Глава девятая
Германия; Фильтрационный «Спецлагерь № 7» НКВД СССР (бывший Заксенхаузен) – остров Узедом СССР; Псковская область
1945 год
Доставленные Девятаевым и его товарищами сведения о секретном ракетном центре на острове Узедом оказались стратегически важными и предельно точными. Летчик-истребитель в деталях описывал то, что видел на острове: склады, цеха, замаскированные пусковые площадки, связывающую их железную дорогу, жилые блоки инженерно-технического состава, казармы охраны… Все описанные здания и объекты он перенес на карту острова, где также обозначил дороги, посты охраны и точки противовоздушной обороны. Подробные данные позволили осуществить несколько воздушных атак, остановивших ракетные пуски из Пенемюнде.
Возникло и еще одно обстоятельство, заметно притормозившее работы по изготовлению ракет «Фау». Вскоре после дерзкого побега группы Девятаева на острове Узедом произошла диверсия – военнопленные совершили настоящий подвиг, взорвав заводскую линию по производству кислорода. После короткого расследования около сотни участников этой диверсии были расстреляны эсэсовцами.
А Михаил Девятаев по иронии судьбы в это время снова оказался в Заксенхаузене. Теперь там был обустроен фильтрационный «Спецлагерь № 7», входивший в Наркомат Внутренних дел.
Следствие и многочисленные проверки обстоятельств того, как Михаил попал в плен, продолжались. Его периодически вызывали на допросы, следователи никак не хотели верить в то, что до крайней степени истощенный летчик, к тому же не имеющий специальной подготовки, мог поднять в небо тяжелый немецкий бомбардировщик.
– Что-то тут не чисто, – зло усмехались дознаватели из контрразведки. – Когда летчика пересаживают с одного типа самолета на другой, то сначала он пару месяцев изучает теорию, сидит в кабине – привыкает. Потом десяток полетов выполняет с опытным инструктором. И только после этого летит самостоятельно. А тут сел, запустил, вырулил и полетел. Да еще умудрился приземлиться.
Высказывались даже предположения, что Девятаев тайно прошел в плену обучение и был целенаправленно подослан немецкой разведкой.
В частности, сотрудники СМЕРШа устроили Михаилу несколько очных ставок с советскими летчиками. И все эти летчики, вникнув в суть дела и видя перед собой крайне изможденного, ослабленного человека, авторитетно заявляли: «Это невозможно. При таких обстоятельствах он не мог взлететь. Никто бы не смог».
И снова выходило, что его готовили к полету немцы.
От подобной несправедливости у Михаила иной раз перехватывало дыхание и наворачивались слезы. Как же так? Почему ему не верят? Его сбили в неравном воздушном бою, он был серьезно ранен и приземлился на парашюте без сознания. В плену оставался преданным Родине и, невзирая на уговоры и истязания, наотрез отказывался сотрудничать с врагом. Мысль о побеге из концлагерей не оставляла его ни на минуту. Один побег закончился неудачей, зато вторая попытка вышла на все сто! Он спасся сам и спас девять жизней, угнал немецкий бомбардировщик «Хейнкель He 111», а советскому командованию доставил важнейшую информацию о секретном ракетном центре Пенемюнде. И после всего этого он «подослан немецкой разведкой»?.. Да в своем ли вы уме, товарищи?!
Впрочем, в глубине души Михаил понимал и принимал другую истину, забывать о которой никто не имел права. Предателей, шпионов и прочих пособников фашистской Германии на свободе оставалось действительно много. Слишком много! И каждого из них нужно было изобличить, поймать, обезвредить. Поэтому он скрипел зубами, терпел и в сотый раз отвечал на одни и те же вопросы…
* * *
– Девятаев! Девятаев, оглох, что ли?!
– Вертухай зовет, – прекратив работу, подсказал напарник.
Распиливая с ним двуручной пилой толстый древесный ствол, Михаил задумался и не слышал окрика. Бросив пилить, он тяжело распрямился, вытер рукавом пот со лба и вопросительно поглядел на охранника.
– Быстро к вагончику! – крикнул тот. – Начальник смены вызывает!
Сунув рукавицы в карман брезентовой робы, Девятаев зашагал вниз по расчищенному от деревьев склону…
«Что бы это значило? – щурился он от яркого сентябрьского солнца. – Неужели опять вызовут к следователю на допрос? Не надоело им терзать меня? Как будто я расскажу что-то новое…»
Ожидания не подтвердились – вместо сотрудников НКВД у вагончика стоял коренастый круглолицый дядька в новенькой форме с погонами подполковника артиллерии. Начальник смены вел себя с этим подполковником еще более заискивающе, чем с приезжавшими следователями. Это насторожило Михаила. «Кто бы это мог быть? – думал он, приближаясь к вагончику. – Не иначе как большое начальство из столицы…»
– Подследственный Девятаев по вашему приказанию прибыл, – остановился он в пяти шагах от офицеров.
