Глава шестнадцатая
Король тестов

7 декабря 1941 года японцы атаковали Перл-Харбор. За три недели Бруно Клопфер организовал «группу добровольцев Роршаха» для координации действий института на родине и его многочисленных членов, которые поступили на добровольную службу. Сам он заявил о себе как о ключевой персоне – к нему следовало обращаться за инофрмацией и советами, касающимися теста. К началу 1942 года вопросы от армии посыпались, как горох, а после полились сплошным потоком, и вскоре Клопфер уже работал с армейским подразделением по управлению персоналом, чтобы проверить, как тест Роршаха может помочь военным предприятиям США.

Тест Роршаха значительно отличался от тонкого инструмента, стоявшего на передовой исследования в области антропологии и психологии личности. Армия нуждалась в эффективных способах оценки своих сотрудников в дополнение к общему армейскому классификационному тесту, разработанному в 1940 году, которому были в последующие пять лет подвергнуты двенадцать миллионов солдат и матросов. Рут Манро, занимавшаяся тестированием первокурсников в колледже Сары Лоуренс, опубликовала свою технику инспекции, призванную помочь экзаменаторам быстро проверять протоколы теста Роршаха на наличие серьезных проблем. Будучи менее тонкой, такая проверка позволяла разным психологам, проводившим тестирование, прийти к более однородным результатам и выполнить работу намного быстрее.

Чтобы упорядочить проведение тестов и подсчет результатов, Молли Харроуэр представила групповую роршаховскую технику, где изображения демонстрировались в виде слайд-шоу в полутемной комнате, а испытуемые должны были сами записывать свои ответы. Двадцати минут хватало, чтобы протестировать аудиторию, состоявшую более чем из двухсот человек. Но создать такие слайды было почти так же трудно, как Роршаху в свое время – опубликовать чернильные пятна, особенно учитывая «большие трудности, сопутствовавшие производству качественной пленки в годы войны». Однако фотограф, который смог это сделать, в конце концов был найден.

Но даже при таких преимуществах на пути массового использования теста Роршаха встали два серьезных препятствия. Хотя проводить тест мог и менее квалифицированный персонал, обрабатывать и интерпретировать протоколы должны были специально обученные эксперты. Что было хуже всего, результаты в любом случае не могли быть сведены к простому числу для бюрократов, перфокарт или компьютерных таблиц. Поэтому Харроуэр пошла еще дальше, «уходя настолько далеко от сути того, что предполагал Роршах», что, по ее собственному признанию, изобрела «совершенно новую процедуру», которую назвала «Тестом множественного выбора (для использования с карточками или слайдами Роршаха)».

В списке из десяти ответов на каждую карточку испытуемым сказали поставить галочку напротив варианта, «который вы считаете наилучшим описанием кляксы», и еще одну напротив их второго варианта (необязательно). Для карточки I (см. введение), например, был предложен следующий список ответов:

□ Армейская или флотская эмблема

□ Болотная грязь

□ Летучая мышь

□ Совсем ничего

□ Два человека

□ Тазобедренные кости

□ Рентгеновский снимок

□ Клешни краба

□ Грязное месиво

□ Часть моего тела

Иное:__________________________________

Хорошие ответы отделялись от плохих при помощи сверхсекретного ключа, который описан в опубликованной во время войны статье Харроуэр языком, вполне подходящим для шпионского триллера: «Поскольку чрезвычайно важно, чтобы этот простой ключ не попал в чужие руки, он здесь не публикуется. Однако копия ключа будет незамедлительно отправлена по первому требованию психологов и психиатров, работающих в вооруженных силах». Люди, давшие не больше трех плохих ответов, проходили тест, давшие четыре или больше – забраковывались.

