Суббота, 28 декабря 1996 года
Барбара пристально смотрела в окно, не видя там ничего, кроме темноты. Свет в комнате она погасила и поэтому не могла видеть свое отражение. Только когда наконец встала и вплотную подошла к окну, увидела пелену снега, который ярко блестел, освещаемый светом, падавшим из всех комнат. Оказывается, за это время снегопад прекратился, и стояла мирная и тихая ночь.
Но ведь еще вовсе не ночь, поправила себя Барбара и посмотрела на часы. Всего лишь без четверти семь. Время ужина. О господи! Только не думать о еде!
Барбара была шокирована и сбита с толку. Ее словно ударили молотком, когда она прочла о смерти Виктории — о ее казни, как она подумала в первый момент, поскольку для нее это выглядело как описание экзекуции.
Обо всем, что происходило потом, она прочитала по диагонали: как Фрэнсис с Лорой протащили труп через двор к гаражу и потом тряпками с водой смыли кровавый след. Как потом наконец вернулся Петер и с неподдельным ужасом выслушал, что произошло. Он помог обеим женщинам закопать тело Виктории в Уайтасайд-Мур, где-то недалеко от Старых шахт. Стояла светлая теплая ночь, и они обошлись без фонарей. Чтобы отвезти тело в машине, его пришлось завернуть в одеяло.
Тогда, в 1943 году, все можно было проделать запросто, по-дилетантски. Сегодня, подумала Барбара, проводилось бы целое расследование, если б кто-то бесследно исчез. И, конечно, в машине обнаружили бы какие-нибудь волокна и волосы, да и в гараже, где тело лежало целый вечер, — тоже. Но в то время не существовало никаких современных методов в обеспечении сохранности следов. И, кроме того, не проводилось абсолютно никакого расследования. Как там сказала Синтия? «У нас в конечном счете было много других забот. Например, война… И в один прекрасный момент эту историю забыли».
Прошло всего несколько часов с тех пор, как Барбара разговаривала об этом с Синтией. Но теперь она знала тайну, в существование которой едва могла поверить.
Виктория никуда не уехала. Она была убита. Апрельским вечером 1943 года, здесь, в этом доме, в этом оторванном от мира месте, в котором человек мог быть застрелен, и при этом никто этого не заметил.
Они сожгли массу белья и платьев Виктории, поскольку в ту же ночь выработали совместную версию о том, что Виктория собралась и уехала, взяв с собой чемодан с самым необходимым. В тот день, когда родился сын Джона… Каждому было известно, как страдала Виктория от своей бездетности.
О преступлении знали лишь три человека.
— Фрэнсис, Лора и Петер, — бормотала Барбара в темноту. — Петер неделю спустя уехал в Германию. И больше они о нем никогда ничего не слышали.
«Ни одной открытки, ни одного телефонного звонка, ничего, — написала Фрэнсис. — Многое говорило о том, что он не добрался до дома живым».
Фрэнсис и сама ушла из жизни. Она излила свою душу — и после этого умерла. Барбара вспомнила последние фразы из ее воспоминаний:
«Я часто думаю о Виктории, которая лежит там, в болоте. Всегда, когда приходит весна, когда все вокруг становится желтым от великолепных нарциссов, когда луга заполняются молодыми овцами, я спрашиваю себя, было ли это необходимо. Возможно, существовал и другой путь. Тогда я решила, что Викторию невозможно остановить по-другому. Но, может быть, где-то в глубине души я и не хотела думать иначе.
Петер забыл здесь книгу, которую ему подарила Виктория в тот рождественский вечер 1942 года. Он поблагодарил ее тогда за посвящение, которое она написала ему на первой странице. Теперь я его прочитала. Это были строки из стихов Джорджа Огастеса Мура:
В сердце каждого человека есть озеро…
И он слушает его монотонный шепот,
С каждым годом все внимательнее,
Пока, наконец, силы не покинут его.
Загадочная Виктория! Если это стихотворение было ей так близко, что она написала его мужчине, так много значившему для нее — значившему, собственно говоря, спасение от внутреннего одиночества, — выходит, было в ней что-то, о чем я ничего не знала.
Но разве нет этого в каждом человеке? Чего-то, о чем никто не знает и что, может быть, проявляется только в тот момент, когда обнажается его суть… В минуты великой печали. Отчаяния. Тоски. Или в минуты любви.
