Глава шестая
Маленькие кляксы, полные форм

Всякий раз, как двадцатичетырехлетний художник видит церковные башни, у него возникает навязчивая мысль, что внутри его тела находится похожий на них заостренный предмет. Он испытывает резкую неприязнь к стрельчатым аркам в готическом стиле и успокаивается, когда видит произведения в стиле рококо, но также думает, что, когда он смотрит на воздушные, плавные линии рококо, его нервные клетки начинают видоизменяться, принимая такие же очертания. Когда он идет по узорчатому ковру, то чувствует, как каждая из фигур, на которые он наступает, оказывает давление на одно из полушарий его мозга.

Й. Э., сорокалетний шизофреник, убежден, что превращается в картинки, которые видит в книгах. Он принимает позы изображенных там людей, превращается в животных или даже в неодушевленные объекты – такие, как большие буквы на заглавной странице. Когда он смотрит на лампочку, висящую над его кроватью, иногда ему кажется, что он превращается в ее нить накала – уменьшенный, жесткий, спрятанный внутри лампочки и светящийся.

Л. Б. рисует одного из духов, что часто являются ей в галлюцинациях – человеческую фигуру, но забывает нарисовать руки. Когда доктор Роршах указывает ей на это, она помещает рисунок напротив себя, говорит «Упси!» и, глядя на изображение духа, поднимает руки вверх. После чего говорит: «Посмотрите, вот они и руки».

Это лишь несколько из пациентов Роршаха в Мюнстерлингене. Когда он лично собирал коллекцию психиатрических эпизодов, то визуализировал происходящее, делая фотоснимки сотен своих пациентов и прикрепляя их к буклетам, которые он сгруппировал по диагнозам: «нервные заболевания», «слабоумие», «маниакальная депрессия», «истерия», «раннее слабоумие: гебефрения» (сегодня это называется дезорганизованной шизофренией), «раннее слабоумие: кататония», «раннее слабоумие: паранойя» и «судебные дела». Методом понимания для Роршаха было смотреть и видеть, контакт с людьми он устанавливал, фотографируя и рисуя их. Некоторые из хранившихся в архиве клиники сделанных Роршахом рисунков пациентов настолько хорошо запечатлели их внешность, характерные жесты и мимику, что пациенты, которые были все еще живы, узнавались на них даже спустя десятки лет. Лица на фотографиях когда кричали, когда безмолвно таращились в камеру, головы некоторых людей просто торчали из запертых ящиков, сковывавших их тела, но большинство пациентов всё же выказывали признаки взаимопонимания, когда молодой доктор фотографировал их.

Клиника в Мюнстерлингене, где Роршах проработал с 1 августа 1909 до апреля 1913 года, представляла собой тихое и спокойное место, комплекс зданий на берегу Боденского озера, построенный на месте монастыря, что был основан в 986 году дочерью английского короля Эдуарда I. В XVII веке монастырь был снесен и построен заново в виде барочной церкви четвертью мили выше на холме, которую позднее переоборудовали под больницу.

Остатки части стен старого монастыря стоят там и сейчас, внизу у озера, – низкий ряд камней, отделяющий ничто от ничего, в кольце зданий XIX и XX веков. Рекламная брошюра 1913 года, рассказывавшая о новом крыле для женщин-пенсионерок, обещала здание «в усадебном стиле, окруженное прелестным садом, расположенное прямо на озере, с потрясающим видом на наши прекрасные окрестности». Пациентам, «не способным позволить себе дорогостоящие приватные помещения для длительного лечения болезни», обещался «приемлемый уровень терапии и ухода в соответствии с современными требованиями психиатрии».

