Июнь — октябрь 1940 года
«Мы будем защищать наш остров, чего бы нам это ни стоило, — заявил Уинстон Черчилль, новый премьер-министр. — Мы будем сражаться на побережьях, мы будем сражаться на суше, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах; мы никогда не сдадимся…»
Вся Англия сидела перед приемниками и слушала ставшую впоследствии знаменитой речь Черчилля «Мы будем сражаться на побережьях», моментально проникшую в сердца людей. Она вырвала его соотечественников из состояния обреченности и летаргии в эти мрачные весенние дни 1940 года, когда немцы сражались в Норвегии, разгромили Бельгию, Люксембург и Голландию и напали на Францию. В условиях сильнейшей критики, которая со всех сторон сыпалась на него, премьер Чемберлен подал в отставку. Именно его политикой умиротворения агрессора, которую он проводил до 1939 года, объясняли тот факт, что немецкие войска с такой неудержимой мощью вторглись в Европу. Черчилль, его преемник, говорил совсем иначе — четко, ясно и без каких-либо приукрашиваний. Он назвал национал-социалистов в Германии «ужасными тиранами, как сами себя они еще никогда не обозначали в мрачном каталоге преступлений против человечности».
«Вы спрашиваете, что является нашей целью? — гремел его голос в Палате общин. — Я могу выразить это одним-единственным словом: победа. Победа любой ценой, победа, несмотря на весь этот ужас. Победа, независимо от того, насколько долгим и тяжелым будет путь к ней!»
В тот самый момент, когда англичане застыли в страхе перед триумфальным шествием немецких войск, Черчилль вернул им их веру в себя, их мужество, их решительность. Вся страна испытывала небывалый эмоциональный подъем после удавшейся эвакуации 33 000 британских и французских солдат из Дюнкерка, где у них, окруженных и беспрерывно обстреливаемых немецкими войсками, за спиной было только море. 860 кораблей и лодок курсировали по проливу в непрерывном челночном движении, доставляя солдат на спасительный остров. И хотя они прибывали туда с совершенно подорванным здоровьем и практически безоружные, их встретили с ликованием, как после победы. Их увели из-под носа у немцев. Врагу показали, что с англичанами нужно считаться.
Даже в Дейл-Ли, где жизнь всегда текла как во сне и, казалось, весь остальной мир был далеко в стороне, война оставила свой отпечаток. Большинство молодых мужчин были призваны в армию, кроме тех немногих, кто был незаменим на своих фермах. В конце концов, было необходимо каким-то образом обеспечивать снабжение продуктами населения Англии.
Дейл-Ли уже понес первые потери: погиб сын священника — во время осады Дюнкерка, при бомбардировке, предпринятой немецкой стороной, непосредственно перед самым началом эвакуации его подразделения. Отцу смогли передать труп солдата, чтобы девятнадцатилетний юноша мог быть похоронен на родине. Вся деревня, все окрестности приняли участие в похоронах. Все знали, что они оплакивают первую жертву — но не последнюю.
14 июня пал Париж. Вновь образованное правительство Петена в связи с катастрофическим положением потребовало прекращения огня. Генерал Шарль де Голль, которому удалось бежать в Англию, заявил, что никогда не признает эту капитуляцию. В последующие годы он из эмиграции поддержит движение Сопротивления во Франции и будет постоянно призывать своих соотечественников к борьбе против немецких завоевателей.
Произошли первые бомбардировочные налеты немецкой авиации на различные цели в графстве Эссекс; британцы ответили атаками на Гамбург и Бремен. В конце июня немцы заняли британские Нормандские острова. В июле усилились воздушные налеты на юго-восточную область Англии. Англичане в ответ начали ночные налеты на немецкие города.
В августе в Дейл-Ли появилась незнакомка, женщина, которую никто не знал, никто никогда раньше не видел. Конечно, она стала главной темой всех разговоров и невероятных предположений. В течение нескольких дней судачили даже о том, что она немка и, возможно, шпионка, и стали раздаваться первые призывы к тому, что ее следует выгнать из деревни и «показать ей, что случается с каждой, кто выдает англичан немцам». Наиболее разумные сразу указали на то, что шпионке именно в Дейл-Ли совершенно точно абсолютно нечего выведывать.
Потом выяснилось, что молодая женщина была француженкой и эмигрировала перед приходом во Францию немецких оккупантов. Она остановилась в гостинице «Святой Георгий и дракон» и поселилась в убогой мансардной комнате, в которой этим жарким августом было невыносимо душно, а зимой ее нельзя было топить. Хозяйка гостиницы сказала, что беженка говорит на хорошем английском языке, с однозначно французским — и ни в коем случае не немецким — акцентом. Кроме того, она предъявила французский паспорт. Ее звали Маргарита Брюне.
Фрэнсис не обращала внимания на ажиотаж, вызванный приездом Маргариты Брюне. У нее было достаточно собственных забот, так как из-за войны она потеряла несколько молодых рабочих, трудившихся на ферме, и поняла, что работа повсюду остановилась.
— Этот проклятый Гитлер, — сказала она в ярости своему отцу. — Все шло так хорошо… Теперь он развяжет войну по всем направлениям, и у нас будет еще больше проблем!
— Как ты можешь так эгоистично рассуждать! — воскликнула Виктория, которая случайно оказалась рядом и слышала то, что сказала Фрэнсис. — У нас-то все нормально. Подумай лучше о бедных людях во Франции, Голландии или Польше. Им намного тяжелее!
— Ты вообще не имеешь об этом никакого представления! — с раздражением возразила Фрэнсис. — Только сидишь здесь целыми днями, тебя обслуживают, а ты постоянно ноешь из-за своего неудавшегося брака… И у тебя нет тех проблем, с которыми мне приходится ежедневно сталкиваться!