Я пытаюсь думать о моей сестре с любовью. Иногда мне это удается».
Была еще одна свидетельница преступления. Лора. Боязливая, старая, робкая Лора.
Не свидетельница, поправила себя Барбара. Ее могли бы даже обвинить в соучастии. Она помогала захоранивать труп и заметать следы. С другой стороны, ей было тогда шестнадцать лет, она была еще психически неустойчивой…
В голове Барбара уже начала составлять заявление в полицию, но потом бросила. Об этом не может быть и речи. Лора не может быть предана суду. По прошествии пятидесяти лет это было бы абсурдным решением. Эта престарелая, простодушная женщина — и… убийство!
По крайней мере, Фрэнсис щедро с ней расплатилась, передав ей в наследство все свое состояние. Хотя, с другой стороны, кому еще она могла это завещать?
Барбара отвернулась от окна и снова включила свет. Ей вдруг стало тревожно на душе, и ее это разозлило. Только потому, что она теперь знала, что более полувека тому назад в этом доме была застрелена женщина — и то почти в целях самообороны… Впрочем, она могла себе представить, как нахмурились бы судья и прокурор, если б она представила этот случай как самооборону. С точки зрения уголовного права такое очень сомнительно. Барбара рассмеялась — и тут же испугалась истеричности своего смеха.
Ральф, подумала она.
Ей не хотелось оставаться одной в этом большом доме, отрезанном от внешнего мира, в этом полном уединении. Барбара опустилась на колени перед камином, собрала разбросанные вокруг листы и аккуратно сложила их в стопку.
«Ну, и чего ты боишься? — насмешливо спрашивала она себя. — Что дух Виктории встанет из болота и явится сюда, чтобы немного побродить в виде призрака?»
Встав, Барбара вышла из комнаты, чтобы пройти в кухню. Идя по коридору, она почувствовала озноб, от которого все волоски на ее теле выпрямились. Причиной был ледяной воздух, проникавший через щели старой входной двери. Откуда еще он мог попадать в помещение?
Она повернула голову. Там, внизу, у лестницы стояла Фрэнсис. Здесь, впереди, прямо перед открытой дверью — Виктория. Наверху — она подняла голову — перегнулась через перила бледная от страха Лора.
— Прошло больше пятидесяти трех лет, — произнесла Барбара вслух.
Она пошла в кухню и поставила воду для чая. Потом подумала, что чай — это последнее, что ей сейчас нужно, и выключила плиту. Взяла с полки бутылку бренди и сделала большой глоток. Потом второй. Алкоголь обжег, как огнем, ее голодный желудок. Пару секунд Барбара думала, что ей станет плохо, но это ощущение быстро прошло, и она почувствовала легкое, приятное головокружение.
Когда затрещал телефон, от испуга Барбара чуть не выронила бутылку из рук. Ее руки дрожали.
— Боже мой! — воскликнула она раздраженно. — Ты настоящая трусиха, Барбара. Это наверняка Ральф!
Она поспешила в гостиную, все еще держа в руках бутылку бренди.
— Да? — сказала в трубку, затаив дыхание. — Ральф?
— Это Марджори Селли, — ответил сдержанный голос. — Я — сестра Лоры Селли.
«О, конечно, вы — Марджори», — чуть было не сказала Барбара, но тут же вспомнила, что в принципе ничего не может знать об этой женщине.
— Да, мисс Селли?
— А вы, наверное, арендуете ее дом? Я звоню, потому что беспокоюсь за сестру.
— А разве она не у вас?
— Она уехала сегодня в первой половине дня. Ей захотелось вернуться домой.
— Но мы сняли дом еще на следующую неделю…
— Я знаю. Но Лора из-за чего-то ужасно нервничает.
— Из-за снега? В доме ничего не вышло из строя, — заверила ее Барбара. — Здесь всё в порядке.
«Кроме того обстоятельства, что мой муж заплутал непонятно где и не подает никаких признаков жизни», — добавила она мысленно.
— Знаете, просто моя сестра совершенно не может находиться вдали от дома, — сказала Марджори, и в ее голосе слышались непонимание и осуждение. — Каждый раз, сдавая Уэстхилл, она приезжает сюда и сидит здесь как сыч. Но на сей раз… она очень нервничала, даже по своим меркам. Наверняка это было связано и со снегом тоже.
