Глава пятая
— Мне бы курево купить, — сказал Трой. Они шли по переулку к «Соловушкам» и как раз проходили мимо «Конюшни». — Вам что-нибудь нужно, шеф?
Барнаби был голоден как волк. Почти четыре. Семь часов без еды! Ибо те привлекательные с виду, но сомнительные на вкус яства, что подали им в «Козе и свистке», любой здравомыслящий человек едой называть бы поостерегся.
Вслед за Троем он пригнулся, чтобы не стукнуться головой о дверную балку, зашел в прохладное, с белеными стенами помещение и стал приглядываться, что бы съесть. Ему хотелось чего-нибудь сытного и вкусного, что не нужно облучать, чтобы сделать безопасным для употребления внутрь.
Выбор, однако, не вдохновлял: фрукты, шоколадки, дешевое печенье неизвестных марок. На подносе, застланном промасленной бумагой, лежало несколько унылого вида булочек и странных «корзиночек» с куполообразным навершием, посыпанным кокосовой стружкой. Рядом с ними покоился мучительно знакомый ролл с сосиской.
— Эй, — поманил начальника Трой. — Взгляните-ка на это!
Поверх холодильной витрины с мороженым на деревянной доске выстроилось несколько маленьких сывороточных сыров, каждый — на подложке из прессованной соломы, в обрамлении лавровых листьев. Один из них заключался в викторианской разъемной форме из олова, изображавшей премилого ежика.
— Клево, правда?
Посреди спинки ежа имелось колечко. Трой продел в него мизинец и слегка приподнял форму.
— Моей маме это наверняка понравилось бы.
Оставшись без опоры, нежная сырная масса поколебалась и растеклась в густую кремовую лужицу.
В этот момент разноцветные полоски пластика на дверном проеме, ведущем в недра лавки, заколыхались, затрепетали, и из-за них появилось удивительное создание. Это была крупная особа в коричневато-сером балахоне. Куски мягкой кожи, обернутые вокруг ее стоп, крепились на щиколотках продернутыми сквозь отверстия ремешками. Загорелые волосатые голени были обнажены. Добавьте сюда накрахмаленный белый чепец, который обычно носят молочницы в музыкальных комедиях, и широкий белый плоеный воротник, как у аристократов на полотнах Гольбейна. Двигалась она плавно, прямо-таки скользила, будто актеры в телеверсиях викторианских драм. Плыла, как на роликах.
«Придурочная», — решил про себя Трой. Чудаков он не выносил.
— Итак, джентльмены. — Она села за кассу с величественным видом, будто посетителям выпала редкая честь. — Чем могу вам помочь?
— Сороковуху «Ротманс», пожалуйста, — сказал Трой, встав таким образом, чтобы прикрыть собой растекшийся сыр.
— Тех, что предпочитал сэр Уолтер? Вот, лучший виргинский табачок.
— Спасибо. — Трой не мог не глазеть. Заслоняя собой испорченный сыр, он не осмеливался поменять позу, чтобы было удобно расплатиться, а потому таращился по сторонам, изображая интерес. — Занятно тут у вас.
— Вам нравится эпоха Тюдоров?
— О да, — с горячностью подтвердил сержант. Он лихорадочно старался вспомнить хоть что-то имеющее отношение к этой династии, но не придумал ничего лучше, как ляпнуть: — Доводилось бывать в Виндзорском замке.
— Но это же гораздо древнее. Едва ли шестнадцатый век.
— Да что вы говорите? — И Трой поспешил сменить тему: — Славный денек.
— Может статься. С вас два девяносто пять, если позволите.
Сержант беспомощно огляделся. Шеф обтирал об рукав яблоко, разглядывая витрину охлажденных напитков.
— Вы, несомненно, заинтригованы моей наружностью?
— Не то слово! — согласился сержант Трой.
— Я должна делать доклад в Городской гильдии женщин о сыроварении в Елизаветинскую эпоху, поэтому так нарядилась. Оглянитесь, и вы увидите образцы моей продукции.
Она произнесла это с гордостью. «Как трогательно», — подумал Трой, оглядываясь через плечо на витрину позади себя. Нежный сыр уже успел впитаться в соломенную подложку. Трой повернулся спиной к прилавку, от всей души надеясь таким образом скрыть свои неприглядные маневры, и вернул ежика в изначальное состояние.
— Ой-ой! — вскричала миссис Бост. — Только не дотрагивайтесь! Возможно, они еще не совсем схватились.
— Простите. — Теперь, испытывая облегчение оттого, что никто уже не схватит его за руку, Трой с улыбкой перегнулся через прилавок, чтобы отдать деньги за сигареты. — И часто вы с этим выступаете?
— Очень часто. В школах, клубах, институтах разных. Рецепты домашней косметики, выпечки и молочных продуктов — вот мой конек. Муженек, тот читает лекции о системе оповещения с помощью флагов и средневековых доспехах. Сейчас людям нравится бряцать оружием.
— Невероятно!
— Бои у нас по субботам.
«Кому вы это рассказываете», — подумал Трой.
— Их устраивает Общество Алой и Белой Розы. Могу ввести вас в курс.
Троя спас шеф. Он подошел и выложил на прилавок запаянный в целлофан ломтик генуэзского кекса с вишней, яблоко, шоколадный батончик и осведомился, не найдется ли здесь банки «севенапа».
— Мы тут, в «Конюшне», говорим «жестянка», — наставительно заметила миссис Бост. — Это самое меньшее, что мы можем сделать. Немного самодисциплины. Ради сохранения классического английского языка.
— Так у вас есть «севенап» в жестянках? — послушно переспросил Барнаби.
— Такого не держим.
Барнаби прибавил к своей кучке покупок баночку диетической «колы» и протянул десятифунтовую купюру. Миссис Бост, которая вошла в роль и, похоже, счет вела уже на дублоны, озадачилась:
— А меньше достоинством у вас не найдется?
— У меня есть мелочь, шеф, — сказал Трой.
Позволив сержанту расплатиться, Барнаби извлек служебное удостоверение и объяснил, какая надобность привела их в деревню. Затем он осведомился, что хозяйка лавки знает о Холлингсвортах.
Шея миссис Бост вытянулась, как у петуха, затем снова спряталась в плоеный воротник. Шею покалывало в накрахмаленной плойке, и лавочнице приходилось это проделывать время от времени. Эта голова на воротнике, к которой сходились лучами острые складки, напомнила Барнаби картину на библейский сюжет, ту, где в конце пиршества вносят большое блюдо с отсеченной головой инакомыслящего обличителя власти.
— Алана я вообще не встречала. Сразу после ее ухода он заказал замороженные полуфабрикаты по телефону. Оплатил картой, а муженек мой доставил. Раньше Симона иногда заглядывала. А еще я видела ее, когда она говорила с кем-то из будки напротив, — миссис Бост кивнула в сторону окошка, откуда прекрасно просматривалась телефонная кабина.
— Но ведь у них дома есть телефон? — удивился Трой.
— Частые перебои на линии. Во всяком случае, она так говорила.
— Эта миссис Холлингсворт, какой она вам казалась?
— Изнеженная негодница, — отозвалась миссис Бост, снова соскальзывая куда-то в эпоху Шекспира.
К тому времени в лавочку уже зашло несколько посетителей, и один из них ждал возможности расплатиться. Барнаби решил тут не задерживаться, зная, что, если начнется полномасштабное расследование, в деревне будет опрошена каждая семья.
Возле «Соловушек» сверкал и переливался под жаркими лучами фургон криминалистов. Добропорядочные обыватели Фосетт-Грина, хоть и оттесненные теперь полицейским ограждением, не выражали ни малейшего недовольства. Напротив, у коттеджа царила благостная атмосфера вылазки на природу. Люди стояли вокруг или присаживались на травянистую обочину, переговариваясь между собой и смакуя с бессознательным оживлением близкое присутствие смерти.
Одна семья, явившаяся в полном составе, включая собачку, даже подкреплялась неподалеку сэндвичами и потягивала через трубочку прохладительные напитки. Мать семейства, вероятно в надежде на приезд телевизионщиков, была при полном параде, в боевой раскраске и со свежей завивкой.
Ворота открыл Перро. Он только что вернулся с короткого перерыва на ланч, и во рту его еще оставался вкус аппетитной домашней еды. Барнаби и Трой протиснулись мимо него, причем последний в виде исключения ограничился лишь ироническим хмыканьем. Перро отчужденно молчал и холодно смотрел мимо, пока к нему не обратился старший инспектор:
— Ступайте в дом, Перро. Скажите тому, кто стоит у входной двери, чтобы заменил вас здесь.
— Слушаюсь, сэр.
Обри Марина они застали у кухонного стола в окружении грязных чашек и тарелок, переполненного мусорного ведра и коробки из-под консервированных бобов, тоже доверху набитой объедками. На грязной керамической подставке стояла сковородка, пропахшая затхлым жиром, и кастрюля с остатками подгоревшей еды. Повсюду кружили мухи. Барнаби невольно вспомнились декорации к «Сторожу», недавно поставленному с большим успехом на сцене каустонского любительского театра его женой Джойс.
— Откуда, бога ради, этот дух?
— Виски. Вся раковина провоняла.
— Пузырьки от пилюль нашлись?
— Нет.
— А капсулы?
— Тоже ноль. Мы тут всё прошерстили, включая мусорный контейнер. Мог забросить в высокую траву.
