Барбара читала и читала, пытаясь таким способом избавиться от страха. Но в последние полчаса у нее ничего не получалось. Подавить страх больше не удавалось. Барбара отправилась наверх; сердцебиение у нее было учащенное, ладони повлажнели. С какого-то момента Барбара больше не могла сконцентрироваться. Она в который раз подняла глаза — и почувствовала тошноту, увидев за окном снежные хлопья. Шел снег, и довольно сильный, почти такой же, как на Рождество.

Барбара отложила оставшиеся страницы в сторону. До сегодняшнего вечера она закончит чтение. Была уже половина четвертого; смеркалось. Еще полчаса, и придется включить свет.

Она подошла к телефону и набрала номер Синтии, хотя знала, что та не сможет сообщить ничего нового, иначе позвонила бы сама. Но Барбаре требовались утешение и человеческий голос.

Прошло некоторое время, прежде чем Синтия ответила.

— О, Барбара, это вы? — сказала она. — Извините, что заставила вас ждать. Я была в подвале.

— Ничего страшного. Синтия, извините, что надоедаю вам, но я очень беспокоюсь за своего мужа. Он уже давно должен был бы куда-то приехать.

Голос Синтии звучал оптимистично. «Или она старается придать ему оптимизм?» — недоверчиво спрашивала себя Барбара.

— Он наверняка остановился в какой-нибудь деревне. И, возможно, не везде еще восстановлена телефонная связь. Такое может быть.

— Да, но… я не считаю это достаточно вероятным.

— Вы сейчас все равно ничего не можете сделать. Не заводите себя, этим не поможешь. Ничего с вашим мужем не случится.

— Но снег идет все сильнее!

— Он взрослый мужчина. Я видела его только мельком, но мне показалось, что он высокий и сильный. Он знает, как себе помочь.

— Да, вероятно…

Барбара сама заметила, насколько жалобно звучал ее голос. Синтия не знала Ральфа, она не могла по-настоящему понять ее проблему. Эта женщина выросла среди фермеров, жила в этом суровом краю, в котором люди с детства учились противостоять природе и сопротивляться снежным бурям. В мире Синтии вряд ли существовало представление о высоком, здоровом мужчине, который не смог бы справиться со снегом и холодом, с темнотой и труднопроходимой местностью. Что знала она о людях, которые практически всю свою жизнь провели за письменным столом, которые не имели представления о том, как колоть дрова или ориентироваться в темноте при сильном снегопаде?

— Вам надо отвлечься, Барбара, — веско сказала Синтия. — Может быть, посмотреть что-то интересное по телевизору… Или найдите увлекательную книгу.

Увлекательную книгу… Она вспомнила об оставленной в столовой рукописи. Отвлечься…

— Вы ведь знали Лору и Марджори Селли еще детьми? — спросила она.

— Лору и Марджори? Конечно. Я была еще довольно маленькой, когда они сюда приехали. Во время войны их эвакуировали из Лондона.

— Но Марджори оставалась здесь недолго…

— Вы наверняка говорили по телефону с Лорой? — удивленно спросила Синтия. — Это она вам рассказала?

— Да, мы с ней долго разговаривали…

— Никто не жалел о том, что она уехала. Они нечасто играли с нами, с детьми из деревни, но если такое и случалось, то с Марджори всегда возникали ссоры. Она была настоящей бестией. Просто ни с кем не могла ужиться. Мне кажется, даже с самой собой. Лора была совсем другой. Она всегда боялась кого-то задеть, потому что это могло бы привести к тому, что ее выгонят. Она была тогда невероятно толстой, вы себе не представляете. Худышка Лора!.. Тогда в ней было определенно килограмм под сто.

— Марджори так и не вернулась назад?

— О нет! И впоследствии тоже. Она уехала в Лондон к отцу. Мать за это время погибла, а отец женился во второй раз. Лора как-то намекнула, что Марджори эту вторую жену в конце концов вышвырнула. Меня это ничуть не удивляет. Потом Марджори постоянно жила у своего отца и ухаживала за ним до самой его смерти. Сейчас живет одна где-то на юге…

— А Лора обосновалась здесь, — задумчиво сказала Барбара.