— Ей будет сложно добраться сюда, — сказала Барбара, — снега выпало действительно невероятно много. Мы полностью отрезаны от внешнего мира — хотя я, правда, все-таки чувствую себя лучше после того, как включили телефон и отопление.
— Ужасная старая коробка, — проворчала Марджори Селли, хотя к отключению электроэнергии возраст дома не имел никакого отношения. — Я всякий раз спрашиваю себя, почему Лора так к нему привязана.
— Уэстхилл — это все, что у нее есть, — сказала Барбара.
Марджори фыркнула.
— Я вас умоляю! Дом… Ферма… В этой ужасной местности… Это уединение… Сейчас я очень рада, что в свое время сбежала оттуда.
— Вы тоже здесь когда-то жили? — хладнокровно спросила Барбара.
— Это было очень давно. Еще ребенком, во время войны. Но вскоре я вернулась домой, в Лондон. Конечно, то, что меня там ждало, раем назвать трудно, но в любом случае это было лучше, чем Уэстхилл…
Марджори, казалось, готова была продолжать разговор, но ей, очевидно, вдруг пришло в голову, что на другом конце провода находится совершенно чужой человек, а она изливает ему свою душу…
— Ну да ладно, — сказала Марджори, — в любом случае Лоре скоро придется поставить точку на Уэстхилле.
— Правда? Почему?
— Содержание дома стоит немалых денег, как она говорит. Я, правда, не совсем понимаю, почему это является такой проблемой. Крыша у нее над головой все равно не обрушится. Для чего все эти технические сложности? Для кого? В конце концов, у нее нет детей. В итоге все это получат Ли…
— Это самая богатая семья здесь, да?
— Ну да. Но теперь это уже не совсем так. Раньше они действительно были «господами» в этой местности — так их называли. У них огромный дом, и им принадлежит практически вся земля и весь Дейл-Ли. Ферма Уэстхилл всегда была для Ли бельмом на глазу, потому что она по сути дела разрывала их земли, то есть располагалась точно посередине. Но постепенно они у Лоры почти всё выманили.
Барбара вспомнила о договорах купли-продажи.
— Но ведь ваша сестра должна была получить за это большие деньги, — сказала она, — раз уступила Ли столько земли.
— Это меня тогда тоже очень удивило! — ответила Марджори неожиданно оживленно. — Помнится, я говорила ей: «Лора, у тебя теперь, наконец, должно появиться достаточно денег. Ведь ты продала Фернану Ли огромные площади великолепных пастбищ!» Вы знаете, иногда мне кажется, что она просто жалуется, потому что у нее такая натура. С другой стороны, похоже, Лора действительно пришла к выводу, что дом придется продавать. Если только она меня не обманывает.
— Это стало бы для нее трагедией.
— Для Лоры все и всегда является трагедией! Послушайте, — Марджори резко изменила тон с доверительной болтовни на прохладную деловитость, — звонок стоит довольно дорого, и мне пора заканчивать. Так что, как я уже сказала, Лора отправилась домой. Если она, вопреки ожиданиям, действительно пробьется через снежную пустыню в Уэстхилл, пусть позвонит мне. Чтобы я знала, что она приехала. — И она положила трубку.
Барбара, задумавшись, пошла в столовую. Все это казалось ей какой-то мистикой. Очевидно, Лора не сказала своей сестре, что продала свою землю Фернану Ли по бросовой цене. Если она действительно утаила свои доходы от налоговых органов (это Лора-то?), ее можно было понять; никто не станет разглашать такое. Но тогда у нее должна остаться фактически полученная сумма. Тогда почему она говорила Марджори, что ей придется продавать Уэстхилл?
И зачем Лора сейчас отправилась в Дейл-Ли? Это было настоящим безумием. Не говоря уже о том, что она нарушит арендное соглашение, если неожиданно появится здесь, старушка должна понимать, что ей вряд ли удастся при таких снежных заносах добраться до фермы. Что заставляло ее так нервничать, так беспокоиться, что она, несмотря ни на что, отправилась домой? Неужели всего лишь опасение, что снег может явиться причиной каких-то неполадок в доме?
Нет. Барбара покачала головой. Безусловно, Лора, травмированная, вечно маленькая девочка в обличье старой женщины, фанатично привязанная к Уэстхиллу, беспокоилась за то, что там могло что-то случиться; но при всей своей оторванности от реальной жизни она вряд ли могла предположить, что снежная буря, какой бы сильной ни была, сровняет ее дом с землей. К тому же она разговаривала по телефону с Барбарой и с Ральфом, и они не сообщили ей никаких тревожных вестей.