— Не думаю.
— А если спустил в туалет? — предположил Трой, картинно зажимая двумя пальцами нос.
— Возможно, — согласился Обри. — Только они ничего не весят. Одна-две обязательно болтались бы на поверхности.
— Я пошел наверх. Осмотрите здесь все хорошенько, сержант. Проверьте это бюро со стеклянной дверцей и стол. Постарайтесь найти счета за телефонные переговоры.
— Слушаюсь, босс.
Барнаби вышел в холл, где томился Перро, неловкий, неуверенный, полный решимости заслужить одобрение. Вместе они стали подниматься наверх. У поворота лестницы Барнаби приостановился, чтобы полюбоваться репродукцией «Тополей на берегах Эпта» Клода Моне. Оправленная в прозрачную рамку из оргстекла, она радовала глаз безмятежной красотой и грела душу.
На площадке Барнаби велел констеблю осмотреть три гостевые спальни.
— Что мне искать, сэр?
— Все, что может пролить свет на исчезновение миссис Холлингсворт либо на смерть ее мужа. Полагаю, мне не нужно вам все разжевывать?
— Нет, сэр. Не нужно.
Сам Барнаби стоял напротив хозяйской спальни. Открыв дверь, он словно бы опять очутился перед театральными декорациями, только на этот раз куда более презентабельными и даже игривыми, идеально подходящими для легаровской оперетты «Веселая вдова», например.
От позолоченной короны на потолке к широченному супружескому ложу ниспадали облаками тюлевые драпировки. Изголовье под слоновую кость было украшено пасторальными сценками в пастельных тонах. Нимфы и пастушки́ предавались любви посреди цветущих лужаек прямо на глазах у олимпийских небожителей. В бурлящих потоках плескались кентавры.
На прикроватном столике Барнаби увидел свадебную фотографию и взял ее, чтобы рассмотреть получше. Выражение на лице жениха было ему знакомо. Подобную смесь разных эмоций он подметил у зятя в день свадьбы дочери. Гордость, глубокое удовлетворение, даже упоение… Что-то от взгляда охотника-собирателя, которому выпало счастье не только встретить представителя вымершего вроде бы вида, но и приобщить его к своей коллекции, на обозрение и зависть всему миру. Однако проступала и опаска. Восторженное изумление (подумать только, именно он стал счастливым избранником!) отравлялось тревогой (но почему, ведь наверняка многие мечтали завладеть этим чудом?). Бедный Нико… Он еще владел своим призом, но иногда Барнаби спрашивал себя, долго ли это продлится…
Теперь старший инспектор переключил внимание на невесту Холлингсворта, которая выглядела традиционно лучезарной, и решил, что викарий ничуть не преувеличивал. Симона Холлингсворт и вправду была обворожительна, хотя, на вкус инспектора, ей не хватало естественности. Ослепительно улыбаясь из-под облака вуали, она напоминала тех умело отлакированных красоток, что лебедями скользят между косметических витрин супермаркетов, брызгая парфюмами из атомайзеров на зазевавшихся женщин, да и мужчин тоже, если те потеряют бдительность.
В поисках лучшего освещения Барнаби подошел к окну и стал с особым пристрастием изучать розовый блестящий рот. Обычно половинки верхней губы не бывают полностью симметричными, но только не эти, образующие совершенный «лук купидона». Нижняя губа, более полная, чем он ожидал, говорила о щедрой чувственности. Серо-зеленые, широко расставленные глаза, длинные загнутые кверху ресницы, нежная, как абрикос, словно светящаяся изнутри кожа щек… Приглядевшись, он понял, впрочем, что контур рта подправлен косметическим карандашом, и готов был поручиться, что под роскошными линиями скрывается не столь обольстительный абрис узких и жестких губ. Волосы, изгибающиеся завитками возле изящных, прозрачных, словно раковины, ушек, были светлые, почти белые.
Она прижимала к груди букет едва распустившихся кремовых роз, перевязанных серебряными ленточками. И кроме обручального кольца на руке ее было другое, кольцо-солитер с огромным бриллиантом. То-то новобрачная так сияет… Еще бы ей не сиять… Но, придя к подобному заключению, инспектор тут же устыдился собственного шовинистического цинизма. Хорошо, что его не слышат жена и дочь. Калли вцепилась бы ему в глотку за такие слова.
Старший инспектор не очень верил в физиогномику и не стал делать каких-то заключений о характере миссис Холлингсворт исходя из ее внешности. Уж слишком часто ему доводилось сталкиваться с порочностью существ, которые могли бы позировать Боттичелли. Впрочем, как и с великой добротой и человечностью тех, кого, казалось, извергла преисподняя Иеронима Босха.
Вернув фотографию на место, Барнаби прошел в ванную комнату. И здесь царило то же дурновкусие. Полы из фальшивого мрамора, потолок в звездах, зеркальные, с медным отливом стены — все здесь словно источало бронзовое свечение. Большая треугольная ванна цвета незабудки, выгнутые арками золоченые краны, рукоятки в виде махровых хризантем.
Каждая плоскость была сплошь уставлена бутылочками, баночками, флаконами, аэрозолями. Как справедливо заключил констебль Перро, миссис Холлингсворт не взяла с собой даже баночки крема, иначе осталось бы пустое место, а такового не было.
Барнаби открыл «ларец тщеславия» — ящичек, где обычно держат декоративную косметику. Его глазам предстали аккуратно выстроившиеся тюбики губной помады. Досадуя на себя за пустую трату времени, инспектор принялся их считать. Семьдесят три. Господь всемогущий, семьдесят три! Он вспомнил скромный набор помады у Джойс и перестал задаваться вопросом, чем целыми днями занималась Симона Холлингсворт. Только на опробование такого количества тюбиков могла уйти целая жизнь.
Коробок с духами он насчитал около дюжины. Одна была открыта, и флакон стоял на краю раковины. Барнаби предположил, что именно этими духами, «Джой», надушилась Симона, перед тем как уйти из дома. Он взял бумажную салфетку и сбрызнул ее. Запах был необычайно приятный. Богатый, цветочный. Старший инспектор подумал, что хорошо бы подарить такие на день рождения Джойс, который будет недели через три, и сунул салфетку в карман.
Барнаби неторопливо вышел и по пути раскрыл одну из секций бело-золотого встроенного шкафа, занимавшего всю противоположную стену. Вошел Трой и потянул носом воздух:
— Ручаюсь, в супермаркете такого не купишь.
— Что с телефонными счетами?
— Ничего, сэр. К сожалению.
— Неважно. Свяжемся с телефонной компанией.
— Зачем?
— Пошевели мозгами.
Трой попытался это сделать, но сдался. Его мыслительный процесс не подкреплялся ни развитой интуицией, ни конструктивным подходом. Он состоял в том, чтобы надергать несколько старых, расхожих версий, энергично их перемешать, как салат в миске, и дать этой смеси отстояться.
Поскольку на сей раз ничего не складывалось, он просто присоединился к шефу, который открыл еще одну секцию гардеробной. Вечерние платья отозвались вкрадчивым шелестом. Мягкие складки бархата и кружев, струи искрящегося жоржета, строгие линии изделий из полотна и шерсти были ощупаны, осмотрены и вернулись на место. Барнаби методично проверил карманы. Одежды было столько, что, казалось, между платьями не всунешь не то что золотую карту шикарного магазина «Харви Николс», но даже кошачий волосок.
— Я бы не отказался от такого лакомого кусочка к кружке какао на ночь, — мечтательно изрек сержант Трой, который в свою очередь пристально разглядывал свадебную фотографию. Не дождавшись отклика на скабрезную шутку, он осведомился: — А что, у нее на пальце был этот вот блескучий чупа-чупс, когда она покинула дом?
— Кто ж его знает. Будем выяснять.
— Если был, ясно, почему она не взяла больше ничего. Камешек позволит существовать без забот до скончания века.
— Проверь ее сумочки, будь добр. И туфли тоже. Возможно, в одной из них что-то спрятано.
— Будет сделано. Один момент! — Трой исчез в ванной комнате, воспользовался туалетом, и сквозь шум спускаемой воды послышался его голос: — Всегда мечтал заняться этим в джакузи.
Барнаби занялся первым из двух комодов. Кашемировые свитера мягких тонов, воздушное нижнее белье, шарфы, шаль с узором «пейсли». Дюжина нераспечатанных пакетов с дорогими леггинсами веселых расцветок, светлыми колготками и чулками с полоской черного или телесного кружева наверху. И нигде чистого ношеного белья. Возможно, она ни одной вещи не надевала дважды. Инспектор нашел и кожаный футляр для драгоценностей, полный прямо-таки великолепной бижутерией, за вычетом камня века.
— Морин говорит, — снова зазвучал голос Троя, — что можно завести себя на полную катушку в этой штуке. Нужно только подольше посидеть в правильном месте. — Это было сказано с недоверчивым раздражением. Все больше и больше становилось вещей, которые женщины могли проделывать без мужской помощи. Очень скоро, решил он, мужчин придется защищать как вид, вымирающий по причине пренебрежения им.