В архивах ежегодных отчетов этой столетней клиники спрятан целый мир подробностей, от обыденных до душераздирающих: выздоровления, смерти, попытки побега (одна в 1909 году – через окно по иве, затем по внешней стене в озеро; четыре в 1910 году), принудительное кормление (всего 972 эпизода, назначено десяти пациентам). Множество часов трудотерапии в течение всего года: сельскохозяйственные работы, погрузка угля, рубка леса, работы по дому и в саду, плетение корзин – для мужчин, готовка, стирка, глажка, работы в поле и по дому, а также «женские ремесла» – для женщин. Цены на говядину (растут). «В прошлом году нам тоже не удалось, – сообщалось в донесении руководства, датированном 1911 годом, – избежать использования механических средств для связывания пациентов»: кожаные перчатки для пациентов, которые в противном случае разрывали на части все, на что им хватало сил, а для некоторых случаев – крытые ванны. «Когда мы видим, что пациенты, несмотря на большие дозы седативных препаратов, мешают сну остальных в общих спальнях, постоянно шумят и стучат, раздражая прочих пациентов, встают среди ночи, дебоширят, разнося на куски все, до чего могут дотянуться в своих изолированных комнатах, измазывают себя и окружающее пространство остатками еды, экскрементами и так далее, – мы не можем более удерживаться от решения запереть их в ванне, и это становится настоящим облегчением как для них самих, так и для всех вокруг». В официальном рапорте 1909 года были перечислены четыреста пациентов, 60 % из них – женщины, почти половина – больные шизофренией, а также множество пациентов с маниакальной депрессией и различными другими заболеваниями. Так пациенты Роршаха были описаны в массе, без индивидуального рассмотрения каждого из них.

Медицинский персонал в Мюнстерлингене составляли директор Ульрих Бройхли и два его ассистента: Роршах и русский по национальности доктор Павел Соколов, который разговаривал с Роршахом по-немецки и по-русски в чередующиеся недели языковой практики, пока Ольга оставалась за границей. В штат входили управляющий клиники, его помощник и кастелянша, но там не было никаких социальных работников, дополнительных терапевтов или секретарей, поэтому три доктора отвечали за всё. Точнее сказать, за всё отвечали Роршах и Соколов. «Директор очень ленив, – жаловался Роршах, – а также по-настоящему груб и бестактен, но по крайней мере с ним легко договориться». В прошлом Бройхли был ассистентом Эйгена Блейлера, а клиникой Мюнстерлингена он руководил с 1905 года. Роршах познакомился с ним в 1907 году, когда работал в больнице по соседству. Они так и не стали близкими друзьями, но их отношения были теплыми, и мнение Роршаха о начальнике было в основном положительным. «Это совершенно естественно: он ленив, мы делаем всю работу за него, а он сидит где-нибудь поблизости, наслаждаясь лучами солнца, или, говоря другими словами, он – директор. Когда он уходит, мы получаем то, что заслужили, другими словами – теперь мы директора и сами можем нежиться на солнышке».

Роршах въехал в небольшую квартиру, а Ольга осталась в России, где лечила пострадавших от эпидемий тифа и холеры. «Наконец-то, – писал он, – впервые за всю жизнь я нахожусь в ситуации, когда могу зарабатывать деньги и имею стабильную работу. Все мои желания исполнились, за исключением того, что Ольги нет рядом». Она приехала спустя полгода, и Роршахи наконец поженились: гражданская церемония прошла в Цюрихе 21 апреля 1910 года. Они поместили в семейный фотоальбом три снимка – свадебное фото и два изображения своей квартиры с видом на озеро – и подписали внизу: «1 мая 1910 года». Ольга описывала Мюнстерлинген как «очень красивый маленький городок. У нас есть две симпатичные комнаты с видом на озеро и множество цветов вокруг». Герман работал до семи. Потом, вечернею порой, они ходили на прогулки, или читали, или катались на лодке по озеру, а днем по выходным путешествовали по окрестностям. «Наша жизнь здесь не слишком разнообразна, – это стоящий на отшибе маленький городок, но нам с Германом и не нужно большего».

Через шесть месяцев после регистрации брака в цюрихской магистратуре Герман и Лола поженились снова – на этот раз по обряду Русской Православной церкви, в Женеве. После трех дней осмотра достопримечательностей они отправились на корабле в Монтре, а затем – на поезде в Шпиц, на озеро Тун и в Майринген, по тому же самому маршруту, которым в 1857 году в возрасте двадцати восьми лет путешествовал любимый Роршахом Лев Толстой. Для Толстого то путешествие стало очень важным как для писателя и человека. Толстой выбрал такой маршрут потому, что тот был популярен, но Роршахи наверняка сделали этот выбор, чтобы превратить свою российско-швейцарскую свадьбу в настоящее «российско-швейцарское паломничество». По возвращении они обрадовались, узнав, что Бройхли отбыл в отпуск. «У нас с Лолой все хорошо, очень хорошо, мы любим друг друга, – написал Герман Анне через несколько недель. – Мы словно живем на безмятежном острове, живем просто для себя, нас абсолютно ничто не беспокоит». Боденское озеро заметно обмелело, продолжал он, и скоро почернеет, отражая зимнее небо. Роршах около года прожил в нескольких шагах от его береговой линии. Ему только что исполнилось двадцать шесть.