Ее взгляд упал на стопку листов перед камином. Исписанные убористым почерком страницы: хроника одной жизни, хроника одного убийства. Барбара спрашивала себя, знала ли Лора, что Фрэнсис оставила эти воспоминания. Она едва могла представить, что Лора при таких обстоятельствах не сожгла бы их — по меньшей мере, финальную часть.
Убийство Виктории угнетало ее. Лора, разумеется, ни в малейшей степени не была сведуща в юриспруденции; вероятно, она не имела никакого представления о том, что ей больше не могут предъявить обвинение в этом преступлении. Возможно, она также думала о том, что у нее как минимум отберут дом, если история вскроется. Лора почти на все реагировала истерически, и Барбаре казалось невероятным, чтобы в данном случае она проявила хладнокровие.
«Лора не знает, что эти воспоминания существуют, — сказала себе Барбара. — Или…»
Она вспомнила, как случайным образом обнаружила рукопись. В пустом пространстве под половицами в сарае. На том месте, на которое обычно не наступают.
Ей в голову пришла другая мысль: Лора знает о воспоминаниях, но не может понять, где они спрятаны. Этим объяснялась бы ее болезненная нервозность. Марджори сказала, что всякий раз, сдавая Уэстхилл и приезжая к ней, Лора имела жалкий вид.
И это было бы неудивительно. Она словно сидела на раскаленных углях. Подумать только: где-то в доме спрятаны воспоминания, в которых, наряду со многими другими тайнами, упоминается и ее соучастие в сокрытии преступления! Она должна была испытывать ужасные муки от страха, что один из гостей может что-то найти.
А на сей раз все складывалось особенно неблагоприятно, подумала Барбара. Снежная буря! Лора знает, что мы полностью привязаны к дому. И, следовательно, у нас появилось больше времени и возможностей покопаться в нем и сунуть свои носы в такие вещи, которые нас не касаются, — что мы, собственно, и сделали.
У Барбары возникло неприятное чувство при мысли, что Лора может совершенно неожиданно появиться в доме. И она спрашивала себя, удастся ли ей держать себя непринужденно.
«Я не буду вмешиваться, — решила она. — Я ничего не знаю. Я опять положу рукопись на прежнее место и все забуду. Это убийство произошло более полувека назад и больше не имеет никакого значения».
Чем дольше Барбара смотрела на рукопись, тем более необходимым ей казалось поскорее вернуть ее на место. Эта история не должна попасть в третьи руки. Пока что она может отнести рукопись наверх и спрятать ее под свитера в своем платяном шкафу, а на следующий день положить на прежнее место в сарае. Или лучше сделать это прямо сейчас? Если Лора — хотя это почти невероятно — приедет ночью, на следующий день у нее уже не будет такой возможности. Она должна…
Ее размышления прервал какой-то звук. Сердце Барбары замерло. Звук доносился со стороны входной двери. Кто-то сначала постучал в нее, а потом дверь открылась. Барбара вспомнила, что не заперла ее. Теперь она услышала, как кто-то вытирал ноги.
«Лора!» — мелькнула мысль.
Но потом она поняла, что это не могла быть Лора. Прошло слишком мало времени. К тому же погода этому явно не способствовала.
— Ральф! — крикнула Барбара и побежала в прихожую.
Перед ней стоял Фернан Ли.
Его щеки раскраснелись от мороза. Он, казалось, выдохся и тяжело дышал. На нем были шапка, шарф, анорак и перчатки. На ногах — лыжные ботинки, все в снегу, несмотря на то что он отряхнул их. Маленькие комочки снега падали на пол и таяли на плитке.
— Извините, что устроил вам здесь потоп, — сказал Фернан, — но там просто-таки снежная пустыня.
Барбара пристально смотрела на него, все еще испытывая испуг и не в силах вымолвить ни слова.
— Я не должен был так вламываться к вам, — сказал Ли и начал раздеваться. Он снял шапку и откинул назад темные волосы. — Но дверь была открыта, и…
Фернан не закончил фразу, как будто этих нескольких слов было вполне достаточно, чтобы объяснить его визит. Затем снял с плеч огромный рюкзак, который Барбара сначала даже не заметила, и, вздохнув с облегчением, поставил его на пол.