К обуви миссис Холлингсворт питала ту же страсть, что Имельда Маркос. Пальцы Троя скользили по ремешкам легких туфелек на каблуках-гвоздиках, шарили в ярких, облегающих ногу мокасинах из телячьей кожи, в лодочках, в замшевых туфлях на низком каблуке с позолоченной цепочкой, пропущенной перед язычком, в перламутровых вечерних сандалетах, усыпанных стразами. Здесь, конечно, присутствовали кроссовки, но ни одной пары сапог или ботиков. Поселившись в самом сердце сельской Англии, миссис Холлингсворт, похоже, отнюдь не наслаждалась близостью к природе.
Трой занялся сумочками.
Между тем Барнаби смотрел на несмятую, аккуратно застланную постель и размышлял о том, почему Холлингсворт в ней не спал. Может, и не из суеверия вовсе, а из страха, что, поступив так, он тем самым склонит голову перед судьбой. Признает не только тот факт, что брошен, но и тот, что жена больше к нему не вернется. А может, он просто боялся отойти от телефона. Или был слишком пьян, чтобы подняться по ступеням.
— Ну-с, — заключил Трой, застегивая последнюю пряжку, — никто не посмеет сказать, что он ей хоть в чем-то отказывал.
Барнаби внутренне с ним не согласился. Восстанавливая в памяти все слышанное о Симоне: ее бесцельные метания по деревне; тщетные и недолгие попытки примкнуть то к одному кружку, то к другому в поисках занятия; пустые разговоры, чтобы убить время, вместо настоящей дружбы с кем-то из соседей; наконец, следы жестокого обращения, синяки, полученные, видимо, за попытки удалиться от дома за предписанные пределы, — припоминая все это, старший инспектор склонялся к мысли, что ей не хватало самого главного. Того, без чего жизнь не имеет смысла. А именно свободы.
— Думаю, она объявится с минуты на минуту. Как только узнает, что муженек загнулся.
— Почему ты так считаешь?
— Ну как же? Теперь она богатая вдова. Захочет все заграбастать.
— Надеюсь, ты окажешься прав.
— Конечно, я прав. Это же логично. — У сержанта Троя самые нелогичные вещи становились логичными, если поддерживали его предубеждения.
Снаружи стоявший на площадке Перро, кашлянув, постучал в дверь, будто они находились не в частном доме, а в полицейском участке.
— Что-нибудь нашли, констебль?
— Ничего существенного, сэр. Я просмотрел все вещи мистера Холлингсворта, его верхнюю одежду, рубашки и прочее. Проверил карманы и обшлага. Пролистал две пачки журналов мод. Никаких заметок и записок не нашел, хотя из одного журнала вырвана страница. Еще — чемоданы, несколько легких спортивных сумок. Пусто. Перетряс простыни, пододеяльники, одеяла, полотенца, наволочки…
— Хорошо, Перро, довольно. Вы же не анонсируете открытие распродажи в универмаге «Хэрродс».
— Нет, сэр.
К этому времени все трое стояли на площадке. Первым стал спускаться сержант. Он сбежал легко, на одних носках, красуясь своей стройностью и спортивным видом, выгодно отличавшими Троя от флегматичного Перро, с его бочкообразной грудью и дубовой тяжеловесностью. Что уж говорить уже о замыкавшем шествие пахидерме, чья слоновье-носорожья стать была поистине монументальна.
По дороге к жилищу Грея Паттерсона старший инспектор восстановил в памяти свой разговор с бухгалтером «Пенстемона», а также отчет о слушаниях в суде магистратов, опубликованный в «Эхе Каустона» (вырезку из газеты ему прислали в офис).
Человек, не столько согрешивший, сколько павший жертвой чужих прегрешений, по всем сведениям. В недавнем прошлом коллега Холлингсворта. Преданный им, ограбленный на крупную сумму и выгнанный с работы. Похоже ли, что короткая потасовка погасила его вполне справедливый гнев? И каковы на самом деле были отношения, завязавшиеся давным-давно?
Барнаби надеялся поскорее получить ответы и не сомневался, что встреча с этим человеком породит необходимость новых расспросов. Он потратил несколько минут, прикидывая, как еще это можно назвать. Чем, собственно, он занимается? Выведывает? Выпытывает? Докапывается? Домысливает? Вынюхивает? Поджаривает?
Дом номер 17 по главной улице находился на окраине деревни, в нескольких ярдах от ближайшего соседа, скрытый от любопытных взглядов плотной полосой из голубых елей. «Сдается в аренду» — оповещала надпись на окрашенной в зеленоватый цвет табличке. Сам дом, низкий, с двумя фронтонами, побеленный, принадлежал к тем строениям, которые риелторами и людьми, далекими от деревенской жизни, обычно именуются «фермерскими».
Стоило Барнаби распахнуть калитку, как навстречу незваным гостям ринулась черно-белая бордер-колли. Не слишком уверенная, в чем заключаются ее обязанности сторожа, она не только громко лаяла, но и виляла хвостом.
Колли наскочила на Троя, и тот, разрываясь между любовью к собакам и манией безукоризненности, продемонстрировал и то и другое: зацокал языком и стал выспрашивать, как девочку зовут, после чего достал платок и принялся отряхивать колени от песьей шерсти.
Собака между тем уже грациозными скачками мчалась по небрежно подстриженной, заросшей сорняками лужайке к дому, время от времени оглядываясь, чтобы убедиться, что гости следуют за ней.
У дальней изгороди мужчина забрасывал вилами в старую бочку из-под горючего отходы от обрезки живой изгороди. Барнаби понадеялся, что хозяин не собирается жечь ветки в такую жару: одна искра — и от деревни ничего не останется.
Паттерсон воткнул вилы в землю и пошел им навстречу. Брешливая колли, благополучно исполнив свою миссию, теперь поглядывала то на гостей, то на хозяина, привлекая его внимание к тому, как хорошо она несет сторожевую службу.
— Заткнись, Бесс, — сказал Паттерсон.
Барнаби протянул ему служебное удостоверение, а Трой наклонился, погладил острую умную морду со словами:
— Хорошая девочка!
— Я вас ждал. Верити позвонила. Из офиса.
Воображение Барнаби, отталкиваясь от предложенного сценария, готовило его к встрече с атлетически сложенным, воинственным субъектом. Реальный Грей Паттерсон был очень высок и худ, чуть-чуть горбился. Сутулость книжного червя, решил Барнаби, прежде чем вспомнил, что последние лет двадцать Паттерсон провел, склонившись над компьютерной клавиатурой. Золотисто-рыжая шевелюра хоть и вилась, но пышностью не отличалась, глаза были серо-зелеными, а кожа — едва тронутой загаром, несмотря на занятия садоводством.
— Давайте отойдем от этого безобразия.
Пролагая себе путь через груду еловых ветвей и отшвыривая их ногой на ходу, он поманил гостей к двум потертым шезлонгам. Барнаби, заранее представив долгую и неуклюжую борьбу с собственным телом и низким креслом, которую сулит ему необходимость из кресла подняться, отклонил любезное приглашение. Трой же одним изящным движением растянулся на полосатом полотне шезлонга.
Сурово зыркнув на подчиненного, Барнаби протопал к древнему деревянному стулу, валявшемуся на боку под яблоней, поставил его как полагается и устроился в тени. Паттерсон присел на приступке возле старого водяного колеса, а Бесс немедленно подбежала к нему и, тяжело дыша от жары, растянулась сбоку от хозяина на земле, наполовину скрытая куртиной рослых садовых ромашек.
— Я смотрю, вы не торопитесь открывать свои карты, старший инспектор.
— Вы так считаете, мистер Паттерсон?
— Никто вокруг толком не знает, сам ли Алан себя порешил, проглотил ли что-то по неосторожности или был убит.
— Пока что мы просто задаем вопросы, — невозмутимо ответил Барнаби, уклоняясь от прямого ответа. — Как я понимаю, вы хорошо знали Алана Холлингсворта.
— Очевидно, не так хорошо, как думал.
— Вы имеете в виду неприятность с «Пенстемоном»?
— А что еще?
— Не хотите поделиться своей версией случившегося, сэр? — осведомился старший инспектор.
— Не думаю, что она будет сильно отличаться от того, что вы уже слышали.
Тут Паттерсон был не совсем прав. Хотя последовательность событий и сами они почти не расходились с рассказом Бёрбейджа, вся история заиграла новым блеском, когда был подсвечен фон. Для начала обратило на себя внимание изобилие употребленных Греем местоимений «я» и «мое».
— Должен ли я понимать так, что проект не был плодом общих усилий, ваших и мистера Холлингсворта?
— Именно. Идея была моя, и основную работу выполнил я один. Вклад Алана был минимален. Разумеется, работа финансировалась его компанией, и я получал достойную зарплату. С другой стороны, если бы «Целандайн» пошла, фирма выиграла бы очень многое. И мне была обещана половина всех прибылей от программы.
— Это зафиксировано на бумаге, сэр?
— То-то и оно! — вскричал в отчаянии Грей, так что обеспокоенная Бесс подняла черно-белые треугольнички ушей. — Я знал его десять лет и почти столько же с ним работал. Мне в голову не приходило, что когда-нибудь понадобится такое.
— Иначе говоря, вы считаете себя вправе — с моральной точки зрения — претендовать по крайней мере на половину от этих двухсот тысяч?
— Да, черт возьми, я так считаю! — Длинные, узкие кисти Грея были зажаты между колен. Он резко выдернул их, щелкнув суставами, и тяжело сглотнул, как будто сдерживал подступающую тошноту. Прошло какое-то время, прежде чем он овладел собой. — Я советовался с юристами. Известно ли вам, что, если остаешься без гроша в кармане, можно получить бесплатный совет в Бюро консультации населения?