— Обосновалась — это мягко сказано. Она обожает Уэстхилл. Это еще тогда было заметно. Казалось, что она цепляется за ферму, как утопающий за соломинку. Ведь она тоже была бедняга, это надо признать… Пережила настоящий шок во время бомбардировок Лондона, потом смерть матери… Лора как-то сказала, что воспринимает Уэстхилл как единственное надежное место во враждебном мире. Она ужасно боязливый человек. Постоянно предчувствует какое-то несчастье. Неудивительно, что она цепляется за то, что ей близко…

— Она постоянно звонит нам — видимо, боится, что может случиться какая-нибудь катастрофа. Мы ее уже много раз заверяли, что с домом всё в порядке, но она, похоже, с трудом в это верит.

— Говорят, что у нее серьезные финансовые проблемы, — сообщила Синтия с наслаждением человека, для которого сплетни — настоящий жизненный эликсир. — Никто ничего не знает наверняка, но… ремонт этой старой коробки наверняка потребует немалых вложений, потом еще надо заплатить налоги… А она получает лишь минимальную пенсию. Кем она была? Компаньонкой Фрэнсис Грей. Какие уж там богатства…

— Но ведь она больше не владеет всей землей, которой владела раньше?

Синтия рассмеялась.

— Разумеется, нет. Бо́льшую часть своей земли она продала Фернану Ли. Для него это, конечно, большая удача. Ведь ферма Уэстхилл расколола угодья Дейлвью. Сейчас они вновь воссоединились.

Барбара вспомнила о договорах купли-продажи, которые нашла в секретере в гостиной. Она не хотела признаваться Синтии, что рылась в бумагах; иначе та обязательно спросила бы ее, чем объясняются смехотворно маленькие суммы, которые Лора получила за свою землю. Барбара не очень разбиралась в ценах на землю, тем более в Англии; но ей было ясно, что Фернан Ли заплатил Лоре чисто символическую сумму, только чтобы продажа могла официально состояться. Почему? Может быть, Лора находилась в бедственном положении и была согласна на любые условия? Возможно, было трудно найти покупателя. Не исключено, что единственным заинтересованным лицом был Фернан Ли, и, соответственно, он и диктовал цену, беззастенчиво и бессовестно пользовуясь бедственным положением старой женщины. А может быть, производились какие-нибудь налоговые махинации или были задействованы «черные» деньги, и простодушная и боязливая Лора на самом деле не была такой уж боязливой и простодушной…

Но, скорее всего, в отношении этих двоих вырисовывалась следующая картина: Лора была от рождения жертвой, а Фернан — хищником. Барбара вспомнила о его запуганной жене с голубыми глазами.

Впервые она осознала, что Фернан Ли был сыном Маргариты, французской эмигрантки. И впервые за эти дни вспомнила свой сон в первую ночь в Уэстхилле. Она и Фернан… Барбара почувствовала, как загорелось ее лицо.

Ну да, подумала она, стараясь освободиться от неприятных мыслей, если в жизни Лоры все так сложно, тогда можно понять, почему она беспокоится о доме.

— Она просто чудачка и старая дева, — сказала Синтия прямо, и это были точно те же слова, которые она употребила, описывая Лору при их первой встрече, когда Ральф и Барбара приехали в Дейл-Ли.

Барбара задумалась, почему люди часто используют слова «старая дева» с таким пренебрежением, с таким презрением. Начиная с определенного возраста невинность у женщины считается серьезным недостатком и используется как объяснение любых странностей в ее поведении. Едва ли кто-то пытался объяснить ошибки и капризы, свойственные каждому человеку, чем-то иным, кроме девственности, которая у женщин расценивалась как болезнь.

— Неужели в ее жизни никогда не было ни одного мужчины? — спросила Барбара, напрягшись.

— Если вы спросите меня — нет. Ходили, правда, слухи, что, когда она была молодой девушкой… маячил какой-то мужчина. Но было ли у нее с ним что-нибудь?.. Как раз в это время Лора начала голодать и сильно похудела. Я была тогда, по большому счету, ребенком, но помню, как моя мать говорила: «Спорю, что Лора Селли влюблена. По девушке это всегда видно. Она перестала беспрерывно есть, красиво причесывается, у нее светятся глаза». Это сказала моя мать. Было ли в этом что-то — кто знает…

— А когда это произошло?

— Должно быть, еще во время войны. В сорок втором или в сорок третьем году. Тогда люди утверждали, что в Уэстхилле появился какой-то мужчина. Впрочем, все тогда перестали называть поместье Уэстхиллом, а говорили просто «Дом сестер». Но Лора и старая горничная там тоже жили. В любом случае, в доме обитали только женщины. И вдруг кто-то сказал, что в «Доме сестер» время от времени появляется какой-то мужчина. Да… можете себе представить, как быстро разносятся слухи!