— Батюшки, какой же он тяжелый! — сказал он.
Барбара наконец вновь обрела дар речи.
— Откуда вы добирались сюда?
— Из дома, на лыжах. К счастью, ваш дом светится как рождественская елка, так что я мог сориентироваться еще издалека. Хотя потратил как минимум втрое больше времени по сравнению с тем, что мне потребовалось бы летом, если б я шел пешком.
— Почему?
— Почему мне потребовалось столько времени? Ну, это…
— Нет, я хотела сказать: почему вы решили добраться до нас в такую ужасную погоду?
Фернан кивнул на рюкзак.
— Помните нашу короткую встречу перед Рождеством в магазине Синтии? Я заметил тогда, что вы купили продуктов только чтобы накормить какого-нибудь воробья. Потом нас завалило снегом. Кроме того, я знаю старую добрую Лору Селли — она никогда не оставляет никаких запасов, если куда-то уезжает. И тогда я подумал, что вы и ваш муж наверняка уже основательно проголодались…
Барбара почувствовала, как у нее обмякли колени. Показав на рюкзак, она спросила сиплым голосом:
— Вы хотите сказать, что там внутри есть какая-то еда?
— Достаточно, чтобы досыта накормить футбольную команду, — ответил Фернан не без гордости.
Он повесил свой анорак на вешалку. Под ним был белый пуловер из толстой овечьей шерсти. Ли посмотрел на Барбару, протянул руку и дотронулся до ее подбородка.
— Что с вами случилось?
Барбара совсем забыла, что ее подбородок все еще сияет как радуга.
— Я упала, — объяснила она.
В его глазах мелькнуло сомнение, и она вспомнила, что именно так звучала расхожая отговорка его жены, когда та пыталась объяснить синяки и ссадины на своем лице.
— Это сделал не муж, — сказала она немного язвительно, — я действительно упала.
Фернан Ли рассмеялся.
— А разве я подозревал вашего мужа?.. Послушайте, Барбара, он не устроит вам выволочку, если я здесь у вас часок отдохну? Честно говоря, я без задних ног.
— Оставайтесь столько, сколько хотите. Ничего, если мы пойдем на кухню?..
Теперь, когда перспектива поесть была в осязаемой близости и Барбаре больше не нужно было, напрягая всю свою волю, отводить в сторону любую мысль о еде, голод обрушился на нее как снежная лавина. Желудок то и дело сводили судороги; сердце учащенно билось, вызывая неприятную вибрацию. Дрожащими от нетерпения пальцами Барбара распаковывала рюкзак, чувствуя себя человеком, перед которым неожиданно открылся рай. Никогда прежде она не испытывала такого сильного чувства, сводившегося к одной-единственной потребности — утолению голода. Она была готова целовать Фернану ноги.
На кухонном столе уже громоздились хлеб, масло, сыр и ветчина, яйца, мясная нарезка, несколько консервных банок с различными готовыми блюдами, большой кочан салата, помидоры, авокадо, орехи, фрукты и шоколадный пудинг. И под конец Барбара вынула еще две бутылки вина.
— Бог ты мой, — произнесла она трепетно.
Фернан, улыбаясь, смотрел на нее.
— Нам надо по-настоящему красиво накрыть стол, — сказал он. — Где здесь тарелки и приборы?
Барбара рассмеялась.
— Вы, наверное, подумали, что я готова вцепиться в еду зубами и когтями, правда?
— Примерно, — подтвердил он. Взял свечу с полки и, поставив ее на стол, спросил мимоходом: — А где, собственно говоря, ваш муж?
По какой-то причине Барбара сначала побоялась сказать ему, что она одна. Теперь пришлось сказать правду, и ей вдруг показались глупыми ее первоначальные предубеждения.
— Муж сегодня утром отправился в Дейл-Ли, — объяснила Барбара. — Он хотел купить продукты. Мы не могли даже представить, что… — Она сделала движение рукой, охватывавшее стол со всеми стоящими на нем великолепными яствами.
— Судя по погоде, — сказал Фернан, — он вряд ли вернется сегодня.
— Если б я только знала, что он вообще куда-то пришел!.. Я ничего о нем не знаю. Синтия Мур обещала сразу сообщить, если он у нее появится. Но до сих пор не было никаких звонков.