– Вот он, товарищ подполковник. Пожалуйста, можете беседовать, – раскланялся начальник смены и исчез за дверью вагончика.
– Сергеев. Сергей Павлович Сергеев, – представился незнакомец и вдруг протянул руку.
Никто из навещавших ранее сотрудников НКВД заключенным фильтрационного лагеря руки не протягивал. Поэтому Михаил растерялся, но ладонь все-таки пожал.
– Давайте пройдемся, – предложил гость.
Девятаев послушно побрел следом в сторону нетронутого островка из молодых деревьев. Возле этой рощицы было совершенно тихо – ни далекого стука топоров, ни равномерного звона двуручных пил, ни окриков охраны. Разве что мелкие пичуги пересвистывались меж собою в ветвях.
– Вы ведь летчик, верно? – остановился Сергеев возле тонкой березы. – И зовут вас Михаил Петрович?
– Так точно. Бывший летчик-истребитель. Воевал в дивизии Покрышкина.
– Я слышал, будто вы бежали из плена на немецком бомбардировщике?
– Было дело. И девять товарищей с собой прихватил.
– А откуда бежали?
– Северо-восточная Германия, остров Узедом.
Подполковник поднял взгляд на Михаила:
– Не там ли находился секретный ракетный центр?
– Так точно, там. Он носил название «Пенемюнде». Я его подробно описывал на допросах и в своих докладных записках.
– Кое-что я читал. Очень интересный материал. Расскажите мне об этом центре, Михаил Петрович.
Кивнув, тот начал рассказывать обо всем, что довелось узнать за время пребывания в концлагере Карлсхаген…
Вскоре Девятаеву стало ясно: Сергеева интересует процесс сборки, испытания и запуска немецких ракет. Именно по этой теме он периодически просил уточнить те или иные детали.
В общей сложности их беседа длилась минут сорок. Сергей Павлович (так звали гостя) своими манерами больше походил на человека гражданского, нежели на военного. Вежливый, спокойный, но вместе с тем настойчивый и даже дотошный до интересующих мелочей. Вопросов он задавал много; ответы выслушивал внимательно, часто переспрашивал и кое-что записывал в рабочий блокнот.
А в конце беседы вдруг поинтересовался:
– Михаил Петрович, а не согласились бы вы оказать мне конкретную помощь?
Тот непонимающе поглядел на Сергеева.
– Если бы вас доставили на остров Узедом, вы смогли бы на месте показать цеха, испытательные стенды, пусковые площадки? – уточнил подполковник.
– На остров Узедом? – не поверил своим ушам Девятаев.
– Да. Почему вы так удивлены? Это же рядом – меньше двухсот километров.
Летчик смутился.
– Просто не думал, что когда-нибудь снова придется там побывать. А так-то, конечно. Почему же не показать? Я все отлично помню, да и времени прошло – всего ничего.
– Вот и отлично. – Сергеев спрятал блокнот и снова протянул руку: – Тогда до скорой встречи.
* * *
Глядя на подруливающий транспортный самолет, Девятаев размышлял о сложных виражах своей судьбы, мотавшей его по одним и тем же местам. В Заксенхаузене он побывал в качестве пленного советского летчика, теперь находился тут до окончания проверок следствия НКВД.
В секретном ракетном центре на острове Узедом немцы использовали его для грубой и тяжелой физической работы, а свои везут то ли свидетелем, то ли консультантом…
«Ли-2» сбросил обороты и катился по ровному травянистому полю, слегка подворачивая влево. Михаил и подполковник Сергеев с двумя помощниками ожидали на краю этого поля, готовясь занять места в кабине самолета.
Сергей Павлович, по всей видимости, был наделен огромными полномочиями, потому как охрана лагеря продолжала перед ним расшаркиваться, а спешно собранный в поездку Девятаев уже через час прибыл сюда с небольшим чемоданчиком в руке. Бывший концентрационный лагерь Заксенхаузен находился чуть севернее Берлина – на окраине города Ораниенбург. От него на автомобиле до Пенемюнде – два часа езды. Но для Сергеева и двух его помощников снарядили целый транспортный самолет. Это говорило о многом.
– Родная стихия? – перекрикивая гул моторов, обратился он к Девятаеву.
Летчик улыбнулся:
– Так точно.
– А воздух? Запах ощущаете?
В воздухе на самом деле витал легкий аромат авиационного бензина, а лицо окатывали невидимые теплые волны выхлопов. Для человека, большую часть жизни проведшего на аэродромах возле авиационной техники, от этих запахов перехватывало дыхание.