— Ты противная, самоуверенная особа! — парировала Виктория. — Только и можешь постоянно…
— Девочки, — устало сказал Чарльз. С тех пор как узнал, что Виктория разводится, он, кажется, еще больше постарел, еще больше ушел в себя. По нему было видно, как он нервничает из-за постоянных конфликтов своих дочерей.
— Так или иначе, сегодня я пригласила на чай Маргариту Брюне, — объявила Виктория. — Кто-то должен немного ее поддержать. Она кажется ужасно потерянной. Ей, должно быть, очень тяжело находиться вдали от родины!
— Как быстро ты поменяла свои убеждения, — язвительно заметила Фрэнсис. — Еще пару дней назад ты, как и большинство здесь, была убеждена, что она немецкая шпионка. А тут — сразу приглашение на чай?
Виктория передернула плечами.
— В эти времена надо быть осторожной. Но теперь, когда известна ее личность, к ней следует относиться как к гостье.
Фрэнсис была убеждена, что ее сестра решила принять Маргариту исключительно из-за скуки и любопытства; но в дальнейшем ей стало ясно, что к этому дружескому жесту Викторию побудило ее одиночество. Сестра предложила помощь — но в действительности она сама нуждалась в помощи. В конце концов, разрыв с Джоном был единственным выходом из ее ситуации, но она опять в этом засомневалась.
Почти каждое утро Виктория появлялась за завтраком с заплаканными глазами, выпивала два глотка кофе и съедала один тост и яйцо. Бледное лицо свидетельствовало о том, что она очень мало спала. Ее жизнь уже давно шла кувырком, и она израсходовала все свои силы, ведя длительную борьбу, которую все же проиграла. Окончательное поражение причиняло боль и сопровождалось глубоким душевным истощением, в котором Виктории едва удавалось защититься от угрожающей тьмы внутри себя.
У нее не было никого, с кем она действительно могла поговорить: отец, как и прежде, осуждал ее решение расторгнуть брак с Джоном и ничего не желал об этом слышать. Фрэнсис думала лишь о ферме, была раздраженной и нервной и делала такое гневное лицо, что никто не отважился бы обременять ее своими личными проблемами. Оставалась только Аделина, но она была старой женщиной, которая к тому же никогда не была замужем и многое из того, что говорила Виктория о Джоне, просто не понимала.
Только спустя годы Фрэнсис поняла, что она должна была радоваться тому, что Виктория искала дружбы с незнакомой француженкой; возможно, это была самая первая ее попытка вытащить себя из болота.
Но тогда, в августе 40-го, она не могла быть великодушной, и ее злило, что Виктория прикрывается маской любви к ближнему, чтобы корчить из себя сильную личность и совать свой нос в личные дела других людей.
— Я отчаянно жду каких-нибудь новостей о своем муже, — сказала Маргарита Брюне.
Она говорила на отличном английском языке, но с сильным французским акцентом. Привлекательная: темноволосая и темноглазая, стройная; несмотря на бедность ее поношенного летнего платья, была в ней какая-то притягательная элегантность, которую ей придавали осанка и пластика движений. Виктория ловила каждое ее слово. Фрэнсис, которая хотела только поздороваться и сразу уйти, все же осталась в комнате и приняла участие в беседе. Чарльз, сидевший в своем старом кресле, казался более оживленным, чем обычно.
— Немцы арестовали его в тот день, когда пал Париж, — продолжала Маргарита. — Они явились ранним утром, когда мы еще спали. Ему не разрешили ничего взять с собой, даже немного теплых вещей на случай холодов.
— Может быть, он вернется, прежде чем настанет осень, — предположила Виктория.
Маргарита печально улыбнулась.
— Я в это не верю.
— Какова же была причина ареста? — спросила Фрэнсис.
— Фернан — мой муж — в течение нескольких лет принимал участие в борьбе с нацизмом. Он был членом организации по оказанию помощи беженцам, переправлявшей преследуемых лиц в Германии через границу во Францию. Он ничего мне об этом не рассказывал, но я, конечно, замечала, что муж что-то скрывает; к тому же он часто не приходил ночами домой. Я даже подумала, что у него другая женщина… — Она закусила губы и тихо добавила: — Сегодня я бы предпочла, чтобы так и было. Это причинило бы мне боль, но не было бы столь ужасно, как то, что произошло.
— Вашему мужу нужно было бы сразу исчезнуть, как только Гитлер вошел во Францию, — сказал Чарльз.
— Я умоляла его сделать это, — ответила Маргарита. — Я говорила ему, что он должен уехать из Франции как можно скорее. Но он не хотел. Не видел опасности. Он был убежден, что нацисты о нем ничего не знают и можно продолжать борьбу.
— Но оказалось, что они о нем знали, — пробормотала Фрэнсис.
Маргарита кивнула.
— Я думаю, кто-то его предал. В любом случае, они не теряли время. Он выглядел ужасно бледным, когда уходил с ними. Я видела, сколько страха было в его глазах.
Никто не знал, что сказать. Любой утешительный комментарий прозвучал бы смешно. Даже наивной Виктории было понятно, что муж Маргариты имел все основания испытывать подобный страх.
— Потом я навела справки и узнала, что они увезли его в Германию. В концентрационный лагерь под Мюнхеном. Он называется «Дахау».
— В таком лагере наверняка тяжелые условия, но это определенно можно пережить, — предположила Фрэнсис. — Немцы не будут уничтожать каждого, кто им чем-то не угодил. В какой-то момент они его отпустят. Да и, возможно, все и без того быстро закончится. Гитлер не может побеждать всегда. Когда-нибудь этому придет конец.
