«Нет, невозможно, невозможно», – растерянно лепечет Менгеле, плача навзрыд. Он бы с радостью, да, как божественно было бы взять в жены эту нежную и деликатную женщину, которая скрасила бы его последние годы, но ей ведь не объяснишь, что он умирает со страху – как показать государственному служащему коммуны Эльдорадо фальшивые документы на имя Герхарда? В слезах и Эльза, она трижды осеняет себя крестом, а потом закрывает руками лицо. Если ему нечего добавить и он не в силах даже дать хоть какое-то объяснение, она уйдет, она ведь не шлюха. Дон Педро – человек достойный, но ему придется нанимать новую служанку.

Старый нацист не может потерять последнего союзника. Он приходит к ее матери, клянется повысить Эльзе плату и сулит ей золотые горы, он опускается на колени и молит ее, сложив на вздымающейся груди руки: уговорите вашу дочь снова у меня работать. «Тогда женитесь». Чертовы условности! Подлое католичество! Менгеле в отчаянии. Он преследует их, бродит вокруг их лачуги, рыдая, стоная, моля. Определенно, дон Педро весьма странный старик. Мать говорит дочери, что он совсем спятил, и советует держаться от него подальше. В октябре 1978 года Эльза признается Менгеле, что выходит замуж и ему лучше оставить ее в покое. Убитый горем, он заклинает ее передумать: ни один мужчина не станет заботиться о ней лучше его, – но она и слышать не хочет. «Значит, я скоро умру», – шепчет дон Педро.

Уход Эльзы добивает его.

Хрупкое здоровье Менгеле быстро ухудшается, несмотря на приход новой горничной – Инес: она ночует в хижине, стоящей в саду. Его тело слабеет: крапивная лихорадка, опоясывающий лишай и печеночные колики. У него больше нет аппетита, он худеет на глазах, жизнь лишилась всякого смысла, и одиночество – пытка, все битвы проиграны, пишет он Зедльмайеру, и коль скоро все его бросили, на сей раз он готов покончить с собой. Ночи полны жестоких болей, в грудной клетке так тесно, там резкие, острые колики, он будто сейчас задохнется. Встав на колени, закрыв глаза, он перед сном бормочет латинскую молитву, которой в детстве учил его отец, чтоб убаюкать: procul recedant somnia, et noctium phantasmata, да отступятся от нас кошмары и химеры тьмы. Но ничто не в силах спасти его душу и облегчить муки. Менгеле лишается сна. Он, точно дитя, просит Инес оставлять свет в большой комнате и заходит к ней в хибарку пожелать спокойной ночи, а вот если бы она только согласилась прилечь рядом, он, может, и отдохнул бы несколько часов. Иногда ему слышатся голоса, и он всю ночь бродит по бунгало, как сомнамбула в поисках призраков. Это рыщет само безумие. Днем он натыкается на мебель и, один, шепчет себе под нос: Рольф, Ирена, папа. У него нет сил даже пойти на рождественский ужин к Боссертам. Музикус, принеся наутро 25 декабря оставшееся мясо и кусок пирога, находит его мертвенно-бледным, задремавшим в луже мочи и экскрементов. На ночном столике – пачка суппозиториев, обрезки ногтей, поздравительная открытка. Это Зедльмайер: он желает Менгеле счастливого 1979 года и извещает, что несколько месяцев назад тот стал дедушкой. Рольф не присылал ему уведомительного письма о рождении своего сына.

В январе в Сан-Паулу сильный зной, Боссерт приглашает Менгеле покинуть свою жаркую душегубку и поехать освежиться на берег океана, на дачку в Бертиога, – и детишкам будет приятно повидаться с дядей. 7 февраля 1979 года на рассвете Менгеле садится в автобус, следующий до Порт-Сантуша. К встречающему его на автовокзале Боссерту он выходит в отвратительном настроении, такой усталый, что, едва доехав, даже не позавтракав, запирается в номере, чтобы переждать там сиесту.

Менгеле забывается сном. Столько дней, столько лун – и вот впервые на Менгеле нисходит сон.