Тедди

Столик они выбрали как можно дальше от сцены. Хотя первый сет начинался только в девять, до него больше часа, группа, на которую их притащил Мики, уже поставилась, и их звуковая система — с учетом размеров зала — поистине повергала в ужас. Помимо нескольких гигантских гитарных усилителей, четыре колонки в регулируемых стойках почти достигали потолка, обшитого акустической плиткой, а еще несколько мониторов были развернуты назад, где должны стоять музыканты, предположительно — чтоб и они могли наслаждаться своим оглушительным звуком. Тревогу усиливали три микрофона, расставленные на полу вокруг ударной установки. Зачем барабанам дополнительное звукоусиление в таком крохотном зальчике?

По настоянию Мики все они заказали ребрышки — лучшие на острове, уверял он, в меню даже смотреть нет смысла. К каждой заказанной порции полагались капустный салат, тушеная фасоль, кукурузный хлеб, маринованные огурчики, гора жареной картошки и, что невероятно, два фаршированных яйца. Тедди, не евшему ничего после булочки с моллюсками у Гей-Хед, пора бы проголодаться, но есть он не хотел — возможный признак того, что приступ, который, как он надеялся, предотвращен, все же таится где-то рядом. Если так, придется ему справляться с ним как обычно. Попутная цель — пережить грозный вечер потоков пива и очень громкой музыки. Когда они пришли, Мики взял с них слово, что останутся хотя бы на одно полное отделение, после которого вольны будут вернуться в Чилмарк и сидеть там, как херовы задроты, если им так хочется. Это он понял. А наутро, если Тедди все еще будет не по себе, он сядет на ранний паром с острова и уже после решит, заезжать ли к брату Джону или направиться прямиком в Сиракьюз. Марафон братьев Маркс и долгие прогулки по вермонтским лесам — приятное отвлечение, но едва ли что-то большее, если он не примет так и не отмененное приглашение старого друга переехать к нему. Мысль о религиозном уединении в глуши не была совсем уж непривлекательна. Возможно, это и притянуло его давным-давно к Мёртону. Да и отсутствие симпатичных женщин поблизости — тоже неплохо. Теперь, когда Тереза почти уехала, он мог признаться себе, что был в нее чуть более чем немного влюблен. К чему снова такой риск? К сожалению, исключая присутствующих, женщины ему всегда нравились больше мужчин, и в их менее конкурентном обществе он бывал счастливее. Может, есть где-нибудь женский монастырь, куда его примут?

Линкольн с нескрываемым изумлением наблюдал, как Мики поглощает целое каре; Линкольн и Тедди заказали себе по половине.

— Скажи мне, что ты не всегда так ешь, — произнес он.

— Как — так? — отозвался Мики, на кончике носа у него повисла капелька соуса барбекю.

— Вот так. — Линкольн обвел рукой количество еды, невероятное даже для трех взрослых мужчин.

Мики ткнул в его сторону обглоданным ребрышком, и Линкольн отпрянул.

— Это еда. Поэтому ну да — так я ем все время. А ты чем питаешься, тофу?

— Иногда, — признался Линкольн. — Пастой. Овощами.

— Эй, и я ем овощи. Буквально сегодня утром заел «Кровавую Мэри» палочкой сельдерея. Хочешь мою капусту? Потому что ее я, наверное, не буду?

— Нет, конечно. Это единственное почти полезное на тарелке.

Мики над этим задумался, глаза у него сощурились.

— Почему почти?

— Ну, я предполагаю, что заправлена капуста майонезом.

— Да я, бля, надеюсь, что это майонез, — с негодованием произнес Мики, после чего перевел внимание на Тедди: — Ну а ты, Тедушка? Что сам в последнее время поглощаешь?

Предвидя такой вопрос, Тедди был к нему готов.

— Меня с некоторых пор привлекает крудо, — ответил он.

— Крудо, — повторил Мики, глянул на Линкольна за разъяснением. Когда тот пожал плечами, он с подозрением воззрился на Тедди: — Что это за херня?

— Сырая рыба, — пояснил Тедди. — Тунец. Лосось. Моллюски.

Негодование на лице друга доставило Тедди громадное удовольствие.

— Это же наживка.

Тедди кивнул.

— Вкуснятина.

— Видишь? — произнес Мики, теперь тыча ребрышком в Тедди. — Вот что бывает, когда слушаешь блядских «Белль и Себастьян». Ты это доедать не собираешься?

Тедди протянул ему то, что осталось от его порции ребрышек. Минимум половину.