— Так вы банкрот, мистер Паттерсон? — спросил сержант Трой.
— Хуже. Я превысил свой кредит еще до того, как все произошло. Теперь я по уши в долгах. Добавьте отрицательный баланс.
— И что вам посоветовали в бюро? — спросил Барнаби.
— Судиться. Тем более что мне гарантирована бесплатная юридическая защита, а потому я не рискую потерять кучу денег на уплате судебных издержек. Правда, теперь, когда он мертв, не знаю, как все обернется.
— Есть какие-либо предположения, зачем ему вдруг понадобилась такая крупная сумма?
— Никаких.
— Когда вы видели его в последний раз?
— На слушаниях в суде магистратов.
— Но с тех пор прошли недели, — усомнился сержант Трой. — Конечно же, в таком маленьком местечке, как это…
— Не обязательно. Он нигде не бывал. Даже в пабе.
— А миссис Холлингсворт? Ее вы видели?
— О да, ее я видел. За день или два до того, как она сбежала.
Он сорвал ромашку и стал щекотать цветком собаку. Бесс перекатилась на спину и от счастья дрыгала лапами.
— Я шел навестить Сару Лоусон. Вы еще с ней не виделись?
Барнаби отрицательно повел головой.
— Так вот Симона звонила по телефону из будки напротив «Лавров».
— Вы, случайно, не слышали чего-то из разговора?
— Боюсь, что нет. Да и какое это имеет значение? Я хочу сказать… Ничего таинственного в ее уходе, по-моему, нет. Разве не так?
— Когда это было, мистер Паттерсон?
— Погодите-ка. — Припоминая, Грей прикрыл глаза. — Сара в тот день не преподавала, значит, это была не среда. В понедельник я весь день пробыл дома… Значит, во вторник.
— Миссис Холлингсворт уже не было в будке, когда вы уходили, сэр?
— Нет, хотя я очень недолго пробыл. Сара работала и не захотела прерываться. Могу добавить еще, — произнес Паттерсон едко, — поскольку вам об этом все равно скоро доложит кто-нибудь из деревенских хлопотунов, что у меня самые серьезные намерения относительно этой женщины. Но пока мы не очень-то далеко продвинулись. Правда, Бесс?
Услышав свое имя, собака пришла в неописуемый восторг. Она возбужденно вскочила и принялась озираться по сторонам, будто в ожидании волнующих приключений, потом попробовала положить голову на колени хозяина, но Грей отстранил ее, назвав глупой псиной.
— Значит, вы разведены, сэр? — уточнил старший инспектор.
А когда Грей помедлил с ответом, сержант Трой с понимающей ухмылкой (все мы тут мужчины) предположил, что Паттерсону чертовски повезло и все эти годы он двумя руками держался за свою удачу.
— Простите, не понял?
— Повезло, что остались холостяком.
— Вам не кажется, что это мое сугубо личное дело? — В голосе Грея слышалась некая мучительная интонация, как будто что-то вынуждало его говорить не всю правду.
— Насколько хорошо вы знали миссис Холлингсворт? — спросил Барнаби после паузы, в которую он сумел вложить мягкое недоумение по поводу того, что Паттерсон затруднился с ответом на вполне невинный вопрос.
— Можно сказать, вообще не знал. Мы с Аланом не общались вне работы. Честно говоря, она казалась мне глуповатой. Такая, знаете ли, финтифлюшка.
— Но хорошенькая?
— О да. Просто прелесть.
— Ее уход вас удивил?
— Он всех удивил. Теперь деревне долго будет о чем посудачить.
— Алан когда-нибудь говорил с вами о своей женитьбе?
— Нет. Я знал его первую жену. Был шафером у них на свадьбе и все такое. Может, он решил, что я приношу неудачу?
— Я и не знал, что это его второй брак, — встрепенулся инспектор на своем замшелом насесте.
— Не только у него. У нее тоже. Мириам, первая миссис Холлингсворт, потрясающая женщина. Умная, открытая, энергичная. Абсолютно ему не подходила. У Алана были свои представления о том, как надо обходиться с женой. Ветхозаветные. Подошли бы человеку вдвое старше. Посели жену в хорошеньком маленьком домике, одевай как куколку, обвешивай украшениями, снабжай дорогими безделушками — и она будет счастлива и благодарна тебе всю оставшуюся жизнь.
«А что не так? — удивился про себя Трой. — Найди я богатую нимфоманку, которая надарила бы мне дорогих игрушек, я бы тоже был счастлив вполне».
— Когда они встретились, Мириам только-только получила диплом врача и, естественно, хотела практиковать. Они из-за этого ссорились, и он уступил лишь после того, как Мириам пригрозила, что уйдет. Она начала работать, и стало еще хуже. Иногда Алан возвращался из офиса, а ее еще не было. Само собой, ей приходилось уезжать на вызовы.
Однажды ей позвонили в три ночи. Она собиралась выйти, но он устроил ей скандал, обвинил в том, что она ему изменяет. Хотя откуда бы у бедняжки взялись силы для романа? Он поехал за ней, вломился в дом и застал ее у постели умирающего пациента. Тут она не выдержала. На следующее же утро собрала вещи и уехала.
Через год они развелись. К тому времени Мириам уже работала в медицинском центре в Биркенхеде. И до сих пор там, насколько я знаю.
— Как думаете, она снова взяла девичью фамилию? — спросил Трой, торопливо записывающий все, слово в слово.
— Не удивлюсь, если так.
— И какая фамилия была у нее?
— Кентон.
— Похоже, на этот раз он сделал выбор более обдуманно, — предположил Барнаби.
— Вам следует понять одну вещь: Алан был дико не уверен в себе. Ему всегда казалось, что кто-то хочет его надуть. Именно поэтому он проводил в офисе все дни напролет. В этом не было необходимости. Положение фирмы вполне стабильно, насколько вообще возможна стабильность в наши дни. И именно поэтому он постоянно звонил с работы домой, чтобы убедиться, что Симона сидит на привязи.
— Выходит, первый опыт его ничему не научил? — спросил Трой, который с любопытством следил за Бесс. Снова улегшись на брюхо, она не отводила глаз от бамбуковых зарослей и принюхивалась, будто там передвигалось нечто маленькое и аппетитное.
— Одержимый навязчивой идеей не может учиться на опыте. Не больше, чем психически ненормальный способен владеть собой.
— Вы сказали, что это был второй брак и у нее тоже, — продолжал старший инспектор. — А о первом муже Симоны вам что-нибудь известно?
— Почти ничего. Алан сказал только, что брак был недолгим и что муж оказался плохим парнем.
— А как его звали?
— Извините, не в курсе.
Неважно. Это легко выяснить. Барнаби был вполне удовлетворен, разговор с Греем оказался очень плодотворным. Если бы еще не пекло так… Все липло к нему, и сам он прилип к стулу. Крупные капли пота стекали по лбу и заливали глаза.
Он неловко потянулся за платком, и тут же в траву к его ногам с глухим стуком упало яблоко. Колли прыгнула за ним, но Паттерсон прикрикнул на нее: «Оставь это, Бесс!» — поднялся и отбросил ногой подгнивший и облепленный осами плод.
Затянувшаяся пауза подвигла Паттерсона не садиться обратно, и он с надеждой спросил:
— Это все?
— Почти, сэр. Нам хотелось лишь узнать, где вы находились вечером в понедельник и во вторник утром.
— Значит, именно тогда…
Густые, лохматые брови Барнаби угрожающе приподнялись. «Замечательная вещь эти его брови, — подумал Трой. — Толще конского волоса, и такая их пропасть, что хватило бы для набивки небольшого дивана».
— Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, мистер Паттерсон.
— А… Здесь я был.
— Один?
— Как это ни горько, да, один. Где-то около восьми я заглянул к Саре, но ее не было дома.
— И никто вас не навещал?
— Посреди ночи?
— Телефонные звонки?
Паттерсон покачал головой.
— У вас остался ключ от дома Холлингсвортов, который вы себе сделали?
— Нет. Я его выбросил.
— Куда?
— Господи, не помню. Наверное, в мусорный бак.
— На вас были перчатки, когда вы находились в его доме?
— Нет, конечно. Я не собирался скрывать того, что был у него, просто не стал оповещать об этом заранее.
— Нам потребуются ваши отпечатки, мистер Паттерсон. Хотя бы для того, чтобы исключить вас из числа подозреваемых. Сможете заехать к нам в Каустон? Скажем, завтра утром?
— Могу и сегодня. Я все равно собирался в Каустон за кормом для Бесс.
— Не назовете ли ваш полный адрес и телефон, сэр? — попросил Трой и уточнил: — Грей — это уменьшительное от Грэхем?
— Нет. Это девичья фамилия моей матери.
Вот, значит, как… Трой скрепил блокнот звучно щелкнувшей резинкой и сунул его в карман пиджака, но остался недоволен тем, как некрасиво тот оттопырился, испортив силуэт, и снова достал. Девичья фамилия его матери была Титчбут, и Трой порадовался, что ей не пришла в голову та же светлая идея.
Они направились к передней стороне дома. Бесс трусила рядом. К шерсти ее прицепились репьи и семена, а брюхо стало желтым от цветочной пыльцы. Инспектору вспомнился пудель семейства Брокли, и он вскользь подумал, не объявилась ли наконец их дочь.
