«Но евреи-то, евреи что тебе сделали?» – снова садясь напротив, спрашивает он. Менгеле опять говорит о биологии, бациллах, микробах и личинках, подлежащих уничтожению. Он показывает ему на крупного комара, бегущего по стенке. «Сейчас мы раздавим его, потому что он несет угрозу окружающей нас среде и может заразить болезнями, случись ему нас укусить. Евреи – нечто вроде этого». Рольф закрывает глаза. Ему хочется сбежать, но он велит отцу не двигаться, они ведь еще не закончили, насекомое подождет. «И в тебе никогда не возникало сочувствия к детям, женщинам и старикам, которых ты отправлял в газовые камеры? У тебя нет угрызений совести?» Менгеле бросает на сына злобный взгляд – тот не понял решительно ничего. «Жалость – категория в данном случае непригодная, ибо евреи не принадлежат к человеческой расе», – заявляет он. Они объявили нам войну, уже тысяча лет, как они хотят нанести ущерб нордическому миру. Надо было уничтожить их всех. Мальчики выросли бы в мужчин, а девочки – в жаждущих отмщения матерей. Сейчас так и есть: те, кто тогда выжил, травят нынешнюю Германию, а Израиль – угроза мировой безопасности. И еще знай, Рольф: совесть – больной компонент, это выдумка нездоровых тварей, чтобы воспрепятствовать действию и парализовать действующего», – говорит Менгеле. Он не сдался правосудию – ибо это не судьи, а обвинители и мстители.

Ночь опустилась на Эльдорадо. Ужинают Менгеле в молчании. Сын внимательно смотрит, как отец, чужой ему человек, протыкает яичный желток и со вкусом макает в эту жижу хлеб. Остатки шпината висят на его усах. «Папа, а ты убивал? Пытал младенцев и бросал их живыми в огонь?» – внезапно спрашивает Рольф. Менгеле выпрямляется, испепеляя его взглядом. Клянется, что никому и никогда не причинял зла, только исполнял долг солдата и ученого. Пилоту, сбросившему бомбы на вражеские города, общественность ничего не инкриминирует, наоборот – его чествуют как героя. Так за что же все ополчились на него? Между прочим, немцы вовсе не были против, и папа римский тоже. Как несправедливо и гнусно! – говорит Менгеле. Он, подобно народному хирургу, работал для защиты арийской расы в вечности и ради благоденствия общества. Индивидуум не принимался в расчет.

Побагровевший старик вдруг вскакивает и орет: «Ты, мой единственный сын, веришь этим пакостям, что обо мне пишут! Ты сам всего лишь мелкий буржуа, наслушавшийся твоего отчима-идиота, начитавшийся учебников по правоведению и газет, как и все твое смердящее поколение. Эта история выше вашего понимания, так оставьте старших в покое и извольте их уважать! Я не делал ничего плохого, слышишь ты, Рольф?»

Всему конец. После двух дней и двух ночей непрерывных споров Рольф отступает. Его отец уперт, неисправим и зловреден; военный преступник, преступник против человечества, не желающий раскаяться. Да, с этим покончено, говорит Рольф сам себе, и дольше здесь оставаться не имеет смысла: прогулки, фото с семейством Боссерт и пикник на пляже в Бертиоге – обычное лицемерие. Он уезжает раньше намеченного срока. В аэропорту отец шепчет ему мимоходом, что надеется повидаться снова.

Рольф уходит в зону регистрации.