Спектр деятельности семьи Роршахов постепенно расширялся. «Сегодня проводится ярмарка для пациентов, и многие из них – пациенты Германа, – писала Ольга Анне в августе. – Все виды каруселей, кукольные театры, тиры и так далее». Герман добавил: «Карусель, танцплощадка, зверинец – все что угодно. Пациентам это очень понравилось. Жаль, что вечером все закончится». В другие годы клинику навещали музыканты из Гёттингенского Музыкального общества, а начиная с 1913 года большой грузовой корабль, специально переоборудованный так, чтобы принять на борт больше сотни человек, возил пациентов на прогулки по озеру. Эта забава стала очень популярной, и они надеялись, что смогут повторять ее каждый год.

Тот же альбом, где хранилась свадебная фотография Роршахов, содержит десятки снимков описываемых событий, связанных с клиникой. Роршах был заядлым фотографом и, казалось, любил беспристрастно фиксировать на снимках людей и события, а также праздники, которые стремился задокументировать. Он был любознательным эрудитом. Строго следовать только лишь траектории научной карьеры означало упустить многое из того, что делало его работу над тестом возможной. Снова и снова фотографировал он свой дом и лодочные прогулки в окрестностях Мюнстерлингена: землю с озера и озеро с земли, отражения цвета и тени на небе и в воде. Он давал своим пациентам материалы для творчества – не фотокамеры, конечно, но бумагу, краски, глину для лепки. Может быть, не так просто разговаривать с шизофреником, но существуют другие способы заставить его раскрыться.

После того как они встретили первое совместное Рождество в заснеженном Мюнстерлингене, Герман и Лола наполнили свои дни игрой в шахматы и исполнением музыкальных произведений. Герман играл на своей скрипке, привезенной из Шаффхаузена, а Лола – на гитаре, которую он подарил ей на Рождество. Герман был очень благодарен Анне за «превосходный» подарок – книгу Гоголя. Роршахи отправили ей в Россию альпийский календарь, который «каждый день отдавал бы ей частичку Родины». Это была идея Ольги: уж она-то знала, что такое тоска по дому. За год до этого сам Герман, без Ольги, сделал сестре более педантичный подарок – книгу «Фауст» Гёте, «которую ты, возможно, еще не читала. Это самая восхитительная вещь, когда-либо написанная в мире».

И вот – новогодний карнавал. Роршах составил программу песен, театральных сценок, маскарадов и танцев. С годами требования времени становились более жесткими, и проводить эти праздничные вечеринки было все тяжелее, но, когда все только начиналось, Роршах принимал участие в их организации с большим энтузиазмом.

Хоть арт-терапия, театральная терапия и прочие подобные вещи не были в новинку, результаты деятельности Роршаха казались Ольге и остальным скорее развлечением, нежели лечением. Тем не менее то, как Роршах описывал свои чаяния вызвать у пациентов реакцию на увеличенные проекции во время рождественской вечеринки, предполагало, что он рассчитывал извлечь из этого некоторую пользу. Он даже обзавелся обезьянкой, приобретя ее у труппы странствующих циркачей, и в течение нескольких месяцев приводил животное на свои смены в клинике, также с целью вызвать эмпатическую реакцию. Некоторым тяжелобольным, обычно ни на что не реагировавшим, очень нравились гримасничанья обезьяны, и они не оставались безучастными, когда она озорно скакала по их головам и играла с их волосами. Хотя это и не было прямым исцелением, но все же давало Роршаху косвенный доступ к сознанию его пациентов.

За время, свободное от экспериментов с обезьянкой и фотографиями, Роршах опубликовал одиннадцать статей, основанных на опыте, полученном в процессе работы в Мюнстерлингене. Некоторые из них были выдержаны во фрейдистском ключе, другие – в юнгианском, а в третьих раскрывались его собственные интересы.

