегодня вечером.

Ксения бросила на Волету обжигающий взгляд.

– Пожалуйста, передайте принцу, что я смиренно принимаю его предложение. – Волета закатила глаза. – И еще, Энн, пожалуйста, поблагодари его за то, что он думает обо мне. Передай ему, что сегодня вечером я буду в довольно чувственном настроении. Подпишись за меня, пожалуйста. Твоя подпись намного лучше.

– Миледи, – сказала Энн с напряженным терпением.

– В чувственном настроении! – взвизгнула в ответ Ксения. Она вылетела с балкона и от души хлопнула дверью спальни.

Энн вздохнула и улыбнулась Волете:

– Я надеюсь, что леди своим… настроением не испортит вам вечер.

– Спасибо тебе, Энн. Все нормально. Уверена, все будет хорошо, – сказала Волета, и ее гнев быстро остыл.

Проходя через спальню Волеты, Энн обратила внимание на большую, причудливую бабочку, которая сидела на крышке шкатулки с драгоценностями. Окраска крыльев была до жути похожа на настоящий узор пейсли.

– Какая странная штучка, – пробормотала гувернантка, беря в руки сложенный вчетверо номер «Ежедневной грезы».

Она подняла газету над насекомым. Бабочка сложила крылья, словно в молитве.

Волета подлетела и схватила бабочку, напугав Энн.

– Поймала! – воскликнула девушка.

Затаив дыхание, Энн посмеялась над собой.

– Вы же понимаете, что мотыльки – смертельные враги экономок? Хотя у нас много смертельных врагов. Мыши, сверчки, собаки или вообще все, что любит бегать по улице. Однако мы дружим с кошками.

– Ну, они едят мышей, – храбро сказала Волета, поднимая сложенные чашечкой ладони. – Я выставлю врага наружу.

Энн все еще улыбалась, когда повернулась и столкнулась с Ирен, которая возвращалась из ванной. От нее пахло так, словно она облилась розовой водой. Ее униформа намокла у воротника и на бедрах пятнами. Волосы торчали иглами дикобраза.

– Ну и видок у тебя! – сказала Энн.

Ирен потянула за лишнюю ткань вокруг своего живота.

– По-моему, Байрон считает, что я толще, чем есть на самом деле.

– А кто такой Байрон?

– Мой… портной.

Энн положила руки на ее бедра, изучающе склонила голову.

– Ну, я далека от того, чтобы критиковать чужую работу, но достаточно ловко управляюсь с иглой. Если убрать несколько дюймов здесь и еще немного здесь, – сказала она, подобрав на локте форменного платья немного ткани. – Уверена, что будет сидеть гораздо лучше.

– Не знаю… – сказала Ирен, растягивая слова.

– Ты все еще не простила мне парик, не так ли? Что ж, поделом. Я еще не простила себя. Это была ужасная идея. Но хорошая новость заключается в том, что твоя юная леди добилась общественного признания для коротких волос. Так что, думаю, ты можешь обойтись без капора и парика и просто быть собой. Как, наверное, и следовало с самого начала. В любом случае, если хочешь попытать счастья с моей иглой, приходи ко мне в комнату после чаепития, и мы быстро сделаем подгонку.

– О, она придет! Это замечательная идея, – сказала Волета, все еще сжимая в руках мотылька, который хлопал крыльями и щекотал ей руки. – А теперь, Энн, если ты не возражаешь, мы должны обсудить мой вечерний наряд.

– Конечно, конечно. И увидимся после чая. – Не дожидаясь ответа, Энн закрыла за собой дверь с такой привычной осторожностью, что та едва щелкнула.

– Эти люди сумасшедшие, – сказала Волета совсем другим тоном. – Бросаются с крыш, обвиняя во всем меня. Нет, на самом деле они мне благодарны. А вот я виню себя.

– Энн рассказала мне об этой девушке. Она была дочерью Паунда.

– Не желаю жалеть этого человека. Почему все здесь так решительно настроены погубить себя? Ради толики внимания? Я никогда в жизни не встречала столько тщеславных и отчаянных людей, а ведь я жила в борделе!