— К сожалению, я знаю, что дела обстоят хуже, чем это можно представить, — сказала Маргарита. — Мой муж мне рассказывал. Они систематически убивают людей в лагерях. Это будет чудо, если он останется жив.
— Не говорите такие страшные вещи! — воскликнула Виктория.
Маргарита бросила на нее холодный взгляд.
— Нужно смотреть на факты трезво. В таком случае, как этот, нельзя целиком поддаваться отчаянию, но и не следует питать слишком большие надежды. Я стараюсь держаться где-то посередине.
— Мне в любом случае кажется разумным ваше решение уехать из Франции, — сказал Чарльз.
— Да?.. А вот я кажусь себе дезертиром. Через две недели после того, как моего мужа арестовали, раздался анонимный звонок. Какой-то мужчина предупредил: на следующий день меня арестуют. До сих пор не знаю, кто это был. Полночи я колебалась. Я не хотела бросать мужа на произвол судьбы. Подумала: «Если они меня арестуют, то, возможно, мы опять с ним увидимся. И тогда по меньшей мере будем переносить все невзгоды вместе». Но потом сказала себе: «Я не могу быть уверенной в том, что попаду в тот же самый лагерь. И если меня арестуют, я уже ничего не смогу сделать». Ранним утром я собрала немного вещей и поехала к своим друзьям. Потом через Испанию и Португалию приехала в Англию.
— А почему вы оказались именно в Йоркшире? — спросила Фрэнсис.
— В Бредфорде жила одна моя дальняя родственница. Кузина моей матери третьей или четвертой степени. И я вспомнила о ней. Но, как выяснилось, за это время она умерла. Так я оказалась здесь, наверху, и подумала, почему бы и нет. Я хотела найти себе пристанище в какой-нибудь небольшой деревушке, потому что так выйдет дешевле. То, что я попала в Дейл-Ли, было случайностью. — Маргарита пожала плечами. — Здесь так же хорошо, как и в любом другом месте, не так ли? Правда, у меня остается не так много времени, чтобы найти работу. Еще примерно четыре недели — и у меня закончатся деньги. Возможно, я все же ошиблась, приехав в деревню… В городе, наверное, больше возможностей.
— Мы вам что-нибудь подберем, — сказала Фрэнсис.
— В Париже я преподавала в школе, — объявила Маргарита, — математику и биологию. К сожалению, здесь мне это вряд ли пригодится. Но, может быть, я могла бы давать детям частные уроки французского языка?
Фэнсис не хотела говорить ей, что во всей округе не было детей, которые учили бы французский язык. В двух семьях, где обращали внимание на образование — в их собственной и в семье Ли, — все дети уже выросли. А так здесь жили одни крестьяне. И в воспитании своих потомков они придавали значение совсем другим ценностям, нежели французский язык.
Виктория удивила всех, когда заявила, что сама с удовольствием стала бы брать уроки. Она учила в школе французский и преуспела в нем.
— Но… — начала Фрэнсис, однако Виктория перебила ее непривычно резко:
— Я хочу освежить свои знания. Если они вообще еще сохранились. Я целую вечность ни слова не говорила по-французски.
Позднее, когда Маргарита ушла, она сказала Фрэнсис:
— Ей нужна помощь, но она слишком горда, чтобы просто взять деньги. А если я буду брать уроки, то, по крайней мере, смогу немного поддержать ее. Это страшно, что ей приходится испытывать, ты не находишь? Я не смогла бы вынести эту неизвестность.
— Ей не остается ничего другого, — сказала Фрэнсис и добавила чуть недовольно: — Ты удивляешь меня, Виктория. Я и не знала, что ты так много думаешь о других людях. Должно быть, ты ей симпатизируешь?
— Я считаю, что она красивая и образованная. Кроме того… — Виктория запнулась, потом продолжила: — Кроме того, я очень одинока. Мне нужно как-то отвлечься. Уроки французского могли бы скрасить мою повседневную жизнь.
— Ну, тогда вы взаимно заинтересованы в этом, — заключила Фрэнсис.
Она тоже находила Маргариту симпатичной и очень умной, но спрашивала себя, может ли действительно возникнуть дружба между ней и Викторией. Неужели Маргарита почувствует симпатию к ее вечно ноющей сестре?
В сентябре немецкие истребители бомбили Лондон, сея хаос в центре города. Каждую ночь люди отправлялись в подвалы или в вестибюли метро. Дома горели целыми кварталами, пожарные команды работали в беспрерывном режиме. Завалы заблокировали дороги. Война продолжалась в опасной близости, решимость врага была серьезной.
Гитлер планировал высадку немецких войск в Англии, но то и дело переносил операцию «Морской лев» из-за неблагоприятных погодных условий. Королевским военно-воздушным силам Великобритании постоянно удавалось сбивать вражеские бомбардировщики и тем самым демонстрировать немцам, что англичане устроят им тяжелую жизнь. Но страх народа был все же очень велик, особенно в столице и в промышленных областях. Бомбы не только разрушали дома и улицы, они изматывали и запугивали людей. Ночное пребывание в бомбоубежищах, сопровождавшееся воем падающих бомб и звуками взрывов, стоило кучи сил и нервов. Распространяющиеся слухи о предстоящем десанте немецких войск сделали свое дело, посеяв беспокойство и страх.
В последнюю неделю сентября из Лондона позвонила Элис. Это был прохладный, тихий осенний день, когда туман не рассеивался до самого вечера и, казалось, проглатывал все голоса и звуки. В воздухе висели запахи прелой листвы и влажной земли. Уже смеркалось, когда Фрэнсис возвращалась домой из стойл, где с раннего утра занималась кобылой, у которой возникли проблемы при родах. Но маленький жеребенок все-таки появился на свет, и мать и детеныш могли отдохнуть после большого напряжения.