С того самого мгновенья, как они вошли в «Рокеры», он присматривался к другу, стараясь понять, какая это муха укусила Троера, что тот предположил, будто им стоит поговорить с Мики, если они хотят выяснить, что произошло с Джейси. Вероятно, просто желал отвести внимание от себя. Когда же Тедди отметил, что Мики был в нее влюблен, Троер фыркнул — но почему? Проецировал ли он собственную ненависть к женщинам на человека, на которого и так уже заточил зуб, или же у него действительно есть причина полагать, будто Мики из тех, кто способен навредить женщине, которую любит? В тот день, проведенный за пивом на террасе, что такого Мики сказал или сделал, что Троер мог неверно истолковать? Тедди напрягал мозги, но из памяти ничего не вылавливалось.

— Кроме того, — говорил Мики, — сдается мне, вы, ребята, питаетесь три раза в день, да? А я — один.

— Серьезно? — Линкольн нахмурился.

— Эй, музыканты — ночные животные. Когда был моложе, я еще вставал на заре, а потому мог завтракать до выхода из дома. Две стопки оладий, колбасы пожирней, горку жареной картошки, гренок. Чтобы прибить бодун, пока не начался. А нынче я дома разве что к трем просыпаюсь — это значит, что ем всего раз.

— Ну… — Линкольн покачал головой, — это тяжеляк.

— Тедмарик, — произнес Мики, переключая передачу, — а тебе за каким чертом завтра надо нестись обратно в Ржавый пояс? Поехали со мной, потусуешь на Кейпе пару дней. У меня диван выдвижной есть.

«Ладно, — подумал Тедди, — так кто такая Дилия?» Разговор, обрывок которого он случайно подслушал, звучал интимно, но кем бы ни была эта самая Дилия, жила она, должно быть, не с Мики, иначе он бы не приглашал его к себе так запросто.

— Псу моему не понравится, что ты на нем спишь, — оговорился Мики, — но его любовь и прощение обычно покупаются шоколадкой.

— У тебя собака? — удивленно спросил Линкольн.

Мики кивнул.

— Клэптон.

— Клэптон?

Мики повернулся к Тедди.

— Ну вот опять, — произнес он, — ты в силах различить, когда Линкольн прикалывается? — Когда Тедди пожал плечами, он продолжил: — Прибился как-то. Уже старый. Слепой. С артритом. Иногда недержание.

— Рассказываешь так, что гостить у тебя одно удовольствие, — сказал Тедди.

— Ты рожу-то не криви. К концу недели ты у меня опять настоящую еду есть начнешь. И спорим, я излечу тебя от этой хвори — от «Мамфорда с сыновьями».

— А что там у тебя с той гитарой? — спросил Тедди.

Мики похлопал глазами:

— Какой еще гитарой?

— Ты же говорил, у кого-то тут «Рикенбакер» продается.

— А, ну да. — Мики отодвинул свою тарелку к середине стола и подавил заслуженную отрыжку. — Слишком много за нее хочет, поэтому пускай пока попарится. Может, перед отъездом домой еще разок ему звякну.

До первого сета еще оставалось минут пятнадцать, но «Рокеры» — почти пустые, когда они пришли, — постепенно наполнялись. Выпив две пинты пива, Тедди наполнился тоже. По пути в мужской туалет прошел мимо эстрады и вновь поразился, до чего забита она звуковой аппаратурой. Еще в Минерве группе Мики требовалась всего лишь пара усилков да небольшая переносная акустика. Сколько же стоит все это лишнее барахло? — спросил себя он. Стояли два бас-барабана, их лицевые стороны почему-то в чехлах (барабанщик недавно ушел из группы с другим названием и перетащил их сюда?), а также два малых барабана и четыре стойки тарелок разных размеров. Местной рок-группе что, и впрямь нужны клавишные и синтезатор? И что это у них со всеми педалями? Музыканты, очевидно, уже настроились, потому что усилители гудели от статики, микрофоны ловили окружающий гул разговоров за ближайшими столиками. За одним, чуть сбоку, развалилась четверка похожих на привидения парней — они наверняка и были группой. Всего четверо, подумал Тедди, вновь пересчитывая инструменты. Помимо клавишных и ударной установки, на своих подставках стояли бас-гитара и две шестиструнки. Одна, заметил он, — старый «Рикенбакер», похоже, как и говорил Мики, в состоянии целочки.

Тедди еще хмыкал себе под нос, когда открылась дверь, в зеркале мужского туалета нарисовался Мики и возле соседнего писсуара взялся расстегивать ширинку.