Если вы думаете, что это звучит подозрительно, то вы не одиноки. «Групповой тест по модели Роршаха армейское руководство встретило с поднятыми бровями, – рассказала позднее Харроуэр, – но введение теста множественного выбора встретили еще более прохладно». Однако необходимость быстро осматривать миллионы людей требовала новых подходов. «В последнем анализе», как она изначально указывала, программа медицинских осмотров «не заинтересована в том, чтобы знать подробности, из-за которых человек считается непригодным, главное – чтобы его удалось обнаружить», и «еще меньше заинтересована в чрезвычайно чувствительном инструменте, обращаться с которым смогли бы лишь немногие. Армии был нужен инструмент более простой, использовать который мог кто угодно и где угодно».

Тест Харроуэр до определенной степени казался работоспособным. Результаты, полученные от 329 «отсеянных здоровых людей», 225 заключенных, 30 студентов, консультировавшихся с психиатром колледжа («некоторые из них имели довольно серьезные диагнозы, состояние других существенно улучшилось после психотерапии»), и 143 граждан с подтвержденными психическими расстройствами, четко классифицировали группы по-разному. Представители последних двух групп чаще проваливали тест, в то время как у 55 % успешно прошедших его взрослых вообще не было плохих ответов, а единственный, кто дал их больше четырех, оказался больным, госпитализированным из-за маниакальной депрессии. Вскоре Харроуэр внесла некоторые базовые корректировки, например отметила, что медсестры и врачи дают больше анатомических ответов, которые у людей других профессий были бы засчитаны как плохие. Она обнаружила, что обученный эксперт по тексту Роршаха, глядя на полученные результаты, может принимать более справедливые решения, особенно в пограничных случаях, где было три или четыре плохих ответа. Но даже «строгое соблюдение чисто количественных условий» давало реальные результаты. Она утверждала, что ее быстрый и сырой тест имеет «неоспоримые преимущества – но не перед классическим Роршахом, а как самостоятельная процедура».

Тест множественного выбора встретил позитивный прием в мире образования и бизнеса, но несколько исследований нашли его слишком ненадежным для применения на военных медосмотрах, и он так никогда и не был принят для массового использования военным ведомством. Тем не менее, будучи преобразованным в 1939 году как универсальный проекционный метод выявления тонкостей личностной организации, тест Роршаха вновь адаптировали как тест дающий быстрый результат по системе «да/нет». В то время как сам тест Роршаха «оставался методом, требующим участия своих собственных специалистов», писала Харроуэр, она превратила чернильные пятна в «психологический тест в обычном понимании этого слова». Это было то, в чем нуждалась армия, и то, чего хотели американцы.

В одном лишь только 1944 году двадцать миллионов американцев прошли через шестьдесят миллионов стандартизированных тестов – образовательных и профессиональных, а также психологических. В 1940 году в ежегоднике, посвященном измерению умственных способностей (англ. The Mental Measurements Yearbook), были прорецензированы 325 различных тестов и упомянуты еще 200. Большинство из них использовались лишь несколькими психологами, и только один стал известен как «король тестов» по причинам, в большей степени связанным с трансформацией американской психологии, нежели с чернильными пятнами.

Вторая мировая война стала поворотным моментом в истории исследования проблем психического здоровья в Америке. До войны психиатры работали только в клиниках для душевнобольных, а психологи, которые тогда еще являлись людьми мира академической науки, а не терапевтами для повседневной жизни, часто были ограничены пределами университетских лабораторий. Немногочисленные в ту пору клинические психологи склонны были фокусироваться на детях и образовании. Фрейдистские идеи в Соединенных Штатах были «узурпированы» сообществом психиатров до такой степени, что психоанализ рассматривался исключительно как метод лечения психических расстройств, а не как инструмент для научных исследований или самопознания.

Большинство американцев никогда не лечились от психических заболеваний и не знали, что это такое. Даже если какие-то энтузиасты от психоанализа и перебирались из специализированных больниц в какой-нибудь из крупных городов, чтобы открыть там частную практику или работать в детской поликлинике, для общества в целом психиатрия продолжала оставаться чем-то маргинальным. Психиатры лечили своих пациентов, психологи грызли гранит науки, а большинству людей в случае возникновения проблем оставалось надеяться лишь на посильную помощь со стороны членов своей общины.

