Глава четвертая
Извещенный, что внизу его ждет машина, Барнаби, пренебрегая лифтом, стал спускаться. Последнее время одышливый подъем с парковки наверх в кабинет и спуск оттуда, сопровождаемый натужным дыханием, составляли практически единственную его ежедневную физическую нагрузку. Работа в саду в счет не шла: во-первых, она была нерегулярной; а во-вторых, его старый, ухоженный сад не требовал приложения больших физических усилий вроде надобности вскапывать землю.
Пыхтя и отдуваясь, он покрывал приличную дистанцию. Так уж повелось, что в полиции, как и в других государственных учреждениях, начальственный кабинет располагался тем выше, чем выше рангом была облеченная властью персона. Поговаривали, что Самый Главный вершил делами с верхушки радиомачты, в ящике из стали и пластика, снабженном громоотводом.
Проходя через приемную, Барнаби увидел супругов Брокли и сразу заметил, как еще больше ослабли и расшатались несущие конструкции их жизни. Они сидели бок о бок на неудобных пластиковых стульях. Очевидно, их дочь так и не вернулась домой. В самой их наружности совершился печальный переворот. Редж выглядел таким же больным и несчастным, как накануне его жена. Айрис сидела будто каменная. Напряженные руки тесно прижимали к груди портрет в рамке. Лицо, совершенно бесстрастное, было безжалостно смято, искажено и словно бы выпятилось вперед, напоминая старую рекламу лимонада с изображением давленого желтого цитруса и надписью: «Идрис. Когда я выжат до капли».
Они и вправду выждали, как посоветовал Барнаби, почти сутки, прежде чем прийти и заявить о том, что дочь пропала. Такая покорность представителю власти в подобных обстоятельствах показалась ему немыслимой. В чем-то даже нелепой. Он уже собрался заговорить с ними, когда из-за стойки вышла женщина-полицейский и направилась к супругам.
Жара, которую уже несколько дней предрекали синоптики, явно набирала силу. Машина напоминала духовку. Все окна открыты, а горячая кожа сиденья прямо-таки обжигает сквозь брюки. Рубашка сразу прилипла к спине. Трой, в свежайшей яблочно-зеленой футболке (от «Лакоста», с фирменным логотипом в виде крокодила, три фунта на распродаже с машины), выглядел так, словно только что выпрыгнул из холодильника: нигде ни струйки пота. Он, как всегда, ныл, на сей раз — по поводу своей интимной жизни:
— Если бы я хотел трахаться с мраморной статуей, пошел бы работать в Британский музей…
Барнаби попытался еще больше раскрыть окна.
— В конце концов я сказал: «Если тебе так трудно, можешь вообще не просыпаться».
— И что? Она так и не проснулась?
— Трудно сказать. Морин, она такая — не сразу и разберешь.
Барнаби не стал утешать своего оруженосца, вскользь подумав, что вряд ли его главное оружие так и осталось без применения, и сосредоточился на единственной дочери четы Брокли.
До сих пор о Бренде он почти не думал. С него вполне хватало одного трупа и одного исчезновения. Ее звонок родителям тоже, казалось бы, отвращал от активных розысков. Однако прошло уже сорок восемь часов, а она все еще не вернулась. И как бы решительно оба родителя ни отрицали причастности Бренды к делу Холлингсвортов, нельзя забывать, что они жили буквально дверь в дверь. Могла ли Бренда видеть или слышать нечто, поставившее ее жизнь под угрозу? Чем больше Барнаби раздумывал об этом, тем неспокойнее становилось на душе.
Трой продолжал нудить. Они уже въезжали в Фосетт-Грин, и Барнаби встряхнулся, вернувшись в настоящее. На сей раз под молот критики угодила теща Троя, миссис Милберн:
— …Не женщина, а гадюка. На ее донорской карточке есть пометка, запрещающая использовать после смерти внутренние органы в медицинских целях. Они все токсичны.
— Чепуха полная.
— Я сам видел эту ее карту: на ней знак — череп и кости.
Без десяти одиннадцать Трой припарковался перед пабом. У Барнаби на одиннадцать была назначена встреча с доктором Дженнингсом. Трой получил задание добыть адрес и телефон разъездной парикмахерши Бетти Латимер, а также Сары Лоусон, упомянутой миссис Молфри во время визита в полицию Каустона. Мужчины договорились встретиться в «Соловушках».
Переулок Святого Чеда, а также небольшая площадка позади домов были заполнены людьми. Замученный Перро, красный от раздражения, чувства вины и недобрых предчувствий по поводу того, как теперешняя неспособность держать ситуацию под контролем скажется на его дальнейшей судьбе, пытался очистить дорогу для заляпанного грязью «лендровера». Водитель без толка и смысла жал на гудок, перекрывавший истерический лай двух его золотистых ретриверов. Едва машина проехала, толпа за ней сомкнулась снова.
Барнаби почти ничего этого не видел, вынужденный пересечь церковный двор по дороге к дому доктора. А вот Трой, перед тем как двинуться к почте, решил еще немного развлечься за счет бедняги Перро. Он протолкался сквозь толпу, главным образом — благодаря острым локтям и свирепой решимости.
— Надо бы разогнать это сборище, Полли, — начал он.
— Да, сержант.
— А где оцепление?
— Сейчас прибудет.
— Подойди-ка, — Трой мотнул головой, призывая к доверительной беседе.
Перро, у которого душа ушла в пятки и свело живот, придвинулся ближе.
— Подумал, тебе будет интересно узнать результаты вскрытия. Так вот, смерть наступила минуты за две до нашего с шефом приезда. Печально, не правда ли? — сказал он и упругой походкой двинулся прочь.
Перро с побелевшим лицом смотрел ему вслед в полном отчаянии.
Между тем на церковном дворе не стесненный пространством и временем Барнаби праздно помедлил, читая надписи на могильных плитах деревенского кладбища, обросших зеленым и желтым лишайником, и одинаково восхищаясь как скромными надгробиями с краткими эпитафиями, так и величественными усыпальницами за изящной чугунной оградой. Здесь на глаза ему попадались вкопанные в землю стеклянные банки с букетами полевых цветов, там — крошка изумрудного гранита и пустые металлические вазы.
Пышный памятник или вручную сбитый деревянный крест — так ли уж важно в итоге? Все преходяще. И важно лишь для утешения и покоя тех, кто понес утрату. Одиноким костям от этого в земле ни жарко ни холодно…
Наверху и совсем рядом в зелени вязов надрывно хрипели и оглашенно каркали грачи.
Появился преподобный Брим. Прикрыл за собой дверь ризницы и двинулся по дорожке, сопровождаемый шелестом облачения из шелковой тафты. Хотя шел он, благочестиво сложив руки на округлом брюшке и смиренно опустив очи долу, Барнаби почувствовал, что викарий не чужд мирским радостям. Румяное лицо обрамляли каштановые кудри, доходившие почти до плеч. Он как будто сошел с игривой картины девятнадцатого века, изображающей двух весельчаков кардиналов.