Сразу после беседы с Сергеевым у дальнего молодого лесочка охрана заметалась и начала собирать Михаила в дорогу. Моментально нашелся новенький фибровый чемоданчик с блестящими углами, кто-то принес слегка поношенный темный костюм в сизую полоску, начальник смены одолжил пару ботинок.
Михаил быстренько ополоснулся в обустроенном в конце барака душе, тщательно побрился, оделся. Глянув на себя в зеркало, повеселел: он еще был ничего! Фильтрационный лагерь, конечно, не санаторий, но и не фашистский конвейер смерти. Здешняя пайка была повкуснее и побольше. Несмотря на изнурительную работу по вырубке леса, Девятаев за пару последних месяцев ощутимо прибавил в весе. А приодевшись в цивильное, и вовсе стал походить на нормального человека.
Пискнув тормозами, темно-зеленый «Ли-2» остановился. Из чернеющего проема открывшейся дверцы вывалился короткий трап.
Подполковник подтолкнул Девятаева к трапу:
– Смелее, Михаил Петрович. Скоро будем на месте…
* * *
В пассажирской кабине находились четверо: Девятаев, Сергеев и два его молчаливых помощника – один в гражданском костюме, другой военный в чине подполковника артиллерии.
В полете Сергей Павлович сидел рядом с Михаилом. О «Фау» он не расспрашивал, а больше интересовался подробностями дерзкого побега из немецкого плена. По всему было видно, что смелость и отвага советских военнопленных при захвате немецкого бомбардировщика, а также во время полета в расположение советских войск произвели на него огромное впечатление.
Менее чем через час советский транспортник совершил посадку на том самом аэродроме, с которого Михаил взлетел на захваченном «Хейнкеле».
Сложные чувства овладели им, пока он шел к выходу. Спрыгнув с последней ступеньки трапа на бетонку, он сделал несколько шагов и невольно остановился. В этот день Девятаев впервые оказался на острове Узедом не в полосатой робе бесправного узника, а прибыл сюда гражданином страны-победительницы.
Он удивленно огляделся по сторонам. Необычность пейзажа заключалась в том, что самолетные стоянки пустовали: ни многочисленных бомбардировщиков, ни дежуривших в готовности № 1 «мессеров» с «фоккерами», ни обслуживающего персонала в черных комбинезонах.
Вместо всего этого кругом зияли бомбовые воронки, валялись обломки металлических ящиков-контейнеров, на дальних стоянках чернели остовы двух сгоревших самолетов, а у леса торчала контрольная «вышка» с выбитыми стеклами и почерневшим от пожара углом.
Картина неживого аэродрома поражала. Ранее здесь кипела жизнь, а теперь не было ни одной живой души. Лишь на краю широкого бетонного перрона, куда подрулил «Ли-2», их ожидали несколько встречающих в форме сотрудников НКВД.
Двое из них направились навстречу прилетевшим. Старший, в звании майора, окинул прибывших цепким взглядом и сразу понял, кто есть кто.
– Майор Золотов, – представился он Сергееву. Кивнув в сторону Девятаева, предупредил: – Мы должны встретить заключенного и контролировать каждый его шаг, пока он будет находиться на территории бывшего ракетного центра Пенемюнде.
– А не пошли бы вы к е… матери со своим контролем! – внезапно вспылил Сергеев. – Теперь я тут за все отвечаю. Вон с моих глаз!
Девятаев опешил от такого обращения с офицерами всесильного НКВД.
– Идемте, Михаил, – похлопал по плечу Сергей Павлович. – Работы много, а времени у нас мало. Мне удалось вас выцепить всего на трое суток…
* * *
До позднего вечера, покуда солнце не село за горизонт, Девятаев водил подполковника Сергеева по острову, показывал подземные цеха завода, здания технического обеспечения, стартовые площадки. И рассказывал, рассказывал, рассказывал…
На следующий день распорядок в точности повторился. Более десяти часов (с небольшим перерывом на обед) Сергеев с Девятаевым бродили по западной оконечности острова Узедом, рассматривали брошенные узлы ракет и заправочных модулей. Потом они прошлись вдоль уцелевшей железнодорожной ветки, по которой немецкие специалисты возили готовые ракеты к испытательным стендам. Затем спустились в подземный бункер, откуда инженеры контролировали испытания и давали команды на старт.
Подполковник постоянно задавал вопросы. И даже те, ответов на которые Девятаев не знал.
– Как ракетные узлы перемещались внутри сборочных цехов? Сколько времени уходило на сборку одного изделия? Все ли ракеты проходили испытания на стенде?..