— Может быть, это вернулся брат Фрэнсис, Джордж? — неосторожно предположила Барбара.

— Однако же, Лора много что вам рассказала! — сразу удивленно отреагировала Синтия. — Вы даже знаете о бедном Джордже? Вы с ней, наверное, часами говорили по телефону…

Барбара прикусила язык. Надо быть осторожнее, иначе Синтия поймет, что у нее есть тайный источник информации…

— Нет, нет, это точно не был бедняга Джордж, — ответила Синтия, которая, как заметила Барбара, с удовольствием присваивала определение «бедняга» другим людям — наверное, чтобы поднять свой престиж. — Его больше так никто и не видел. Фрэнсис очень переживала. Если кто-то упоминал его имя, у нее всегда глаза наполнялись печалью, даже когда она была уже старой женщиной.

— Может быть, история с этим незнакомцем — тоже всего лишь слухи? — предположила Барбара.

Она с удовольствием бы поговорила еще — хотя бы потому, что это отвлекало ее от проблем, — но ей вдруг пришло в голову, что она должна срочно освободить аппарат. Возможно, Ральф уже давно пытался ей дозвониться. Она скосила глаза на окно. Снег шел не переставая.

— Может быть, — задумчиво согласилась Синтия и больше для самой себя добавила: — Во всяком случае, это было буквально перед тем, как исчезла Виктория Ли.

— Барбара наморщила лоб.

— Она тоже исчезла?

— Да, я думаю, в сорок третьем году. Загадочная история… Ее вдруг как-то сразу не стало. Фрэнсис Грей никому ничего не рассказывала, но в какой-то момент выяснилось, что бедную Викторию уже давно никто не видел.

Опять «бедную», подумала Барбара.

— Джон Ли снова женился. На француженке, которая сбежала от нацистов. Виктория приняла все это очень близко к сердцу. Потом родился ребенок. Джону Ли было тогда уже за пятьдесят, и многие считали, что это неприлично — в таком возрасте становиться отцом. Его жена была довольно молодой, где-то около тридцати. Во всяком случае, Викторию это доконало. Моя мать рассказывала мне, что та не могла иметь детей — а здесь такое! Как говорила Фрэнсис Грей, Виктория не смогла это пережить. Она не хотела здесь больше оставаться — в непосредственной близости от новой семьи Ли, где наконец родился сын, которого не было у нее. Поэтому и уехала. Куда-то на юг…

В ее голосе чувствовалось какое-то сомнение. Барбара это заметила.

— И потом о ней ничего не было слышно?

— Нет. Произошло практически так же, как с Джорджем. И вот что… я считаю, странно, когда в одной семье сразу два человека бесследно исчезают. В отношении Джорджа никто этому не удивился. Я его даже не знала; но все, кто видел его после возвращения с войны, перед тем как он перебрался в Скарборо, говорили, что он действительно был болен. Психически. Человек не смог справиться со своей жизнью. Жил в собственном мире, ни с кем не имел никаких контактов. Почему бы ему однажды нельзя было просто встать и уйти?

— А Виктория была другой?

— Совершенно другой. Мне тогда было девять лет, и, будучи ребенком, я уже имела совершенно четкое представление о ней, — наверняка подкрепленное рассказами моих родителей и других жителей деревни. О семье Грей всегда много говорили, как и о Ли. Но те были какими-то другими.

— Виктория… — напомнила Барбара.

— Виктория была плаксой, — резко сказала Синтия, попав в самую точку. — В детстве ее ужасно баловали. Виктория была младшей и любимой дочкой отца. Ныла по каждому поводу и после развода была убеждена, что на ее плечи свалились все несчастья в мире. Она жаловалась всюду, где только ни появлялась. В ее голосе всегда слышалась нотка страдания, даже если она желала кому-то доброго утра.