— Добрый день, — поздоровался викарий и обнажил в улыбке два ряда блестящих зубов поразительной белизны. — Вы состоите в рядах нашей доблестной полиции?
— Совершенно верно, сэр. Старший инспектор Барнаби.
— Вас привело сюда случившееся в «Соловушках», не так ли?
Барнаби кивнул, а викарий добавил:
— Печально все это. Бедный Алан.
— Вы знали Холлингсвортов, святой отец?
— Симону немного знал. Она состояла в моей команде звонарей. С Аланом я говорил всего раз, в тот день, когда она исчезла. Она не пришла на репетицию, и я заглянул узнать, все ли в порядке.
— Послушайте, может, мы присядем? — предложил Барнаби, указывая на скромную скамью.
— Дайте сообразить. Вообще-то мне нужно в Хеллионс-Вичвуд на крестины.
— Это не займет много времени. Или вам удобнее встретиться позже?
— Да нет, пожалуй, я успею. — Викарий взглянул на часы. — Обычно я приезжаю минут на пятнадцать раньше, а другая сторона — позже. На крестины и свадьбы люди склонны опаздывать, не то что на похороны — тут все стремятся побыстрее покончить с этим и поскорее залить горе вином.
— Вы хорошо знали Симону Холлингсворт? — спросил Барнаби, когда они устроились на скамейке.
— Скорее нет, чем да. Она посещала репетиции, но нерегулярно. Пару пропустила, затем вернулась, но словно бы нехотя. По-моему, она попросту не знала, чем себя занять.
— А по каким-то другим поводам вы с ней не виделись и не разговаривали?
— Святые Небеса! О чем? — Викарий беззаботно рассмеялся и тут же взглянул вверх, словно испрашивал запоздалого прощения за упоминание всуе. — Ни он, ни она не принадлежали к числу постоянных прихожан. Да и много ли их теперь вообще? Для большинства церковь — подходящий фон для свадебного видео, и не более того.
В голосе преподобного Брима не чувствовалось желчи. Похоже, он вполне благодушно относился к подобному пренебрежению верой. Судя по комплекции, святой отец находил утешение в опрокидываемой между делом рюмке кларета. Для пищеварения. Барнаби он нравился все больше.
— Какая она, по-вашему?
— Симона-то? Пожалуй, глуповатая. Нет, это будет как-то не по-доброму. Наверное, в данном случае больше подойдет слово «недалекая». И в то же время сметливая, я бы сказал даже — хитрая. Создавалось впечатление, что она готова поверить всему, что ей говорят. Насколько я могу судить, очень приятная в общении. Хрупкая, тоненькая, думаю, не более пяти футов ростом и очень стройная. Маленькие ручки и маленькие ножки. Блондинка, чудесная, гладкая кожа… Удивительно привлекательная.
Еще один художник слова. Они теперь повсюду. Барнаби спросил, помнит ли викарий, когда точно заходил к Холлингсворту.
— Около шести, сразу после репетиции. Я стучал несколько раз, настойчиво, потому что машина Алана стояла у дома. В конце концов он открыл, но вид у него был ужасный.
— Вы хотите сказать — больной? — Барнаби вспомнил, что в рапорте Перро говорилось о прощальном послании, оставленном Симоной на автоответчике. Выходит, что к моменту прихода викария Холлингсворт уже успел его прослушать.
— Нет. Я бы сказал, что он был в угнетенном состоянии. Едва способен внятно говорить. Я вошел без приглашения. Это был как раз тот случай, когда приходится забыть о хороших манерах. Спросил, могу ли чем-то помочь, справился про миссис Холлингсворт. Он сказал, что супруга уехала к матери, потому что у той случился удар. Я оказался на ступеньках за дверью раньше, чем он успел договорить.
— И больше вы его не навещали?
— В этом не было смысла. Он же ясно дал понять, что не хочет меня видеть. Я сообщил все Эвадне, и она привлекла к делу деревенский комитет поддержки. Боюсь, без особого успеха. Сейчас я вспоминаю обо всем этом со стыдом. Возможно, прояви я больше настойчивости…
— Сомневаюсь, что это дало бы какой-то результат.
Преподобный Брим поднялся и разгладил поношенную сутану. На ярком солнечном свете стало видно, что местами она выцвела и отливает зеленым.
— Полагаю, вы не можете сообщить мне, как именно… — Из деликатности викарий не стал продолжать.
— Боюсь, что нет, не смогу. Мы еще не выяснили всех обстоятельств.
Преподобный Брим отправился смачивать святой водой головку младенца, а Барнаби продолжил свой путь к жилищу Дженнингса. Дом доктора оказался небольшим, но очень красивым двухэтажным строением из золотистого камня с довольно безобразной пристройкой из шлакобетонных блоков, где помещалась приемная.
Миссис Дженнингс провела старшего инспектора в уютную гостиную и удалилась заваривать кофе. Время ожидания Барнаби коротал, бродя по комнате и с удовольствием рассматривая книги на полках и семейные фотографии. Просто удачные кадры и школьные снимки в золоченых овалах на тяжелых коричневых подставках. Два мальчика и девочка. Люди средних лет и старики. Девушка лет восемнадцати с пухлым младенцем на руках, оба хохочут. Отец семейства с бакенбардами, напоминающими бараньи отбивные…
— Большое у вас семейство, миссис Дженнингс, — заметил Барнаби, направляясь к ней, чтобы помочь. Поднос выглядел довольно тяжелым.
— Иногда мне хочется, чтобы они все от меня отстали, — созналась Эвис. — Конечно, не насовсем. И не надолго. Хотя бы на какое-то время.
— От меня вот отстали, — проговорил старший инспектор. — И я бы этого не пожелал никому.
— У мужчин все иначе, — сказала она, препарируя бисквитный пирог устрашающим ножом с длинным волнообразным лезвием, как у малайского криса.
— Пожалуйста, не трудитесь, это не для меня…
— Я только хотела сказать, что их присутствие так стесняет. — Она разлила кофе из пузатого кофейника, предварительно раздвинув набор кофейных столиков, совершенно одинаковых, но различающихся размерами и задвигаемых друг в друга для экономии пространства. — Взять хотя бы вас, — увлеченно развивая тему, продолжала она, — что бы вы почувствовали, если бы гнались за преступником по шоссе и упустили его, потому что вам пришлось выпутывать своего отпрыска из футбольной сетки?
— Такое случается нечасто, — ответил Барнаби и, поблагодарив за кофе, сознался: — Вообще-то, никогда.
— Вот именно! — Она поставила перед ним тарелку с пирогом, рядом положила серебряную вилочку и прелестную крахмальную салфетку. — Я славлюсь своими бисквитами с заварным кремом шифон. Этот бисквит — кофейный. Попробуйте!.. Ну как?
Барнаби решил, что один кусочек ему не повредит. В конце концов, этого требует элементарная учтивость. Не обязательно же съедать все до конца.