– Простите, Сергей Павлович, – виновато отвечал в таких случаях летчик, – но простых заключенных в сборочные цеха не допускали. Мы лишь обслуживали аэродром и прилегающую территорию. Убирали ее, расчищали от снега, засыпали воронки, ремонтировали разбитый бетон…
– Да-да, понимаю. Я слишком много хочу от вас услышать, – соглашался тот. – Не сердитесь за мою дотошность. Ведь вы, Михаил, остались едва ли не единственным живым свидетелем строительства, испытаний и боевых запусков немецкого «оружия возмездия». Вы присутствовали при транспортировке ракет «Фау». Видели, как они уходят в небо; наблюдали, как некоторые из них взрываются и падают.
– Да я и не сержусь. Но разве я единственный свидетель, Сергей Павлович? Со мной ведь бежало с острова еще девять человек.
Подполковник с минуту помолчал, затем негромко сообщил:
– Я хотел повидать и расспросить каждого из тех, кто вместе с вами бежал из плена. Поставил соответствующим службам задачу, чтобы те навели справки и разыскали людей. В общем… не хотел вас сразу расстраивать. К моему сожалению, на сегодняшний день в живых из вашей команды остались лишь четверо: вы, Иван Кривоногов, Михаил Емец и Федор Адамов.
– Как?.. – У Михаила от волнения пересохло в горле. – А остальные?..
– Владимир Соколов и Николай Урбанович погибли 14 апреля 1945 года при форсировании Одера. Петр Кутергин, Тимофей Сердюков и Владимир Немченко не дожили до победы всего несколько дней – они сложили головы на подступах к Берлину. Иван Олейник погиб на Дальнем Востоке в боях с японцами.
Несколько долгих минут Девятаев молчал. Понимая его состояние, Сергей Павлович не беспокоил собеседника…
* * *
На третий день они прощались. Сергеев с помощниками оставались в Пенемюнде – им предстояло собрать наиболее ценные обломки ракетных узлов, кое-что из оборудования сборочных цехов и подготовить все это к переправке в Советский Союз. Ну а Девятаев в сопровождении двух сотрудников НКВД возвращался под Берлин в фильтрационный лагерь.
– Спасибо вам, Михаил Петрович. Огромное спасибо, – тряс Сергеев руку бывшему летчику-истребителю. – Благодаря вашим рассказам мне удалось прояснить некоторые очень важные моменты.
– Рад был помочь, Сергей Павлович, – отвечал Девятаев. – Если понадоблюсь – знаете, где меня найти.
Глаза его были печальны. Почти трое суток относительной свободы истекли. Через несколько часов автомобиль доставит его к воротам охраняемого периметра, и он снова окажется за колючей проволокой. В эту скорбную минуту ему было все равно, как он назывался: Заксенхаузен или «Спецлагерь № 7». Ему отчаянно не хотелось туда возвращаться.
– Михаил Петрович, прошу извинить за то, что я не в состоянии освободить вас прямо сейчас, – заметил его настроение Сергеев. – Но я буду ходатайствовать о вашем освобождении. Обещаю, что в скором времени вы вернетесь на Родину.
Офицер НКВД захлопнул за Девятаевым дверцу и уселся на переднее сиденье. Заурчал мотор. Оставляя за собой пыльный след, черный легковой автомобиль побежал по дороге к единственному мосту, связывающему остров Узедом с материком…
Сергей Павлович сдержал слово, и в конце 1945 года Михаил Девятаев был переведен из фильтрационного спецлагеря в колонию-поселение на Псковщине. Там он провел всего несколько недель, после чего был окончательно освобожден, восстановлен в офицерском звании и одновременно демобилизован из армии.
Лагерь смерти Заксенхаузен — остров Узедом
1944 год
Заксенхаузен по праву считали самым страшным местом для тех, кто попал в плен. Убедился в этом и Девятаев, когда его вместе с другими летчиками привезли на северо-восточную окраину Ораниенбаума. Те лагеря, которые он прошел до этого, показались ему лишь преддверием ада. А настоящей преисподней стал именно Заксенхаузен.
Финалом для прибывшего сюда человека была только смерть. Она могла наступить от истощения, от пыток и побоев, от невероятной скученности, разряжаемой по мере поступления новых жертв ежедневно чадящим крематорием. Здешние узники делились на «смертников» и «штрафников». Разницы практически никакой не было, однако «смертники» находились на пару шагов ближе к смерти – их еженедельно десятками приговаривали к казни, убивали просто так или отправляли на самые непосильные работы, что было равносильно расстрелу.
Этот лагерь был построен по приказу самого Гиммлера силами политзаключенных и других узников Третьего рейха в 1936 году. В разное время число находящихся в пределах его периметра доходило до шестидесяти тысяч, а погибло за время его существования свыше ста тысяч человек.