Когда Соединенные Штаты вступили в войну, в стране был проведен первый в ее истории всеобщий армейский призыв, в процессе которого каждый дееспособный мужчина вкупе с общим медицинским обследованием прошел психологический осмотр и тест на интеллект. Количество потенциальных солдат, признанных категорически непригодными к службе по показателям психического здоровья, оказалось ошеломляюще высоким: около 1 875 000 человек в одной только армии, или 12 % общего количества людей, прошедших обследование в период с 1942 по 1945 год. И даже при этой степени отсева, в шесть раз превысившей аналогичный показатель времен Первой мировой войны, было отмечено, что количество американских военнослужащих, подверженных военным неврозам, увеличилось по сравнению с Первой мировой более чем вдвое.

За время войны армейские медицинские службы оказали нейропсихиатрические услуги более чем миллиону солдат, еще 150 000 обращений поступило с флота и из других подразделений, и это были обращения от солдат, которые прошли медкомиссию. Около 380 000 человек были демобилизованы по причинам психиатрического характера (более чем треть от общего числа были уволены по медицинским показателям), еще 137 000 уволены из армии с формулировкой «расстройство личности»; 120 000 психиатрических пациентов пришлось эвакуировать прямо из зон боевых действий, 28 000 из них – по воздуху.

Говорят ли эти цифры о том, что к психологическим осмотрам в армии относились небрежно и, как следствие, проводили их слишком бегло, или же о том, что мера просто не возымела ожидаемого эффекта (в 1944 году начальник штаба сухопутных войск США, генерал Джон С. Маршалл, отдал приказ о прекращении психологических обследований новобранцев), – это в любом случае был явный кризис. Конечно, некоторые солдаты лишь притворялись больными, но подавляющее большинство случаев были реальными, что означало две вещи. Первое – психические заболевания поразили большую часть населения, чем кто-либо мог представить, и второе – люди, которых ранее было принято считать «здоровыми», тоже нуждались в помощи. Лишь меньшая часть нервных срывов среди американских военных происходила на линии фронта и вообще за пределами страны. Большинство из них были вызваны различными факторами, оказывавшими воздействие и на тех, кто уже вернулся домой, такими, к примеру, как «стресс» – понятие, вышедшее из кругов военной психиатрии и быстро распространившееся среди широких масс населения.

Это была проблема национального масштаба. Как сказано в одной из книг по истории американской психотерапии, «жалкое» физическое здоровье американской молодежи вызывало ужас: «отсутствие зубов, запущенные нарывы и язвы, вовремя не исправленные проблемы со зрением и скелетные деформации, неизлеченные хронические инфекции», и это подтолкнуло власти к мерам по увеличению количества врачей в стране и повышению доступности их услуг. Однако «12 % отсеянных при наборе в армию по причине психических расстройств не могли остаться незамеченными, – это беспрецедентная и шокирующая цифра».

На момент начала войны в американской армии работали всего тридцать пять психиатров. По словам курировавшего этот вопрос бригадного генерала Уильяма С. Меннингера, «огромная нехватка квалифицированных специалистов – не только психиатров и неврологов, но также психологов и психиатрических социальных работников – стала откровением». К концу войны штат психиатров разросся с тридцати пяти до тысячи в армии и еще семисот в других военных ведомствах. Там был занят «практически каждый член Американской психиатрической ассоциации» и «не было никаких ограничений, касающихся их возраста, дееспособности или профессиональной категории, – привлекались не только военные, но и гражданские специалисты», а также множество новых рекрутов.

Они нуждались в сотнях обучающих центров для подготовки персонала, базовых учебных лагерей, дисциплинарных казарм, реабилитационных центров и госпиталей – как внутри страны, так и за ее пределами. Помимо дел, напрямую связанных с психиатрией, военных психологов привлекали к задачам разработки сложных приборных панелей для военной техники, адаптированных под умственные способности и особенности восприятия людей, которым предстояло ими пользоваться. «Почти до конца войны, – резюмирует позднее Меннингер, – нам ощутимо не хватало сотрудников, чтобы выполнить всю эту работу».