Он крупно просчитался. Это была пища богов. Подцепив на вилку второй, солидный кусок, он проглотил его и расплылся в блаженной улыбке. Он улыбался этой женщине, вовлекшей его в разговор с какой-то бесхитростной, почти бесцеремонной откровенностью. Ведь есть же люди, которым не приходит в голову, что искренность кого-то может шокировать. Эвис Дженнингс и миссис Молфри явно принадлежали к их числу. Возможно, они были местной разновидностью, уникальной принадлежностью Фосетт-Грин, весьма удобной для детектива, ведущего следствие.
— Итак, — сказала миссис Дженнингс, делая большой глоток кофе, — это все из-за Алана?
— Мы также расследуем исчезновение миссис Холлингсворт.
— Да?
— Вы хорошо ее знали?
— Можно сказать, не знала вообще. Одно время она посещала «Женский институт», затем училась колокольному звону. Иногда мы болтали.
— О чем?
— Да ни о чем, в сущности.
Барнаби события не торопил. Это было несложно, ибо кремовая прослойка таяла во рту. Смесь горького шоколада, миндаля, жженого сахара и чуть-чуть апельсиновой воды. Изумительно!
— Она рассказывала о своей жизни до замужества? — спросил инспектор, спохватываясь и доставая блокнот с ручкой.
— Очень немного. Похоже, она нигде не задерживалась надолго. Знаете, как это бывает: берешься за одно, потом за другое, а перспективы — ноль.
— Где же все-таки она работала?
— В цветочном магазине, например. После окончила курсы косметологов, была демонстратором миксеров… — Эвис нахмурила брови, припоминая. — Еще работала какое-то время на телевидении и кассиром в клубе. Насчет последнего она особо не распространялась. Подозреваю, что клуб был не очень-то престижный. Где-нибудь в Сохо. Знаете, блестки, перья и грустные старички в жилетах.
— Так это было где-то в Лондоне?
— Я так поняла, что да.
Эвис попыталась вспомнить еще что-нибудь, но без успеха. Старший инспектор спросил, не знает ли она, с кем из местных Симона была особенно дружна.
В ответ Эвис покачала головой:
— Симона не из тех, кто любит обмениваться женскими секретами. В прежние времена таких, как она, называли мужепоклонницами. — Последнее слово было произнесено с явной иронией. — Возможно, Саре Лоусон она рассказывала больше, Симона какое-то время посещала ее занятия.
«Это может оказаться полезным», — подумал Барнаби, и тут звякнул звонок.
— Последний пациент ушел, — объяснила Эвис. — Пойдемте, инспектор, я вас провожу.
Доктор Дженнингс, мывший руки, приветливо улыбнулся через плечо. В комнате стоял запах мыла и антисептика. Доктор сделал жест, приглашая Барнаби сесть на стул сбоку от широкого, заваленного бумагами стола.
— Не люблю, когда между мной и пациентом много дерева, — сказал, садясь, доктор. — Это привносит некоторое отчуждение. Превращает меня в сверхавторитетную фигуру.
Старший инспектор (по примеру, как он подозревал, большинства людей) хотел бы видеть в своем лечащем враче человека сверхавторитетного. В медицине, во всяком случае.
Дженнингс крутанул свое мягкое, обитое кожей кресло, и мужчины оказались друг против друга, колени их едва не соприкасались. Барнаби чуть-чуть изменил положение, с тем чтобы перед глазами не маячил плакат «Здоровая женщина», на котором расписывались хворости, свойственные сугубо женскому полу.
— Кажется, в списке ваших пациентов числились оба Холлингсворта, он и она.
— Совершенно верно.
— Должен вам сообщить, что Холлингсворт умер от передозировки наркотического препарата.
— Вот оно что. Значит, слухи были не пустыми. А они, скажу я вам, звучали дико.
— Как я понял, вы совсем недавно наведались к Холлингсворту по просьбе констебля Перро.
— Да, в понедельник, после часа. Колотил в дверь, но безрезультатно. Что он принял?
— Галоперидол. Вы когда-нибудь выписывали одному из супругов лекарство, его содержащее?
— Да, выписывал. — Дженнингс подтащил к себе большую коричневую папку со словами: — Я специально ее достал, когда вы позвонили. — Он вытащил толстую пачку листков: — Так вот, миссис Холлингсворт — ее мужа я не встречал вообще — пришла ко мне пару месяцев назад.
— А точнее?
— Могу и точнее, если это важно. Девятого марта. Жаловалась на бессонницу. Я не из тех, кто снабжает таблетками по первому требованию, инспектор. За сравнительно невинными симптомами, которые описывает пациент, может скрываться серьезное заболевание. Поэтому я задал ей пару вопросов. И тут вдруг — хотя я отнюдь не давил на нее — она пришла в сильное волнение. Призналась, что чувствует себя одинокой, несчастной, скучает по Лондону.
Тогда я спросил, все ли хорошо у нее дома. Она молчала так долго, что я усомнился, слышала ли она меня вообще и намерена ли отвечать. Затем, словно набравшись храбрости, она быстро скинула жакет. Ее руки были все в уродливых синяках. Когда я захотел осмотреть их ближе, она отшатнулась от меня и расплакалась. Мне сразу стало ясно, что она пожалела о своем порыве. Она не захотела объяснять свое поведение, а я не стал настаивать, побоявшись, что больше она не захочет прийти, даже если в этом будет крайняя необходимость.
— И что, она пришла опять, доктор Дженнингс? — спросил Барнаби, стараясь записывать все как можно подробнее и моля судьбу, чтобы не кончились чернила.
— Я выписал ей месячный курс.
— Когда это было? Какой была дозировка?
— Тридцать капсул по полмиллиграмма.
— А когда она появилась опять?
— Семнадцатого апреля. Сказала, что лекарство ей очень помогло. Ее слова меня удивили, потому что выглядела она совсем неважно и казалась еще более несчастной. Я дал ей новый рецепт.
— На такое же количество?
— Да. Однако предупредил, что так не может продолжаться, поскольку это навредит ей. И потому, когда она явилась неделю спустя…
— Всего через неделю?!
— Да. И сочинила историю, будто лекарство просто исчезло из аптечки неизвестно куда. Я ей не поверил.
— Что же произошло на самом деле, как думаете?
— Если честно, я опасался, что она задумала нечто весьма глупое и захотела приобрести еще один пузырек, чтобы уж наверняка…
— И вы ей отказали?
— Совершенно верно. Она ломала руки и рыдала. Честно говоря, у меня мелькнула тогда мысль, не прикидывается ли она. Исходя из этого, я дал ей всего полдюжины таблеток с низким содержанием успокоительного для того, чтобы она пришла в себя. Снабдил телефонным номером общества самаритян. Ну еще и «Рилейта».
— Что это такое?
— Так теперь называется Национальный совет по вопросам брака. Я хотел, чтобы она обсудила свои проблемы с кем-то, кому может доверять. Ну и, разумеется, уверил в том, что она может рассчитывать на меня. Я всегда готов ее выслушать.
Барнаби про себя удивился тому, что, оказывается, есть еще такие врачи, которые приглашают пациента просто поговорить, и спросил, что было дальше.
