Глава 9
Плен

Обе расстрелявшие боеприпасы зенитки замолчали почти одновременно.

Если бы Алексеев читал какой-нибудь военно-приключенческий роман, в этот момент наверняка прозвучала бы расхожая фраза насчет «неожиданно обрушившейся звенящей тишины». В реальности ничего подобного, понятное дело, не было и в помине. Во-первых, в жарком пламени разлившегося авиационного бензина продолжали гулко бухать, раскидывая в стороны рваные огненные полотнища, взрывающиеся бомбы, во-вторых, после нескольких секунд оглушительного грохота уши были напрочь забиты несуществующей в реальности ватой. И даже эти взрывы доносились в виде негромкой, словно отдаленный праздничный фейерверк, канонады.

Сквозь которую внезапно прорвался голос Карасева:

– Тарщ командир, давайте шустрее! Я уж почти перезарядился!

Стряхнув внезапную оторопь, Степан соскочил с неудобного сиденья, огибая пушку с правой стороны. Отсоединил, отбросив подальше, чтобы не мешался под ногами, отстрелянный магазин, дернул из стеллажа новый. Щелчок – и кассета встала на место. Теперь повторить операцию. В ноздри лез до боли знакомый запах сгоревшего пороха и горячего металла; увенчанные раструбами пламегасителей стволы курились дымом. Все, готово дело, можно дальше пулять.

Запрыгнув обратно на место стрелка, старший лейтенант крутанул маховик горизонтальной наводки, уже привычным движением нажав на спуск. Flak 38 забилась короткой дрожью, высаживая по охваченным огнем, и без того разбитым в хлам самолетам все новые и новые снаряды и довершая разгром, на сей раз – полный и окончательный. Все, хватит, пожалуй. Хорошего, как говорится, понемногу.

Убрав ногу с педали, Алексеев переместил стволы левее, нащупывая третью зенитку, по которой должны были отработать Ивченко с Мелевичем. Попали ли товарищи, еще далеко не факт, а получить в ответку порцию смертоносных двадцатимиллиметровых подарков не хотелось категорически. Если пушка еще жива, от них с Федором только кровавые клочья полетят – фрицы подметут позицию в три секунды, поскольку с профессиональным наводчиком разведчикам не тягаться. А о том, что оставалось от моджахедов после работы «Шилки» по живой силе, он слышал неоднократно, и от бати, и от его афганских однополчан.

Снова оглушительный грохот одновременно работающих автоматов и кувыркающиеся по земле гильзы. И короткие высверки попаданий, когда снаряды накрыли вражескую позицию. Все, пипец четырехстволке, больше из нее не постреляешь, сразу в переплавку. А неплохо он отстрелялся, особенно для первого-то раза! Практически снайпер, блин! И патроны как раз закончились, пора перезаряжаться.

Не дожидаясь команды, Карасев бросился к орудию, торопливо меняя опустевшие магазины. Степан занимался тем же самым, обслуживая правую пару стволов.

Увидев, как сержант потащил из стойки новую кассету, старлей рявкнул, надеясь, что товарищ услышит:

– Все, эти четыре последние! Больше не успеем! Давай к пулемету, прикрывай, фрицы могут вон оттуда попереть! Как отстреляюсь, даю ракету, и отходим! Понял, нет?

– Так точно, понял! – проорал в ответ Федор, бросаясь к пулемету.

Краем сознания отметив, что вторая зенитка тоже еще огрызается огнем, старлей частым веером выпустил последние восемь десятков патронов. Уже не особенно стараясь хоть куда-то попасть, просто добавляя в окружающую обстановку новую порцию хаоса. И, едва Flak 38 замолчала, на сей раз уже окончательно, дернул из-за пазухи ракетницу. Взвел курок и выстрелил, с радостью наблюдая расцветшие в сереющем предрассветном небе зеленые звездочки.