На самом деле нигде в стране не было достаточно персонала. В лучшем случае треть медицинских офицеров, занятых в нейропсихиатрии, имели какой-либо психиатрический опыт до начала войны. Когда война закончилась и домой вернулись шестнадцать миллионов солдат, за которыми нужно было присматривать, дефицит врачей возрос еще больше. Больше половины случаев госпитализации ветеранов Второй мировой связаны с психическими расстройствами. Гражданские лица тоже начали узнавать все больше о пользе медицинской терапии психического здоровья. Как сказал после войны генерал Меннингер: «Мягко говоря, есть как минимум два миллиона человек, имевших прямой контакт с психиатрией в результате психических заболеваний или личностных расстройств, которые возникли у солдат во время этой войны. С большей частью из них такое случилось впервые. Они теперь знают больше». Получив собственный урок, Меннингер начал активную работу по пропаганде укрепления психического здоровья, профилактической помощи и лечения по всей стране. Теперь уже всей нации пришлось наращивать ресурсы в области служб психического здоровья, как это делала в годы войны армия.

Конгресс принял государственный закон о психическом здоровье в 1946 году, создав Национальный институт психического здоровья, миссией которого стало как можно более широкое общественное обслуживание. Институт ввел новые стандарты в этой области, где клинические психологи стали «учеными-практиками», которые должны работать с общественностью, а не только в закрытых лабораториях. Министерство по делам ветеранов разработало совместные программы, объединяющие его больницы и близлежащие медицинские школы, чтобы выучить психиатров, в которых оно нуждалось, и вскоре наняло на работу в три раза больше клинических психологов, чем их было во всей стране в 1940 году. Клиническая психология стремительно развивалась, получая серьезную поддержку за счет правительственного финансирования.

Тест Роршаха был полезен на всех фронтах – как имеющий ощутимые преимущества диагностический инструмент для практикующих психиатров и как тест, совместимый со свойственным академической психологии стремлением к количественной оценке. Психология между тем приобретала все больше от психоаналитики и все меньше опиралась на статистику с ростом числа клинических психологов и с их новой подготовкой в качестве «ученых-практиков». Исторически сложилось так, что конкурирующих учебников по оценке личности не появлялось вплоть до конца 1940-х годов, поэтому все возникшие программы клинической психологии не имели иного выбора, кроме книг о тесте Роршаха. В 1946 году он стал вторым по популярности тестом для оценки личности после простейшего упражнения «нарисуй человека», разработанного психологом Флоренс Гудинаф, и четвертым среди всех психологических тестов в целом. В течение многих лет это была самая популярная тема для диссертации в области психологии.

Ограниченное использование теста Роршаха наблюдалось и в армии. Он все еще был медленнее, чем другие тесты, и было недостаточно врачей со специализированной подготовкой, необходимой, чтобы проводить его с миллионами солдат. Или даже недостаточно чернильных пятен: один лейтенант, приписанный к психиатрическому отделению в Париже во время войны, нигде не мог найти набора карточек и был вынужден отправить жену на встречу с Бруно Клопфером на Манхэттене, чтобы она достала набор и прислала ему. (Несколькими неделями позже он наткнулся в подвале штаба на сотни наборов карточек Роршаха и тематического апперцептивного теста, – армия заказала эти материалы, но потом про них благополучно забыли.) Все же, несмотря на провал теста множественного выбора при использовании на медосмотрах, оригинальный тест Роршаха нашел множество других применений в военной области – как в психиатрии для диагностирования и терапии пациентов, так и в психологии, например для исследования переутомления у пилотов.

В более широком контексте возросшее значение психологического тестирования и борьба за позиции между психиатрами и психологами благотворно сказались на судьбе теста Роршаха. Распространенная в то время практика обзорных конференций по заболеваниям, начавшаяся в клиниках детского надзора, объединила психиатра, отвечавшего за лечение, психолога, проводившего тесты, и психиатрического социального работника, принимавшего участие в терапии. Раньше психолог ограничивался тем, что сообщал IQ пациента и, может быть, еще пару количественных результатов; после этого его работа была выполнена. Но если он был экспертом в запутанном тесте Роршаха, то мог принять в дискуссии более продолжительное участие, рассуждая о цветовом шоке, типе восприятия или жестком подходе к решению проблем, – а его коллеги, сидящие вокруг стола, кивали, узнавая неизвестные подробности о своем пациенте.