— Ничего. Она ушла. Больше я ее не видел.
— Удивило ли вас, что она оставила мужа?
— Должен признаться, да, удивило. Не люблю прибегать к жаргону социологов, но с самого начала я без колебаний причислил ее к типу прирожденных жертв. И не только из-за того, что она хрупкая и невысокого роста. В ней была какая-то покорность, готовность подчиниться любому. Она напоминала ребенка в его первый школьный день. Понимаете, что я имею в виду? Ребенка, который оглядывается по сторонам и ждет, когда ему укажут, что нужно делать, куда идти.
— А что вы скажете о ее физическом состоянии?
— Прекрасное, по-моему. Она и была-то у меня всего два раза, о которых я вам сообщил.
— Спасибо за то, что уделили мне время, доктор Дженнингс. — Барнаби встал, и доктор убрал бумаги в папку. — Еще один, последний вопрос: какого цвета были эти капсулы?
— Те, которые по полмиллиграмма? — с недоумением спросил доктор. — Бирюзовые с желтым. А почему вы спрашиваете?
— Для общего развития.
— Не понимаю, если он совершил самоубийство, не все ли равно?
Но Барнаби его уже не слышал. Еще раз поблагодарив врача, он скрылся за дверью.
Тем временем в переулке установился некоторый порядок. Эксперты работали главным образом внутри коттеджа, и что они там делали, любопытным оставалось только гадать. Народ стал расходиться, да и те, кто остался, склонялись к тому же.
Перро, с застывшим, серым лицом, лишь невероятным усилием сохранял подобие спокойствия. Он сторожил внутри ограды, сразу возле кованых ворот, и при появлении старшего инспектора кинулся их открывать. Тот взглянул на констебля и был удивлен гримасой беспредельного страдания на лице Перро. Если легкая выволочка начальства привела того в подобное состояние, можно ли будет на него полагаться в серьезных испытаниях?
— Что это с вами?
— Ничего, сэр. Благодарю.
— У вас вид мокрой курицы.
— Да, сэр.
— Ну-ка, давайте выкладывайте!
Молчание.
— Я не могу здесь с вами торчать весь божий день!
— Никак нет, старший инспектор. — И констебль излил душу. О том, что Холлингсворта удалось бы спасти, если бы не он, Перро, со своей глупостью, хуже того — со своей преступной халатностью, он, топтавшийся перед закрытой дверью. Жизнь человека не оборвалась бы, если бы не…
— Вас неверно информировали, констебль. — Можно было не спрашивать, кто скормил бедняге «добрую» новость. — Он умер в понедельник ночью.
— О-ох… — выдохнул Перро. — Но… — И глубокое изумление смыло отчаянную мину с его физиономии. Причем изумление это, понял Барнаби, вызвала отнюдь не новость о времени смерти Холлингсворта, но осознание того, что с ним, Перро, так подло поступил один из своих, коллега.
«Что тут скажешь, жизнь есть жизнь. Иногда она бывает очень жестокой», — подумал Барнаби.
Трой курил в патио возле заново застекленного французского окна. Внутри двое экспертов в прозрачных пластиковых накидках и таких же сапогах занимались своим делом. Сапоги напоминали старорежимные резиновые боты с отгибающимся вбок передним клапаном, застегиваемым на кнопки. В спертом воздухе ощущался запах металла.
Одного из экспертов, женщину, Барнаби раньше не видел. Когда он вошел, она что-то состригала с каминного коврика, на котором предположительно испустил последний вздох Холлингсворт. Пока Барнаби наблюдал, она упаковала изъятый для исследования образец в чистый пластиковый пакетик с уже прикрепленной биркой.
Обри Марин, профессионал с двадцатилетним стажем, только что прошелся ручным пылесосом по всем складкам бархатных абрикосовых портьер и собирался переходить к подкладке. Увидев Барнаби, он сказал:
— Привет, Том. Давно не виделись.
— И как идут дела?
— Ничего особо сенсационного. Во всяком случае, пока. Должны ли мы искать что-нибудь конкретное?
— Один-два пузырька, скорее всего пустых, выписанных Симоне Холлингсворт. И около тридцати бирюзово-желтых капсул, тоже пустых.
— Откуда известно… — начал было Обри, но запнулся. — Дошло! Такие похожие на торпеду капсулы, которые можно раскрыть?
— Точно.
— Звать нас на вечеринку с суицидом?.. Это на тебя не похоже.
— Я совсем не уверен, что это суицид.
— Судя по прощальному посланию, ты ошибаешься.
— Что?!
— Прощай, жестокий мир! Иди уж, первая комната слева после площадки, на втором этаже.
— Шут гороховый.
Барнаби поманил Троя, и оба стали подниматься по ступеням, избегая касаться перил, густо припудренных алюминиевым дактилоскопическим порошком. Трой, который патологически не выносил пыли и пятен на своей одежде или теле, был особенно этим озабочен.
Нужная им комната оказалась небольшой и была залита ослепительным светом и забита электронным оборудованием. Включенная в сеть техника тихо курлыкала о чем-то известном ей одной. Все экраны были пусты. Кроме одного. На нем даже сквозь серебристый налет алюминиевой пудры ярко светились изумрудные буквы. Над клавиатурой склонился вчерашний фотограф, только сейчас на нем была другая майка и клетчатые шорты, хотя истоптанные туфли остались прежними. Женщина средних лет, достававшая из стального чемоданчика мягкие кисточки, обратилась к Барнаби со словами:
— Мы собираемся фотографировать отпечатки, как видите. Потом снимки увеличим. Думаю, результат будет отличным. — Она проговорила это бодрым голосом, видимо предполагая порадовать старшего инспектора приятным сюрпризом.
— Суд не примет это как вещественное доказательство, — сердито буркнул Барнаби.
— Это лучшее, что мы можем сделать. Клавиши слишком глубоко утоплены, мы не сможем снять с них четкие отпечатки при помощи клейкой ленты.
— Мне случалось и раньше бывать на месте преступления, благодарю вас, — саркастически отозвался Барнаби.
Женщина вспыхнула, защелкнула кейс и быстро пошла к выходу.
— Зайду позже, Барри. Когда здесь не будет посторонних, — бросила она через плечо.
Барри подмигнул обоим полицейским и чуть переместил свой штатив и себя самого, чтобы они могли прочесть прощальное послание.
Всем, кому есть до этого дело.
Я не в силах жить дальше и намерен покончить с собой. Принял это решение в здравом уме, отдавая себе полный отчет в том, что делаю.
Алан Холлингсворт
Уставившись в сомнении на экран, Барнаби произнес про себя все известные ему крепкие выражения и ругательства, а затем присовокупил еще несколько, придуманных им самим.
Трой, хорошо знакомый с нравом шефа, смекнул, что дело повисло и может «качнуться в любую сторону», как сказал один субъект, когда осведомились о его взгляде на казнь через повешение.
— Чем вдруг стали плохи перо и бумага?!