— Вот гондон, — сказал он. — Вычислил, да?

— Ну.

— Только попробуй Линкольну сказать.

— Не буду.

Они отлили бок о бок — двое мужчин с простатами, которые, как и прочие их внутренние органы, видали деньки и получше.

— Но кроме шуток, — произнес Мики, когда Тедди застегнулся и перешел к раковине умывальника, — тебе надо приехать отвиснуть на Кейпе несколько дней.

Они что, с Линкольном поговорили? Не то чтоб это важно. Ничего секретного о своих приступах он Линкольну не поверял. Конечно, не менее возможно, что и Линкольн не сказал ни слова. Возможно, Мики просто оглядел его и сам решил, что ему фигово.

— Хорошо б, но нет.

— А чего не можешь? Ты ж не преподаешь, верно?

— Ну да, но все равно нужно вернуться.

Мики скроил гримасу «нечего мне тут баки заколачивать».

— Херня, — сказал он. Достаточно дружелюбно, но все равно с вызовом.

Тедди решил пойти напрямик.

— Ты не сможешь мне помочь, Мик. Ценю твою заботу, но мне придется перетерпеть это в одиночку, как и раньше.

Мики застегнул ширинку и тоже подошел к раковине.

— Может, пора попробовать что-то другое, — предложил он. — Хотя для протокола — приглашаю я тебя не из-за тебя. Мне бы хотелось, чтоб ты кое с кем познакомился.

— Да? И с кем же? — Потому что если у Мики в жизни действительно появился кто-то новый, Тедди за него рад, пусть даже радость эта и отдает завистью.

— Дулю тебе, — ответил Мики. — Это сюрприз. — Он выхватил жменю бумажных полотенец из дозатора. — В общем, подумай.

Их взгляды встретились в зеркале, и Тедди пришло в голову, что друг, возможно, действительно просит его об одолжении. И вот такое — точно впервые.

— Ладно, — ответил он. — Подумаю.

Когда они вернулись к столику, тарелки уже убрали, а музыканты лениво взгромождались на эстраду.

— Вам эти ребятки понравятся, — сказал Мики, допивая остаток пива.

Подошла официантка спросить, не освежить ли им, Линкольн и Тедди дружно кивнули. Мики едва заметно качнул головой — Линкольн этого жеста не заметил, хоть и уловил, когда Мики и Тедди ухмыльнулись друг другу.

— Что? — спросил он, тут же исполнившись подозрений.

— Ничего, ваша честь, — заверил Мики.

— Ничего, — согласился с ним Тедди.

Барабанщик ударил по ободу рабочего барабана, и прозвучало это выстрелом, усиленным мегафоном, а басист пумкнул нотой, которую Тедди не столько услышал, сколько почувствовал глубиной желудка. Клавишник подкрутил свои регуляторы так, чтобы инструмент зазвучал расстроенным пианино. Один бармен — качок с козлиной бородкой, за тридцатник, в белой футболке, обе руки в наколотых рукавах — заорал:

— Рок-н-ролл!

Барабанщик, воздев руки над головой, пощелкал палочками — раз, два, три, — и ритм-гитарист с клавишником вступили из затакта, отчего толпа принялась хлопать. Гитара «Рикенбакер» невостребованной стояла посреди сцены.

— Ну что ж, — произнес Мики, щерясь Линкольну. — Наверно, позже увидимся, парни.

Публика больше не смотрела на эстраду, а развернулась к нему — и вдруг их ослепил луч софита. То, что нарисовалось на лице у Линкольна, пришлось признать Тедди, — просто бесценно.

— Я не… — начал было Линкольн, моргая в ошеломлении, но тут луч покинул их и последовал за Мики; тот прошагал к эстраде и вскочил на нее одним махом. Барабанщик убрал чехлы, покрывавшие два его бас-барабана, на одном теперь значилась надпись БОЛЬШОЙ МИК, на другом — НА КАСТРЮЛЯХ, так называлась прежняя группа Мики. Сам барабанщик тоже вступил — буквально обеими ногами. Накинув на себя ремень «Рикенбакера», Мики сделал шаг к микрофону, и голос его наполнил зал громом.

— Вот церковь, вот пивняк!

На что другие певцы и публика ответили:

— Вот школа, вот дальняк!

Мики:

— Девятнадцатое шоссе!

Публика:

— Чистым город держат все!

Тедди узнал песню — «Границы Натбуша», старый хит Айка и Тины Тёрнер, — и, конечно, опять подумал о Джейси, потому что это была аккурат такая песня, которую она бы точно орала что есть мочи в свое время. Да вот только теперь Джейси больше нет, поэтому играли они версию Боба Сигера — голос Мика сплошь хрип и скрежет.