Когда Паттерсон открыл калитку, старший инспектор указал ему на объявление о сдаче дома:
— Если соберетесь выезжать, мистер Паттерсон, дайте нам знать, хорошо?
— Может, мне повезет. Всего-то шесть сотен в месяц прошу. Столько запрашивает агент. Мой план — сдать дом, а самому перебраться в какую-нибудь каморку. Это на данный момент неплохой выход. Я бы смог продержаться, пока цены на недвижимость не начнут расти. Если начнут.
— Нашлись желающие?
— Какие могут быть желающие? Сейчас почти все мы в одной лодке. На прошлой неделе приезжала тут одна. По телефону сказала, что устала от Лондона. Дом ей понравился. Не понравился вид.
Все трое обернулись и посмотрели на темно-золотое, колышущееся в знойном мареве поле пшеницы с краснеющими тут и там маками. Оно простиралось почти до самого горизонта. В густом воздухе пахло сеном, хотя его еще не косили. Где-то над головами, высоко-высоко, так что не разглядишь, изливал душу жаворонок…
— Чем же ей не понравился вид? — удивился старший инспектор.
— Сказала, скучный.
Барнаби до смерти хотелось чего-нибудь холодненького, но, не желая снова вовлекаться во всю эту глупую канитель с «чего изволите» и «премного благодарны», он направил свои тяжеловесные стопы мимо «Конюшни», к «Соловушкам», где надеялся выпить галлон воды из-под крана, добавив туда несколько кусочков льда, если повезет. Накаленная солнцем мостовая в переулке источала густой запах асфальта, напомнивший Барнаби пору детства, когда, сидя на поребрике, он выдувал через соломинку мыльные пузыри.
К этому времени толпа зевак притихла в почтительном ожидании. Команда криминалистов, работавшая внутри дома, теперь переместилась на участок и пядь за пядью обследовала сад перед коттеджем и позади него. Когда Барнаби и Трой перебирались через ограждение, какая-то женщина в соломенной шляпе ухватила инспектора за рукав:
— Это вы тут главный?
— Что такое? — спросил Барнаби резко. Он умел быть действительно резким, когда требовалось.
— И нечего так вскипать, — огрызнулась женщина. — Мне всего лишь поручено передать вам просьбу.
— Да им на нас наплевать, не видишь, что ли? — добавила ее приятельница.
— Он вас разыскивал. — И первая женщина указала в сторону «Аркадии».
В самом конце сада человек, отчетливо видимый в слепящих лучах утреннего солнца, рыхлил землю мотыгой. Заметив, что они смотрят в его сторону, он помахал большим и не слишком чистым красно-белым платком. Барнаби поблагодарил женщину, выпалившую в него саркастическим: «Лучше поздно, чем никогда», и поспешил к «Аркадии».
Душа старшего инспектора возрадовалась, когда он шагнул на садовую дорожку из выложенного елочкой старого кирпича. Она бежала между цветочными бордюрами, двумя плотными рядами лилий, гвоздик, желтофиоли, ибериса, люпина и всего того, что только может расти в садике возле коттеджа. Задник составляли долговязые просвирник, мальвы, подсолнухи и пышные кусты благоуханных роз. Над этим великолепием кружил целый рой пчел и бабочек. Все это до такой степени напоминало романтически приукрашенные книжные иллюстрации, что Барнаби уже готов был узреть бордюр из раковин по краям дорожки.
Бодро шагая в конец сада, он гадал, уж не Кабби ли, «обожатель» миссис Молфри, движется ему навстречу. Мастер вышивать на пяльцах и готовить фрикадельки из ливера, слишком старый для сложных дел. Возможно, он и был стар, но теперь, когда распрямился и широко улыбнулся, выглядел вполне крепким. Невысокого росточка, плотный, со свежим, румяным лицом и очень яркими, ясными глазами, он идеально вписался бы в антураж «Белоснежки и семи гномов». Вполне сошел бы за Весельчака, по мнению Барнаби.
Они встретились на границе огорода, отмеченной опорами-вигвамами с вьющейся фасолью и решетчатой призмой садового обелиска, почти полностью скрытой под буйными плетями кремово-лилового душистого горошка. Барнаби отрекомендовал себя и Троя, не в силах оторвать взгляд от рядов самого бесподобного из когда-либо виденного им репчатого лука. Луковки напоминали плотно обернутые в полосатую коричневую бумагу купола Брайтонского павильона.
Садовод, прежде чем поздороваться, вытер руки о рабочие штаны из грубой синей ткани, представился как мистер Доулиш и извинился за беспокойство. Барнаби похвалил его лук, и Кабби, признав в нем родственную душу, немедленно пустился в разглагольствования, сравнивая разные удобрения и средства для борьбы с вредителями.
Заскучавший сержант закурил сигарету и проскользнул в оранжерею, чтобы насладиться дымом на полную катушку. В горячем, пропитанном испарениями влажной почвы воздухе витал какой-то терпкий запах. Привыкший к твердым, безвкусным кругляшам, раскисающим под пищевой пленкой в супермаркетах, Трой не узнал аромата зреющих на кусте помидоров.
Осмотревшись, сержант затосковал еще больше. Трой не был энтузиастом всяких там уединенных тенистых гротов, затерявшихся среди зарослей папоротника. На что вообще годятся эти сады-садочки? Развешивать белье? Выволочь из дому жаровню, врубить маг на полную катушку и выдуть пару-тройку банок холодного пивца на уик-энд? Или носиться и вопить, если тебе три годочка и к тебе заявились соседские ребята? Для этого достаточно двора, и всех хлопот с ним — хорошенько окатить водой из шланга.
Через зеленоватое стекло он увидел, что шеф и коротышка направляются к дому, и припустил следом.
У заднего входа он не глядя выбросил горящий окурок. Тот угодил прямо в кусты гвоздики. Кабби непроизвольно вскрикнул, как будто от острой боли.
— Вы в порядке, сэр? — ахнул Трой.
Его участие было вполне искренним. Совсем недавно его дедуля, примерно таких же лет, как этот почтенный реликт, внезапно откинул коньки. Только что стоял себе в очереди за жареной рыбой, устойчивый, как садовый треножник, гадал, не перепадет ли ему задарма пара-тройка кусочков хрустящего зажаренного теста, и вдруг упал замертво под плакатом с мастерами рукопашного боя… Такое заставляет задуматься.
— Да… о да… Благодарю вас, — пролепетал бедный Кабби, косясь на беззащитную сердцевинку белоснежной «Миссис Синкинс», выжигаемую сигаретой. — Проходите, прошу вас.
Хозяйка дремала в своем любимом глубоком кресле, но, мгновенно проснувшись, тут же стала приподниматься.
— Ради бога, миссис Молфри, — поторопился остановить ее старший инспектор. — Не вставайте!
— А я и не встаю, — ответствовала почтенная дама. — Я поправляю свои панталоны.
Панталоны на ней были великолепные — то ли штаны гаучо, то ли кюлоты (называйте как хотите) из пунцового панбархата. К ним в дополнение шли черные ажурные чулки и замшевые туфельки с высокими узорчатыми язычками и серебряными пряжками, какие обычно носят исполнители главных ролей в пантомимах. Плечи тонкой паутиной окутывала шаль цвета морской волны, взблескивающая стразами.
— Добро пожаловать, инспектор, рада вас видеть. Присаживайтесь. И ваш помощник пускай тоже сядет. — Миссис Молфри постучала по коробочке, покоящейся на ее плоской груди, и коробочка свистнула в ответ. — Как продвигаются дела?
Трой пристроился на старый шезлонг, который покалывал его бедра. Барнаби присел в продавленное, но вполне удобное кресло. Кабби переминался с ноги на ногу.
— Я так понял, мистер Доулиш хотел нам что-то рассказать?
— Мы оба хотели, — уточнила миссис Молфри. — Проблема в том, что я свою часть забыла, так что начинай ты, пончик.
Что ж… — Кабби зарделся, смущенный тем, что к нему так обращаются при посторонних. Мялся и жался, явно мечтая оказаться где-нибудь подальше. Он робел, как ребенок, прячущий за спиной подарок и неуверенный, будет ли тот оценен по достоинству.
— Воссоздать последние часы жизни жертвы — дело чрезвычайно важное, Кабс. Они все делают это. — Миссис Молфри указала большим пальцем за спину в сторону книжных полок. Одна из них целиком была забита белыми и зелеными томами. — И Далглиш, и Уэксфорд. Тот самый, что много пьет. Он…
— Это имеет какое-то отношение к Алану Холлингсворту, мистер Доулиш?
— Да. — Кабби глубоко вдохнул. — Я как раз отворил дверь из кухни в огород, чтобы сорвать немного мяты к отварному картофелю, и тут услышал, как он открывает гараж.
— Когда это было, сэр? — спросил Трой, приготовившись записывать.
— Где-то около семи тридцати. Вечером в понедельник.
— Вы сказали «услышал», мистер Доулиш, — вступил Барнаби. — Значит ли это, что самого мистера Холлингсворта вы не видели?
— Да, не видел. Из-за живой изгороди. Но не могу себе представить, кто бы еще это мог быть.
— И он уехал?