«Как странно иногда бывает в жизни, — подумала она. — Ральф плутает сейчас где-то в снегах, а я сижу здесь перед горой еды. Если б он только остался… Но кто мог такое предвидеть?»
— При таком снегопаде чрезвычайно тяжело держать направление, особенно для того, кто не знает этой местности, — объяснил Фернан. — Даже я по дороге сюда один раз сбился с пути, а живу здесь со дня моего рождения.
«7 апреля 1943 года», — автоматически подумала Барбара.
— Крайне маловероятно, что он доберется до Синтии, — продолжал Фернан. — Тогда он остановится где-то еще.
— Но в любом случае он бы мне позвонил.
— Барбара, здесь повсюду телефоны не работали несколько дней. И наверняка есть еще фермы, где связь не восстановлена до сих пор. Возможно, у него просто нет возможности позвонить.
— Надеюсь, что с ним ничего не произошло.
— Определенно нет. Здесь, конечно, богом забытая местность, но не до такой степени, чтобы он не нашел место, где мог бы переночевать.
— Я очень скверно чувствую себя оттого, что сижу здесь, в тепле, и ем.
— Не исключено, что он тоже сидит в тепле и ест, и его тоже мучают угрызения совести, поскольку он думает, что вам опять пришлось лечь спать голодной. Было бы разумнее, если б вы оба наслаждались тем, что имеете.
«Какой он приятный», — подумала Барбара. Она наблюдала, как Фернан своими быстрыми, ловкими руками накрывал на стол, складывал салфетки и раскладывал по тарелкам и салатникам принесенную еду. А напоследок откупорил одну из привезенных бутылок вина и зажег свечу на столе.
— Так, — сказал он, — а теперь угощайтесь!
Барбара не заставила себя просить дважды и сразу же нырнула в море удовольствия. Сначала она ела торопясь, жадно, словно боялась, что кто-то может в любой момент все это у нее отнять. Потом продолжила насыщаться медленнее, спокойнее, осмысленнее, прислушиваясь при этом к холодному ветру, завывавшему за окнами. Устремила свой взгляд на теплый свет толстой красной свечи, стоявшей перед ней. За все время она не произнесла ни единого слова.
Наконец, откинувшись назад, Барбара удовлетворенно сказала:
— Я не знала, что может быть так хорошо.
Фернан все это время наблюдал за ней.
— Мне нравится, как вы едите, — сказал он.
— Обычно я так не ем. Как правило, я не глотаю еду так жадно.
— Жаль. Мне как раз нравится, что вы едите с таким… с таким наслаждением и с такой жадностью.
Барбара бросила на него быстрый взгляд. Теперь, утолив голод, она опять могла ясно мыслить — конечно, не совсем ясно, потому что вино слегка ударило ей в голову.
Фернан Ли. Сын Джона Ли. Сын мужчины, от которого Фрэнсис Грей так и не смогла освободиться и который, в свою очередь, тоже так и не смог оставить Фрэнсис. Был ли Фернан похож на Джона? Ли-младший был высоким, примерно такого же роста, как Ральф, но более мощным и крепким. Черные волосы и темные глаза достались ему явно от Маргариты, его матери-француженки. Узкое лицо покрыто морщинами, что характерно для людей, которые в своей жизни много времени проводят на открытом воздухе. Он выглядел ни старше, ни моложе своих пятидесяти трех лет. Синтия сказала, что Фернан сильно пил; очевидно, сыграла роль наследственность по мужской линии. Барбара подумала о его жене. Ей было крайне неприятно представлять себе Фернана пьющим и способным поднять руку на женщину. Сидя здесь, он казался спокойным и сдержанным. Это было такой любезностью с его стороны — приехать сюда и привезти им еду…
«Нам надо по-настоящему красиво накрыть стол», — сказал он и сделал это. Барбаре бросилась в глаза ловкость его рук. Рук, которыми он в том сне…
Поспешно выпрямившись, она произнесла:
— Здесь довольно жарко, да?
— А по-моему, очень приятно — я постепенно оттаиваю… Хотите еще немного вина?
Барбара кивнула. Пока Фернан наливал ей вино, она встала, подошла к окну и, отодвинув штору, посмотрела наружу. Усилившийся ветер бушевал вокруг дома.