Как подметил один из следующих директоров Мюнстерлингенской клиники: «Для периода длиной в три года такой масштабный научный вклад является поистине ошеломляющим, особенно если учесть, что Роршах также рецензировал множество книг, писал объемные истории болезней, потратил много времени на работы по организации деятельности пациентов, писал юмористические песни и стихи для карнавалов, ухаживал за обезьянкой, играл в боулинг в деревне, да еще и написал серьезную научную монографию, посвященную опухолям шишковидной железы, отказавшись от отпуска, чтобы исследовать опухоли под микроскопом в цюрихском Институте анатомии мозга.

Рисунок шизофреника. В произведенной Роршахом расшифровке этого рисунка упоминаются фаллическая трубка, магнитные иглы, а также буквы Z – мужского и женского рода, – перечеркнутые вопросительными знаками. С буквы Z начиналось имя пациента, название места, где жил лечивший его ранее психиатр, немецкое слово «сомнение» (Zweifel), и на этом список ее значений в данном контексте не исчерпывался.

Одна из статей Роршаха анализировала рисунок пациента, который «хоть и кажется таким простым, на самом деле имеет очень сложное значение». Другая была о маляре с амбициями художника. Среди двадцати четырех рукописных страниц, содержащих заметки Роршаха об одном из случаев в клинике Мюнстерлингена, можно видеть фотографию мужчины: в просторном халате, широком галстуке-пластроне и берете, с небольшим цветком в уголке рта и с напряженным пристальным взглядом. Этот человек изготовил деревянную гравюру, изображавшую библейскую «Тайную вечерю», но снабдил ее новыми подробностями. В его версии Иоанн прижимается к Христу, у всех участников, кроме Иуды, длинные, похожие на женские, волосы, а у Христа имеется некий странный ореол в виде дамской шляпки, входящей в типичный швейцарский женский народный костюм. К созданию этой картины пациента, вероятно, подтолкнул Роршах, поняв, что, учитывая его ограниченные способности, этого человека невозможно подвергнуть психоанализу, используя разговорную терапию, толкование сновидений или словесный ассоциативный тест. Можно было проанализировать лишь нечто визуальное. Те, кто знали Роршаха, сообщают, что у него была прекрасная способность взаимодействовать со своими пациентами, любыми способами помогая им выкарабкаться из оков паранойи или кататонического безумия. Довольно многие пациентки влюблялись в своего симпатичного доктора, и Роршаху удавалось избегать их притязаний, не причиняя при этом вреда их чувствам. Он мог взять протянутую руку пациентки, потом отвлечь ее чем-нибудь и незаметно высвободить свою ладонь. Так перелистывались дни в мюнстерлингенском календаре Роршаха: от карнавала к летней ярмарке, Рождеству и Новому году, – и по новой.

Время, что Герман провел на озере с Ольгой, было для него временем, когда он учился видеть. В поздравительном письме ко дню рождения брата Пауля, который к тому времени тоже покинул родительский дом, Герман писал: «Я рад, что в этом году мы с тобой намного ближе, чем пять лет назад, ты так не думаешь? С тех пор как ты уехал оттуда, ты очень быстро, прямо на глазах, превратился в настоящего мужчину и хорошего друга. Это не было столь же быстро в моем случае. Мне нужно было жениться, чтобы научиться способности правильно видеть мир». Герман всегда ставил Ольге в заслугу собственное развитие.

Отношения между Германом и его мачехой оставались натянутыми. «Мать не подарила мне на свадьбу ничего, ничего! Нарушив традицию, которая существует во всем мире! Ольга была особенно уязвлена: “Для меня имеет значение не подарок, а любовь!” – сказала она». Герман и Ольга старались избегать визитов в Шаффхаузен всегда, когда у них была такая возможность. Но пригласили однажды его десятилетнюю сводную сестру Регинели приехать на две недели в Мюнстерлинген, чему она была безумно рада, – долгожданная возможность хоть ненадолго вырваться из домашней тирании. Они часто виделись с Паулем, который, «несмотря на все, через что он прошел в Шаффхаузене, все еще был так добродушен, что даже иногда тосковал по родине». Пауль, «естественно, чувствует себя сейчас очень свободным», отмечал Герман, но «он не злоупотребляет своей свободой». Он даже спрашивал у старшего брата совета относительно того, как навсегда отказаться от алкоголя. (Еще не совсем получилось, ответил Герман, но лишь по одной причине – во многих странах небезопасно пить воду.) Герман и Ольга посетили родственников Роршаха в Арбоне, который располагался всего в пятнадцати милях от Мюнстерлингена, и Ольгу там приняли очень тепло. Ей было любопытно узнать, как живут «крестьяне» в Швейцарии по сравнению с Россией.