— Точно не скажу. Я сразу вернулся в дом. А Элфрида смотрела телевизор без слухового аппарата и включила его на полную громкость.
— Ясно. Может, вы слышали, как кто-то возвратился?
— Что ж, знаете, думаю, слышал. Клясться не стану, потому что ночью звуки имеют странное свойство как бы перемещаться в пространстве. Никогда не угадаешь, откуда они исходят. Я уже почти заснул, когда услышал шум подъезжающего авто. Почти уверен, что оно остановилось у соседнего дома. И потом до меня донесся хлопок.
— Дверца машины хлопнула?
Кабби заколебался:
— Наверняка не скажу. Звук был… глухой. Думаю, машина уже стояла в гараже. Гараж оставался открытым, потому что он уехал в спешке.
— А не была ли это передняя дверь?
— Не думаю. Впрочем, я, как говорил, уже задремывал, так что не поручусь. А вот кухонная дверь открывается прямо к гаражу, так что, скорее, звук шел оттуда.
— Голосов не слышали?
— Нет.
— А слышали, как закрывались гаражные ворота?
— Это да, точно.
— Почему вы так уверены?
— Потому что они специфически жужжат, как все эти устройства с радарным дистанционным управлением.
— Можете уточнить, когда это происходило, мистер Доулиш? — поинтересовался сержант Трой.
— Попробую. Значит, так. В десять тридцать я обычно моюсь, готовлю себе какао и, пока пью его, некоторое время читаю, затем, помолившись, ложусь в постель. Стало быть, это происходило где-то между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью. Как правило, я быстро засыпаю.
«Оно и понятно», — заключил старший инспектор, обдумывая благостный, безгрешный склад жизни этого милого старика и сравнивая ее с той беспощадной круговертью, которая вот уже много лет, и не упомнишь сколько, увлекает его самого, швыряя безжалостно из стороны в сторону. Стоит ли удивляться, что сам он засыпает с трудом, да и то с помощью парочки таблеток или глотка чего-нибудь сорокаградусного.
— И больше вы не слышали никакого шума возле «Соловушек»? У входной двери?
Последнее было бы слишком большой удачей, и, разумеется, этого не произошло. И все же полученные сведения имели немалую важность. Холлингсворт, который, по всем данным, не покидал дома после исчезновения жены, отлучался на целых три часа, как минимум, в ночь своей смерти.
Это позволяло сузить интервал, в течение которого хозяин «Соловушек» распростился с жизнью, поскольку и речи быть не могло о том, что он подвергся нападению и был убит сразу по возвращении. Он явно беседовал с кем-то, кто предложил и налил ему выпить. Никто не вливал в него виски силой. Вероятно, он сидел и разговаривал с кем-то, кому доверял или кого, по меньшей мере, не имел причин бояться.
Правда, служить доказательством в суде показания мистера Доулиша не могли. Мало ли кто приезжал, уезжал и закрывал ворота гаража? Но пока, за неимением чего-то иного, Барнаби решил верить очевидному. В конце концов, очевидное очень часто оказывается истинным.
Сержант Трой спросил миссис Молфри, готова ли она подтвердить слова мистера Доулиша.
— Увы, нет. Я смотрела по телевизору «Таггерта». У меня, знаете ли, не хватает терпения ждать следующей серии, поэтому Кабби скачивает мне сразу три, чтобы я отвела душу.
Теперь, когда Кабби исполнил свою партию, он был отправлен на кухню. Барнаби целиком переключил свое внимание на миссис Молфри, которая смотрела на него с живейшим интересом. Сегодня ее щеки цветом напоминали розовый рахат-лукум под названием «Турецкий восторг», темные глаза сверкали. У старшего инспектора возникло не слишком комфортное чувство, как будто он вышел на арену в лучах прожекторов, и он решил напомнить ей о беседе в участке:
— Чуть позже сегодня мы собираемся поговорить с вашей парикмахершей. О ее несостоявшемся визите к миссис Холлингсворт. А также с молодой особой, которая у вас убирает.
— С Хизер? Вы найдете ее в муниципальном бунгало позади пивной, — подсказала миссис Молфри. — Вместе с кучей малышей от разных отцов и бойфрендом. Он играет на «харли дэвидсоне».
Трой перестал писать и от изумления раскрыл рот.
— Это такая гитара! — встрял Кабби, выглядывая из кухни.
— Сержант наверняка знает, — осадила его миссис Молфри. — У самого, небось, кровь еще кипит в жилах.
Чайник свистнул и заплевался, и Кабби поспешил скрыться в недрах кухни.
— Пустой он парень, этот ее гитарист, — продолжила миссис Молфри. — Я очень рада, старший инспектор, что вы серьезно отнеслись к исчезновению Симоны. Мои ближайшие соседи считают, что своим визитом в полицию я перешла все границы. Хотя чего от них ждать? Даже если начнется пожар, они скорее сгорят вместе с домом, чем осмелятся привлечь к себе внимание…
Она не упомянула Бренду. Значило ли это, что дочь Брокли вернулась? Или миссис Молфри вообще не знала о ее отсутствии? В любом случае, помня отчаянную просьбу супругов сохранить все в секрете, Барнаби от комментария воздержался.
— Я не могу не думать, что смерть Алана каким-то образом связана с исчезновением его жены. Вы не пробовали двигаться в этом направлении, старший инспектор? Или вы ждете результатов вскрытия?
«Ох уж эти любители детективов, смех да и только!» — подумал Трой, подхватывая блокнот, чуть не слетевший с колена. Он был в полном восторге от чудаковатой старой клячи и смотрел на нее во все глаза. Она казалась ему волшебным персонажем из сказки или забавной пьесы, представляемой для детей на Рождество. Недостает только черного кота и помела на длинной ручке. Трой уже воображал, как будет описывать Элфриду Молфри своей дочке перед сном. Он даже придумал зачин: «Давным-давно в чаще темного леса стоял не пойми какой домишко…»
— Не забудь орехи пекан и тот вкусный мармелад! — крикнула миссис Молфри.
— Один момент, — откликнулся Кабби.
Миссис Молфри протянула руку и пододвинула к себе двухъярусный столик на колесах. Внизу лежало несколько лорнетов с черепаховой и золоченой рукояткой, сигарная коробка с ручками и карандашами, тюбик с клеем, ножницы, писчая бумага, конверты, бутылочка с минеральной водой, чистый стакан и свежий выпуск «Таймс». Там же имелась белая карточка, свернутая на манер бронзовой трехгранной призмы с обозначением должности и фамилии, какие обычно лежат на боку с краешка стола банковских менеджеров. На одной из граней значилось ее полное имя.
— Она напоминает мне, кто я есть, — объяснила миссис Молфри, поймав удивленный взгляд инспектора. — Это так легко забыть, вы не находите?
Появился с тяжелым подносом Кабби. В первую очередь он занялся Элфридой. Откинул закрепленную на петлях верхнюю часть столика, так чтобы та оказалась над ее коленями, накрыл вышитой скатертью-дорожкой, положил рядом парную к дорожке салфетку, поставил чашку с чаем, тарелочку с куском кекса и маленькую серебряную вилку. Затем водрузил хрустальную вазочку, не больше подставки под яйцо, с веточкой аспарагуса и тремя бледно-желтыми бутонами розы.
Следующую четверть часа Трой был озабочен тем, как бы не сломать зубы об исключительно твердые цельные орехи, когда пробовал восхитительную халву. Что касается чая, то после первого же глотка сержант незаметно задвинул свою чашку под шезлонг. Барнаби потихоньку наводил Элфриду и Кабби на разговор о хозяевах «Соловушек», их образе жизни и поведении. Доводилось ли им слышать громкие пререкания, споры?
— Скандалы? — изумилась Элфрида. — Что за бред? Никогда! А ты что скажешь, солнце мое?
— Никогда, — подтвердил Кабби.
— Она когда-нибудь жаловалась, что несчастлива, в разговоре с вами?
— Ни разу. Только на скуку, чего и следовало ожидать. Запертая в этом унылом, безвкусном доме.
— Звучит так, как будто он не мог ей доверять. — Это было сказано вскользь, но с большой долей симпатии и понимания.
Трой еще не встречал женщину, доверие к которой распространялось бы у него дальше ближайшего фонаря. Как, впрочем, и мужчину, если на то пошло. Он не особенно обольщался насчет человеческой породы. И люди, что неудивительно, платили ему той же монетой.
— У меня такое чувство, — сказал Кабби, — что Алану не хватало уверенности. В конце концов, большинство состоящих в браке людей общаются с представителями противоположного пола, но не убегают с ними. — Говоря это, Кабби посмотрел на Элфриду открытым, полным доверия взглядом. Взгляд этот подразумевал, что, появись на садовой дорожке целый выводок галантных кавалеров, сплошь записных красавцев, никто не завоевал бы ее расположения.
К изумлению Барнаби, вместо того чтобы воспринять его слова как хорошую шутку, Элфрида приподняла свою правую лапку, сверкнув потрясающими кольцами, опустила морщинистые, синеватые веки и с непередаваемой грацией чуть-чуть склонила голову в знак полного согласия. Полицейские переглянулись. Трой подмигнул, ему было забавно. Барнаби, весь под впечатлением трогательной сцены, немного помолчал, прежде чем вернуть разговор в нужное ему русло:
— Не говорила ли вам когда-нибудь миссис Холлингсворт, что муж жестоко с ней обращается?