Фрэнсис устала и ужасно замерзла. Она мечтала только о горячей ванне. Войдя в дом, услышала, как Маргарита и Виктория в столовой болтают по-французски. Маргарита над чем-то смеялась.
«О Виктории можно говорить что угодно, но она действительно оказывает помощь этой бедной женщине», — подумала Фрэнсис.
В гостиной резко зазвонил телефон.
— Соединяю вас с Лондоном, — скучающе сообщила женщина-оператор, когда Фрэнсис взяла трубку.
Звонила Элис. Голос у нее был резкий и взволнованный. Она говорила так быстро, что, казалось, в любой момент может прикусить себе язык.
— Фрэнсис, это страшно… В наш дом сегодня ночью попала бомба. Он разрушился. Разрушился весь. К счастью, сохранился подвал, но когда с потолка посыпалась известь и пыль, я подумала — все кончено. Звук был как в преисподней. Когда мы выбрались из подвала, все вокруг горело. Небо было огненно-красным от многочисленных пожаров. Люди кричали, и…
— Элис, — сказала Фрэнсис умоляюще, — успокойся же. С кем-нибудь из вас что-то случилось?
— Нет, мы в порядке.
— Где ты сейчас?
— Мы у знакомых Хью. От нашего дома ничего не осталось. У нас ничего больше нет из одежды, кроме той, которая на нас!
Элис была на грани истерики, это было слышно по ее голосу. Фрэнсис смотрела в окно на тихий туманный день и с трудом представляла себе, что в Лондоне минувшей ночью разыгралась такая трагедия. То, о чем сообщила Элис, казалось, было из другого мира.
— Береги нервы, Элис. Все будет в порядке. Я могу тебе чем-то помочь?
— Ты можешь взять к себе моих детей, — сказала Элис.
Лора и Марджори должны были приехать в Норталлертон 11 октября. Это был дождливый и ветреный день, серый и мрачный, ухмылявшийся метафоре «золотой октябрь». Но что было делать Фрэнсис?
— Они сейчас эвакуируют детей из Лондона в принудительном порядке, — сказала Элис, — и я боюсь за них. Детей наших друзей уже увезли. Однажды утром они сидели с сотней других детей на каком-то поле, и крестьяне из окрестных деревень приезжали, чтобы отобрать себе тех, кого они хотели бы увезти с собой. Братьев и сестер бесцеремонно разделяли. Это были страшные сцены. Я не хочу, чтобы с моими детьми случилось то же самое, но не могу оставить их здесь, потому что у меня их отберут.
— Сколько им сейчас лет? — спросила Фрэнсис. Она не очень любила детей, к тому же не знала, как с ними обращаться. Но если она откажется, это будет выглядеть неприлично.
— Лоре только что исполнилось четырнадцать, — ответила Элис, — а Марджори — двенадцать. Обе находятся в невменяемом состоянии после минувшей ночи, особенно Лора. Но они славные девочки. Они точно не доставят тебе хлопот.
Двое испуганных детей, и одна из них в проблемном возрасте! Только этого ей не хватало… Но Фрэнсис согласилась — и после этого выпила двойной виски.
Она чувствовала себя совершенно растерянной, когда поехала встречать детей. День был мрачным и, казалось, предвещал беду. Чарльз с раннего утра отправился на могилу Морин, хотя был сильно простужен и ему было лучше остаться дома, но он, конечно, не захотел слушать никаких советов. Виктория беспокоилась, так как Маргарита не явилась на урок французского языка в девять часов, как было условлено.
— Я ничего не могу понять, — сказала она Фрэнсис, когда та в половине десятого спустилась вниз, чтобы ехать в Норталлертон, — она всегда была так пунктуальна… И она совершенно не похожа на человека, который может просто не прийти.
— Она это как-то объяснит, — рассеянно ответила Фрэнсис. — Послушай, Виктория, ты не хочешь проводить меня на вокзал? Может быть, ты скорее завоюешь доверие детей…
— Я подожду Маргариту. Она может прийти в любой момент.
В машине с беспрерывно работающими дворниками Фрэнсис спрашивала себя, с чем может быть связано то, что она чувствует себя так дискомфортно? Возможно, считает, что неспособна справиться с бедными детьми? Это было смешно. В жизни она преодолевала еще не такое! Но где-то на этих одиноких проселочных дорогах, между промокшими осенними лугами, облетевшими деревьями и погрузившимися в туман холмами, когда Фрэнсис ощущала в себе необъяснимую грусть, сродни постепенно прогрессирующему параличу, она поняла, что впервые в жизни чувствует себя старой и что именно этим объясняется подавленность, так угнетающая ее.
Раньше она никогда не задумывалась о возрасте, процесс старения воспринимала как выгоду и никогда не испытывала желания снова стать молодой. Юность? Она была сейчас сильнее, чем раньше, самоувереннее, она нашла свое место в жизни и шла своей дорогой. Вечные желания и искания были позади. Она смирилась с самой собой, со всем, что ей было дано, но и со всем, в чем ей было отказано. Прошло уже много лет, когда Фрэнсис в последний раз сетовала, что не так красива, как Виктория. Или когда она переживала из-за Джона.
Но сегодня… Она знала, что увидит сейчас детей Элис. Детей, которые безжалостно напомнят ей о течении времени — самим своим существованием. Почему так упорно засела в ее памяти одна картина? Элис и она, сидящие на каменной стене в самом конце сада, курящие сигареты, такие юные… а из дома доносятся голоса Морин, Кейт, Чарльза и Виктории, Джорджа… еще не искалеченного войной…
Возможно, подумала Фрэнсис, именно это причиняет такую боль. Не годы. Но потери. Раны. Боль не становится тише с течением времени. Она становится сильнее.