– Все, кроме Марии, наверное? – предположила Ирен.

– Мария совсем другая. Вот увидишь. А теперь давай послушаем, что скажет Байрон в свое оправдание.

Волета обвила крылышки мотылька вокруг тельца, затем повернула его голову. Голос Байрона жужжал и метался, как муха в банке. Ирен сложила ладони чашечкой вокруг устройства, усиливая звук. Байрон говорил в завуалированных выражениях – если бы сообщение перехватили, то ничего бы не поняли.

– Для тех, кого это может касаться. Человек, отвечающий за Белый город, согласился вернуть картину хозяина. Было бы замечательно, если бы вы обе закончили все немного раньше, если получится. Капитан считает, что мы должны обойтись без долгого прощания. Она передает привет. Хозяин посылает обычный набор выговоров и комплиментов. – Запись, казалось, закончилась, но мгновение спустя что-то щелкнуло, и Байрон снова заговорил более тихим голосом. – Постскриптум. Капитан показала мне последнюю «Грезу». Должен признаться, хотя мне и не удалось превратить тебя в подобие леди, ты каким-то образом превратила толпу в подобие себя. Молодец! Передай мои наилучшие пожелания нашей грозной подруге. И надень луну, ради бога. Возможно, мне придется срочно передать тебе сообщение».

– Вот она, – сказала Волета, открывая крышку шкатулки с драгоценностями. Она вытащила бархатный мешочек и вытряхнула на ладонь серебряную цепочку и лунный кулон. Расстегнув застежку, надела на шею ожерелье Сфинкса. – Либо сегодня вечером, либо вообще никогда.

– А что будет, если Мария скажет «да»? Если она захочет уехать с нами? – спросила Ирен. – Если нас поймают вместе с ней…

Волета лишь отмахнулась:

– Мы наденем на нее парик или накинем пальто. Будем действовать осторожно.

– Но ведь наша сила не в этом, не так ли? – Ирен сунула уснувшего мотылька в карман униформы. – И мы совершенно не собираемся ее похищать.

– Нет, я не собираюсь ее похищать! – Волета с нарочито оскорбленным видом поправила ожерелье в зеркале. Она остановилась на полуслове, застигнутая врасплох собственной внешностью. На мгновение она увидела себя в свете новой славы: волосы, платье, драгоценности. Она посмотрела себе в глаза, высунула язык и повернулась к амазонке. Подняла палец, чтобы подчеркнуть свое заявление. – Но я обязательно ее уговорю.

Энн медленно двигалась вокруг Ирен, крепко зажав булавки в губах. Спальня гувернантки была маленькой, опрятной и залитой теплым светом единственной газовой лампы, чей огонек мерцал так сильно, что шипение светильника сделалось неровным.

Это была не особенно сложная работа – ей требовалось только убрать достаточно лишней ткани так, чтобы шов не сморщился. И все же она работала с такой осторожностью и тщательностью, что Ирен не могла не чувствовать себя немного польщенной.

– Мне нравится эта ткань. Она называется бомбазин. Разве не прекрасное слово? Я знаю, некоторые люди думают, что она грубовата на ощупь, но я думаю, это идеальная текстура. Некоторым дамам нравится носить только шелк и атлас, потому что они такие маслянисто-мягкие, но мне такое не по душе. Эти ткани скользят, льются и прилипают к телу. Предпочитаю бомбазин или хорошую шерсть. Что-то достаточно грубое, чтобы его ощущать. – Энн говорила так бесцеремонно, словно общаясь сама с собой.

Впрочем, Ирен это не было неприятно. На самом деле, впервые за очень долгое время, она обнаружила, что может ослабить бдительность. Она не думала ни о Волете, ни о Сенлине, ни о глупом плане Сфинкса. На самом деле она ни о чем не думала. Она чувствовала себя сонной, хотя и не устала. «Вот, наверное, на что похоже расслабление», – подумала она.