— Кто? Алан? Глупость какая!
— Это невероятно, — подхватил Кабби. — Он ее обожал.
Барнаби отнесся к их уверениям крайне скептически. Слишком часто ему приходилось сталкиваться с тем, что обожающий муж избивал жену до бесчувствия, иногда постоянно. Он перевел разговор на чисто бытовую проблему: не жаловались ли Холлингсворты на перебои с телефонной связью?
— Симона при нас об этом никогда не упоминала.
Некоторое время оба служителя закона с аппетитом поглощали предложенные лакомства. Взгляд Барнаби случайно упал на ноги Кабби в простых кожаных сандалиях. Носки его во многих местах были искусно заштопаны, и старший инспектор не удивился бы, узнав, что это работа Кабби.
Допив свой чай, Барнаби произнес:
— Миссис Молфри, когда мы только пришли, вы сказали, что и вам есть что нам сообщить, но это выскользнуло у вас из памяти. Может, теперь вы вспомнили?
— Боюсь, что нет, старший инспектор. Мне кажется, дело было в каком-то звуке. Неожиданном или неуместном. Или, напротив, ожидаемом, но не возникшем. Я бы на вашем месте не придавала этому особого значения, однако это точно было в день исчезновения Симоны.
— Если вдруг вспомните, позвоните мне, пожалуйста, — попросил Барнаби и, протягивая ей свою карточку, добавил: — Это мой личный номер, вас сразу же соединят.
— Спасибо огромное! — просияла миссис Молфри. — Смею вас уверить, что не стану злоупотреблять вашей любезностью, — добавила она и принялась разглядывать визитку через лорнет.
Трой недоумевал. Зачем создавать себе лишние проблемы? Старая черепаха будет теперь названивать шефу каждые пять минут.
Кабби уже встал, чтобы проводить их, когда послышался подозрительный хруст. Барнаби решил было, что это шалят старческие суставы, но потом обнаружил, что его сержант, сморщившись от боли, потирает челюсть.
Перед уходом старший инспектор обернулся и только теперь заметил висевшую на стене за его спиной большую фотографию, тонированную сепией. За всю свою жизнь подобных созданий он видел мало. Это была девушка лет восемнадцати. Нежная улыбка, совершенные черты. Облако темных кудрей, перехваченных ниткой жемчуга. Огромные мечтательные глаза. Стройная шейка поднималась из тюлевых волн, сколотых тут и там цветками гардении. Маленькие точеные ручки сложены на груди… Портрет окружало несколько театральных афиш.
Между небесным созданием и сморщенной старой леди в глубоком кресле уже не угадывалось никакого, даже отдаленного сходства. И тем не менее Барнаби сразу понял, что это одно лицо. И он задумался, как может миссис Молфри каждый день испытывать себя таким нелестным сравнением.
— Вы, конечно, знаете, кто она? — робко спросил Кабби, когда они снова оказались на дорожке из старого кирпича.
— Боюсь, что нет.
— Элси Романо. — Заметив, что Барнаби по-прежнему в недоумении, объяснил: — Звезда эдвардианского театра. Одна из красивейших женщин своей эпохи…
Замыкавший шествие Трой подмигнул сам себе и покрутил пальцем у виска.
— Любимица «Иви» и «Трокадеро». И кафе «Англетер». Когда они с Джеком танцевали там после представления, люди забирались на банкетки и даже на столы, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее.
— В самом деле, мистер Доулиш? — только и мог сказать Барнаби, рожденный в 1941 году, через три года после того, как разбомбили кафе «Англетер».
— Теперь вы понимаете, насколько мне повезло. Я простой человек, никогда нигде не был, ничего особенного в жизни не совершил. И вот, практически в конце жизненного пути, я удостоен чести быть рядом… Имею возможность заботиться об этой прелестной… этой восхитительной… — Кабби, вконец растрогавшись, прижал красно-белый платок к мокрым от слез глазам.
Трой, отвернув лицо, проскользнул мимо, чтобы открыть калитку. Плечи его тряслись от смеха.
— Уверен, в более подходящее время Элфрида обязательно показала бы вам свою фотографию с Джеком на ступенях театра «Гейети».
— А этот Джек — он ее муж?
— Господи боже, нет, конечно! — воскликнул Кабби, из вежливости пытаясь скрыть изумление от подобного невежества. — Это Джек Бьюкенен.
Следующим у Барнаби был намечен визит к Брокли. И не столько ради того, чтобы узнать, вернулась ли Бренда, сколько потому, что они были другими ближайшими соседями Холлингсвортов в переулке Святого Чеда и благодаря расположению своего дома могли засвидетельствовать правдивость слов Кабби Доулиша. Брокли, которые не спали той ночью и, вне всякого сомнения, высматривали сигнальные огни дочкиной машины, могли даже что-то добавить к его свидетельству.
Барнаби с Троем уже подошли к «Лиственницам», когда к ним опрометью кинулся Перро.
— Сэр, подождите! — крикнул констебль.
— Что такое? Что случилось?
— Мистер Марин велел передать, что она нашлась!
— Кто?
— Как это кто? Миссис Холлингсворт, сэр.
— Я и забыл, какой ты шутник, Обри!
Сердце Барнаби, бешено заколотившееся после марш-броска по переулку вдоль дома и по двору до задней двери, постепенно возвращалось к обычному ритму.
— Прости, — повинился Обри Марин. — Я обожаю драматизировать. Это сильнее меня.
Барнаби рухнул в кресло посреди патио в нескольких футах от недавно перекопанного пятачка земли. Он промокал платком багровое лицо и издавал странные звуки — то ли вздохи, то ли рыдания.
— Ты в порядке, Том?
— Нет, не в порядке. И все по твоей милости.
— Мне следовало бы сказать, что нашлось вполне приемлемое факсимиле миссис X. Ее воспроизведение, так сказать. Хотя «приемлемое» не совсем то слово, как ты увидишь. — Он двинулся к распахнутому настежь французскому окну. — Взгляни на это!
Вся собравшаяся в гостиной команда экспертов и Трой обступили стол, на котором лежал испачканный в земле полиэтиленовый пакет с логотипом супермаркета «Асда» и маленькая полупрозрачная файловая папка-конверт. Не снимая перчаток, Обри отогнул клапан конверта, вынул пинцетом полароидный снимок, размером примерно пять на пять дюймов, и положил на стол. Барнаби наклонился, чтобы лучше рассмотреть.
Та же женщина, что и на свадебной фотографии. Сомнений быть не могло, несмотря на отсутствие косметики. Лицо искажено гримасой отчаяния, губы сжаты так сильно, что от соблазнительного «купидонова лука» не осталось и следа. Кожа сероватая, хотя, подумал Барнаби, в этом, возможно, следует винить слишком яркую вспышку. Обеими руками женщина прижимала к груди выпуск газеты «Ивнинг стэндард» за четверг шестого июня.
Старший инспектор хотел заговорить, но Обри жестом остановил его, сказав:
— Подожди, это еще не все.
Похоже, проникшая под пластик влага все же не лучшим образом сказалась на содержимом папки. Опять-таки пользуясь пинцетом, Обри отогнул левый уголок фотографии. Под нею оказалась еще одна.
На втором снимке потемневшие расширенные глаза выглядели распухшими от слез. На лбу и сразу под челюстью темнели пятна, похожие на синяки. Пальцы, сжимавшие газету, были грязны и тоже с какими-то пятнами. Газета была от седьмого июня.
Самым скверным оказалось последнее, третье фото. На прелестный ротик миссис Холлингсворт невозможно было смотреть без содрогания. Нижняя губа разбита, на подбородке и шее запеклись струйки крови. На правой скуле след сильного удара, правого глаза почти не видно, так он опух. Она больше не казалась испуганной. Просто безучастно сидела, повесив голову. Сдавшаяся, избитая, неспособная сопротивляться. Волосы кое-как обрезаны, местами вроде бы просвечивает кожа, как будто выдран клок. Во рту — комок газеты, блузка на груди разорвана, к бюстгальтеру пришпилена страница «Сан» за субботу от восьмого июня.
— Иисусе… — выдохнул Трой.
Барнаби молча созерцал эту эскалацию страдания, лежавшую перед ним. За долгие годы службы ему, понятное дело, приходилось видеть и кое-что похуже, намного хуже, так что шок, который он испытывал, лишь отчасти был естественным следствием жалости и отвращения. К этим чувствам примешивалось возбуждение, вызванное тем, какой драматический поворот вдруг наметился в деле. Он уже давно принял тот факт, что такого рода возбуждение перед лицом чужих страданий — особенность его натуры, усугубляемая (если не требуемая) его профессией. Старший инспектор давно перестал корить себя за бесчувствие.
— Прямо целая куча дерьма подвалила, босс! — воскликнул сержант Трой, как всегда не лезущий за словом в карман.
Барнаби, в мозгу которого роилось множество новых предположений и догадок, не ответил. Переворачивая снимки пинцетом, он осмотрел обратные стороны, но не обнаружил ничего, кроме влажных пятен.
— А конверты? — спросил инспектор.
— Не помню, чтобы они нам попадались, но мы посмотрим еще.
— Поищите как следует. — Если на клейкой полосе конвертов остались следы слюны, это бы очень помогло следствию. — Выбор обоев не впечатляет.