Поезд опаздывал. Фрэнсис нужно было ждать три четверти часа до его прибытия. На перроне почти никого не было. В конце концов она пошла в привокзальное кафе, выпила горячий кофе и потерла под столом одна об другую озябшие ноги. Позади нее какая-то женщина причитала, что с начала войны ничего не работает, что поезда раньше приходили вовремя и что Англия в самом скором времени накроется медным тазом. Муж пытался ее успокоить, но она впала в ярость и кричала довольно громко и грубо. Фрэнсис почувствовала себя немного лучше. Она попросила принести двойной бренди, и пока потягивала его, подошел поезд.
Хотя из него вышли несколько детей, она сразу узнала девочек Элис. По меньшей мере младшую, которая была очень похожа на свою мать. На обеих были одинаковые серые пальто, из-под которых выглядывали темно-синие юбки в складку, плотные серые чулки и коричневые полуботинки. У обеих девочек были длинные светлые волосы, заплетенные в две косы. Они держались за руки и оглядывались вокруг, широко раскрыв большие глаза.
Фрэнсис подошла к ним.
— Вы Лора и Марджори Селли? Я Фрэнсис Грей. Добро пожаловать в Йоркшир!
— Спасибо большое, — пробормотала Лора.
Она была на голову выше своей сестры и немного полнее ее. Фрэнсис с сожалением констатировала, что Лора больше похожа на отца. Нельзя сказать, что она была некрасивой, но ее голубые глаза казались не слишком осмысленными, а лицо не отличалось живостью. У нее был вид милой, славной, робкой девочки.
— Надеюсь, что вы будете комфортно чувствовать себя на ферме Уэстхилл, — сказала Фрэнсис, стараясь придать голосу оптимистическую нотку, и взяла дорожную сумку, которую девочки поставили между собой. — Вещей у вас немного…
— У нас больше и нет, — объяснила Марджори. — Наш дом был сначала разрушен во время бомбардировки, а потом сгорел. Эту сумку мы все время брали с собой в подвал, поэтому она уцелела.
— Конечно. Ваша мама мне все рассказала. Если мы этим не обойдемся и вам что-то потребуется, то просто купим необходимое, хорошо? — Они направились к машине. — Вы любите лошадей?
— В Лондоне не так много лошадей, — ответила Марджори.
— А я боюсь больших животных, — добавила Лора.
Фрэнсис, подавив в себе желание вздохнуть, сказала подчеркнуто бодрым голосом:
— Посмотрим. Может быть, вы с ними подружитесь. Я надеюсь, что вы не будете здесь скучать. Здесь намного тише, чем в Лондоне.
— Как хорошо, что здесь не падают бомбы, — сказала Лора.
Ее серьезное лицо было очень бледным. Фрэнсис хорошо видела в ее чертах следы недавно перенесенного ужаса. Эти девочки много пережили. Что чувствовали дети, сидевшие в темном подвале, когда над ними рухнул пылающий дом? И даже выбравшись из этого ада, они знали теперь, что их родители по-прежнему подвергаются опасности. Наверняка они тоскуют по дому и чувствуют себя одиноко. Странным образом Лора, старшая, кажется, страдала больше, чем младшая Марджори. Мимика последней выдавала внимательность и любопытство по отношению к тому, что ее окружало. Лора же производила впечатление ребенка, полностью ушедшего в себя.
В машине ни одна из девочек не произнесла ни слова. Чтобы прервать гнетущую тишину, Фрэнсис наконец сказала:
— Вам не повезло, что сегодня на улице так сыро и холодно. Когда светит солнце, осень здесь, наверху, очень красивая. Вы это еще увидите.
— Мне здесь нравится, — сказала Лора вежливо.
— Вам, конечно, не хватает ваших родителей… Они останутся у знакомых, к которым вы поехали после той ночи?
— Они хотели подыскать себе что-то свое, — сказала Лора, — но это будет тяжело. В Лондоне многое разрушено. И у папы нет работы.
— Нет? И давно?
— Уже два года.
— Ведь он же был комендантом в вашем доме.
— Арендаторы постоянно жаловались на него. — Лора понизила голос. — Он не успевал делать ремонт и прочее. Поэтому его уволили.
— Лора! — резко сказала Марджори. — Мама сказала, что никто не должен об этом знать!
— Но мисс Грей ведь мамина подруга…
— О, называйте меня, пожалуйста, Фрэнсис, хорошо? Я знаю вашу маму уже очень давно. Мы были когда-то очень близкими подругами.
— Ты слышала? — сказала Лора сестре.
Фрэнсис вспомнила о Хью Селли во время последней войны. Ему очень редко удавалось раздобыть топливо, и они большей частью мерзли. Он был просто слишком робким, в определенной степени — неприспособленным к жизни. Поэтому ее не особенно удивило, что он в конечном счете потерял работу. Теперь вся нагрузка легла на Элис.
— Ваша мама зарабатывает деньги? — спросила она.
— Она работает в конторе. У адвоката, — объяснила Лора.
«Это останется самой большой загадкой всей моей жизни, — разочарованно подумала Фрэнсис, — почему Элис вышла замуж за этого бездаря Хью. Вот уж чего никогда не пойму…»
Когда Фрэнсис и девочки приехали в Уэстхилл, дождь был таким сильным, что они, пробежав от машины до входной двери, промокли насквозь. Фрэнсис видела, что дети очень устали и дрожат от холода. Они провели в дороге всю ночь и, вероятно, не сомкнули глаз, как и в предыдущие ночи из-за воздушной тревоги. Их силы, казалось, были на исходе, и даже более подвижная Марджори заметно сникла.