— Что за ночь! — сказала Барбара, содрогнувшись. — Но, по крайней мере, снег прекратился…
Хотя в кухне было тепло и уютно, Барбара буквально чувствовала ледяной холод на улице. Она понимала, что должна предложить Фернану остаться в Уэстхилле до утра.
Глупая ситуация…
Теперь, когда ее желудок насытился и она испытывала приятное чувство тяжести, воспоминание о голоде стало туманным. Еще час назад Барбара готова была расцеловать Фернана из чувства благодарности, но теперь вновь хотела остаться одна. Или чтобы Ральф был рядом…
«Чего ты, собственно говоря, боишься? — спрашивала она себя. — Или ты думаешь, что он неожиданно набросится на тебя?»
Ее внутренний голос говорил «нет», но Барбара совсем не хотела его слушать. Она знала, чего боится: себя самой.
— Мне кажется, вам не следует сегодня ехать домой, — сказала она деловым тоном, быстро обернувшись. — Можете переночевать здесь — и вернуться завтра утром.
Фернан кивнул.
— С удовольствием принимаю ваше предложение. Опять пробиваться три часа через снежную бурю — не слишком приятная перспектива.
— Тогда договорились. Хотите позвонить жене и предупредить ее?
— Она поймет. — Он тоже поднялся. — Знаете что? Устраивайтесь поудобнее перед телевизором, а я пока помою посуду.
— Об этом не может быть и речи. Сделаем все наоборот.
— Тогда давайте помоем посуду вместе.
— У меня есть идея получше, — сказала Барбара. — Оставим посуду и помоем ее завтра.
Они убрали продукты в холодильник, достали вторую бутылку вина и пошли в гостиную, где уселись перед телевизором и стали смотреть американскую комедию. Барбаре не удалось по-настоящему расслабиться, но благодаря вину ее нервозность ушла на задний план. Все это время она очень надеялась, что позвонит Ральф. Сейчас речь в первую очередь шла о том, чтобы ощутить его присутствие, услышать его голос, убедиться в том, что он есть. Но в течение всего вечера не произошло ровным счетом ничего.
В какой-то момент Фернан сказал:
— Я, пожалуй, пойду спать.
Барбара, сразу встав, сказала:
— Покажу вам вашу комнату и где можно найти постельное белье.
— Да, спасибо, — ответил он и последовал за ней вверх по лестнице.
Она открыла первую дверь с правой стороны. Это была небольшая комната, в которой также горел свет.
— К счастью, здесь достаточно спален, — сказала Барбара, нервно посмеиваясь, — и постельное белье я вам…
— Не знаю, что хорошего в том, что здесь так много спален, — тихо сказал Фернан и, взяв ее за плечо, повернул к себе.
— Это невозможно, — запротестовала она без всякого убеждения.
— Почему нет? — спросил он и поцеловал ее.
Позже Барбара подумала, что ее гормоны, должно быть, сошли с ума. Возможно, это было нормально после полуторагодового полового воздержания, хотя она никогда не воспринимала это как негативный фактор. Она была слишком занята, чтобы даже время от времени задумываться над тем, что ее телу, возможно, чего-то не хватает. Каким-то образом секс для нее всегда был связан с отсутствием дисциплины. Он ни к чему не приводил, а значит, без него можно было вполне обойтись и вместо этого поработать над завтрашней речью или проработать какое-нибудь дело.
Должно быть, что-то ускользнуло от ее внимания…
Барбара не помнила, как они разделись. Помнила только, что едва сдерживала свое нетерпение. Это было почти так же, как еще совсем недавно в кухне, когда она была готова вонзиться зубами в ветчину, рвать руками на куски мясную нарезку и запихивать все это себе в рот. Это была та же жадность, тот же голод. Образованная, выдержанная Барбара осталась где-то позади. Осталось лишь существо, которое не хотело больше ничего, кроме немедленного спасения.
Она шептала ему немецкие слова, забыв про английский, но Фернан, казалось, понимал ее. Они упали на постель, в которой он должен был провести эту ночь один, и предались любви на голом матраце, лежащем на пружинной кровати, потому что им не хватило терпения, чтобы постелить белье. В какой-то момент у Барбары в голове мелькнула мысль, что нужно спросить Фернана, закрыл ли он входную дверь, так как нельзя было полностью исключать вероятность того, что появится Ральф. Но тот был моментально отнесен к обстоятельствам, которые сейчас не играли никакой роли.