— Эти компьютерные фрики, они бумагу не признают, — брезгливо произнес Трой.
Его кузен Колин, смеявшийся над всем, что дорого сердцу копа, с головой ушел в пресловутый «серфинг по Сети, троллинг и спаминг». Обезоруженный сетевым жаргоном, Трой притворно сокрушался, бормотал себе под нос: «Ах ты, боже мой…», демонстративно зевал, смотрел на часы и призывал братца Кола «жить нормальной жизнью».
Барнаби тоже не дружил с компьютерами. Как и многие люди среднего возраста, встреченное в газете или журнале слово «модем» он принимал за опечатку — переврали «модерн». Он владел компьютером ровно настолько, насколько требуется, чтобы сохранять, искать или перепроверять информацию. Все более сложное старший инспектор передоверял кому-нибудь другому.
Однако не надо быть компьютерным гением, чтобы догадаться: набить на клавиатуре предсмертную записку, завершив ее тем, что с некоторой натяжкой можно назвать подписью, — пара пустяков в сравнении с подделкой почерка. И даже если его сержант прав и киберфрики презирают бумагу, в подобных обстоятельствах Холлингсворт, наверное, все же не поленился бы вывести свое послание на принтер и подмахнуть его вручную, хотя бы для того, чтобы у душеприказчиков не было с этим никаких хлопот.
Чем больше Барнаби размышлял, тем больше укреплялся в уверенности. Слова на экране теперь воспринимались им не как свидетельство мрачной неизбежности, а как результат поспешной импровизации. Правда, радоваться рановато, нужно подождать, пока проявят снимки с отпечатками пальцев. Они покажут, что Холлингсворт никак не смог бы этого напечатать.
— Мою дочурку с помощью таких вот штуковин обучают чтению. В детсадовской группе, — заметил Трой.
— Боже, у них что, книг не хватает?
— Еще как хватает. Но детишкам так больше нравится.
Перед уходом Барнаби оглянулся. Огромный монитор господствовал здесь, пассивный, самоуверенный и, как подсказывала раздраженная фантазия, словно бы наделенный собственной волей. Находясь под этим впечатлением, Барнаби опасливо подумал о том, как скоро всякие там… киборги перестанут ощущать нужду в людях. Представить только: одна машина сговаривается с другой, преисполнясь механической вражды. Организует — или, скорее, дезорганизует — жизнь своих хозяев.
— Ну нет, ты меня не перехитришь, — прошептал он, закрывая за собой дверь. — Ты, маленький циклоп с начальственным оком.
Висевшая на одной петле калитка «Лавров» была притворена, оставляя щель. Сержант Трой, тонкий, будто акулий плавник, но не столь кровожадный, как это милое создание, с легкостью проскользнул в нее.
Он приподнял калитку, распахнул ее, чтобы шеф мог свободно войти, и постучал во входную дверь.
— Пора бы и покрасить заново, — заметил он мимоходом, досчитал до пяти и постучал энергичнее, так что с дверной рамы посыпались хлопья лазурной краски.
Барнаби подошел к ближайшему окну с частым свинцовым переплетом, выкрашенным в белый цвет, и заглянул внутрь: никаких признаков чьего-либо присутствия.
Гаража не было, но на клочке земли с примятой, жухлой травой сохранились следы шин и лужица масла. Предположительно, Сара Лоусон парковалась здесь.
Грохот усилился.
— Бога ради, Гевин! Можно подумать, мы штурмуем логово наркоторговцев!
Наблюдая за тем, как его сержант с неохотой опускает кулаки, Барнаби подумал, что Трой — и в этом его беда — не умеет оценивать и принимать ситуацию, какой она есть. При отсутствии драматизма Трой стремился его привнести, чтобы показать, какой он крутой. Иногда это утомляло.
— Ну что, тогда по коням и обратно на ранчо, да, шериф?
— Нет. Сейчас полпервого, у меня в горле пересохло. Давай перекусим.
На сей раз они расположились в садике возле «Козы и свистка». В оконных ящиках рдели пеларгонии. Тут также имелась песочница, с ведерками и лопатками, и заводной жираф, готовый за пять пенсов целых пять минут раскачиваться под кантри-рок, старый добрый рокабилли. По счастью, сейчас желающих его оседлать для сеанса родео не было.
С ветвей старого ореха свисала на цепях старая шина. На ней устроился Трой. Он лениво покачивался, хрустя свиными шкварками. Рядом с ним на траве стояла кружка «лагера с черным», светлого пива, смешанного с черносмородиновым сиропом.
Барнаби трудился над слоеным рулетом с сосиской. Слойка была черствой, а начинка, мало похожая на сосиску, отдавала мылом. Он решил больше не рисковать, оставил в покое зеленовато-коричневое маринованное яйцо и храбро пригубил заказанный напиток.
В прошлом году дочь с зятем отправились в турне по Восточной Европе со спектаклем «Много шума из ничего», организованное британским Советом по искусству. Оттуда Калли прислала родителям копию меню польского ресторана, переведенного на убогий английский. Джойс особенно понравилось заверение: «Наше вино не оставляет никаких надежд». До сих пор Барнаби считал, что это лишь переводческий казус, но сейчас, попробовав «молоко Мадонны» фосетт-гринского розлива, резко изменил свое мнение.
— Если нам придется ездить сюда часто, нужно будет подыскать другое место для перекуса, — заметил он.
— Вы так считаете? — удивился Трой. Чипсы, они везде чипсы, какая разница? — Послушайте, вы что, не собираетесь приканчивать этот ролл, шеф? — Он встал и подошел поближе.
— Нет, боже упаси!
— А пойло как?
— Нет слов. — И Барнаби пододвинул к Трою почти полный стакан вместе с яйцом и остатками ролла.
— Ну и чудесно. — Трой присел рядом и приступил к ликвидации. — Спасибо, — произнес он с набитым ртом.
— У тебя, должно быть, луженый желудок.
— Надо отдать должное хозяину, тесто у него вкусное.
Трой энергично работал челюстями, не забывая поглядывать на шефа, чтобы вовремя среагировать на вопрос, но шеф хранил молчание. Целиком ушел в себя. Выражение лица непроницаемое, словно у одного из восточных мудрецов, который во всяких историях про космос наставляет ученика, как стать Властелином Вселенной. Но вот старший инспектор достал блистер с таблетками от изжоги и закинул в рот сразу две.
— Что-то вы притихли, босс, — наконец не выдержал Трой.
— Я думаю.
Ясный перец. Трой в два приема проглотил яйцо. Противная работа, но должен же кто-то ею заниматься.
— Этот визит парикмахерши… — заговорил вдруг старший инспектор. — Миссис Холлингсворт назначила его на день своего исчезновения.
— Точно.
— Она собиралась стричься примерно в то же время, когда пригласила Сару Лоусон на чай. Тебе это не кажется странным?
— Нисколько. — Трой торопливо прожевал, проглотил и изрек с апломбом: — Такие уж они, эти женщины.