Лагерь имел форму равностороннего треугольника, центральные ворота венчала циничная надпись «Arbeit macht frei» – «Труд освобождает». В площади лагеря имелось двенадцать башен с пулеметными установками, каждая из которых простреливала определенный сектор; в башне «А» располагался КПП, комендатура, кабинеты рапортфюреров и пульт управления пропущенным по внешнему забору током. Прямо за воротами раскинулась полукруглая площадь – «аппельплац», служащая для проведения перекличек и проверок. Здесь же была устроена виселица для публичных казней.
Этот специальный лагерь создавался для экспериментальной работы с «живым материалом». Здесь проходило обкатку оборудование для пыток, над людьми проводились опыты, испытывались всевозможные медицинские препараты, проходили тренировку молодые «кадры». Обучение в Заксенхаузене прошли тысячи офицеров СС и сотрудников охраны, которые позже мучили и убивали узников в различных нацистских лагерях от Дахау до Освенцима.
* * *
Вновь прибывших летчиков первым делом отправили в блок санобработки. По дороге туда они встречали группы обритых наголо и худых заключенных в абсолютно одинаковой полосатой одежде. Вид здешних узников был необычен: помимо крайнего истощения, поражало полное отсутствие эмоций на лицах. Люди не верили, что когда-нибудь выберутся из этого кошмарного места живыми. Они просто готовились к смерти.
– Видать, это наш последний лагерь, – пробормотал Кравцов.
– С чего ты взял? – не согласился Вандышев.
– Предчувствие у меня такое.
– Брось хандрить, – вмешался в разговор Пацула. – Обживемся, узнаем, что к чему. Тогда уж и сделаем выводы…
Девятаев хотел поддержать Ивана, но не успел – шедший рядом надзиратель без предупреждения ударил прикладом по плечу ближайшего узника. Им оказался Вандышев.
Дальше шли молча.
В «предбаннике» блока санобработки воняло хлоркой так, что нестерпимо резало глаза. Пленных летчиков заставили полностью раздеться и бросить старую одежду с обувью в стоявшую здесь же тачку. Далее их провели в помывочное помещение, где несколько раз окатили едким мыльным раствором и заставили мыться под холодным душем.
Потом им выдали полосатую робу и повели к парикмахеру. Покуда шли, в длинном коридоре наткнулись на окровавленный труп, лежавший под выкрашенной темной краской стеной. Из разбитой головы растекалась большая лужа крови – вероятно, бедняга был убит несколько минут назад.
Первым к пожилому парикмахеру – такому же узнику, как и все остальные – уселся Вандышев. Ловко работая опасной бритвой, парикмахер обрил его наголо буквально за одну минуту.
– Пройдите в соседнее помещение. Там есть нитки с иголкой – пришейте на левую сторону робы бирку с номером, – смахнул он срезанные волосы с плеч Вандышева. – Следующий!
Следующим на табурет уселся Пацула, за ним Кравцов.
Последним подставил свою пышную шевелюру Девятаев. Охранники переместились в соседнее помещение, поэтому Михаил рискнул осторожно поинтересоваться:
– Что за человек лежит в коридоре?
Парикмахер коротко оглянулся на открытую дверь и тихо ответил:
– Мой напарник. Четверть часа назад рапортфюрер Зорге ударил его лопатой по голове за то, что он курил в неположенном месте.
– Сволочь, – пробормотал летчик.
– Ничего… Это ему зачтется. Когда-нибудь я сам перережу ему глотку вот этой бритвой…
Заканчивая стрижку, пожилой парикмахер спросил:
– За что вас перевели в Заксенхаузен?
– Подкоп делали из барака. Хотели сбежать.
– Значит, вас четверых определят в «смертники» и обязательно казнят.
Летчик даже не успел ничего на это ответить.
– Где твоя бирка с номером? – шепотом спросил старик.
– Вот, – разжал Михаил кулак.
– Давай ее сюда. Пришьешь на свою робу вот эту…
Снова оглянувшись на дверь, он сунул ему другую бирку.
– Чья она?
– Моего напарника. Она ему теперь ни к чему. Он был «штрафником», у него имелся небольшой шанс выжить. Запомни: ты теперь Никитенко. Бывший учитель из Дарницы – Степан Григорьевич Никитенко…
Внезапно в помещение заглянул рапортфюрер.
Парикмахер тотчас преобразился. Он успел полностью обрить голову Михаила, поэтому схватил его за ворот робы и толкнул в сторону двери:
– Быстрее! Следующий!
Большой некрасивый рот рапортфюрера расплылся в улыбке.
– So! So! Gut! – одобрительно посмеиваясь, оценил он поведение старика.