Заминировать зенитку? Да ну ее на фиг, некогда – да и незачем, если начистоту. Гитлеровцы только что потеряли все имеющиеся в наличии самолеты, большую часть заправщиков – вон как на той стороне жарко полыхает, – и фиг его знает, сколько еще всякого-разного аэродромного имущества, не считая обслуги. Да и пилоты вполне могли под обстрел попасть, уж больно плотно по опушке садили. К чему мелочиться? Ну, разве что похулиганить чуток напоследок: из чистого озорства Степан вытащил из подсумков караульного горсть патронов, закинув в каждый из стволов по несколько штук. Идея откровенно дурная, вряд ли немецкие зенитчики станут стрелять, не проверив орудие, еще и руку об раскаленные пламегасители обжег, но… пусть будет. В боевом запале могут и пульнуть по отступающим русским диверсантам, в итоге весьма неприятно удивившись результатам этой стрельбы…

Все, пора уходить, сейчас буквально каждая секунда на счету. Скоро начнет светать, а до этого кровь из носу нужно успеть оторваться хотя бы на пару-тройку километров. Поскольку теперь за них в любом случае возьмутся всерьез. И уже совершенно не важно, принимают ли их за парашютистов или нет: искать станут со всем рвением и прочей боевой злостью. Глебовка стала для фрицев серьезным ударом по самолюбию, особенно с учетом захваченного румынского контрразведчика (хотя далеко не факт, что они об этом наверняка знают, штаб-то благополучно сгорел, так что пока еще разберутся в количестве и принадлежности обгорелых трупов), но разгромленного аэродрома – однозначно не простят. И разведчики это отлично знали: обсуждая план операции, Степан не скрывал, что нападение на аэродром вполне может оказаться билетом в один конец. Авантюрой, как уже говорилось. Но с необходимостью нанести этот удар однозначно согласились все бойцы – еще и оскорбились, когда Алексеев предложил несогласным остаться в прикрытии. А сейчас стоило попытаться вырваться. Пусть и с минимальными шансами на успех – но попытаться…

Внезапно заработавший пулемет отвлек старлея от размышлений: Карасев вступил в бой. Хреново. Похоже, отойти они – по крайней мере, они с десантником – не успели.

Присев за бруствером капонира рядом с Федором, морпех подтянул поближе запасной короб с патронной лентой и изготовил к бою собственный «ППШ»:

– Куда пуляешь, Федь? Немцы?

– Да кто ж их в темнотище разберет? Или фрицы, или союзнички ихние, мамалыжники которые. Вон оттудова подбирались, со стороны леса, как вы и предупреждали. Я их осадил немного, но сейчас…

Сержант недоговорил: лесная опушка расцвела множеством вспышек, и в обвальцовку орудийной позиции ударили первые пули, пока еще не особо прицельные. Основная масса прошла выше, с коротким свистом вспарывая воздух над головой или визгливо уходя в рикошет, если попадали по зенитке.

Сдавленно выругавшись, Федор ответил длинной, патронов на пятьдесят, очередью, заставляя особо ретивых стрелков убавить боевой пыл и залечь. Старлей же, пальнув куда-то «в направлении противника», лихорадочно прикидывал диспозицию и варианты собственных действий. Диспозиция выходила донельзя хреновой, хреновей некуда: они-то стреляли по самолетам, потому расположение остального аэродромного хозяйства (по которому работала зенитка Ивченко с Мелевичем) оставалось с их стороны. И основные силы фрицев сейчас идут именно отсюда. Парни пока еще имеют шансы уйти, но кто-то ведь должен и прикрыть их отход. «Кто-то» – это, в смысле, они с Карасевым. Вот только… к чему обоим-то погибать? Пусть даже и донельзя героически? С эмгэшником он и в одно рыло справится. Вот только парашютист же упрямый, может и заартачиться…

– Федь, отсекай фрица, дай мне пару минут. – Решение пришло неожиданно. Уложив на колени трофейную планшетку, старлей вытащил блокнот и торопливо, едва не сломав грифель карандаша, набросал несколько предложений. Писать практически на ощупь было непривычно, но особого смысла в его каракулях и не имелось: никакой серьезной информации записка не несла, предназначаясь исключительно для сержанта. Так ему будет проще уйти, искренне веря, что командир передал нечто донельзя важное, что не должно попасть в руки противника. Главное, чтобы не перестарался, блин.