Роршах писал также для швейцарских и немецких газет. Он забросил эту удочку, еще когда находился в России, – одна его заметка была опубликована во Франкфурте, и еще одна в Мюнхене, – и теперь Герман писал небольшие очерки об алкоголизме или о политико-экономических преобразованиях в России. Вышел он и на литературную арену, в течение месяца выпуская по частям в швейцарской газете свой перевод психологической повести Леонида Андреева «Мысль». Андреев считался одним из ведущих русских писателей современности, а «Мысль», имевшая широкую популярность как среди психиатров, так и в широких читательских кругах, являла собой поистине жуткую смесь Эдгара По и Достоевского, опирающуюся на психологию и на собственный опыт Андреева в качестве судебного репортера. Повествование излагалось в форме рассказа от первого лица, признания безжалостного убийцы Керженцева, который убил своего лучшего друга. Он описывает свои планы избежать наказания путем симуляции безумия, но становится вполне очевидно, что герой в действительности безумнее, чем думает сам. Мысль, заключенная в названии, которую рассказчик раскрывает от третьего лица, возможно, такая: «Доктор Керженцев действительно безумен. Он думает, что притворяется сумасшедшим, но он на самом деле сумасшедший. Он уже сошел с ума». Андреев показывает нам неуверенность Керженцева в себе и воссоздает такую же неуверенность в нас самих. Убийца сознается, в отчаянной надежде, что врачи или судьи сумеют разрешить его экзистенциальный кризис вместо него самого.

Почему же Роршах – уникальный человек среди коллег-психиатров – писал для газет? Вначале чтобы заработать немного лишних денег, но вскоре он отбросил этот способ. «Эти публикации в газетах приносят не слишком много, – жаловался он Анне. – Я, на самом деле, не очень хочу писать для немецких изданий, но у меня нет настоящей возможности писать для русских». Статьи были для Роршаха не столько источником средств, сколько отдушиной для выражения его творческих интересов, не связанных с психологией.

Ольга позднее скажет, что секрет успеха ее мужа заключался в том, что «он быстро переключался с одного рода деятельности на другой. Он никогда не работал много часов подряд над чем-то одним… Долгие разговоры на одну и ту же тему утомляли его, даже если это была одна из интересных ему тем». Это еще не всё. Роршах был фанатичным собирателем заметок. Он выписывал молниеносным почерком выдержки из чужих книг, порой из какой-нибудь до 240 страниц. Он не мог позволить себе покупать книги и жил вдали от центральных библиотек. По-видимому, Роршах лучше понимал и запоминал материал, когда копировал его физически. (Страницы почти неразборчивы, – процесс переписывания, скорее всего, был для него более полезен, чем повторное чтение книг.) Какой бы ни была его мотивация, трудно представить, что Герман проделывал эту работу в течение получасовых вспышек активности, но именно так, похоже, описывает это Ольга.

Еще один параллельный проект Роршах начал реализовывать вместе с Конрадом Герингом, близким другом из Шаффхаузена, старше его на три года, который работал школьным учителем в Альтнау, деревушке по соседству с Мюнстерлингеном. Он и его жена часто заходили в гости к Герману с Ольгой. Именно в компании с Конрадом Герингом в 1911 году Роршах начал проводить свои первые эксперименты с чернилами.

Специалистом по чернильным пятнам, которого часто называют главным предшественником Роршаха, был Юстинус Кернер (1786–1862), немецкий врач и поэт-романтик. Его достижения касались широкого спектра областей, в том числе и того, что мы зовем сегодня медициной: он был первым, кто дал описание ботулизма (бактериального пищевого отравления), а также первым, кто предложил использовать терапевтические свойства ботулотоксина для мышц, – сегодня эта практика широко известна под названием «ботокс». Он был важной фигурой в психиатрической традиции эпохи романтизма.