– Моя мать – швея и домоседка, которой всю жизнь было наплевать на подъем по служебной лестнице, внимание толпы и все такое прочее, – сказала Энн, переходя к новой теме. – Она замечательная мать. Она также была терпеливой женой. Мой отец всегда нервничал из-за того, что его любили на работе, и он тратил на нее кучу времени. Часов всегда не хватало. – Она вздохнула и покачала головой, казалось находя это воспоминание печальным, но достаточно привычным, чтобы больше не причинять боль. – Моя мама все еще любит сидеть за кухонным столом и вырезать силуэты, когда приходит домой с работы. – Энн кивнула на стену, где в овальных рамах висели два черных профиля. – Она сама их сделала. Это мой отец и она.

Ирен посмотрела на профили, отметив острый подбородок мужчины и высокий лоб женщины. И в том и в другом она разглядела частичку Энн.

– Я была единственным ребенком в семье и все восемь лет хорошо училась, – продолжала Энн. – Когда я окончила школу, не захотела сидеть дома. Мне нужно было работать. Я не стала дожидаться, пока меня призовет какой-нибудь поклонник, решив, что я ему подхожу. Брак – это просто бизнес и политика, с которыми ложишься в постель. Мне такое никогда не нравилось. – Энн резко вскинула взгляд. Ирен посмотрела вниз. Странно, но она чувствовала себя так, словно смотрит вниз с горного склона, а не на собственную грудь. – Ты ведь не замужем, правда?

– Нет, – ответила Ирен.

– Не задерживай дыхание, дорогая. А то все мои булавки выскочат. Ну вот и все. Вот так-то лучше. Я начала работать гувернанткой, когда мне было семнадцать. За последние тридцать лет я вырастила пятерых детей для трех хозяев. Некоторые оказались лучше других, но до сих пор я не вырастила ни одного абсолютного дурачка. Абсолютного. – Энн надавила на бедро Ирен, и та послушно прошлась по кругу, пока Энн не остановила ее и снова не начала вкалывать булавки. – Восемь или девять лет назад Ксения была совсем другим человеком. Ты бы ее не узнала. Она была очень доброй. Любознательной. Простой, но не глупой. Честной, прямолинейной девушкой. У нее была манера кривить рот особым образом всякий раз, когда она натыкалась на что-то озадачивающее. Моя маленькая мыслительница, любительница устраивать спектакли! – Энн рассмеялась, продолжая сжимать булавки в уголках рта. – Она терла подбородок, чесала голову и ходила взад-вперед, пока не разгадывала загадку или не оставляла попыток. Она редко сдавалась. Но это было раньше. А теперь… она выйдет замуж еще до конца года. Маркиз пожмет мне руку, может быть, даже подарит мину за годы моей службы и закроет дверь. Это всегда так странно. – Ее голос понизился и замедлился до мечтательного бормотания. – Странно быть человеком, настолько вовлеченным в чужую жизнь, – на тебя полагаются, а потом, после долгих лет, на протяжении которых ты необходим, внезапно… – Энн резко остановилась, покачала головой и похлопала по последней вколотой булавке. – Прошу прощения, но я что-то заболталась. О чем ты меня спрашивала?

Ирен задумчиво наморщила лоб:

– Разве я что-нибудь спрашивала?

Энн отодвинула табурет и воткнула оставшиеся булавки в подушечку на своем бюро рядом с вазой, полной сухих, бесцветных цветов.

– Прости. Не знаю, откуда все это взялось. Я полагаю, что…

– Мне понравилась твоя история, – вмешалась Ирен. Теперь, вновь получив возможность шевелиться, она посмотрела на себя в туалетное зеркало Энн. Она не помещалась в нем целиком, но то, что видела, ей нравилось. Цепи, которые она носила на талии в течение многих лет, придавали ее фигуре некие очертания. Теперь те сделались совсем иными. Ирен не знала, нравится ли ей этот облик, но рассматривать себя было интересно. Она повернулась так, чтобы увидеть спину. – Кажется, у тебя милая семья.

– Спасибо. Но, гм, а как же ты?

– А что я?