Тысячи психиатров и психологов видели то, что казалось им шокирующе быстрыми и точными слепыми диагнозами, или совершали при помощи теста Роршаха такие открытия, которых не могла предложить ни одна другая техника. Психиатры, занимавшиеся психоанализом, не доверяя «самоотчетным» тестам (например, опросникам), которые, по их мнению, недооценивали силу бессознательного, лучше других понимали, что тест Роршаха говорит на собственном языке. Именно эти психиатры, как и психологи, называли методику Роршаха «королевой тестов».

Иными словами, и психологи, и психиатры пытались определить, какими должны быть их профессиональные роли на фоне общей угрозы. Медицинские офицеры, в срочном порядке обученные для военной службы и не имеющие ученых степеней в психологии или психиатрии, проделали довольно неплохую работу. А как насчет социальных работников? Если они могли помогать людям столь же эффективно после менее скрупулезной подготовки, называя это «консультированием» вместо «психотерапии», какой же тогда смысл в существовании психиатров и клинических психологов? Сами они утверждали, что смысл заключался в их образовании и опыте, а тест Роршаха был вызывающим уважение и трепет признаком этого опыта. Десять карточек с чернильными пятнами стали важным и ярким символом статуса, гарантирующим сохранность работы врача и создающим ему респектабельный имидж.

Учебник Клопфера «Методика Роршаха: руководство по проекционному методу диагностики личности» вышел в 1942 году, в момент, идеально подходивший для того, чтобы его начали рассматривать как библию для всех, кто занимался психологическими тестами, и стандартный учебник для образовательных программ, формировавших следующее поколение. В предисловии Клопфер отметил, что книга опубликована «во время чрезвычайного положения, когда все мы обязаны максимально эффективно использовать наши ресурсы, будь то люди или материалы».

Метод Роршаха доказал, что способен помочь без лишних трат человеческого ресурса как в армии, так и в гражданской обороне, и Клопфер был благодарен за возможность в этом поучаствовать. Поскольку сам он являлся немецким евреем в изгнании, его патриотизм был искренним; также это был отличный маркетинг. По словам ведущего педагога-психолога Ли Джозефа Кронбаха, в конце пятидесятых не было книги, которая «оказала бы более сильное влияние на американскую Роршах-технику – и, соответственно, на клиническую диагностическую практику, – чем вышедшая в 1942 году книга Клопфера и Келли».

Две женщины, имевшие степень магистров психологии и работавшие в нью-йоркском больничном комплексе Белвью, Рут Бокнер и Флоренс Хэлперн, не стали знаменитыми, но в том же году они опубликовали книгу, которая, возможно, стала самой влиятельной работой на тему теста Роршаха. Написанная в тяжелой обстановке военного времени, книга «Клиническое применение теста Роршаха» была высмеяна экспертами по Роршаху, когда увидела свет («небрежно написанная работа, изобилующая неточными заявлениями, противоречиями и вводящими в заблуждение выводами»), но она была популярна, получила рецензию в журнале Time и была переиздана в 1945 году. В ней заявлялось, что все эти новоиспеченные армейские психологи были вынуждены на бегу стать роршахистами по приказу, многие из них были оторваны от изучения бегающих по лабиринтам лабораторных крыс или не имели никакой предварительной подготовки относительно того, что собой представляет тест и как его использовать.

Чересчур упрощенная или нет, но книга была легка для понимания. При помощи напечатанной на последних страницах обложки раскладной таблицы дробей можно было вычислить все процентные соотношения без длительных математических операций на бумаге или возни с логарифмической линейкой (13/29 = 44,7 %). Главы имели названия вроде «Какие символы в колонке я имею в виду», – ведущие роршахисты редко снисходили до такого уровня очевидности. Клопфер описывал эту же тему в главе под названием «Подсчет категорий для размещения ответов», которая занимала в его книге почти сто страниц, а в учебнике Бека 1944 года ей было посвящено шесть отдельных глав, включая «Проблемы подсчета» и «Подход и последовательность. Что, по вашему мнению, могло бы научить вас проводить тест Роршаха?»