В автобиографии он пишет, что рос по соседству с сумасшедшим домом, который видел из своего окна, в маленьком городке, главной достопримечательностью которого была башня, где исторический доктор Фауст занимался черной магией. Он лечил больных с демонической одержимостью, совмещая принципы месмеризма и экзорцизма, был первым биографом изобретателя месмеризма, Франца Антона Месмера, а также написал невероятно влиятельный труд «Провидица из Префорста: откровения о нашей внутренней жизни и о вторжениях мира духов в наш мир» (1829), описывающий его эксперименты над женщиной, которая испытывала мистические видения, предсказывала будущее и говорила на тайных языках. «Провидицу из Префорста» называли первым психиатрическим исследованием в книжном формате, а диссертация Юнга была посвящена общавшейся с духами женщине-медиуму, которая утверждала, что является реинкарнацией той самой провидицы. Юнг также установил, что Ницше неосознанно скопировал часть материалов Кернера в своей книге «Так говорил Заратустра». Герман Гессе говорил о Кернере как о необыкновенно одаренном человеке, «авторе книги, которая в его юности казалась произведением, подхватившим и собравшим в себе все светозарные лучи романтического духа».

Позже Кернер провел серию экспериментов с методикой, которую он назвал «клексографией» («кляксограммами»), результаты которых он впоследствии объединил с решительно мрачными стихами: три поэмы цикла «Посланник Смерти», двадцать пять «Видений Преисподней», еще одиннадцать «Видений Ада» и так далее. Рисование клякс было для Кернера разновидностью духовной и спиритуалистической практики. Он считал, что получившиеся образы являются «проявлениями мира духов» и силы, которыми владела Провидица. Кляксы создавали сами себя – магически, неконтролируемо, неизбежно, – в то время как он просто «выманивал их на поверхность» из скрытых областей в наш человеческий мир, где они вдохновляли его на создание стихов. Как-то раз он назвал чернильные пятна «дагеротипами невидимого мира».

Географическая близость между Кернером и Роршахом, а также причастность их к миру психиатрии сделали многих историков – как психиатрии, так и искусства – неспособными сопротивляться предположению, что Роршах опирался на труды предшественника. Однако впоследствии, после того как он разработал тест, Роршаха спросили, слышал ли он о Кернере, который, «по всей видимости, экспериментировал с кляксами, но делал это в ключе некромантии, а не науки». И он ответил: «Я слышал об экспериментах Кернера, но я буду очень вам признателен, если вы найдете для меня хорошую книгу на эту тему. Возможно, некромантия и содержит в себе какие-то важные вещи». Он имел общее представление о трудах Кернера, но они не были источником вдохновения для его собственных разработок.

В любом случае «клексография» была довольно распространенной детской игрой. Сам Кернер в детстве забавлялся с чернильными пятнами; молодой Карл Юнг «наполнил целую тетрадь чернильными кляксами и развлекался, придумывая им фантастические значения». Занимался этим и американский писатель Генри Торо. Русская женщина из окружения Роршаха вспоминала игру, в которую часто играла в юности: нужно написать на бумаге чернилами свои имя и фамилию, свернуть бумагу и «посмотреть, что говорит твоя душа». Она предполагала, что именно из этой игры Роршах почерпнул свою идею.

В психологических целях чернильные пятна также иногда использовали и до Роршаха – как способ измерить способность людей, особенно школьников, к воображению. Первым, кому пришла эта идея, был французский психиатр Альфред Бине. Согласно его теории, человеческая психология состоит из десяти качеств: память, внимание, сила воли, нравственные чувства, внушаемость, воображение и другие. Каждое из этих качеств может быть измерено при помощи специального теста, например насколько точно человек сможет воспроизвести показанную ему сложную геометрическую фигуру, демонстрирует, насколько хороша или плоха его память. Что же касается воображения: «Эксперимент можно провести после того, как вы расспросите человека, сколько романов он обычно читает, какого рода удовольствие извлекает из них, о его вкусах в театре, музыке, развлекательных играх и т. д. Поставьте на белый лист бумаги кляксу какой-нибудь странной формы. Некоторые люди ничего в ней не увидят, но для других, обладающих живым воображением (как Леонардо да Винчи, например), эта маленькая клякса будет полна форм, а вы должны записать вид и количество форм, которые видит ваш собеседник». Если человек видит одну или две вещи, значит, воображение его не слишком развито; если он видит двадцать, то обладает богатым воображением. Вопрос был в том, как много вещей вы сможете найти в случайной кляксе, а не в том, что тщательно спроектированная клякса сможет найти в вас.