Над головой экономно тарахтел «МГ-42» и эмоционально, на чем свет стоит матерился Карасев. Горячие гильзы сыпались вниз, порой негромко звякая о шлем. В ответ тоже стреляли, но уже не столь интенсивно: внезапно оказаться под пулеметным огнем противник не ожидал. Увы, но ситуацию в целом это никак изменить не могло. Рано или поздно их обойдут с флангов и тупо закидают гранатами.

Запихнув блокнот обратно, Алексеев, поколебавшись, снял с пояса ножны со штык-ножом:

– Сержант Карасев, слушай боевой приказ!

– А? Чего говорите, тарщ командир? – Парашютист очумело взглянул на морпеха. – Виноват, не расслышал. Оглушило малость.

– Приказ, говорю, слушай! – Старший лейтенант впихнул в руки бойца полевую сумку. – Уходишь немедленно, догонишь ребят, маршрут отхода знаете, вместе разрабатывали. Идите в точку встречи, если не получится – возвращайтесь на плацдарм самостоятельно. Населенных пунктов и дорог избегать, идти только лесами. Планшетку доставишь капитану третьего ранга Кузьмину или майору Куникову, передашь лично в руки. А вот это, – поверх планшета легли обшарпанные ножны, – передашь старшине Левчуку, он поймет. И сидор мой забери, мне без надобности. Только поосторожнее с ним, там килограмма с полтора тротила и детонирующий шнур, тоже старшине отдашь. Ну, или по дороге потратишь, мало ли как оно выйдет. Все, ноги в руки – и ушел. Бегом!

– Как же это?! – охнул Карасев. – Неправильно… как же я вас одного-то оставлю?! Не могу я так…

– Сержант! – почти до крика повысил голос Алексеев. – Охренел?! Выполнять приказ командира группы и старшего по званию! Ну, не слышу?

– Так точно, – засопел, пряча взгляд, десантник.

– Вот и договорились, – кивнул старлей, понизив тон. – Не спорь, Федя, знаю, что делаю. Так нужно. Вон туда отползай, я прикрою, дальше сам разберешься. Парням привет передавай. И, кстати, гранату свою знаменитую оставь, мне нужнее. А те наряды я с тебя снимаю, искупил, так сказать, проявленной в бою личной храбростью. Все, дуй! Вперед, я сказал! Три секунды – и я тебя в упор не вижу!

Убедившись, что парашютист благополучно растворился в темноте, Степан поудобнее обхватил шейку пулеметного приклада. Никаких сомнений в душе, как ни странно, не было и в помине. Равно как и страха. Исключительно твердая уверенность, что он все сделал правильно.

Неизвестно чему улыбнувшись, морпех глубоко вздохнул, на миг до боли зажмурив глаза.

Морозный воздух пах порохом, горящим авиационным бензином и смертью.

Поймав в прицел подсвеченные далеким пламенем фигурки осторожно приближающихся врагов, с присвистом выдохнул и плавно, как учили когда-то, потянул спуск…

Сознание возвращалось тяжело. Нехотя, можно сказать, возвращалось, словно обидевшись на хозяина за то, что довел его до столь плачевного состояния. В голове вяло ворочались разрозненные обрывки воспоминаний, словно он смотрел дурно смонтированный документальный фильм. Захваченная зенитка, горящие самолеты, взрывы, принимающий из его рук планшетку парашютист, бьющий в плечо пулеметный приклад, фигурки приближающихся фашистов, чьи-то горящие ненавистью полубезумные глаза под срезом каски, падающая под ноги граната… на этом «пленка» резко обрывалась.