Бокнер и Хэлперн были хорошо осведомлены о противоречиях между Клопфером и Беком, нюансах и подводных камнях в работе самого Роршаха, а также сложностях в том, как различные части теста могут взаимодействовать между собой, но все это их не остановило. Кто-то, дающий одну из разновидностей ответа, «очевидно является человеком способностей, а социальное взаимодействие будет для него более трудным»; некто, дающий другой вариант ответа, – «эгоцентричный человек с большими запросами, склонный к раздражительности. Поскольку сам он не может произвести необходимые изменения в своем характере, то ждет, что мир будет подстраиваться под него». Люди, которые находили какую-либо карточку «зловещей», «быстро выходили из себя, когда сгущалась темнота, и, как правило, были склонны к беспокойству и легко впадали в депрессию». Сопротивление одной женщины по отношению к определенной карточке «очевидно имеет сексуальный характер, а анализ содержимого ее ответов показывает, что это, скорее всего, связано с вопросами беременности», упоминания которых она старалась избежать путем «неправильного толкования или отрицания символов мужских половых органов» в чернильном пятне. Ее история показала, что шесть недель назад она и ее любовник «вышли за рамки обычного для них петтинга», и теперь у нее наблюдалась задержка менструации. Подробный отчет о терапии или анализе можно было заменить на пару предложений, используемых для классификации. Тест Роршаха, возможно, было сложнее освоить, чем большинство других, но это не означало, что он не мог быть стандартизирован.

Эти радикальные утверждения и другие, подобные им, пролили свет на то, что впоследствии станут считать общим местом в понимании природы и значения теста Роршаха. Бокнер и Хэлперн уверенно применяли его как проекционный метод, а не перцептивный эксперимент, и они преуменьшали объективные качества реальных изображений: «Поскольку пятна в основном не имеют содержания, субъект вынужден проецировать в них себя самого». Они заявляли, что испытуемого нужно «заставить думать, что любой ответ, который он дает, хороший», а что-либо еще «несовместимо с идеологией эксперимента», хотя в реальности ответы засчитывались как хорошие или плохие, а сам Роршах писал, что вводить людей в заблуждение неэтично в случае, если результаты теста будут иметь какие-то практические последствия.

Именно их версия Роршаха вошла в популярную культуру. Нет «правильных» или «неправильных» ответов, вы свободны говорить все, что захочется, а потом, прежде чем вы осознаете, что вас подвергли классификации, ваши тайны выйдут на поверхность. Бокнер и Хэлперн никогда не получили признания широкой аудитории, как это было с популяризациями фрейдистских идей в психоанализе или с «Моделями культуры» Рут Бенедикт в антропологии, однако то, что массовая американская публика считала знанием о Роршахе, пришло именно из их работы.

И еще одна, третья книга вышла в 1942 году: наконец-то была переведена на английский язык оригинальная «Психодиагностика» Германа Роршаха. Казалось бы, теперь прозвучало авторитетное заявление, которое должно было напомнить читателям, для чего тест был предназначен изначально, вернуть его себе. Но за двадцать лет успело произойти слишком многое. Плохо переведенная, беспорядочно фрагментарная, включавшая в себя его посмертное эссе 1922 года, «Психодиагностика» не говорила ровным счетом ничего о проекционных методах, рентгеновских лучах души, характере и личности, групповом тестировании, антропологии (за исключением сравнения жителей швейцарских Берна и Аппенцелля) или противостоящих друг другу системах Бека и Клопфера. Если бы Роршах был жив, ему было бы всего пятьдесят семь и он смог бы сделать собственный вклад во все эти темы. Сама по себе его книга слишком мала, – и она слишком запоздала, чтобы утихомирить «учеников колдуна».