Женщины — наряду с иностранцами, цветными и вообще «другими», не попадающими в категорию агрессивно-гетеросексуального мужского братства людей белой расы и не принадлежащими к рабочему классу или нижней страте среднего, — в глазах Троя немногого стоили, и потому, говоря о ком-то подобном, он употреблял безличное «они».
— На прошлой неделе возвращаюсь домой, — пояснил Трой свою мысль. — И что вижу? Подруга делает Морин перманент. Здесь же сидят все ее сестренки. Расселись вокруг стола на кухне, задрав ноги, хрустят чипсами, по очереди прихлебывают колу. Визжат, хохочут, травят похабные анекдоты. Вся кухня воняет уксусом и сигаретным дымом. Как вам такое?
Барнаби отчего-то сильно сомневался, что встречи Симоны Холлингсворт с девушкой-парикмахером, легкокрылым эльфом в описании миссис Молфри, проходила в том же ключе, но ему не хотелось показаться снобом.
— Когда будешь беседовать с парикмахершей, спроси, бывало ли такое раньше. Я имею в виду, чтобы кто-то еще присутствовал, пока она колдовала над прической миссис Холлингсворт.
— Оки-доки.
— Не понимаю, — размышлял вслух Барнаби, — почему она ничего не отменила, когда выяснилось, что ей куда-то нужно ехать?
— А плевать они на это хотели, богатеи, — рассудил Трой. — Неудобства других их не колышут.
Барнаби почувствовал, что здесь Трой в целом, возможно, и прав. Может быть, тут действительно все просто. С другой стороны, слышанное до сих пор о Симоне никак не вязалось с подобным бездумным высокомерием. Совсем напротив.
— Сейчас куда? Обратно в коттедж? — спросил Трой.
— Нет, Обри сообщил, что им понадобится еще пару часов, чтобы закончить осмотр. Мне бы хотелось побывать у Холлингсворта в конторе или на фабрике, как бы там ни называлось это его индустриальное предприятие. И выяснить, что стоит за скандалом с Греем Паттерсоном.
— Вам не кажется, шеф, что он у нас подозреваемый номер один? Холлингсворта ненавидит, нанес ему телесные повреждения. — Трой помедлил, прежде чем добавить: — Может, нам стоит заглянуть к нему, пока не удрал?
— Хотел бы — давно уж удрал, — брюзгливо парировал старший инспектор.
— Пожалуй.
— И пока нам известна лишь версия одной стороны. Мне бы хотелось знать другую, для сравнения.
Барнаби тяжело поднялся с испачканной деревянной скамьи. Оказалось, что она, как и противоположная, привинчена к основанию стола, так что инспектор не смог ее отодвинуть и был вынужден самым неуклюжим образом выбираться из этой ловушки. Прилипший к штанам кусок жвачки его настроения не улучшил.
Сев на место водителя, сержант первым делом открыл все окна.
— Сейчас поедем, и сразу станет прохладнее.
— Уф-ф! Хорошо бы.
Барнаби достал мобильник, выяснил номер «Пенстемона» и, дозвонившись, объяснил, что хочет заехать и поговорить с кем-нибудь об Алане Холлингсворте.
— Боюсь, в настоящий момент мистера Холлингсворта нет на месте, — ответил молодой, чуть визгливый голос и добавил проникновенно: — Он не очень хорошо себя чувствует.
Хотя полиция еще не делала официального заявления о трагедии в «Соловушках», Барнаби удивило, что никто из Фосетт-Грина не поспешил известить офис Холлингсворта. Стараясь проявить максимум деликатности, инспектор объяснил, насколько нехорошо себя чувствует Аллан Холлингсворт на самом деле. Последовала долгая пауза, вскрик и звук падения чего-то тяжелого на что-то мягкое.
Барнаби все еще не давал отбоя. До него донесся неясный гул голосов. Кто-то о чем-то вопрошал, кто-то захохотал истерически, и связь прервалась.
Оказалось, что компания Холлингсворта базируется в одной из обширных промышленных зон, какие с недавних пор стали возникать и расползаться на окраинах небольших провинциальных городов. Нужная им зона находилась в семи милях от Амершема.
Хотя полицейским удалось получить подробные объяснения, как найти фирму, и Трой все аккуратно записал, но вот уже третий раз они проезжали мимо магазина для домашних умельцев «Тексас хоумкеа» и торгующего напольными покрытиями заведения «Элайд капетс». До этого они застряли в тупике у склада строительных пиломатериалов. Шеф пока терпел молча, но барабанил по краю опущенного стекла и сверкал глазами.
Трой ехал с черепашьей скоростью, чуть не вплотную наклоняясь к ветровому стеклу и вертя головой по сторонам. Это вам не мебельный гигант Эм-эф-ай или еще одна мекка мастеров на все руки «Ду ит олл», чьи торговые комплексы мало того что отчетливо видимы благодаря гигантским размерам, но даже имеют собственные флаги с логотипами фирмы. Этот самый «Пенстемон» наверняка квартирует в каком-нибудь арендованном ангаре на задворках промзоны. Жар раскаленного ветрового стекла жег Трою лоб.
— Стоп!
— В чем дело, сэр?
— Указатель!
Трой, который и сам успел его заметить, бормоча себе под нос: «Да я никогда…», подъехал так близко, как только смог. Оказалось, «Пенстемон» они давно миновали. Старший инспектор тяжко вздохнул и забарабанил по стеклу еще досадливее. Трой развернулся, и минут через пять они подкатили к длинному низкому зданию. Оказалось, что логотип и тут имеется: лазоревый цветок на желтом фоне. Полуприспущенный фирменный флаг реял на мачте.
Зона приемной выглядела уныло-традиционной, скучной до зевоты. Мебель с каркасом из гнутых стальных трубок, аккуратные стопки технических журналов на низких столиках и масса искусственных растений в вазонах с имитацией грунта. На стенах, отделанных под дерюгу, ослепительно яркая компьютерная графика в матовых рамках из полированного алюминия.
Трой едва успел закрыть за собой стеклянную дверь, как перед ним возник молодой человек в светлом, стильно мятом льняном костюме.
— Полиция? — Он лишь мельком взглянул на их удостоверения. — Какой ужас, какой кошмар… Верити так и не оправилась, — сообщил он, как будто они знали, о ком речь. — Обычно она сидит на ресепшене. Я — Клайв Мерримен.
— Сожалею, что вынужден быть вестником несчастья. — Барнаби поспешил расстегнуть пиджак, чтобы насладиться прохладой от кондиционера. — Как думаете, могли бы мы переговорить с кем-то, кто замещает Алана Холлингсворта?
— Вам нужен наш бухгалтер Тед Бёрбейдж. Я предупредил его, что вы приедете.
Офис мистера Бёрбейджа располагался неподалеку. Как и все здесь, вообще говоря. Они миновали всего три помещения. В первом несколько человек сидели за компьютерами. Во втором, с именем Алана Холлингсворта, отпечатанном на табличке золочеными буквами, стояла пара-тройка мониторов. Надпись на двери третьего гласила: «loos.mail@femail».