— Сейчас вы примете горячую ванну, — сказала Фрэнсис, — а потом ляжете в постель. Вы обе выглядите очень уставшими. Аделина принесет вам что-нибудь поесть.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказала Лора.
— Ерунда! Мы… — Фрэнсис запнулась, увидев идущую с кухни Аделину. — Это наши гости, Лора и Марджори Селли. Дети, это Аделина. Она покажет вам вашу комнату и наполнит ванну. Правда, Аделина?
— Пришла миссис Маргарита, — тихо сказала Аделина. — Она с Викторией в гостиной.
— Она все-таки пришла!.. Виктория беспокоилась. Я сказала ей, что… — Она второй раз остановилась, увидев выражение лица Аделины. — Что-нибудь случилось?
— Я отведу детей наверх, — поспешно сказала та.
Она это знала. Встав утром, она уже знала, что этот день принесет беду. Фрэнсис была подавлена и беспокойна и постоянно чувствовала приближение какого-то несчастья. Теперь она стояла в гостиной напротив Маргариты, бледной как смерть, с большими застывшими глазами, сидевшей в кресле Морин. Она напоминала птицу, выпавшую из гнезда. Ее руки обхватили чашку с чаем так крепко, что костяшки на пальцах побелели. Чашка была полной; она не могла сделать ни одного глотка, но держала ее на уровне груди, словно неожиданно окаменела. Виктория стояла чуть сзади, как всегда элегантно одетая и тоже очень бледная.
— Вы уверены, что это так? — спросила Фрэнсис.
Виктория пожала плечами.
— Это было официальное письмо, направленное его матери. Из Германии. Фернан Брюне, к сожалению, скончался от воспаления легких.
— Она может получить урну с его прахом. — Бледные губы Маргариты едва шевелились, когда она говорила. — Они это тоже написали. Но она должна оплатить расходы по доставке.
— Но вы же не видели это письмо, Маргарита.
Француженка, казалось, неожиданно вспомнила о чашке, которую все еще крепко держала в руках, и с тихим звоном отставила ее в сторону. Чай выплеснулся, пролившись на поверхность стола.
— Нет оснований сомневаться в его существовании, — сказала она. — Мать Фернана рассказала об этом парижским друзьям, которые помогли мне с побегом. Они мне и написали. Почему это должно быть не так? Кому нужно это выдумывать?
На это Фрэнсис было нечего возразить. Маргарита была права.
— Мой муж умер, — произнесла Маргарита в тишине. Это прозвучало так четко и так холодно, что все вздрогнули. — Я сразу все поняла, когда сегодня утром получила письмо. Возможно, я даже знала об этом все это время…
— О, Маргарита, мне так жаль! — воскликнула Виктория чуть театрально.
— Спасибо, — ответила та. Ее глаза лихорадочно блестели, но оставались сухими. Она не будет плакать, Фрэнсис поняла это инстинктивно. У Маргариты были стальные нервы.
— Мне только хотелось бы знать, правда ли то, что он умер от «воспаления легких», — продолжала она. — Я хочу на это надеяться. Было бы хуже, если б они его просто убили. Если б он умер под пытками. — При последней фразе ее голос немного дрогнул.
— От нацистов правды никогда не добьешься, — опрометчиво заявила Виктория.
— Ах, оставь! Если они пишут «воспаление легких», то, значит, так оно и есть! — резко парировала Фрэнсис. — Зачем нацистам искажать факты?
— Они настоящие звери, — ответила Маргарита, — но всё же пытаются создать видимость приличного обращения. Не могут же они написать в письме: «Мы пытали месье Брюне до тех пор, пока он не умер». «Воспаление легких» в любом случае звучит лучше. — Она встала. — Возможно, я никогда не узнаю правду, какими были его последние минуты…
Никто ничего не сказал. Да и что можно было сказать? Что мог чувствовать в свои последние минуты Фернан Брюне? Они наверняка были тяжелыми и жестокими. В немецком концлагере легко не умирают. Это знали все, и не было смысла убеждать Маргариту в обратном.
— Что вы будете делать? — наконец спросила Фрэнсис.
Маргарита пожала плечами:
— А что я могу сделать? Пока что — лишь остаться здесь. Возвращаться в Париж слишком рискованно. Я наверняка все еще в черных списках нацистов.
Она взяла пальто, которое небрежно перебросила через спинку стула, и свою сумку.
— Виктория, если вам будет удобно, давайте перенесем занятия на завтра или послезавтра. Боюсь, я не смогу сейчас сконцентрироваться.
— Конечно. Просто приходите, когда вам будет получше.
— Может быть, вы хотите выпить бренди перед тем, как идти домой? — спросила Фрэнсис.
Маргарита покачала головой.
— Спасибо. Я не пью алкоголь. — Она посмотрела в окно, за которым барабанил дождь. — Кто-то идет… Двое мужчин.
Виктория проследила за ее взглядом, и ее глаза нервно заблестели.
— Это Джон, — прошептала она.
То, что увидела Фрэнсис, совсем ее не удивило; это являлось в определенной степени вершиной всех неприятностей этого неудачного дня. Джон привел домой их отца. Тот кашлял, его лихорадило. Чарльз не мог самостоятельно ни идти, ни стоять и лишь тяжело опирался на руку зятя. При каждом вдохе из его груди вырывались хрипы. Лоб был горячим. Под дождем он промок до нитки и дрожал от холода.
Как выяснилось, Джон совершал прогулку по кладбищу — при всей тревоге за состояние отца, Фрэнсис все же нашла момент, чтобы в полной растерянности спросить, почему Джон туда отправился, — и обнаружил там Чарльза, который, полностью погруженный в себя, сидел на скамье перед могилой Морин, под непрерывным дождем, и сильно кашлял. Джон несколько раз обращался к нему, но так и не получил ответа, и наконец решил отвести его домой. Это было непросто — довести Чарльза до машины; правда, тот не сопротивлялся, но висел на плече Джона как мешок, а его ноги волочились по размякшей земле.