После санобработки «штрафников» отфильтровали от «смертников» и построили между двумя бараками карантинного блока-изолятора. Так благодаря человечности и смелости пожилого парикмахера Девятаев оказался среди «штрафников».
* * *
Выжить на конвейере смерти, именуемом «Заксенхаузен», было чрезвычайно сложно. В бараках, рассчитанных на двести – триста человек, размещалось по девятьсот узников. Трехэтажные нары, теснота, духота, вонь, постоянные болезни от недоедания и инфекций. Каждый из заключенных находился в полной власти надзирателей, эсэсовцев, коменданта и его помощников. За малейшее опоздание в строй или любую другую провинность могли избить, искалечить или приговорить к показательной казни.
Суточное довольствие состояло из двухсот граммов хлебной субстанции, кружки баланды и трех картофелин. Зато на ногах люди находились по восемнадцать часов в сутки; работа была тяжелая, однообразная, подчас бессмысленная.
Ежедневно по территории лагеря, невыносимо скрипя колесами, проезжала запряженная людьми большая повозка. Она курсировала по сложному маршруту, огибая один за другим бараки, боксы, блоки. В повозку укладывали трупы тех, кто не выдержал голода, побоев или непосильного труда. Живые заключенные провожали умерших товарищей скорбными взглядами. Каждый из них думал: возможно, завтра и я отправлюсь на этой скрипучей повозке в свой последний путь…
Думал об этом и Михаил Девятаев. Забираясь на нары после тяжелого дня, он долго ворочался, вспоминая своих близких и друзей. «Товарищи продолжают летать, бить в небе фашистских гадов, а я тут… Матери и Фае, наверное, написали: „Пропал без вести…“ А я не пропал. Я жив. И еще поборюсь…»
* * *
Через некоторое время в лагерь смерти приехала группа офицеров СС. «Смертники» продолжали работать, а «штрафников» построили на плаце, после чего «эсэсовцы» долго ходили вдоль шеренг и придирчиво осматривали каждого заключенного.
– Zwei Schritte voraus! – командовал старший офицер тем, кто его заинтересовал.
Услышал эту команду и Девятаев. Сделав два шага вперед, он переглянулся со стоящим рядом товарищем: «Куда это нас?»
Тот недоуменно пожал плечами: «Не знаю…»
Отобранную команду построили в колонну по три и отвели к ветке железной дороги. Через двадцать минут подошел короткий состав, заключенных погрузили в вагоны, двери заперли и опечатали. Оставляя в бледно-голубом небе черный дым, паровоз потащил состав из десятка двухосных товарных вагонов куда-то на север…
В каждый вагон относительно небольшого размера гитлеровцы набили по семьдесят человек. В страшной тесноте ни присесть, ни повернуться. Да что там присесть – дышать было трудно. Но Девятаев терпел и всю дорогу думал только об одном: лишь бы рядом с новым лагерем оказался аэродром!..
Проехал эшелон не так много – всего-то километров двести. Он дольше стоял из-за ремонта разрушенных бомбардировками железнодорожных путей. За двое суток дороги заключенных ни разу не покормили, только дважды разносили воду. В итоге в том вагоне, где ехал Девятаев, скончалось от ужасных условий и голода шесть человек. Ведь раньше и в Заксенхаузене никто из них досыта не питался.
– Концлагерь «Карлсхаген», – прочитал Михаил, когда поезд наконец остановился.
Двери вагонов отъехали в стороны, охранники приказали узникам построиться на щебне узкого перрона.
Спрыгнув на насыпь, Михаил вдруг ощутил сильную влажность воздуха и запах моря. «Ехали на север, – подумал он. – Значит, мы на берегу Балтийского моря».
После проверки по головам всех живых и умерших прозвучала команда:
– В колонну по два, на территорию лагеря шагом марш!
Перестраиваясь на ходу, заключенные двинулись в сторону раскрытых ворот…
* * *
Оставшимся в живых после тяжелейшего переезда из Заксенхаузена предстояло работать в сверхсекретном ракетном центре Пенемюнде, называемом также «Заповедником Геринга». Центр располагался на западной оконечности острова Узедом, затерявшегося на побережье Балтийского моря.
Северная часть острова, где размещался секретный центр, почти полностью была покрыта густым лесом. Деревья отсутствовали лишь в площади аэродрома и на западной оконечности, выходившей на широкий пролив, отрезавший остров от материка.
В этом зловещем месте с благословения самого Гитлера работал профессор Вернер фон Браун, которому через несколько лет придется возглавить ракетную программу США. Пока же он совместно с административным руководителем Вальтером Дорнбергером трудился здесь: дорабатывал, испытывал и запускал своих монстров – ракеты «Фау-1» и «Фау-2». Также на аэродроме острова проходила часть испытательной программы первого реактивного истребителя «Ме-262».