— Полиция Каустона? — Мистер Бёрбейдж, мужчина не то чтобы загорелый, а словно бы облитой карамелью, удостоверение Барнаби изучил весьма придирчиво. — Что, черт возьми, происходит? Это имеет какое-то отношение к Алану?
— Совершенно верно, мистер Бёрбейдж.
— Извините. Присядьте, пожалуйста.
Они сели, и бухгалтер тут же спросил:
— Это много времени займет?
— Трудно сказать, сэр.
— Тогда организуй нам чай, Клайв. — Тут он вопросительно взглянул на посетителей через стол: — Или, может, чего-нибудь холодненького? У нас свой автомат с «колой».
— Это как раз то, что требуется. Спасибо большое.
После того как было доставлено холодное питье и Клайв получил инструкцию не звать мистера Бёрбейджа пока к телефону, бухгалтер поднялся со стула и встал лицом к полицейским. В этом его движении угадывалось нечто оборонительное. Читалось оно и в том, как он подался вперед, упершись кончиками пальцев в край стола. Сейчас он напоминал вратаря, готовящегося отразить неожиданный удар левого нападающего.
— Итак… — Тяжкий вздох. — Найден мертвым… Это все, чего мы добились от Верити. Естественно, после того, как привели ее в чувство.
— Тело мистера Холлингсворта было обнаружено вчера поздним утром, но мы полагаем, что он умер в понедельник, ближе к ночи.
— Боже правый…
— Передозировка.
— Самоубийство? — Он выдохнул это со стоном и обхватил голову руками, умерив тем самым блеск словно бы полированной лысины. — Значит, страховку не выплатят. Господи, вот мы влипли!
— Предварительное расследование еще в самом начале, за ним последует судебное разбирательство. Я бы на вашем месте не торопился с выводами до вердикта коронера.
— Вы поймите, у нас в штате довольно много сотрудников, — торопливо заговорил Бёрбейдж. — Это живые люди, и у всех ипотека, семьи, иждивенцы. Что со всеми нами станет, если бизнес придется сворачивать?
Особой скорби по поводу безвременной кончины нанимателя не выказал никто, с кем позднее полицейские беседовали в «Пенстемоне». Нельзя сказать, что Алана Холлингсворта здесь терпеть не могли, но и особо теплых чувств, похоже, он у своих служащих не вызывал.
Теперь же, секундой позже, мистер Бёрбейдж, до которого дошла суть слов Барнаби о вердикте коронера, забросал инспектора вопросами. Потребовалось время, чтобы вернуть разговор в нужное полицейским русло.
— Как я понимаю, мистер Холлингсворт поддерживал связь с офисом, когда его здесь не бывало?
— Разумеется.
— Он назвал причину своего отсутствия?
— Летняя простуда.
— Часто с ним такое случалось?
— Никогда. Пока я здесь работаю — ни разу.
— Вы сами с ним разговаривали?
— Естественно. Нам много чего требовалось обсудить. В связи с возникающими проблемами.
— Денежными?
Светлые холодные глаза Бёрбейджа стали непроницаемыми:
— На эту тему я говорить не готов.
— Какой у него был голос?
— Ужасный. К тому же он был очень… взвинчен. Когда я сразу не понимал, чего он хочет, принимался на меня орать, чего никогда раньше себе не позволял. Обычно он был исключительно вежлив.
— Не случилось ли чего неожиданного в тот день, когда он в последний раз был в офисе?
— Нет. Разве что он ушел раньше обычного. Где-то в пять пятнадцать.
— Назвал причину?
— Возможно, это было как-то связано со звонком. Верити сказала, что ему звонила жена.
— Ясно. У вас, как я вижу, довольно небольшая фирма, — заметил старший инспектор, оглядываясь. — Или это просто один из филиалов?
— Нет, WYSIWYG, — ответил бухгалтер и, заметив на лице Барнаби полное недоумение, пояснил: — Это такой компьютерный термин. Проще говоря, мы владеем лишь тем, что вы видите. Но если подробнее… — Тед Бёрбейдж заколебался. Барнаби понял, что желание быть полезным борется в нем с привычкой финансиста по возможности держать язык за зубами. — Фирма у нас действительно небольшая, но очень надежная. Сейчас компьютерный бизнес на подъеме. Не все же могут подняться до уровня Билла Гейтса, но когда большие мальчики преуспевают, то и маленьким перепадают крохи с их стола. — Это был замечательный пример того, как, говоря пространно, можно не сообщить ровно ничего.
Старший инспектор кивнул, о Билле Гейтсе слышал даже он.
Трой покивал тоже, хотя Бёрбейдж этого заметить не мог. Сержант устроился в глубоком кожаном кресле чуть позади и левее бухгалтера. Эту позицию он выбрал вполне сознательно. Хотя фиксировать показания Трой умел быстро и точно (частенько он исписывал по несколько страниц, как будто и не глядя в блокнот), он знал, что, увидев, как его слова заносят на бумагу, человек начинает нервничать, и ручеек его речи мелеет, а иногда и вовсе пересыхает. Поэтому сержант всегда по возможности старался изображать невидимку.
Между тем шеф его спросил, насколько хорошо мистер Бёрбейдж знал покойного начальника.
— Трудный вопрос. Я знал его очень мало, но вот отчего — сказать не могу. Потому ли, что он был скрытным по натуре, или оттого, что скрывать было, собственно, нечего? Он все время говорил только о работе, но все мужчины такие. А компьютерщики хуже всех прочих. Мне всегда было жалко его жену.
— Вы когда-нибудь с ней встречались?
— Нет. Она сюда не наведывалась, а Алан ни с кем не поддерживал дружеских отношений. По крайней мере — здесь.
— Тогда вы, похоже, не знаете, что несколько дней назад жена от него ушла.
— Ушла? Нет, понятия не имел.
— Он когда-нибудь давал понять…
— Послушайте, вам лучше всего обратиться с расспросами об Алане к… — Он вдруг осекся и устремил встревоженный взгляд в широкое, без переплетов окно на сверкающую под лучами солнца фризовую панель здания через дорогу.
Барнаби не мог бы даже мечтать о таком удачном повороте беседы.
— С Греем Паттерсоном мы поговорим позднее, мистер Бёрбейдж.
— Простите? — Бухгалтер нахмурился, будто припоминая, где слышал это имя.
Барнаби не стал ему помогать.
— A-а, Грей, ну, разумеется, да. Он, возможно, знает об этом больше.
— А вы, возможно, могли бы просветить меня относительно подоплеки разлада между этими двумя людьми.
— Ах, вы про это… — Долгая пауза. — Боюсь, это слишком специфично для восприятия, все эти технические детали… Мистер Бёрбейдж заговорил с сухой, уклончивой краткостью, явно сожалея о том, что проболтался.
Теперь, понял Барнаби, из разговора будут исключены все слухи, личные оценки и соображения об обоих обсуждаемых коллегах. Неважно. Если повезет, кучу дополнительной информации можно будет подсобрать за стенами этого кабинета, у рядовых сотрудников. Сохраняя на лице выжидательно-заинтересованное выражение, Барнаби попытался поймать уклончивый взгляд Бёрбейджа. Что-что, а это старший инспектор умел.