Заворочавшись, старший лейтенант застонал. Все тело ныло, словно избитое… впрочем, отчего же «словно»? Так оно и было – били его долго и основательно. И сапогами, и, кажется, даже прикладами. Так, стоп, а кто именно бил? Перевернувшись на бок, Алексеев на миг замер от пронзившей ребра острой боли – и как-то сразу и окончательно пришел в себя. Заодно вспомнив недавние события. Вот только… недавние ли? Не факт, кстати иди знай, сколько он тут провалялся? Может, пару часов, а может, и целые сутки. Кстати, а «тут» – это, собственно говоря, где?

Степан попытался осторожно приподняться, постепенно перенося вес на согнутую руку. Голова кружилась, но терпимо. Болели разбитые, покрытые кровяной коростой губы, один глаз слегка заплыл, хоть смотреть это практически не мешало. Но «фонарь» в любом случае будет знатный. Сделал глубокий вдох – вроде нормально, ребра не сломаны, просто многочисленные ушибы. Поехали дальше? Помогая себе руками, морпех принял сидячее положение. Самочувствие? Да, пожалуй, тоже вполне терпимо – с учетом того, сколь старательно его фрицы метелили. Даже удивительно, что ничего не сломали, а синяки? Синяки заживут. Ну, если, конечно, успеют до того момента, когда его прислонят к ближайшей стенке и отравят свинцом из нескольких стволов.

Хотя немцев, как ни странно звучит, тоже можно понять: к тому моменту, когда подошла к концу вторая лента, старлею удалось отправить к праотцам никак не меньше полутора десятков продвинутых ценителей европейских ценностей, возможно, даже больше. После того как «МГ» замолчал, Алексеев несколько минут отстреливался из автомата, постоянно перемещаясь по капониру и создавая видимость, что огонь ведут несколько бойцов, благо патроны еще оставались. Особого смысла в этом уже не было: морпех и без того продержался больше двадцати минут, предоставив Карасеву и разведчикам достаточно времени, чтобы безопасно отойти.

А затем произошло то, чем все, собственно говоря, и должно было закончиться: гитлеровцы незаметно обошли его с флангов. Как ни странно, забрасывать позицию гранатами они не стали: то ли побоялись повредить зенитку, то ли категорически хотели взять его живым. Поступили хитрее, закинув в капонир невзведенную «колотушку» и заорав при этом «ахтунг, гренаде!». Степан, что уж греха таить, на нехитрый трюк откровенно купился. Прекратив стрелять, бросился подбирать осколочный презент, намереваясь, пока горит замедлитель, успеть вернуть его хозяину. В этот момент на спину и обрушился кто-то из перевалившихся через бруствер фрицев. Старлей попытался вырваться, воспользовавшись верным штык-ножом, но рука лишь впустую скользнула по поясному ремню. Нападавшего он все-таки сбросил, отоварив парочкой нехилых ударов в лицо (ага, так вот от чего саднят сбитые костяшки на правой кисти), но следом уже навалился следующий фашист. Этого он, кажется, тоже неслабо оприходовал автоматным прикладом, что-то такое смутно помнится. А вот третий врезал прикладом под колени, его повалили… остальное известно.

Последним, что осталось в памяти перед тем, как Алексеев окончательно провалился в темный омут беспамятства, была падающая под ноги граната, та самая, что досталась ему от сержанта. Без чеки, понятное дело. Отчего она не взорвалась, Степан понятия не имел – затуманенное болью сознание успело зафиксировать щелчок отскочившего рычага и в ужасе отпрянувших в стороны фрицев. Вот только взрыва так и не произошло – запал не сработал…

Ладно, с этим более-менее разобрались.