До 1936 года на острове ютилось лишь несколько старых морских курортов да рыбацкая деревушка. Его северо-западная часть оставалась пустынной и прекрасно подходила для исследовательской работы группы майора Вальтера Дорнбергера и фон Брауна. На тот момент майор являлся основателем и фактическим главой ракетостроения – молодой и перспективной отрасли военной промышленности Третьего рейха. А фон Браун был его техническим помощником.
В 1936 году на острове закипела грандиозная стройка, и в течение всего трех лет среди дюн и вековых сосен Узедома появился современный экспериментальный ракетный центр. В общей сложности в строительство было вложено более полумиллиарда рейхсмарок.
Центр состоял из трех площадок: «Западный завод» (подчинялся люфтваффе), «Восточный завод» и «Южный завод» (подчинялись сухопутным войскам). Удивительно, но огромный комплекс долгое время удавалось скрывать от разведок всего мира. А между тем здесь осуществлялся полный цикл по изготовлению «оружия возмездия», с помощью которого Адольф Гитлер рассчитывал выиграть Вторую мировую войну.
«Заводами» эти три объекта назывались условно. На самом деле на территории центра располагалось несколько десятков объектов различной величины. Два конструкторских бюро, производственные и сборочные цеха, электростанция, аэродромный комплекс, крупнейший в мире завод по производству жидкого кислорода, крупнейшая в мире аэродинамическая труба, десяток испытательных стендов и столько же стартовых площадок, два узла связи, бункеры управления ракетными пусками, артиллерия ПВО, продуктовые склады, жилой городок специалистов-ракетчиков, казармы и, наконец, концлагерь Карлсхаген. Все объекты связывали между собой бетонные автомобильные дороги, а также пара железнодорожных веток.
За первыми успешными пусками ракетных изделий последовала длинная серия аварий и катастроф. Затем удачи чередовались с пожарами, взрывами, отказами систем управления.
Поначалу ракета и в самом деле была крайне ненадежной. Но к апрелю 1943 года инженеры фон Брауна проделали кропотливую работу над ошибками. А в мае этого же года вермахт окончательно определился с заказом ракеты: между крылатой «Фау-1» и баллистической «Фау-2» был сделан выбор в пользу последней. Причина подобного выбора заключалась в том, что английские средства ПВО научились бороться с низколетящими, медленными и шумными «Фау-1». А против «Фау-2» они пока оставались бессильны.
7 июля в своей ставке «Вольфшанце» Адольф Гитлер принял руководителей ракетной программы. Верхушке рейха показали цветной документальный фильм, посвященный запуску ракеты. Фюрер впервые увидел величественную картину оторвавшейся от стартовой площадки и быстро ушедшей в стратосферу ракеты. Стоявший возле экрана Вернер фон Браун без малейшей робости и с энтузиазмом комментировал отснятые кадры. И сумел покорить своим изобретением Гитлера.
Несомненно, фюрер находился под сильным впечатлением и с необычайной сердечностью прощался с Брауном и его инженерами. В тот роковой день было принято решение о массовом производстве «оружия будущего».
* * *
После одобрения Гитлером программы по массовому производству ракетного оружия в Пенемюнде были собраны лучшие технические умы люфтваффе и самые выдающиеся представители авиационной и инженерной мысли Германии. Конструкторы, инженеры и техники трудились круглые сутки, поскольку фюрер хотел применить новейшее оружие уже зимой 1943/44 года.
К середине лета 1943 года британская разведка окончательно установила местонахождение секретного ракетного центра. Командование Королевских ВВС решило провести внезапный ночной рейд и нанести бомбовый удар. Предстоящую операцию назвали «Гидра», а ее старт назначили в ночь с 17 на 18 августа 1943 года, когда должно было наступить полнолуние.
В назначенный час почти шестьсот тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков британских ВВС нанесли сокрушительный бомбовый удар по объектам острова. За сорок минут бомбардировки весь остров оказался охвачен огнем. Немецкие ночные истребители были задействованы в защите берлинского неба, поэтому прибыли в район острова Узедом с опозданием, когда последняя волна британских самолетов отбомбилась и легла на обратный курс. И все же британцы потеряли сорок один бомбардировщик.
Последствия этого рейда стали для немцев весьма ощутимыми. Погибло более семисот человек, включая главного конструктора двигателей доктора Вальтера Тиля и главного инженера Эриха Вальтера.
После налета гестапо сбилось с ног, опрашивая уцелевших и прочесывая округу в поисках предателей и сигнальщиков, якобы корректировавших работу британских бомбовозов.