— Но в таком случае это не должно было стать неожиданностью, что она сбежала, когда ее терпению пришел конец…

— Вы ее не знали. Вот так просто уехать, все бросить, расстаться в известной степени со всей своей прежней жизнью, с домом, семьей, знакомыми, резко порвав с прошлым и начать все заново в каком-то другом месте, — это требует колоссальной решительности. Для этого нужны силы. Виктория не просто уехала в другой город и продолжала поддерживать отношения со своей семьей; нет, она как в воду канула. К тому же еще шла война, времена были мрачные и ненадежные, никто не знал, чем это все завершится для Англии… И Виктория не была больше самой младшей — ей исполнилось уже сорок восемь или сорок девять лет. Нет, — Барбара представила, как при этих словах Синтия покачивает головой, — нет, все это кажется совершенно абсурдным. И никак не складывается воедино.

— С другой стороны, — сказала Барбара, — что еще могло случиться?

Синтия вздохнула.

— Вот именно. Что еще могло случиться… Поэтому ходили лишь слухи, а потом и они ушли в песок. У нас в конечном счете было много других забот. Например, война… И в один прекрасный момент эту историю забыли.

«И в один прекрасный момент эту историю забыли…» Забыли — или она была описана на последних страницах воспоминаний Фрэнсис Грей? Барбара прошла в столовую и глянула на стопку на первый взгляд невинных, убористо исписанных листов, лежавших на столе. Оговорка Синтии в отношении того, что Виктория начала все заново «где-то на юге», возбуждала ее любопытство. Не зря Барбара была специалистом по уголовному праву. Если появлялся особый запах, она брала след.

Но потом Барбара сказала себе, что Синтия — болтушка и наверняка с удовольствием распускает слухи, при этом приукрашивая события, чтобы сделать их более привлекательными. По описанию Фрэнсис, Виктория действительно сильно страдала, когда Джон опять женился. Рождение маленького Фернана стало для нее дополнительной травмой, ударив по самому больному месту — ее бездетности. Возможно, она и в самом деле собрала свои вещи и уехала, бросив все…

Барбара постаралась отвлечься от этих мыслей. У нее были совсем другие проблемы. Она довольно быстро закончила разговор с Синтией, чтобы не занимать телефон, если вдруг позвонит Ральф, — и вот уже минут десять сверлила взглядом телефонный аппарат, как будто могла его загипнотизировать и заставить зазвонить. Он оставался безжалостно молчаливым. Стрелки на часах показывали четверть пятого. Снег шел беспрерывно. Это продлится еще примерно полчаса — а потом стемнеет.

— Что я могу сделать? — тихо простонала Барбара. — Что?

Она пошла в кухню и поставила на огонь воду для чая. Один лишь вид пустого холодильника настолько усилил в ней чувство голода, что закружилась голова и болезненно сжался желудок. К этому добавилось чувство страха — и на глазах внезапно выступили слезы. Со времен юности Барбара ни разу не испытывала состояния беспомощности, она просто его не допускала. Она внушала себе это до тех пор, пока ее мозг это не усвоил: «Я сильная. Я знаю, как себе помочь. Я не боюсь».

Теперь Барбара боялась. И самое ужасное заключалось в том, что она чувствовала себя совершенно беспомощной, как маленький ребенок. Беспомощной, как толстая девушка, которой она однажды была и о существовании которой очень хотела бы забыть.

Потом ее озарила внезапная мысль. Она быстро пробежала по дому и включила свет во всех комнатах. Лежащий в темноте Уэстхилл буквально озарился светом. Если Ральф действительно решит возвращаться сегодня и заплутает где-то в этих местах, то сможет по меньшей мере сориентироваться по освещенным окнам.

В кухне засвистел чайник. Барбара опять побежала вниз. Ее метание по дому хотя бы на какое-то время заглушило отчаяние, но когда она стояла у стола, заваривая чай, оно снова овладело ею. Барбара даже подумала о том, чтобы выйти из дома и пойти поискать Ральфа; это казалось ей более приемлемым, чем сидеть здесь и ждать. Но потом, несмотря ни на что, разум взял верх. К тому же у нее не было никаких шансов найти его на улице, она только сама могла заплутать. Кроме того, у нее не было лыж. Она смогла бы лишь ползти как черепаха, при каждом шаге увязая по пояс в снегу.

Барбара взяла чайник и опять пошла в столовую. Ей было ясно, что она должна отвлечься, если не хочет получить нервный срыв.

Сев перед камином, Барбара без особого желания взяла последнюю пачку листов. Она слишком нервничала, чтобы должным образом сосредоточиться, но в конце концов решила заставить себя. Лучше читать, чем размышлять.

Барбара сидела в ярко освещенном доме, борясь с беспокойством, и читала дальше — теперь уже не из любопытства, как в начале, а от отчаяния.