Можно даже подвести кое-какие итоги: он жив, практически цел, память не потерял. Что еще? Ощупав себя, Алексеев убедился, что ни одежды, ни обуви с него не сняли – даже шнурки из ботинок не выдернули. Видать, не боятся, что попытается свести счеты с жизнью. Оружия, ремня с кобурой, подсумками и флягой, фонарика и каски, понятное дело, в наличии не имеется, а планшетку, ножны и вещмешок он Карасеву сам отдал. Часы тоже отсутствовали – то ли фрицы спионерили, то ли потерял, когда дрался, ремешок у трофейного хронометра был откровенно дрянным. Находится он определенно не на улице, а в помещении, причем не жилом – можно рассмотреть сочащуюся серым светом щелястую не то стену, не то дверь. Пол, судя по ощущениям, земляной, покрытый тонким слоем перепревшей соломы. Сарай, что ли, какой-то? Видимо, да. Значит, все-таки плен. Ну, по крайней мере, хоть с чем-то определились, уже неплохо…

Поколебавшись, Степан решился подняться на ноги. Через щели, скорее всего, удастся хоть что-то рассмотреть. Хотя и без того понятно, что притащили его в Абрау-Дюрсо – а куда ж еще, собственно? Не в Глебовку ж…

– Тише, браток, не суетись! – Раздавшийся откуда-то слева сдавленный шепот заставил старлея замереть. – Пришел в себя?

– Ты еще кто такой? – Алексеев завертел головой. – Кто говорит?

– Да уж точно не всесоюзное радио! – иронично ответила темнота.

Зашуршала солома, предплечье сжала неожиданно сильная рука:

– Свои мы, красноармейцы. А вот ты кто таков будешь?

– Так тоже не чужой, – негромко хмыкнул старлей. – Давно тут обитаюсь?

– Да уж часа с три. Немцы тебя в полной отключке притащили, побитого шибко. Как кинули, так и лежал, покудова минут с пять назад в себя не пришел. Мы тебя не дергали, только чуток в сторонку оттащили да соломки под бока подгребли. Ну, так чего, братишка, может, представишься?

– Да без проблем. – Морпех уже сложил два и два, отлично понимая, с кем его свела судьба на этот раз. – Старший лейтенант Алексеев, двести двадцать пятая бригада морской пехоты. Командир разведывательно-диверсионной группы. Вышли с Мысхако, устроили фрицам веселую ночку в Глебовке, затем сюда двинули. После уничтожения здешнего аэродрома группа организованно отошла, я остался в прикрытии. Когда фашисты навалились, хотел гранатой подорваться, да она, зараза эдакая, не сработала. Минус вашему Федьке, плохо за оружием следит. Хотя я, понятно, не в обиде, иначе бы сейчас с тобой не разговаривал…

– Ого, – уважительно ответил невидимый собеседник. – Слышали мы, как вы аэродром громили, тут всего расстояния меньше пары километров. Солидно грохотало. Как только сумели?

Говоривший внезапно осекся, осознав, что именно услышал:

– Так, постойте-ка, тарщ старший лейтенант, это вы сейчас что такое сказали?

– Да что услышал, – пожал плечами морпех, улыбнувшись. Улыбка благодаря разбитым губам вышла больше похожей на мучительную гримасу. Впрочем, этого все равно никто не видел. – Вас ведь трое тут, я правильно понимаю? Старший сержант Тапер и двое младших, Дмитрук и Устименко? Ну, угадал, товарищ парашютист?

– Почти, – сдавленно ответил тот, убирая руку. – Только нет больше Кольки, убили, сволочи. Насмерть запытали. Только мы с Ванькой Дмитруком и остались. Откуда про нас знаешь?

– Так я с вашим Карасевым самолеты фашистские и громил. Захватили зенитку да отстрелялись. А с другой стороны мои ребята из второй пушки поддерживали. Сержант на нас случайно вышел, а мне как раз бойца не хватало.

– А граната-то тут при чем?

– Так у Федора забрал, свои закончились. А она не сработала. Ну, еще проверять станешь, Миша? Тебя ведь Михаилом зовут, верно?

– Так точно. А вас?

– Степаном. – Нащупав ладонь неожиданного товарища, старлей сжал холодные пальцы. – Вот и познакомились. А теперь расскажи-ка мне, товарищ старший сержант, где мы находимся и что тут вообще происходит? Кратко, без ненужных подробностей. А после покумекаем, как нам из этой задницы выбираться. Поскольку мне тут долго засиживаться как-то неохота, у меня и на плацдарме дел по горло. Сообразим, как говорится, на троих – с тобой да товарищем твоим, что вон в том углу прячется, наивно полагая, что я его не слышу. Добро?