— Это как-то связано с новым языком программирования, — произнес мистер Бёрбейдж нехотя, как будто выдавая некий позорный секрет. — Языком, пригодным для написания прикладных программ, которые можно запустить на любом компьютере и закачивать в него что угодно непосредственно из интернета.
— Понял, — солгал старший инспектор. — Они что, вместе создали ваш «Пенстемон» — Холлингсворт и Паттерсон?
— Не уверен. Но Грей точно в этом участвовал с самого начала.
— В каких они были отношениях?
— О чем вы?
— Они дружили?
— Понятия не имею.
— Бросьте, мистер Бёрбейдж. — Барнаби позволил себе изобразить вспышку раздражения. — Вас здесь полдюжины, офис невелик, работаете буквально в тесном контакте. Не может такого быть…
— Насколько я знаю, их связывал только общий бизнес.
— Тогда как возник скандал?
— Вам лучше спросить Паттерсона.
— Конфликт подразумевает участие двух сторон. Холлингсворта мне уже не выслушать.
— Что правда, то правда. — Профессиональная привычка сводить баланс, поддерживать равновесие подтолкнула его продолжить: — Как я уже объяснил, они налаживали эту новую микросистему. Уже около года. И вот достигли стадии, когда, по мнению Грея, ее можно было выставить на рынок. Алан считал, что пакет нужно доработать до более высокой версии, и тогда появится шанс прорваться с ним в высшую лигу. «На мировой уровень», как он выражался. Грей уперся и, естественно, спрашивал, в каком направлении Алан собирается вести работу дальше. Алан избегал прямого ответа, говорил, что нужно время, чтобы доделать все окончательно. Так тянулось примерно месяц.
— А если конкретнее?
— До начала марта, я полагаю. Так или иначе, Грей снова стал наседать. Вы должны понимать, инспектор, что в мире бизнеса все решает конкуренция. Когда каждый отчаянно ищет способ хоть в чем-то обойти других, время имеет решающее значение. Счет идет на дни, а иногда — на часы. Хотя Грей и доверял партнеру, поскольку прежде не имел оснований ему не верить, уклончивость Алана стала беспокоить его все больше и больше. Он решил получить доступ к файлу. Вы понимаете, о чем идет речь, инспектор?
— Смутно, — признался Барнаби. Он знал лишь, что это не имеет никакого отношения к железным файловым шкафам для хранения папок с документами, без которых не обходится ни один офис.
— Но найти файл не удалось. Грей дважды пытался, а затем стал искать резервные копии, и тоже безрезультатно. Гибкие диски с ними исчезли. Алан разыграл полное недоумение. Вроде бы забеспокоился, но далеко не так, как Грей, который был в полном смятении. Как-никак речь шла о месяцах тяжелой, творческой работы всей команды. Возможно, плоды ее не были грандиозным прорывом — новое в нашей сфере всегда вырастает из старого, — но, как им представлялось, мы вырвались далеко вперед в этой гонке.
Последовал период взаимных обвинений, но ничего так и не разрешилось. Затем на какое-то время все вроде бы стихло. Мы думали, Грей смирился с тем, что «Целандайн», как именовался наш проект, просто случайно стерли из-за чьей-то злосчастной небрежности. Но мы заблуждались. Вялая реакция Алана на ее исчезновение укрепила подозрения Грея. Под каким-то предлогом он заполучил ключи от «Соловушек» и снял с них копии. И вот однажды днем, когда было точно известно, что миссис Холлингсворт отлучится из дому, он проник в коттедж, залез в личный компьютер Алана и обнаружил, что «Целандайн» продана некоей компании «Пателлус» за двести тысяч фунтов.
Барнаби прикинулся, что удивлен, — это не потребовало больших усилий:
— А что, этот «Пателлус» из числа «больших мальчиков», о которых вы упоминали?
— Ну, может, он не такой большой, как «Лотус» или «Новелл», но все идет к тому. Грей прямо из коттеджа прикатил сюда, ворвался к Алану, запер дверь и стал его метелить. Это было ужасно, такой грохот… — Мистера Бёрбейджа передернуло от омерзения. — Я вызвал полицию, другого выхода не было. Думал, они друг дружку там поубивают. Грей был осужден условно, как вам наверняка уже известно.
— Естественно. Но ведь он не отступился?
— Нет, конечно. Он подал на нас в суд за потерю заработка. Хотя… — Бухгалтер внезапно умолк с удрученным видом. Очевидно, за рассказом он как-то успел позабыть, что владельца «Пенстемона» уже нет в живых. — Что будет теперь, даже не знаю.
— Как я понимаю, формально компанию все еще можно притянуть к суду?
— Собственно, Алан и был ею. «Пенстемон» не открытая публичная компания с ограниченной ответственностью. Акционеров нет. И должен вам сказать, нам неоткуда взять эти двести тысяч, не говоря уж о судебных издержках. Это я вам сообщил строго конфиденциально, — торопливо добавил Бёрбейдж.
— Можно ли сделать вывод, что смерть Холлингсворта была крайне невыгодна Паттерсону?
— Пожалуй, так.
— Имеете ли вы представление о том, каков был вклад каждого из этих двоих в «Целандайн»?
— Нет, пожалуй. Сомневаюсь, что и сами они это в точности знали. Подобным вещам очень трудно дать количественную оценку.
— А о том, почему Холлингсворту вдруг понадобилась такая куча денег?
— Без понятия.
— Вам что-нибудь говорит фамилия Блейкли?
— Фредди Блейкли? Это наш менеджер из Национального Вестминстерского банка.
— Спасибо. И вот я думаю, не знаете ли вы, случайно, имени поверенного, ведущего дела семьи?
— Джилл Гэмбл из конторы «Феншоу и Клей». Они также защищают интересы «Пенстемона».
— И последний вопрос. Необходимо известить семью Холлингсворта о его смерти. И в отсутствие жены, ближайшей его родственницы, кого, как вы думаете, следует осведомить о его кончине?
— У него есть брат в Шотландии. Алан как-то сказал, что это чрезвычайно набожный, высоконравственный человек, опора местной религиозной общины. Не уверен, но, может, он принял сан священника. — Тут мистер Бёрбейдж позволил себе улыбку холодного удовлетворения. — Они не были близки.
— Что ж, еще раз благодарю вас, мистер Бёрбейдж. — Барнаби поднялся, и бухгалтер со вздохом облегчения тоже встал.
— Могу я теперь перекинуться парой слов с вашим персоналом?
Возражений не последовало. Более того, Бёрбейдж лично проводил старшего инспектора к сотрудникам и во время опроса стоял рядом, словно услужливый переводчик. Не дожидаясь просьб, бухгалтер сам вручил Барнаби ключи от кабинета Алана и подождал, пока его отопрут. Когда он затем распрощался с полицейскими и отбыл восвояси, вид у него был не слишком счастливый.