Благодаря Бине, идея оценивать силу воображения при помощи чернильных пятен распространилась на ряд американских первопроходцев и просветителей в области тестирования интеллекта, таких как Дирборн, Шарп, Уиппл, Киркпатрик. Достигла она и России, где профессор психологии Федор Рыбаков, ничего не знавший о работах американцев, включил серию из восьми клякс в свой «Атлас для экспериментально-психологического исследования личности» (1910). А первым, кто назвал свою версию «тестом с чернильными пятнами», был американец Гай Монтроз Уиппл, написавший «Руководство по умственным и физическим тестам» также в 1910 году, – вот почему карточки Роршаха стали в итоге называть «чернильными пятнами», когда их взяли на вооружение американские психологи, невзирая на то, что в окончательных изображениях Роршаха использовались не только чернила, но и краска, и они не были простыми кляксами, посаженными на бумагу.

Роршах был знаком с работами Бине, а также с творчеством человека, бывшим источником вдохновения для самого Бине, – Леонардо да Винчи, который в своем «Трактате о живописи» писал, как брызгал краской на стену и смотрел на получившиеся разводы и линии в поисках вдохновения. Однако Роршах ничего не знал о русских и американских последователях Бине. Но всё же первый вариант его чернильного теста был в какой-то степени похож на их изыскания. Форма изображений не имела на тот момент особого значения. Дирборн изготовил 120 клякс для одного исследования и 100 – для другого. В последнем он поместил их на решетку размером десять на десять, после чего попросил испытуемых провести пятнадцать минут, выбирая и определяя, какие десять пятен вместе больше всего похожи на сто первое пятно в общей картине. Он изучал способность к распознаванию последовательностей, а не интерпретацию символов.

Ранние кляксы Роршаха не были стандартизированы, а всякий раз изготовлялись новые, когда он брызгал из чернильной ручки на простую белую бумагу, по нескольку клякс на каждой странице, порой до десяти (см. вклейку). Кляксы показывали пациентам Роршаха, а также ученикам Геринга (в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет), после чего Роршах и Геринг записывали, что и где увидели испытуемые. Или же пациенты и ученики могли сами нарисовать то, что они увидели. Это не сильно отличалось от прочих методов визуального самовыражения, на которые воодушевлял своих пациентов Роршах, – рисунков и раскрасок. Иногда они жевали или смачивали газеты и скручивали их в миниатюрные головы, которые дарили доктору Роршаху, а он покрывал эти головы лаком и сохранял. Одна из таких бумажных голов, с единственным, как у циклопа, глазом-пуговицей, произвела особенно сильное впечатление на жену Геринга. Она сперва отнеслась скептически к чернильным пятнам, но все изменилось, когда женщина увидела проницательные выводы, которые Герман сделал, анализируя ответы людей. Испытывая кляксы на своих учениках, Геринг не добился серьезных результатов: его деревенские мальчишки не многое могли разглядеть в пятнах. Пациенты Роршаха видели намного больше.

Эти ранние эксперименты были лишь одним из многочисленных путей исследования, и Роршах без колебаний отбросил их, когда Геринги уехали. Это даже нельзя было назвать предтечей теста Роршаха, хотя исследователи и задаются вопросом о тех точных выводах, что так поразили фрау Геринг. Но все же Роршах показывал людям чернильные пятна с целью изучения природы восприятия, а не оценки силы их воображения. Он уже был заинтересован не только в том, насколько многое люди видят, а в том, что они видят и как. Но в 1912 году у него все еще не было решающих компонентов цельной концепции, а прочие способы изучения вопросов восприятия казались более перспективными.