– Ну, всякое такое – где ты родилась? Какие у тебя отношения с матерью? С тобой плохо обращались в школе? – Энн бросила на Ирен приятный, но отчего-то умоляющий взгляд. Ирен понятия не имела, что он значит, и этот факт, должно быть, отразился на ее лице, потому что Энн объяснила: – Я чувствую себя немного выставленной напоказ, дорогая. Не могла бы ты рассказать мне что-нибудь про себя, чтобы я не выглядела такой… – Энн замолчала, безнадежно подыскивая подходящее слово, и наконец сказала: – Дурой.

Внезапно Ирен подумала о тысяче вещей, в которых она никогда не сможет признаться. И не только потому, что это выдало бы ее и друзей как мошенников и пиратов, но и потому, что Ирен знала: ей будет очень трудно понравиться. Вся жизнь Энн состояла из форм и силуэтов. А у нее – сплошное насилие и воровство.

И все же, глядя на Энн, которая казалась такой уязвимой и смущенной, амазонка поняла, что должна что-то рассказать. Она порылась в памяти в поисках какого-нибудь счастливого момента.

– Помню, была одна кухня, где подавали суп любому, кто появлялся до того, как кастрюля опустеет. По-моему, это случалось каждый четверг, вечером. Я часто ходила туда, когда была маленькой девочкой, лет семи-восьми, примерно такого роста. – Ирен приложила руку к бедру. – Повар, который варил суп и раздавал его, отказался дать мне что-нибудь в первый раз, когда я пришла. Я была так голодна и зла, что чуть не ушла, но тут он сказал: «Суп! – она погрозила пальцем, повторяя запечатленную в памяти сцену, – суп слишком жидкий для растущего мальчика». Он сказал: «Растущему мальчику нужно набить желудок!» И дал мне огромный кусок кукурузного хлеба, больше моей ладони, и большую пивную кружку с молоком. Он стоял там и смотрел, как я съедаю все это, чтобы убедиться, что никто не попытается украсть угощение.

Энн улыбнулась, но в ее глазах блеснуло совсем другое чувство.

– Мы ведь жили очень по-разному, верно?

Ирен старалась не смотреть в пол, но тот так и притягивал взгляд.

– У меня нет своего дома. У меня никогда не было ни друзей, ни семьи. Ну разве что до недавнего времени. Все это… очень ново для меня. – Ирен говорила осторожно, словно ощупью пробиралась ночью по краю обрыва.

– Ты здесь, чтобы защитить Волету, не так ли? И не только в качестве гувернантки. Я думаю, ты больше похожа на телохранителя.

– Правда?

– Да. Я уверена, что у тебя это тоже очень хорошо получается. Я точно не хотела бы встать у тебя на пути. И я не думаю, что ты должна быть похожей на других гувернанток, чтобы заботиться о ком-то, особенно о такой девушке, как Волета. Половина гувернанток, которых я знаю, так озлоблены, что даже не обращают ни на что внимания. Их девочки, по сути, сами по себе. Как и многие из нас. И послушай, в любом случае это не мое дело. Я не осуждаю тебя и никому ничего не скажу. Я просто хотела сказать, что, по-моему, Волете будет гораздо лучше, если ты будешь рядом.

Ирен громко рассмеялась.

– Нет, правда. Она уважает тебя, как и я, независимо от того, что тебе пришлось сделать. Я уверена, что твоя работа сопровождается всевозможными трудностями и… сожалениями. – Энн снова поставила табурет рядом с Ирен, которая стояла, затаив дыхание, в платье, утыканном иголками.

Энн взобралась на табурет.

– Надо быть очень сильной, чтобы выдержать такое давление. Да, ты очень сильная и очень храбрая. – Она ухватилась за плечо Ирен и встала на цыпочки, поднявшись на уровень ее глаз. На лице Ирен застыла испуганная гримаса, а серые глаза округлились. – И к тому же довольно хорошенькая.

Энн наклонилась и поцеловала ее в плотно сжатые губы.

– Ну вот, – сказала Энн, вытирая свою помаду с губ Ирен. – Теперь все наши карты на столе.