Обои были полосатые, с умильными изображениями щенков, занятых своим естественным делом. Пускаемые ими струйки изгибались дугами в разных направлениях.
— Такие встречались чуть не повсюду, — согласился Обри. — Несколько лет назад.
— Сможешь заняться моим делом в первую очередь?
— Ладно. — Обри уложил пакет из супермаркета в прозрачный мешок с биркой. — Зачем, как думаешь, он их закопал?
— Может, не вынес их присутствия в доме, — пожал плечами Барнаби.
— Почему же тогда не сжег, не разорвал, не выбросил?
— Возможно, потому, что, если бы после выполнения всех требований его обманули, эти фото стали бы единственным, что он мог бы предъявить полиции.
— Выходит, это похищение с целью вымогательства?
— Похоже на то.
— Как-то подозрительно быстро они всё успели провернуть, — вмешался Трой. — Я не имею в виду сами фотографии. Если ее схватили во вторник, во второй половине дня, то вполне могли сделать первый снимок вечером. Но ведь доставка по почте требовала времени.
— Пожалуй, ты прав.
— Получается, все три фотографии уже были здесь, самое позднее, в понедельник вечером. Могли не поспеть, даже при отправке с пометой «срочно».
— Почтовое ведомство предоставляет в качестве дополнительной услуги доставку в течение суток, — сказал Обри. — Стоит недорого, но нужно заполнить бланк, а я сильно сомневаюсь, чтобы это понравилось нашим ребятам. Хотя ведь всегда можно самолично кинуть письмо в почтовый ящик.
— Рискованно, черт побери, — усомнился сержант Трой.
— Не особенно. Если делать это посреди ночи, когда все спят, — возразил Обри. И, осведомившись, нужны ли еще Барнаби снимки, Марин бережно убрал их обратно в пластиковый конверт.
— Должен признать, это проливает новый свет на рапорт Перро, — произнес Барнаби, покидая дом через то же французское окно. — Неудивительно, что Холлингсворт хотел от него избавиться поскорее.
— И объясняет, почему он так поспешно втащил констебля в дом, а не держал на пороге, — добавил Трой. — Эти ублюдки первым делом грозят убить жертву, если близкие обратятся в полицию. — И он продолжил: — Сказать, что я думаю?
Барнаби издал низкий, хриплый звук. Не тот, каким побуждают к откровенности.
— Я тут поразмыслил, это доказывает, что Холлингсворт сам себя порешил. Заплатил денежки, — видать, за тем он и мотался ночью в понедельник, — а когда вернулся, они связались с ним и известили, что она того, не выдержала. Без нее жить незачем, и он кончает с собой. Что думаете?
Барнаби думал, что пока это в корне противоречит его внутреннему убеждению, но вполне правдоподобно. Не желая принимать во внимание это малоприятное обстоятельство, он успокоил себя мыслью, что, если речь идет о похищении и предстоит поиск бренных останков, удастся получить под это больше людей и денег.
Перро, который снова дежурил возле ворот в переулке, при виде начальства подобрался. Однако на сей раз Трой удовольствовался грубым жестом, соединив большой и указательный пальцы, и брошенным вскользь: «Тупая задница».
Барнаби взглянул на жилище Брокли. Поставив на стекло передние лапки, в окно снова выглядывал пудель. Позади собаки маячила Айрис, бледная и неподвижная. Хотя лицо ее обращено было вовне, взгляд, настороженный и непонимающий, как будто принадлежал незрячей. Она выглядела растерянной и словно бы съежившейся.
Было почти семь, и старший инспектор почувствовал сильное отторжение при мысли, что должен добавить еще толику горя в копилку без того богатого несчастьями дня. Пусть кто-нибудь другой пойдет и поговорит с Брокли. С него на сегодня довольно.
— Констебль!
— Сэр? — Перро, стоявший по стойке смирно, подтянулся еще больше.
— Любую почту, адресованную в «Соловушки», — мне на стол. Немедленно.
— Лично доставлю, старший инспектор. У меня мотоцикл.
— Не переусердствуйте, Перро.
— Слушаюсь, сэр!
Колин Перро смотрел вслед двум удаляющимся полицейским, и плечи его слегка расслабились. Сначала он прогуливался взад-вперед перед домом, затем позволил себе войти в черные с позолотой ворота и расхаживать по гравийной дорожке. Постоял немного на ступенях перед входом. Чтобы люди знали, что полиция бдит.
Правда, зрителей почти не осталось, и мало кто провожал взглядами отъезжающий микроавтобус экспертов. Перро взглянул на часы: семь тридцать. Тогда все понятно. Экспертам трудно конкурировать с очередной серией «Жителей Ист-Энда».
Перро вздохнул и подумал, не принести ли ему из патио к парадному входу стул и не присесть ли, раз уж за ним не надзирает никто из начальства. Он был на ногах уже девять часов, ноги и поясница болели нещадно.
Тем не менее переработка его устраивала. Через месяц у сына день рождения, Робби давно хотел горный велосипед. Мальчик уже смирился с мыслью, что байк будет не новый, как и многое из подаренного детям. Папа приведет велик в порядок, и тот будет выглядеть не хуже. Но как приятно было бы удивить паренька, купив ему новый велосипед…
Перро обогнул дом, направляясь на задворки. В конце концов, и за ними нужно приглядывать. Может, даже еще внимательнее, поскольку те не на виду.
Сад был неподвижен и тих. Деревья и кустарники купались в лимонных лучах закатного солнца. Слышалось лишь жужжание пчел, копошащихся в дремотно полураскрытых цветах, плеск лягушек в пруду да ленивая перебранка собаки с лисом где-то на краю поля.
Перро присел на синий, в ромашках гамак и смаковал тишину. Дышал он медленно и глубоко, наслаждаясь пряными, мускусными ароматами. Казалось невероятным, что совсем недавно здесь копошилась тьма людей, мужчин и женщин, извлекающих из сладко пахнущей земли безобразные свидетельства человеческой жестокости.
В этом теплом и мягком воздухе раны, нанесенные самолюбию Перро, потихоньку затягивались. Он очень близко к сердцу принял неприкрытое пренебрежение, с которым старший инспектор разговаривал с ним в Каустоне. Но сильнее обиды и стыда, что не смог действовать оперативно и смело, было чувство страха. Констебля теперь постоянно преследовали слова о том, что он «напрочь отстал от жизни там, в своей глуши».
Перро был человек деревенский. Вырви его из здешней почвы — и он зачахнет, умрет. Не взаправду, конечно. Трикси наверняка назвала бы его дурачком за подобные мысли. Когда он делился с ней своими тревогами, она уверяла его, что все будет хорошо, пока они вместе.
На самом деле все не так просто. Место меняет человека. Бывая на курсах переподготовки, он многое повидал. И эти копы из небольших городков, они… Эта их манера говорить между собой, их отношение к людям… Этот цинизм. Они разговаривали так, будто только и делали, что воевали. Постоянно толковали о «зачистках». Перро в их компании чувствовал себя совсем чужим.
Он даже не пытался рассказывать им о своей работе, заранее чувствуя презрение, с которым будут восприняты его слова. Никого не интересовали три деревушки, находившиеся на его попечении. Плевать они хотели на задиристых мальчишек, включая его собственного, которые гурьбой вырывались в три тридцать из дверей новенькой начальной школы с пластилиновыми и бумажными моделями самолетиков или еще не просохшими от красок рисунками. Или на то, с каким нетерпением ждали его стука в дверь одинокие старики. Какой смысл было там рассказывать, как в свободное от дежурства время он судил местные футбольные матчи или соревнования в клубе юных велосипедистов?
Нет слов, в его работе было много неприятного. Кражи со взломом, случаи избиения детей (о них становилось известно быстро, и деревенское сообщество разбиралось с ними безотлагательно), пьяные драки, нездоровые отношения в семье. Но не было ничего такого, что требовало бы зачисток.
Однако Перро категорически не согласился бы с тем, кто назвал бы его будничную работу бесполезной. Тем более этот зловредный сквернослов и подхалим, рыжий сержант из городского полицейского участка.
Когда Перро рассказал своей Трикси о том, как подставил его этот ублюдок, она сначала даже не поверила. Пыталась убедить мужа, что тот просто неправильно понял сержанта Троя. Говорила, что ни один коллега не способен на подобную низость. Тут-то Перро и объявил ей, что, если его переведут в Каустон, он уйдет из полиции.
Он откинулся в гамаке, закрыл глаза и постарался выкинуть все эти мысли из головы. Зачем пугаться заранее? Очень может быть, что старший инспектор и забыл уже о своих словах. А если он, Перро, отныне проявит себя как энергичный и решительный помощник, то начальство и не вспомнит о его промахах. Именно на это и нужно себя настроить.
Перро вытянулся в полный рост, подложил под голову подушечку и следующие четверть часа провел в созерцании тихо раскачивающегося клематиса, китайских ваз и жаровни для барбекю. По небу пролегли лиловые и золотые полосы. Близились сумерки.
«Вот было бы здорово, — сонно подумал Перро, уже почти не слыша плюхавшихся в прудик лягушек, — исключительно хорошо… обнаружить верный для раскрытия дела ключ… а еще лучше — застичь кого-то… кого-то совершенно неожиданного… поймать за руку… и чтобы это привело к успеху… к выводу… мы поражены… все мы… прекрасная работа, констебль… теперь и речи нет…»
И Перро заснул крепким сном.