— Вам надо вызвать врача, — посоветовал Джон. — По-моему, все не очень хорошо.
— Как я рада, что ты его нашел! — сказала Фрэнсис. — Ты можешь помочь нам отвести его наверх?
Вместе им удалось сначала поднять Чарльза по лестнице, а потом — дотащить до спальни. Когда он оказался на своей постели, Фрэнсис облегченно вздохнула.
— Спасибо.
Джон тяжело дышал.
— Не за что. — Улыбнулся. Удивительно, но он, кажется, был трезв этим утром. — Как дела, Фрэнсис?
— У нас гости. Двое детей одной моей подруги из Лондона. Родители хотели отправить их подальше от бомбардировок.
Он кивнул.
— Ужасно… В Лондоне творится кошмар. Мы должны радоваться, что живем здесь, наверху.
— Да…
Они в нерешительности стояли друг против друга. Джон совершенно промок.
— Тебе нужно ехать домой и переодеться, — наконец сказала Фрэнсис. — Иначе заболеешь.
Он осмотрел себя.
— Я, должно быть, выгляжу как тряпка для уборки?.. Да, ты права; я лучше пойду. — Он быстро коснулся ее плеча. — Мы увидимся?
Фрэнсис быстро взглянула на отца. Глаза Чарльза были закрыты, он тяжело дышал и, похоже, не видел ничего, что происходит вокруг.
— Не знаю. — Она понизила голос до шепота. — Когда-то нам придется это прекратить, ты не находишь?
— Я скоро получу развод. Не придется больше никого обманывать. А ты хочешь все закончить…
— Возможно, дело именно в этом, Джон. В вашем предстоящем разводе. Я спрашиваю себя, какова доля моей вины в крахе вашего брака, и мне от этого становится еще горше.
— В этом нет никакой твоей вины. — Он вытянул руки и притянул ее к себе. — Зачем ты себе это внушаешь? Проблемы между Викторией и мной заключаются совсем в другом. Ты не имеешь к этому никакого отношения.
Фрэнсис почувствовала его дыхание над своим ухом, ощутила тепло от его объятий, хотя Джон был совершенно промокшим. Она всегда любила, когда он ее обнимал, и эти объятия не стали исключением. Как она должна была объяснить ему, что это связано с их уже немолодым возрастом, что она часто думала о том, что уже пора закончить эти страстные встречи в убогих лачугах между лугами и полями…
Через три года ей будет пятьдесят. Конечно, Фрэнсис не считала, что в этом возрасте у нее больше нет права на эротические удовольствия. Но с ними она так и не свыклась. Существует ощутимая разница, когда ты сбегаешь на тайную встречу с мужчиной, когда тебе тридцать лет, — и пятьдесят. В тридцать все овеяно романтизмом. В пятьдесят уже невозможно избавиться от ощущения, что ты еще не сделала решающий поворот в жизни. Не будут же они и в восемьдесят лет валяться в какой-нибудь старой избе, а потом стряхивать с седых волос паутину и солому…
Развод разводом, но она, как бывшая свояченица Джона, не могла так просто приехать в Дейлвью и на глазах у изумленной прислуги пойти с ним в постель. Это разнеслось бы по всему графству еще до того, как они успели бы сосчитать до трех. Их отца это просто убило бы, а Виктория заподозрила бы, что это продолжается не один год, и развернула бы драму небывалого размера.
Нет, их встречи должны навсегда остаться конспиративными. Но при этом Фрэнсис ощущала все большую неловкость. Джон не поймет. Ни один мужчина не поймет, что свою роль играют и совершенно прозаические причины. Значительно больше, чем раньше, она предпочла бы сегодня настоящую постель, ее собственную или его, но в любом случае не дряхлую кровать в избе, на которой уже не одно поколение сельских рабочих произвело свое потомство. Она хотела, чтобы после этого можно было вымыться под струящейся теплой водой; ей было неприятно влезать в свою одежду и чувствовать, как она липнет к телу. И потом, ей часто хотелось просто поболтать с Джоном, выкурить с ним пару сигарет, а не спать с ним.
Тот факт, что они редко виделись, напрягал ее; так как они никогда не знали, когда представится следующая возможность, им бы показалось это непозволительной роскошью — не воспользоваться случаем и не отправиться в постель. Но из-за этого они теряли что-то другое. Точнее, это касалось Фрэнсис. Джон, по ее мнению, был вполне доволен такой ситуацией.
Она высвободилась из его объятий. Ей трудно было судить, насколько Чарльз, пребывая в своих лихорадочных снах, мог быть свидетелем их объяснения. Она отступила на шаг назад.
— Мне нужно немного времени. Я в данный момент не совсем понимаю, что я… действительно хочу.
Джон кивнул.
— Подумай, Фрэнсис. Но не слишком долго. Мы не становимся моложе.
«В этом он, черт подери, прав», — горько подумала она, рассматривая седые пряди в его волосах с той же беспощадностью, с которой утром в ванне изучала свои собственные волосы.
— С возрастом усиливается понимание того, что остается мало времени, — сказала Фрэнсис, — но и растет уверенность в том, что не следует делать то, чего действительно не хочешь. У нас были хорошие времена, Джон. Каким будет будущее, я еще должна решить.
Джон еще раз протянул руку и чуть коснулся щеки Фрэнсис.
— Я никогда не получу тебя целиком, — сказал он тихо. — Так было раньше, так же остается и сейчас. И так будет всегда.