Еще никогда Барбара не испытывала ничего подобного. Она даже не представляла, что ее тело способно на подобные ощущения. Она не знала, как можно раствориться в желании и несколько секунд вообще не бояться умереть. Быть циничной и требовательной; сначала умолять, а потом наслаждаться тем, как умоляет ее он. Ей было все равно, как она выглядела, что он о ней думал, испачкали ли они постель. Она хотела мягкого и ласкового секса, она хотела жесткого и грубого секса, она хотела секса во всех его проявлениях. И главное — хотела, чтобы это никогда не кончалось…
В какой-то момент оба обессилели.
Они лежали рядом, с трудом переводя дыхание. Барбаре казалось, что у нее все болит; но это была боль, которой она наслаждалась, — означающая, что она еще жива. Ей казалось, что от ее бешеного сердцебиения дрожит кровать; лицо было мокрым от пота. В этот час Барбара потеряла контроль над собой, и произошло то, чего она больше всего опасалась.
Но, к ее удивлению, не случилось ничего плохого. Мир не рухнул, и она тоже. Напротив, на нее словно накатила жизнетворная волна; словно природа вернула то, что до этого забрала у нее, — и это было неповторимое чувство! Она снова стала частью жизни. Она плыла по течению, а не против него. Было ощущение, будто закончился долгий изнурительный бой. Наступило такое облегчение, что Барбара тихонько застонала.
Фернан, не разобравшись, что происходит в ней, почти умоляюще произнес:
— Только не сейчас. Подожди немного!
Барбара теснее прильнула к нему, прижавшись спиной к его груди; его рука обнимала ее горячо и крепко.
— Не беспокойся, — прошептала она, — я и сама в нокауте!
Он тихо засмеялся.
— Ничего удивительного. Я еще никогда не встречал такой женщины, как ты. Ты — просто фейерверк, тебе это известно?
— А я всегда думала, что фригидна…
— Бог мой! — Он, кажется, был действительно ошеломлен. — Кто тебе это внушил?
— Никто. Просто я так думала.
— В таком случае, если ты фригидна, то пусть тогда весь мир кишит фригидными женщинами!.. Ты никогда не слышала о том, что если женщина не получает удовольствия от секса, то в этом виноват мужчина?
«Для мачо из сельского Йоркшира он на удивление осведомлен», — подумала Барбара.
— В моем случае все не так просто, — сказала она задумчиво.
Его рука нежно играла с ее ухом.
— Расскажи мне о себе. Я ведь ничего не знаю. Кто ты, Барбара?
— Да рассказывать-то особо нечего…
Барбара рассказала ему этой ночью то, что больше никому не рассказывала: что она была когда-то толстой и некрасивой, что ни один юноша на нее не смотрел. Фернан, все еще обнимая ее за плечи, молча слушал. Барбара чувствовала затылком его дыхание, а спиной — удары его сердца. Один раз она начала плакать, но Фернан не мешал ее слезам и дал ей возможность поплакать.
Она никому так не изливала душу, даже Ральфу. До него или в кругу друзей в разговорах о подростковом времени иногда говорила: «Тогда я была пышкой, с которой никто не хотел танцевать!» Но при этом смеялась — и в лицах других видела, что они считают ее слова кокетством и преувеличением, так как у стройной Барбары, красивой, элегантной, успешной, желанной Барбары в действительности не могло быть никаких проблем.
Если одна из подруг восклицала: «Ты была пухленькой и невзрачной? Я тебе не верю!», Барбара ужасно радовалась, так как именно эту реакцию она и рассчитывала вызвать. Но в глубине души оставалась холодной и одинокой, потому что никто не видел в ней травмированного ребенка и никто ее не утешал.
Она рассказала Фернану и о самоубийстве своего доверителя — и при этом опять расплакалась, и Фернан был вынужден наконец встать с постели и заняться поисками бумажного носового платка, чтобы она могла высморкаться.
— Ты наверняка такого не ожидал, — сказала Барбара. — Женщина, которая лежит в твоих объятиях и ревет…
— Я бы не просил тебя рассказать о себе, если б меня интересовала только твоя внешняя сторона, — возразил он. — Ты можешь говорить столько, сколько хочешь. Ты можешь плакать столько, сколько хочешь.
И у нее сразу возникло какое-то приятное чувство удовлетворения и расслабленности.
— Кажется, я сейчас усну, — пробормотала она.