– Договорились, – с явным облегчением согласился десантник. – Ванька, перебирайся поближе, все одно тебя товарищ старший лейтенант срисовал. А происходит тут вон чего…

Рассказ старшего сержанта существенно дополнил то, что Степан уже знал от Карасева. После стычки на дороге троих парашютистов захватили в плен и повезли в поселок. Все они были контужены близкими взрывами вражеских гранат, а младший сержант Устименко еще и ранен в живот. Наутро еще живого Николая выволокли из сарая. Не немцы или румыны – те самые казаки, про которых говорил Федор. Двоих его товарищей построили у стены, под прицелом немецкого пулемета заставив наблюдать за казнью. Насколько понял старлей из сбивчивого, перемежаемого сдавленным матом повествования, поглумились предатели вволю. Нет, никаких секретов у едва держащегося на ногах бойца не выпытывали – просто предложили прилюдно отречься от советской власти, в награду обещая перевязать и отправить в госпиталь. Устименко, понятно, не согласился.

– И что дальше? – осторожно спросил старший лейтенант, примерно догадываясь, каким окажется ответ.

– Да известно что, – глухо пробормотал Тапер в ответ. – На заборе распяли да звезду пятиконечную на груди вырезали. А как Колька окончательно сознание потерял, так шашкой и зарубили. Особо командир ихний изгалялся, усатый такой, с немецкими погонами на кителе. А нам, значится, объявили, что, ежели на ихнюю сторону не перейдем, с нами так же поступят. Только мучиться дольше будем, поскольку поздоровее. Фрицы, кстати, не вмешивались – ржали только, а один еще и фотоаппаратом то и дело щелкал. Любят они с убитыми сниматься, нам про это еще товарищ политрук рассказывал. Мы поначалу не верили особо, а оно вона как оказалось. Не врал, стало быть…

Из дальнейших объяснений Алексеев выяснил, что гарнизон Абрау-Дюрсо представлен главным образом румынами, хоть и фрицы в некотором количестве тоже имеются. Плюс местные казачки, понятно. Которых, к слову, было не так чтобы шибко много – по крайней мере, никакой существенной роли в обороне поселка они не играли, занимаясь главным образом патрулированием и объездами окрестностей. А вот аэродром охраняли исключительно немцы – союзничков туда и близко не подпускали.

Никаких других подробностей старший сержант попросту не знал – да и как их выяснишь, сидя в запертом сарае под охраной? В том, что охрана имелась, Степан и сам убедился, несколько минут понаблюдав сквозь подходящую щель в достаточно крепкой, не враз и вышибешь, двери. Румынский пехотинец лениво слонялся туда-сюда метрах в пяти от сарая. Висящая за плечом винтовка покачивалась из стороны в сторону, периодически негромко звякая примкнутым штыком о закраину каски. Десять шагов туда, десять обратно.

Старлей мысленно хмыкнул: интересно, ночью его предшественник тоже шагистикой занимался? Или все-таки сидел вон на том удобном чурбачке, подозрительным образом оказавшемся в нужное время в нужном месте? С другой стороны, ему-то какая разница? Вовсе не факт, что он вообще до следующей ночи доживет – на допрос его куда раньше потянут, причем безо всяких гарантий дальнейшего существования. За разгромленный аэродром могут и сразу к стенке прислонить – что такое жизнь русского диверсанта против десятка сожженных самолетов? «Юнкерсы», понятно, уже не вернешь, так хоть виновника показательно казнить, личный состав такое любит. Селфи, опять же, на фоне расстрелянного русского унтерменьша сделать, отправив очередную «героическую» фотокарточку в родной Фатерлянд…

Алексеев не ошибся: не прошло и получаса, как снаружи раздалась гортанная команда, и щелястая дверь распахнулась. Заглянувший внутрь румынский пехотинец несколько секунд щурился, привыкая к полутьме, затем уверенно ткнул пальцем в сторону Степана:

– Hei tu, ridică-te. Vino afara!