— Фрэнсис, я не могу уснуть, — сказал детский голос, раздавшийся у двери.
Фрэнсис вздрогнула. В комнату вошла Марджори, босая, одетая в пижаму. В руке она держала облезлого мишку, у которого не было глаза и ноги.
— Марджори! Я думала, вы уже спите…
— Лора спит. Спит как сурок, — сказала Марджори. — А я не могу. — Она с любопытством с ног до головы оглядела Джона; потом ее взгляд упал на Чарльза, который, наверное, показался ей странным, потому что лежал на постели в одежде и тяжело дышал. — Кто это?
— Это мой отец, Чарльз Грей. К сожалению, он очень болен. Мы с Джоном только что подняли его сюда, наверх.
Фрэнсис размышляла, как давно девочка стояла здесь. Сознательно ли она подкралась незаметно? Или они ее просто не слышали?
Поборов свою растерянность, она представила обоих друг другу.
— Это Джон Ли, наш сосед. Джон, это Марджори Селли, одна из двух сестер из Лондона.
— Добрый день, Марджори, — сказал Джон.
— Добрый день, сэр.
Или Фрэнсис это себе внушила, или в голосе Марджори, в ее взгляде действительно что-то скрывалось?
— Марджори, ты должна по меньшей мере лечь в постель. Тебе в любом случае надо отдохнуть, даже если ты не будешь спать. Джон, пойдем вниз и позовем Аделину. Она должна заняться отцом.
— Я не хочу спать, — настаивала Марджори, при этом пристально и беспрерывно глядя на Джона.
«Эта девочка еще доставит мне неприятности», — подумала Фрэнсис. Вслух же сказала:
— Я хочу, чтобы ты пошла в постель, Марджори. Если хочешь, возьми книгу и почитай, если действительно не хочешь спать. Ты столько всего перенесла, и я здесь за тебя отвечаю, понимаешь? — «И ты сделаешь то, что я скажу», — добавило ее выражение лица.
Марджори поняла. Преувеличенно громко вздохнув, она удалилась, держа в руках мишку. Взгляд ее глаз не обещал ничего хорошего.
— Я ей не нравлюсь, — сказала Фрэнсис, — и заметила это еще на вокзале. От нее исходит враждебность.
— Думаю, что это твоя предубежденность, — предположил Джон. — Она еще маленькая девочка. Почему же она должна быть враждебно настроена? Просто испугана, здесь все для нее новое и чужое…
— Она видела нас, Джон, — сказала Фрэнсис, — она видела, как ты меня обнимал, и слышала то, о чем мы говорили. Я вижу это по ней.
— Даже если и так… Ты всерьез думаешь, что она может на почве этого что-то нафантазировать? Фрэнсис, я знаю, что ты не особенно любишь детей, но ты не должна видеть в них монстров!
Они вместе спустились по лестнице. Внизу стояли Аделина, Виктория и Маргарита. Виктория держалась в стороне и была явно взволнована, поскольку впервые за последние несколько недель вновь увидела Джона, который пока еще сохранял статус ее мужа. Она попеременно бледнела и краснела.
Джон дружески поприветствовал ее:
— О, добрый день, Виктория!
В ответ на это она повернулась и исчезла в гостиной.
— Что случилось? — спросила Маргарита. Она была все еще очень бледной.
— Моя жена сейчас не очень настроена говорить со мной, — ответил Джон.
— Как дела у мистера Грея? — спросила Аделина. — Может быть, мне присмотреть за ним?
— Это было бы очень кстати, Аделина. — Фрэнсис стало неловко, когда она услышала из гостиной всхлипывания Виктории. «Неужели эта размазня не может хоть один раз взять себя в руки? — подумала она с раздражением. — Поучилась бы у Маргариты!»
Аделина, казалось, какое-то время не могла принять решение, должна ли она сначала пойти к ребенку, а потом к мистеру Грею, или наоборот, — но в любом случае отправилась наверх. Когда она ушла, Фрэнсис повернулась к Маргарите.
— Дождь усилился. Вам надо немного задержаться у нас. Пока доберетесь до деревни, промокнете насквозь.
— Вам надо в Дейл-Ли? — спросил Джон. — Тогда я смогу вас быстро отвезти.
— О, не беспокойтесь из-за меня! — запротестовала Маргарита. — Вам наверняка нужно совсем в другую сторону…
— На машине до Дейл-Ли — это рукой подать. Пойдемте, мисс…
— Мадам Брюне.
— Я Джон Ли. Мне действительно не составит никакого труда вас отвезти.
«Она понравилась ему, — подумала Фрэнсис. — Такого рвения он давно уже не выказывал».
— Соглашайтесь, Маргарита, — посоветовала она. — Джон — не особенно учтивый человек. Он не стал бы предлагать, если б действительно не хотел этого.
— Вы очень любезны, — тихо ответила Маргарита.
Джон открыл входную дверь.
— Мы поехали. Фрэнсис, если возникнут проблемы с Чарльзом и тебе будет нужна помощь, позвони мне.
— Хорошо. Спасибо.
Она посмотрела им вслед, как они бежали к машине, лавируя между огромными лужами во дворе. Дождь шел сплошной серой стеной. Постепенно усиливался ветер, оттягивая мокрые ветви деревьев. Мокрая листва покрыла землю. Фрэнсис знобило. Она закрыла дверь и прислушалась к жалобному плачу Виктории, который напоминал звуки, издаваемые больным животным.
«Кто-то должен ведь о ней позаботиться», — подумала Фрэнсис с осознанием своего долга.
Но сейчас она просто не могла этого сделать. Она не хотела никого больше видеть, никого больше слышать. Хотела только одного — пойти в свою комнату и весь остаток дня ни с кем больше не разговаривать.