— Натбуш! — выкрикнул он.

— Город Натбуш! — взревела в ответ публика.

— Въезжаем в Натбуш!

Все в зале согласились:

— Въезжаем в Натбуш!

Тедди глянул на Линкольна — тот качал головой, но все равно ухмылялся от уха до уха: до него наконец дошло, что он один был не в курсе.

— Скажи-ка мне, — крикнул он, стараясь, чтобы Тедди расслышал его за ревом гитар, грохотом барабанов и возбужденной публикой. — Как у меня в друзьях оказались такие засранцы? — Но телефон свой вытащил, и Тедди наблюдал, как он переключился в режим видео.

Все в заведении уже повскакивали со своих мест, и единственный шанс снять группу поверх голов у него был, только если взберется на стул, поэтому Линкольн и взобрался. Тедди — тоже, вновь очень жалея, что в жизни его больше нет Терезы. Если б и он делал запись, было бы с кем поделиться.

Возможно, подумал он, Мики и прав. Может, еще не поздно испробовать новый галс. Дать шанс монастырю. Однако он не мог решить, станет это новым дерзким курсом — или же просто робкой переработкой старой мысли о школе богословия. В двадцать один, когда Тедди махнул рукой на любовь, жизнь в затворе казалась разумным вариантом. Как очень многих серьезных молодых людей в ту пору, его очень привлекал замысел (вообще-то Мёртонов) простой, посвященной служению жизни подальше от безумия светского мира. А теперь? Ну кого он обманывает? На каком-то рубеже — кажется, вскоре после основания «Семиярусных книг» — ему пришло в голову, что он на самом-то деле ненавидит Мёртона и презирает его за то, что тот отвернулся от мира ради религиозного рвения. Старина Том, маленький эгоистичный говнюк, обманывавший сам себя, в набожности был так же рьян, как и в погоне за плотскими наслаждениями. Быть может, из-за того, что столько людей неверно считало, будто Тедди может оказаться геем, он всегда отвергал любые предположения, что геем мог оказаться и Мёртон, но вот теперь уже не был в этом так уверен. Почему он так туманен и уклончив в «Семиярусной горе» в том, что касается его сексуальных похождений? Почему тусуется, похоже, только с мужчинами? Даже Арамис, средний мушкетер Дюма, — серийный прелюбодей, даже пока готовился к своему священству, — не был так нечестен.

— Натбуш! — взвыл Мики — это вновь настал черед припева песни, и на лице у друга читалось такое, чего сам Тедди не переживал уже очень давно, а потому не сразу распознал это чувство. Радость. Чистейшая и беспримесная.

То, что Мики любил сейчас, — рок-н-ролл, исполняемый на очень высокой громкости, — любил он и мальчишкой. Признавая то, что переполняло душу его так, что та готова была лопнуть, он хранил ему верность — и многие десятки лет они оставались друг с другом, как самые верные любовники. Еще Тедди пришло на ум, что не сказать им с Линкольном, чья группа сегодня играет, — как раз такой секрет, какой Мики и нравится хранить, а потом точно в нужный миг выдавать, словно бы доказывая тем самым, что мир — поистине волшебное место, где полно чудесных неожиданностей. В остальном же, как и говорил Линкольн, он весь «что-на-витрине-то-и-в-магазине». В душной кухне сестринского корпуса он мыл кастрюли, потому что предпочитал это занятие флирту с хорошенькими девушками в обеденном зале. А небезразлична ему была всего одна «тета» — иного он никогда и не утверждал. Тому студентику из «САЭ» он двинул ровно потому, что его и впрямь разозлили эти каменные львы у входа, что бы те там ни символизировали в его пьяном сознании. Почему в самый последний момент из возможных он передумал и удрал в Канаду, а не отправился во Вьетнам? Ну что ж, ладно, тут Тедди совершенно без понятия, но он уверен, что ответ, когда возникнет, окажется несложен, поскольку несложен и сам Мики. Он не специализировался по универсализму, а четко знал, кого и что любит; иными словами — знал, кто он. А если у Троера другое мнение, он мелет херню.

— Город Натбуш! — ревела публика, тряся в воздухе кулаками.

— Въезжаем в Натбуш! — кричал Мики.

Кричали все.

Кричал Линкольн.

И сам Тедди кричал, а его кулак месил воздух вместе с остальными.

— Въезжаем в Натбуш!