Ничего, кроме «эй, ты», старлей, понятное дело, не понял. Хоть общий посыл и уловил – вероятно, ему предлагалось покинуть уютный, продуваемый всеми ветрами сарайчик и куда-то топать. Тем более мамалыжник сопроводил сказанное не требующим перевода призывным жестом. Заодно звучно передернув затвор винтовки. Ну, «вино афара» так «вино афара» – еще бы знать, что это означает… надеюсь, он его не каким-нибудь нехорошим словом обозвал?

Идти оказалось совсем недалеко, от силы метров пятьдесят, до расположенной на противоположной стороне улочки добротной хаты. Румын шел чуть позади, предусмотрительно держа винтовку наизготовку. Штыком в спину, словно в дурном кинофильме, правда, не тыкал, но на стреме был – пару раз обернувшись, Степан в этом убедился. Потомок гордых римлян на верчение головой никак не отреагировал, только стволом дернул: топай, мол, дальше.

Откровенно говоря, происходящее морпеха как-то даже слегка задело: совсем его супостаты не опасаются, коль всего одного конвоира прислали. А вдруг сбежит? Ирония, понятно, куда уж тут бежать? Белый день на дворе, вокруг полно гитлеровцев всех мастей и национальностей, если сразу не пристрелят, где-нибудь на окраине перехватят, когда тревогу объявят. Да и новые товарищи внезапно образовались, не бросать же ребят в беде? Так что послушаем, что ему на допросе – ну, а где ж еще? Чай, не на дружескую вечеринку ведут! – втирать станут. Любопытно, опять же, как подобное вообще происходит – на беседу к особисту родной 382-й ОБМП его пару раз вызывали, а вот чтобы на настоящий допрос, да с перспективой прислонения к расстрельной стенке, – как-то не доводилось.

Подбадривая себя подобными мыслями, старший лейтенант и дотопал до выкрашенного веселенькой голубой краской резного крыльца местного штаба. Не один, понятно, дотопал, с конвоиром.

Караульный, на этот раз натуральный немец, при их приближении лениво сдернул с плеча 98К, но даже затвор передергивать не стал. Обменявшись с румыном парой фраз – языком союзника тот, похоже, владел вполне уверенно, – поднялся на крыльцо и стукнул кулаком в дверь.

Выглянувший офицер, тоже, понятно фрицевский, удовлетворенно кивнул, коротко отмахнул рукой:

– Russisch, komm her! Schneller, Herr Major wartet nicht gern! Kommst du mit uns.

Не понять знакомое по фильмам «руссишь», «комм хер», «шнеллер» и «герр майор» было сложно даже для столь неискушенного в арийском наречии человека, каковым являлся старлей. Окончание фразы, правда, осталось неясным. Хотя, судя по рявкнувшему «яволь» конвоиру, обращались уже к нему. Видимо, предлагали составить компанию, проводив дорогого гостя к этому самому херу майору.

С кривой усмешкой взглянув, как офицер, торопливо отшагнув в сторону, положил руку на расстегнутую кобуру, Алексеев неторопливо переступил порог. Румын, направив винтарь штыком в пол, без особой злобы подтолкнул в спину, сопроводив нехитрое действие очередной непонятной фразой:

– Haide, du-te mai repede!

Мельком прикинув, что справиться с обоими в этом узком коридоре – не столь уж и сложная задача, поскольку его даже не связали, а вот вырваться живым со двора – увы и ах. Пока шел, заметил на улице парочку легковых автомашин и грузовик, возле которых с деловым видом копошились водители и с полдесятка вооруженных солдат, выгружавших из тентованного кузова какие-то ящики. Так что без вариантов – у приглядывающего за подчиненными унтера вон даже автомат на плече висит, начнись какая подозрительная движуха, вмиг очередью срежет. Короче, обождем пока с побегом, осмотримся. Авось сразу-то не расстреляют…