Руководить ходом восстановительных работ в секретном центре был назначен генерал СС Шрекенбек. Но теперь, дабы исключить подобные потери, решено было строить новые лаборатории и производственные корпуса под землей, используя труд узников концлагерей. Поэтому любой заключенный, попавший на остров Узедом, по сути, обрекался на смерть.
Секретный ракетный центр Пенемюнде немцы называли «Заповедником Геринга». Заключенные меж собой использовали другое название – «Остров дьявола». Впрочем, понапрасну в лагере Карлсхаген узников не убивали. Все-таки этот лагерь обеспечивал ракетчиков и аэродромное хозяйство рабочей силой, да и порядки в нем были чуть более человечными по сравнению с Заксенхаузеном. Смыслом здешнего пребывания узников была тяжелая работа, а не исправление или уничтожение. Да и дефицит дармовой рабочей силы к концу войны становился все более ощутимым.
Тем не менее заключенных с каждым днем становилось все меньше. Кого-то выкашивали болезни, кто-то умирал от истощения и непосильной каждодневной работы, других администрация лагеря казнила за провинности.
В Карлсхагене был популярен очень странный и изощренный способ казни, когда обреченному узнику объявляли «десять дней жизни». В эти оставшиеся дни его лишали пищи, всячески избивали, охрана измывалась над ним как хотела. До десятого дня, как правило, не дотягивал никто, а если такое и случалось, то едва живого приговоренного просто вешали или расстреливали.
Уцелевшие и продолжавшие работать узники понимали: рано или поздно очередь дойдет и до них. Гитлеровцы не оставят в живых свидетелей своих преступлений и обязательно уничтожат всех.
Понял это и Девятаев, попав на остров Узедом в 1944 году.
* * *
Остров встретил их отвратительной погодой. С севера дул промозглый холодный ветер, не переставая, шел мокрый снег. Темно-серое неспокойное море, покрытое седыми бурунами, сливалось с таким же серым осенним небом.
После каждого воздушного налета союзной авиации немцы строили заключенных и распределяли их на работы по обезвреживанию неразорвавшихся бомб, по засыпке воронок на взлетной полосе и восстановлению пострадавших дорог.
В одну из рабочих команд попал и Девятаев в первый же день пребывания в лагере. Каково же было его удивление, когда команду привезли на… аэродром.
– Самолеты?! – удивленно выдохнул он.
– Да, самые настоящие, – отозвался идущий рядом мальчишка. – Только что от них проку – никто из заключенных не умеет летать…
Вот так хваленая помесь немецкого педантизма с арийской аккуратностью дала сбой и не заметила подмены, когда эсэсовский фильтр не сработал и пропустил советского летчика на секретный ракетный полигон с действующим аэродромным хозяйством.
Ничем не выдавая свое умение пилотировать самолеты, «учитель из Дарницы» покосился на соседа. Тот и впрямь был молод – от силы лет двадцать. Среднего роста, тощий, усыпанный конопушками вздернутый нос. Упрямый взгляд карих глаз располагал. Такие упрямцы с врагом сотрудничать не станут. В лепешку расшибутся, а не станут!
– Я все равно отыщу способ сбежать отсюда, – тихо проговорил Девятаев.
– А чего его искать? – вдруг быстро заговорил паренек. – Вплавь отсюда надо! Или на лодке! Но обязательно ночью во время бомбежки!
– Почему же во время бомбежки?
– Потому что немцы свет гасят, и весь остров проваливается в такую темень, что хоть глаз выколи – ничего не увидишь. Понял?
Девятаев улыбнулся:
– Дельная мысль. Тебя как кличут-то?
– Николаем. Николай Урбанович я, с Белоруссии, – протянул он ладонь. – А ты откуда?..
Договорить им не дали – прозвучала команда разобрать инструменты и построиться в колонну по два. Вооружившись лопатой, Михаил занял место в строю.
Весь день ему пришлось трудиться на продуваемом ветрами аэродроме: таскать мешки с цементом, подвозить на тачках песок, засыпать грунтом бомбовые воронки и бетонировать рулежные дорожки. Руки и ноги стыли от холода, тело изнывало от непосильной нагрузки, но Девятаев скрипел зубами и работал. Теперь его мечта о побеге находилась совсем рядом – всего в нескольких сотнях метров на стоянках замерли немецкие самолеты. «Мессеры», «фоккеры», «юнкерсы» и даже один «Хейнкель» с вычурными вензелями на длинном фюзеляже.
До конца рабочего дня малец по имени Николай на глаза Девятаеву не попадался, словно избегая общения. «Видать, жалеет о том, что доверил мне свою тайну», – подумал летчик.
Но он ошибался. Вечером после ужина Николай сам подошел к Михаилу…
